Читать книгу Диверсант - Михаил Болтунов - Страница 7

Апрель сорокового года выдался холодный. Весеннее солнце иногда прорывалось сквозь свинцовые тучи, но мороз держался. Лютая зима, на которую пришлась советско-финская война, отступать не хотела.

12 марта 1940 года СССР и Финляндия заключили мирный договор. Советскому Союзу отошла территория Карельского перешейка с Выборгом, острова в Финском заливе, западное и северное побережье Ладожского озера с городами Кексгольмом, Сортавала, Суоярви, территория к северу от Ладоги с городом Куолаярви и часть полуостровов Рыбачий и Средний.

Полуостров Ханко переходил в аренду Советскому Союзу на 30 лет.

Красная армия победила. Но как-то тяжело было думать об этой победе. Полковник Хаджи Мамсуров видел ее изнутри, с изнанки.

В конце марта на сессии Верховного Совета СССР, со ссылкой на данные штаба Ленинградского военного округа, были обнародованы цифры наших потерь в финской войне – около 48,5 тысяч убитых, почти 159 тысяч раненых, больных, обмороженных.

Финны, по тем же данным, потеряли 70 тысяч убитыми и более 250 тысяч ранеными.

Мамсуров не мог не верить сессии Верховного Совета, но на войне он видел совсем другое. Что ж, возможно, ошибался. Трудно говорить ему, полковнику, командиру бригады за весь фронт.

Жена Мамсурова, Паулина, рассказывала позже, что Хаджи «вернулся с войны каким-то замороженным: больше молчал, ходил мрачный, наверное вспоминал своих ребят, заснеженные поля, густые леса, в которых прятались финские снайперы – „кукушки“.

Ни о чем не рассказывал, желая оградить нас от взрыва своих чувств. Единственное, что я знала, он люто ненавидел Мехлиса…»

В начале апреля сообщили, с 14 по 17-е в ЦК пройдет совещание начальствующего состава Красной армии «по сбору опыта боевых действий против Финляндии». Полковник Мамсуров – среди выступающих.

Наступил день совещания.

Хаджи ехал в Кремль. Что он будет сегодня говорить на совещании? Те события еще свежи в памяти, словно были вчера. Дикий мороз в полсотни градусов. Суконные шаровары и кителя бойцов его бригады, которые сшила специально для них Ленинградская швейная фабрика, форма более удобная, чем длиннополые шинели, но на морозе в такой одежке не то что отдохнуть, остановиться порою невозможно,– замерзнешь. А ведь действуя в отрыве от основных сил, в финском тылу, приходилось и спать в снегу. Лучшее, на что можно было тогда рассчитывать,– шалаш из еловых веток.

Лишнего ничего не возьмешь. А возьмешь – проклянешь. Каждый грамм в дальнем рейде, как тонна. Диверсионные группы его особой лыжной бригады находились всегда в движении. Порой без еды и питья, в кармане пяток кусочков сахара. Проголодаешься,– пососешь сахарок – и вперед.

Это была третья война Хаджи Мамсурова. Вроде и не новичок, но никогда прежде не посещали его такие страшные желания: порою хотелось махнуть на все рукой, упасть на снег и уснуть. Он никому не признавался в этом, разве что самому себе. Но что было, то было. Как говорят, слов из песни не выбросишь, даже если песня больше похожа на стон.

Вспоминались погибшие ребята. Какие ребята! Володя Мягков, лыжник-рекордсмен, веселый, общительный, смелый. Как только Хаджи начинал подбирать бойцов в рейд, он тут как тут: «Товарищ полковник, разрешите мне пойти со своим взводом».

А студент-эстонец Круузе. Когда в небольшом доме их окружили финны, началась перестрелка, Круузе был ранен. Он приказал уходить бойцам группы, сам остался прикрывать отход. Попросил поджечь дом вместе с ним, чтобы не попасть живым в лапы врага. Группа отошла. Разумеется, ни у кого не поднялась рука сжечь товарища.

Круузе долго отстреливался, задерживая финнов, а когда закончились патроны, сам поджег дом.

Не хуже ребят воевали девушки. Их в бригаде было немного – связистки, финки-переводчицы, карелки. Переодеваясь в одежду местных жителей, они собирали нужную развединформацию, а когда становилось особенно тяжело, прятали под своими шубейками револьверы, гранаты – и в бой.

Вот о таких, как Володя Мягков, Круузе, Маня Богданова, и надо говорить. Но не только о них.

…Было еще рано, половина десятого, когда Хаджи сдал шинель в гардероб и вышел в фойе зала. Однако тут уже собралось немало командиров. Он увидел корпусного комиссара Хрулева, начальника снабжения Красной армии. Тот, наклонившись, что-то говорил комкору Чуйкову, командующему 9-й армией на финском фронте.

Мимо него прошел, куда-то торопясь, комдив Кирпонос, командир 70-й стрелковой дивизии. Он приветливо махнул Хаджи, мол, прости, тороплюсь.

Большинство собравшихся Мамсуров знал лично, с некоторыми служил раньше или познакомился в эту финскую войну, с иными воевал еще в Испании.

Испания… Прошло-то всего ничего – два с небольшим года, а кажется, как это было давно. Вот Григорий Иванович Кулик, обритый наголо, как колено, вышагивает важно. Понятно, он уже замнаркома обороны, командарм 2 ранга.

Странно, как такое могло случиться. «Купер» (псевдоним Кулика в Испании), сам по себе храбрый командир, но малограмотный, неумный, с солдафонскими замашками, стал заместителем наркома, а прекрасный тактик, глубокий интеллигентный человек, талантливый военачальник Владимир Ефимович Горев по возвращении из Испании арестован и расстрелян.

Хаджи не раз задавал себе этот вопрос. Там, в Испании, он был слишком занят, если не сказать больше, увлечен борьбой, и как-то не задумывался о таких низменных, на его взгляд, вещах, как зависть, злоба, интриги. А ведь Владимиру Ефимовичу завидовали. Да еще как! Героическая оборона Мадрида прославила Горева и его помощников.

Наверное, сыграл свою роль и острый горевский язычок. Он не раз поддевал Мерецкова, смеялся над неотесанностью Кулика, а Павлова попросту называл «генерал Бодега», как прозвали его многие испанцы, намекая на приверженность Дмитрия Григорьевича к вину. Так что врагов у Горева было немало.

А вон и «генерал Бодега», легок на помине. Павлов, теперь уже начальник автобронетанковых войск Красной армии, прохаживался вместе с Мерецковым, командующим Ленинградским военным округом и 7-й армией.

Все собрались в зале, где должно было начаться совещание. Мамсуров тоже прошел в зал, на ходу приветствуя знакомых командиров.

На совещании присутствовал Сталин, все руководство Красной армии. Выступающих было много. Сталин слушал, задавал вопросы, спорил, не соглашался.

Во время выступления комкора Василия Чуйкова, командующего 9-й армии, он неодобрительно отнесся к мнению о бережном, экономном отношении к боеприпасам.

«Если мало боеприпасов расходовали, то много людей расходовали. Тут надо выбирать одно: либо людей надо пожалеть, но тогда не жалеть снарядов, патронов, либо жалеть патроны и снаряды, тогда людей будете расходовать. Что лучше?»

Чуйков, пытаясь выкрутиться, сказал, что «лучше стрелять метко и попадать в цель», Сталин взорвался:

– Неверно. Старо. Если бы наша артиллерия стреляла только по целям, до сих пор бы воевали. Артиллерия выиграла, что она в один день 230 тысяч снарядов положила. Ругаем их за это, а я ругал, в свою очередь, почему не 400 тысяч, а 230?

И вот тут во время дискуссии произошел важный эпизод, связанный непосредственно с Мамсуровым. В своей книге «В походах и боях» генерал Павел Батов его описывает так: «…Вспомнил совещание руководящих военных работников, созванное ЦК партии в сороковом году после окончания военных действий на Карельском перешейке.

Докладывал В. И. Чуйков. И. В. Сталин, прохаживаясь, курил трубку, остановился, спросил, прервав докладчика: „Скажите, вам никто не мешал командовать?“ В зале стало тихо. Вопрос был повторен».

Этот вопрос Сталин задал неспроста. До него дошли слухи, что начальник Политуправления Красной армии армейский комиссар 1 ранга Лев Мехлис совал свой нос повсюду. Его вмешательство в руководство войсками приносило губительные, а порой и катастрофические последствия. Но Мехлиса боялись. За ним прочно закрепилась репутация «серого кардинала». Этот жестокий, вспыльчивый комиссар был одним из организаторов репрессий среди командного состава Красной армии.

Во время советско-финской войны Лев Мехлис являлся Членом Военного Совета 9-й армии, но, по сути, командовал войсками армии.

Он лично посылает Сталину доклад «О причинах поражения и потерях в 44-й стрелковой дивизии». «…Дивизия по предварительным данным оставила противнику: 76-мм пушек – 20, гаубиц 122-мм – 16, 45-мм пушек – 25.

Материальная часть танкбата оставлена противнику. Т-26 оставлено – 15; Т-38 – 22, всего пулеметов – 37. Оставлено станковых пулеметов – 130, ручных пулеметов – 150, автомашин до 150…

Прибывший личный состав на 40 процентов не имеет винтовок…»

Цифры действительно впечатляют.

Но что же случилось с 44-й дивизией?

Соединение было в срочном порядке переброшено из Тернополя, как скажет позже Мерецков, «из украинских степей, без предварительного обучения бойцов в условиях лесисто-болотисто-холмистой местности и глубоких снегов. Она оказалась в совершенно непривычной для себя обстановке и понесла тяжелые потери, а комдив погиб». Кирилл Афанасьевич лукавил: комдив Виноградов вместе с начштаба дивизии Волковым и начальником политотдела Пахоменко были расстреляны.

Как сообщал начальнику Генштаба Лев Мехлис, «суд… состоялся под открытым небом в присутствии личного состава дивизии. Суд тянулся пятьдесят минут. Приговор к расстрелу был приведен в исполнение немедленно, публично взводом красноармейцев».

Скор был на расправу начальник Политуправления Лев Мехлис, и командарм Чуйков не смел ему возражать. Только вот где они были, и Мехлис, и Чуйков, когда дивизия отправилась с Украины на север в осеннем обмундировании – в шинелях и брезентовых сапогах. Телогрейки (о полушубках, разумеется, и речи не было) и валенки обещали доставить в вагоны в пути следования, но бойцы их так и не дождались. Только на конечной станции Кемь дивизия начала получать зимнее обмундирование, да так в спешке полностью и не была обеспечена ни валенками, ни телогрейками.

Не лучше обстояло дело в войсках 44-й дивизии с обеспечением продовольствием и фуражом. В своих докладах полковой комиссар Мизин это положение назвал «угрожающим». Оказывается, в частях запас продовольствия и фуража составлял одну суткодачу. То есть запаса, как такового, не существовало вовсе.

Продовольственная рота простояла три дня на армейском продпункте, но так ничего и не получила. Мизин также докладывал, что «до сих пор не прибыл полевой автохлебозавод дивизии».

Между прочим, доклад военкома датирован 27 декабря 1939 года. А уже 1 января 1940 года противник перешел в атаку на позиции 146-го стрелкового полка 44-й дивизии. Атака с большим трудом была отбита. В бою оказались все резервы.

На следующий день финны вновь ударили по полку и окружили его.

Контратаки ни к чему не привели. Финские части перерезали единственную дорогу, по которой перемещались дивизионные колонны. Так начиналась трагедия 44-й дивизии.

Безусловно, вина комдива Виноградова и его штаба велика. Но заслужили ли они такую страшную кару? Только ли на них лежала ответственность за разгром дивизии?

Масла в огонь подлил Мехлис. Кстати говоря, после расстрела Виноградова главный военный прокурор Красной армии издал директиву, в которой запрещал проводить суды (или самосуды? – Авт.), подобные тому, что совершил Мехлис. И что вы думаете, Лев Мехлис направил телеграмму прокурору. Он с гордостью заявляет, что они провели еще один подобный суд «над Чайковским и комиссаром погранполка Черевко, который дал замечательный результат. Сейчас проводим несколько процессов над рядовыми…»

И далее он требует у Главного военного прокурора «отменить вашу директиву».

Вот так, ни больше ни меньше. Мехлис жаждал крови.

Все, кто воевал на советско-финском фронте, безусловно, знали о судилищах Мехлиса. Не оттого ли, как пишет Батов, в зале стало так тихо, когда Сталин задал свой вопрос. Думается, все понимали, о чем и о ком идет речь. Но промолчали. И командармы высоких рангов, и бесстрашные комиссары, и героические комбриги, комдивы.

Однако нашелся в этом зале один человек. Звание его на фоне собравшихся было весьма невелико – полковник.

Предоставим слово вновь генералу Павлу Батову, чтобы завершить цитату из его книги. Напомним вопрос Сталина. «„Скажите, вам никто не мешает командовать?“ В зале стало тихо. Вопрос был повторен. И только Мамсуров сказал в своем выступлении: „Я вам, товарищ Сталин, скажу, что нам действительно иногда мешали командовать“.

Он резко критиковал армейского комиссара Л. З. Мехлиса за то, что насаждал в армии порядки, связывающие творческие возможности командного состава».

Итак, обратимся к выступлению полковника Хаджи Мамсурова на совещании, ибо в нем он рассказывает главное – о своей боевой диверсионной работе.

«Я имел 10 лейтенантов из тамбовского училища. Должен сказать, что эти люди не были командирами. Они даже бойцами не могли быть. Первые действия показали, что командиром взвода, группы мог стать не лейтенант, а красноармеец, боец, который уже имеет двухнедельный опыт. Хотя командиры из Тамбова оказались очень вымуштрованы, добровольцам – ленинградским физкультурникам далеко до них, но в боевой обстановке они даже не знали хорошо компаса, карты.

В бою они боялись, а в тылу были хорошими командирами.

К этому делу (созданию диверсионных отрядов для действий в финском тылу.– Авт.) некоторые командующие отнеслись хорошо – тов. Мерецков, Штерн. Мы к концу января создали несколько отрядов, которые сделали большие дела.

Я выехал с таким отрядом в 9-ю армию, взял ленинградцев-добровольцев и студентов института физкультуры, получил задачу выйти на помощь 54-й дивизии. Выехали ночью на машинах, а потом прошли на лыжах за сутки 68 км и дошли до места действия в тылу противника. Погода была очень холодная.

Я решил, что, если идти прямо на противника всем отрядом,– с нами может случиться неприятная история. Сейчас надо было выяснить, кто нам противостоит, какие силы, оружие у противника, тем более, что в этом районе о финнах нам ничего не было известно. И вот начали прочесывать местность, начиная от линии границы или фронта. Группы отряда работали на удалении вначале до 40 км, затем до 80 км и даже до 120 км. Группы разведывали полосу, примерно, шириной в 150 км, если брать веерообразно».

Сталин, внимательно слушавший Мамсурова, спросил: «Сколько было вас всего?»

«Около 300 человек,– ответил Хаджи.– Очень много времени отняла полоса, начиная от левого фланга 44-й дивизии и непосредственно до Кухмониеми и Соткамо. В этой полосе на удалении 100 км ни противника, ни населения абсолютно не было. Но сама территория потребовала много времени, чтобы ее разведать. В штабе армии было сказано, что в полосе от Пуоланка идет основная линия связи с Кухмониемской группой противника, и мне ставилась задача разведать этот район. Работали там около трех недель, так как выход одной группы на удаление до 100—200 км занимал 5—6 дней.

Должен сказать, что, несмотря на очень сильные морозы, отряд почти все время жил в лесу на снегу, у нас было только три случая обмораживания 1-й и 2-й степени. Затем, когда группа наткнулась на противника в районе Кухмониеми, тут произошел интересный случай. Группы действовали непосредственно в тылу 25-го пехотного полка противника, 65-го, 27-го пехотных полков, 9-го артиллерийского полка. Одна группа была на расстоянии 2—3 км от Кухмониеми, налетела на деревню, уничтожила пункт радиосвязи, несколько солдат и офицеров, а также две подводы с ручными взрывателями от мин. Ушла без потерь. Другая группа работала в 12 км восточнее. Засела на дороге, захватила машину, вторую, третью, перебила около 20 человек. В основном средний и младший комсостав, захватила их оружие, документы, подожгла машину, уничтожила линию связи и ушла. То же самое делали и другие группы.

Товарищ Запорожец говорил, что у них всего 13 финнов действовали в тылу. И то, как неприятно иметь у себя в тылу подобные группы. На фронте 9-й армии появилось несколько белофиннов. Они перешли нашу границу и, углубившись на 2—3 км, срезали один телефонный столб, который связывал пограничные заставы. В наших частях была паника, мол, здесь шныряет банда финнов, и говорили о них бог знает что. Представьте себе, что делалось тогда у финнов после нашей работы в тылу.

У нас был радиоприемник, который дали в политуправлении армии, мы слышали финские передачи о действиях нашего отряда. Они говорили, что целые батальоны парашютных десантов сбрасываются русскими, видимо думали, что на такое удаление наши люди пройти не могут. Кричали о новых видах военных действий и т. п. Наверно, мы им порядком насолили.

18 февраля прилетел начальник разведывательного отдела армии и отдал приказание: к 23-й годовщине Красной армии надо преподнести большой подарок. Я говорю, может быть лучше подарок сделать после празднования. У финнов поубавится бдительности. Он со мной не согласился. Говорит, приказываю.

Послали группу в 50 человек восточнее Кухмониеми на помощь 54-й дивизии. Эта группа погибла, причем должен сказать, что она состояла из красноармейцев. Остальная часть нашего отряда была укомплектована ленинградскими добровольцами. Пленные, которые были потом захвачены, рассказывали, что участвовали в уничтожении этих людей. Наши красноармейцы три дня вели бой, будучи в окружении. Ни один из наших не сдался в плен, три человека, оставшихся в живых, в последний момент взорвали себя гранатами.

Одновременно другая часть отряда пошла западнее Кухмониеми, разделившись на отдельные группы. Они должны были перерезать шоссейную дорогу Каяани—Кухмониеми. Одна из групп напала на штаб 9-й пехотной дивизии противника. Должен сказать, мы докладывали и раньше, что в этом районе расквартирован штаб. Но командование 9-й армии не обратило внимание на эти данные, считая, что штаб пехотной дивизии противника находится в другом месте. Так вот, группа в количестве 24 человек очутилась в расположении войск противника, куда она вошла ночью. Бойцы обнаружили это только на рассвете, увидев замаскированные бараки, полные солдат противника. Тут же недалеко был и крупный штаб. Они зарылись в снег и решили ждать ночи, чтобы напасть на штаб. Однако группа была случайно обнаружена в 16.00 из-за нечаянного выстрела. Один из товарищей очищал автомат от снега.

Тут начался бой малой по численности разведгруппы против полка пехоты, командного состава штаба и авиации. Группа вела бой с 16.00 до 2 ч. ночи. Наших было убито 14 человек, ушло 8. Они отошли с боем и соединились с другими группами, действовавшими правее.

К сожалению, в этом бою был убит секретарь комсомольской организации и другие бойцы. Люди, которые участвовали в бою, вели огонь из маузеров и автоматов и были одеты в финскую форму. Каждый из них уничтожил не менее 8—10 белофиннов, главным образом офицеров. Около 100 трупов противника осталось там.

Когда оставшаяся часть подразделения вышла на лед озера к островам, группа финских летчиков преградила им дорогу. Есть основания думать, что нашими был убит крупный финский начальник, поскольку у него была хорошая одежда, красивая сумка, золотые часы. Почти вся группа противника была перебита. Финны в тот момент были охвачены паникой. Начали вести беспорядочный артиллерийский огонь.

Есть и другие примеры героизма. К сожалению, этот товарищ убит. Он представлен к званию Героя Советского Союза. Речь идет о ленинградском лыжнике, замечательном гражданине нашей страны Мягкове. С группой лыжников в 13 человек для того, чтобы выяснить наличие войск в районе Кухмониеми, в течение 23 часов он совершил 90-километровый марш. Это на лыжах, когда человек утопает выше колена в снегу. Правда, у него была отменная лыжная подготовка, да и людей в его группу мы подобрали хороших.

Западнее Кухмониеми он влетел в расположение финской зенитной батареи, убил офицера и еще несколько финнов, поднял панику, узнал, что там есть зенитная батарея, несколько пехотных рот, через них проскочил и вернулся. Его с бойцами окружил в одной деревушке противник силой до роты с пулеметами, но они стойко дрались, нанесли большие потери противнику и вышли из окружения – пробились гранатами. Правда, Мягков потерял одного из лучших бойцов отряда. Товарищ Мягков провел ряд замечательных операций, жаль, что к концу событий погиб.

Нам учить надо людей. Мы работали всего месяц с лишним. Я считаю, что если бы у меня были подготовленные еще в мирное время бойцы, то удалось бы довольно много вреда нанести финнам.

Должен сказать, что отряду, который был у меня сформирован из ленинградских добровольцев-лыжников, очень тяжело приходилось. Тяжелее, чем частям, которые находились на фронте. Однако, можно с гордостью сказать, что это замечательные люди нашей родины.

Я считаю, что необходимо решить вопрос о создании специальных частей в ряде округов. Надо начинать их готовить. В составе армий эти части принесут большую пользу, выполняя помимо специальной работы задачи дальней разведки».

В конце своего выступления Мамсуров резко критиковал Мехлиса. Начальник политуправления не ожидал такого.

Мехлис побледнел и бросился в атаку.

– Это все клевета, я вас видел один-два раза.

Мамсуров спокойно ответил:

– Мне клеветать нечего, я говорю то, что есть.

Мехлис вновь подскочил:

– Это сплетня.

На сей раз не выдержал Сталин:

– Мамсуров сказал правду,– глухо отозвался он.– Нам нужно уважать то, что говорит товарищ, работающий на фронте. Мне говорил об этом еще один товарищ.

– Хорошо бы его назвать? – петушился Мехлис.

– Не буду называть,– ответил Сталин,– он сказал мне, Молотову и Ворошилову.

– Говорить надо в открытую,– не унимался Лев Захарович.

– Рычагов…– сказал Сталин. Он помолчал и добавил: – О клевете не может быть и речи. Товарищ Мамсуров говорит, у товарища Рычагова такое же мнение.

В зале наступила гнетущая тишина. Собравшиеся словно оцепенели.

В перерыве Хаджи Мамсуров вышел в холл. К нему подходили командиры, одобрительно жали руки, поддерживали. И тут он увидел своего старого знакомого, «генерала Бодегу» – Павлова. Он подошел, поздоровался и, понизив голос, насмешливо сказал: «Ксанти, не пропал ты, фашисты тебя не убили, теперь свои убьют. Гляжу я на тебя и не пойму – дурной ты, чи шо?»

Так и сказал: «Дурной ты, чи шо?» Мамсуров тогда и не понял, что означало это «чи шо». Позже значение украинского оборота объяснил ему Кузьма Деревянко, начальник штаба в его особой лыжной бригаде, и они долго смеялись.

Хотя в тот апрельский день 1940 года полковнику Хаджи Мамсурову, откровенно говоря, было не до смеха. Он обрел могущественного и коварного врага в лице Льва Мехлиса.

Однако враги никогда не пугали Хаджи.