Отрывок из книги
Возвращаясь дождливым и слякотным апрельским вечером с похорон коллеги, я купил билет на поезд, отправлявшийся из Ярославля в Москву. Час назад, стоя на отпевании в душной, напитанной терпким запахом ладана церкви, я припоминал те немногие мгновения жизни, что связывали меня с покойным. Кажется, случались какие-то общие журналистские дела лет двадцать назад, две или три совместные командировки, да несколько взаимных приглашений на семейные праздники. Но всё это было так давно, и так мало следов оставило по себе, что я, как ни старался, не смог воскресить в памяти ничего определённого. Со службы ушёл с неприятным ощущением раздражения на собственное равнодушие и с тем муторным, похожим на неудавшийся зевок, сознанием однообразувае жности бытия, которое всегда рождают давно забытые рутинные события, вдруг пронёсшиеся перед внутренним зрением.
Ещё предстояла пятичасовая тряска в вагоне, хриплые вопли музыкантов, табачная вонь из тамбура… Обрадовало лишь то, что в воскресной электричке оказалось свободно – лишь кое-где на лавочках дремали усталые дачники в обнимку со своими баулами, да двое молодых ребят в тамбуре лениво пинали по полу пивную банку, и пронзительный шорох от этой суеты с какой-то нелепой органичностью вплетался в мерный стук колёс. Напротив меня устроился бородатый мужичок в зелёном плюшевом пальтишке, и, развернув газету, принялся читать. Я заметил, что он то и дело отрывается от своего занятия и пристально приглядывается ко мне, видимо, собираясь, но не решаясь о чём-то спросить. Я извлёк из портфеля рыжий томик Фолкнера, исполняя данное себе обещание закончить, наконец, «Шум и ярость». Но книга не пошла – мрачные события, излагаемые автором, накладывались на впечатления от недавних похорон, и неприятно усиливали их. Убрав книгу, я потянулся за смартфоном, надеясь отвлечься интернетом, но индикатор батареи отразил удручающие десять процентов заряда. Я собрался было поднять воротник пальто и подремать, но мой попутчик, поспешно сложив газету, протянул мне.
.....
Казалось бы, жизнь вошла в накатанную колею. Но тут-то и начались проблемы. В первую очередь – материальные. Существует легенда, что священники получают какие-то немыслимые деньги, но на деле наше жалованье зависит от обеспеченности паствы. В Александровке приход был богатый – в посёлке располагался большой кирпичный завод. Работали магазины, имелась своя поликлиника, регулярно ходил транспорт. В Валентиновке же едва дышал на ладан нищий колхозик. Кое-кто из местных батрачил в нём за гроши, кто-то устраивался в соседнее Димитрово на овощебазу. Остальные же кто во что горазд: огороды копали, ремонтом мелким промышляли. Главное же – пили. И хорошо бы хоть водку хлестали, но на неё денег не хватало, и тащили в рот всё, что горело – денатурат, самогон, боярышник… Травились, конечно, нещадно, ей-Богу, война меньше народу выкосила. Понятно, что и служба там была совсем скудненькая. Крестины редко, на похоронах почти ничего не заработаешь, да и народ оказался не набожный, стороной храм обходил. Прогрессисты наши из телевизора часто повторяют, что бедные – главные прихожане церкви. Но бедность бедностью, а нищета – совсем другое дело. Сидя на шести тысячах рублей в месяц, да с супругом-алкоголиком, да с оборванными детками уж не о вере думаешь, а о том, чтобы облик человеческий не потерять. Мы с женой под стать пастве едва сводили концы с концами – если бы кур своих не развели да огородик кой-какой не вскопали, то, наверное, впрок бы и по миру идти. Что-то выгадать на одежонку себе и сынишке разве что под Пасху получалось. Жена терпела-терпела, да, наконец, устала – забрала ребёнка и уехала к родителям в Саратов.
Одному мне зажилось тяжко. То хандришь, то отчаиваешься, то тоскуешь по прошлому, а главное – в вере сомневаться начинаешь. Бывало, только задумаешься о Боге, и тут же мысль: за что Он меня оставил? За что отнял семью, обрёк на нищету, лишил будущего? Да и есть ли Он, всемогущий и любящий, вообще? Я упивался обидой, наслаждался ей, каждый раз замечая с каким-то едким сладострастием, что чем она сильнее, тем меньше становится во мне вера. Особенно мутило от того, что, одной рукой отталкивая религию, другой я вынужден был держаться за неё, потому что от неё зависели мои быт, хлеб, крыша над головой. Выполнять же обряды и прочие обязанности, не веря совсем, было бы не то что невозможно, но как-то морально изнурительно. А я уже был так истощён, что не мог принять этого нового бремени.
.....
