Читать книгу Рыжий дьявол - Михаил Дёмин - Страница 6

Часть первая. ГОРЬКОЕ ЗОЛОТО
ИДУ ПО СЛЕДУ

Оглавление

Выйдя из милиции, я пошагал к районной чайной, где меня по уговору должен был ждать баянист.

Он уже был там. И успел распорядиться насчет закуски и графинчика (в сибирских чайных подают, в основном, не чай, а водку). И сидел, развалясь на стуле, о чем-то толкуя с неизвестным мне высоким худым парнем. Внешность у парня была запоминающаяся. В густой его черной шевелюре белела узкая, словно нарисованная, седая прядка. А рот был набит металлическими зубами.

Увидев меня, Петр привстал, махнул призывно рукою. Парень же мгновенно исчез.

– Кто это был? – поинтересовался я рассеянно.

– Один знакомый, – пробормотал Петр.

И он внимательно глянул на меня.

– Что у тебя за секреты с лягавыми?

– Да так, пустяки, – ответил я, – надо было оформить прописку…

Потом я грелся водочкой и размышлял.

Несмотря на всю убедительность доводов, приведенных инспектором, я был преисполнен сомнений. Интуиция подсказывала мне, что дело Алексея Болотова гораздо серьезнее и сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Я по-прежнему ощущал, улавливал терпкий запашок неразгаданной тайны.

Хижняк считает Алексея симулянтом, думал я, считает, что он просто ищет легкую жизнь. Но ведь есть же врачи, давшие парню инвалидность! Надобно с ними потолковать. Да и вообще, не такая уж легкая, если приглядеться, жизнь у Алексея. Я вспомнил странные его глаза, вспомнил фразу: „Ножичек у меня – как бритва – во-о-острый!" – сказанную тихим, вздрагивающим, рвущимся голосом…

И, обращаясь к баянисту, спросил:

– Не знаешь, тут есть какая-нибудь больница? Или клиника?

– Есть, – сказал он, с хрустом что-то жуя, – все есть.

– А как туда пройти?

– Топай к реке, – пояснил он, – там находится Первомайская улица. Вот на ней…

– Ладно. – Я поднялся, застегнул меховую свою тужурку. – Сделаем так. Сейчас я уйду по делам, а ты жди… Встретимся через час-полтора. На этом же самом месте!

* * *

Лечащего врача Алексея я разыскал без хлопот. (Редакционное удостоверение помогало мне всюду – открывало любые двери!) И вот какой состоялся у нас разговор:

– Когда Алексей Болотов появился у вас впервые?

– Восемь месяцев назад. А точнее – двадцать седьмого апреля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.

– Он один приходил?

– Нет, с матерью… И по ее словам, заболел он еще раньше.

– И что же вы установили? Он действительно болен?

– О, да.

– Это опасно?

– Да как вам сказать… – Врач поправил очки. – У него проглядываются симптомы депрессивно-маниакального психоза. Болезнь в начальной стадии. Со временем она может пройти. Но может и укорениться, остаться, и тогда в его психике произойдут уже необратимые изменения… Трудно что-либо утверждать заранее! К сожалению, эта область шизофрении еще мало изучена, хотя и является самой распространенной.

– Как же с ней все-таки борются? Существуют хоть какие-нибудь лекраства?

– Конечно. И немало. И я прописал ему кое-что. Но, на мой взгляд, самое существенное тут – не лекарства, а обстановка, условия, среда…

– Но почему же вы не положите его в больницу?

– А что это даст? – пожал он плечами. – Вы представляете себе атмосферу больницы? Вот то-то. Больничная среда зачастую оказывает обратное, пагубное воздействие.

Сняв очки, врач подышал на них, протер полой халата и потом, рассеянно вертя их в пальцах:

– Больница не уйдет… Не о ней надо сейчас думать… Вы говорите, что знаете его хорошо?

– В общем, да, – сказал я.

– Какова его личная жизнь?

– Да неважная… Он все время один. Страдает бессонницей, живет во власти страхов.

– Вот это скверно, что один. Очень скверно! Одному нельзя. Надо, чтоб были вокруг люди, друзья… Ведь у него же есть друзья. Я знаю!

– Какие друзья? – удивился я.

– Я точно помню, – сказал врач, – тогда же, в апреле, ко мне приходил кто-то из профкома, и с ним были еще двое – близкие друзья Алексея. Так они, во всяком случае, назвались! И эти люди, вот как вы сейчас, интересовались состоянием Алексея, его болезнью.

– Значит, вы говорили со всеми… Но разве это можно?

– Голубчик, – сказал он мягко. – Здесь деревня! А в деревне тайн нет. Никаких. Ни от кого. И коли так, то я предпочитаю, чтобы люди знали точно: как действительно можно помочь заболевшему… Тем более, если речь идет о его близких друзьях!

* * *

Нет, я не ошибся. Дело Алексея действительно оказалось серьезным. На Кирпичном заводе (я это выяснил сразу же) судьбой Алексея никто не интересовался и к врачу не ходил; там получили заключение медкомиссии и успокоились. Так что „друзья" его были другого сорта! И эта деталь говорила о многом.

За Алексеем следили – его проверяли… Кому и зачем нужна была эта проверка, я не знал. Но чувствовал: надо спешить.

И прежде всего следовало разобраться в обстоятельствах, связанных с таежным происшествием.

Происшествие это являлось как бы отправной, исходной точкой. И все было бы просто и легко, если бы убитый нашелся. Но в том-то и дело, что труп обнаружен не был и не попал ни в один милицейский протокол. Его никто не видел! А раз так, то и вообще неизвестно, был ли он на самом-то деле?

Конечно же в тайге спрятать труп нетрудно. Можно его, например, зарыть… Но зачем бы стали тайно зарывать его лесные эти люди, даже если они действительно были бандитами? Товарищ их погиб не „на работе", а просто по нелепой случайности. И в данном случае им нечего было бы скрывать… Наоборот, его постарались бы похоронить легально, по всем правилам.

Я растерялся, запутался, почувствовал себя, как собака, сбившаяся со следа. Сбившаяся, но все же еще не утратившая нюх. И упорно кружащаяся, вьющаяся в кольце начатого поиска…

И вдруг меня осенило. Идиот, я все время думаю об убийстве, ищу труп! Но почему именно труп? С какой стати? Ведь Алексей тогда зажмурился и сразу же скрылся, и, стало быть, он не знает подробностей… А что если сшибленный им человек остался жив? И, раненный, попал в больницу? Потому-то его и нет в протоколах. Такой вариант вполне реален. И вот это-то и надобно теперь разузнать.

* * *

Так начались мои хождения по окрестным больницам.

В Алтайске я не разузнал ничего, но это меня не обескуражило. Район сам по себе огромный, и в нем в разных концах имелось, как я выяснил, четыре крупных больницы. И потребовалось время – прошла зима, – пока я побывал во всех… Слава Богу, в моем распоряжении была машина! И вот в последней по счету, расположенной на границе с соседним районом, я вроде бы напал на след…

В регистрационном журнале отдаленной этой больницы мне попалась любопытная запись:

„В ночь на 15 апреля 1954 года доставлен больной в шоковом состоянии, с тяжелой травмой обеих ног. Документов при нем не было. Но он сам, придя в сознание, сообщил, что имя его Грачев Василий Сергеевич".

И ниже значилась подпись: „Дежурный врач О. Никодимова".

Тут многое настораживало – сама эта дата и характер травмы…

Я увиделся с Никодимовой. Она оказалась грузной, уже не молодой, с тугим узлом серебряных волос и большими, не по-женски крепкими руками. В этом я убедился, когда мы обменялись рукопожатием. Затем она сказала:

– Грачева я помню. Еще бы! Мне ведь почти сразу пришлось его оперировать. Очень трудный был случай. Сами понимаете – ампутация…

– Вы ампутировали ему обе ноги?

Нет, одну… Другую – правую – уложили в лубки. А с левой ногой уже ничего нельзя было сделать. Представляете: переломы в пяти, местах! Голень словно в мясорубке побывала. И кроме того, повреждено бедро…

– Как он объяснил потом все случившееся?

– Сказал, что шел по тайге пьяный, споткнулся, упал и угодил под какую-то встречную машину… Что ж, – она вздохнула коротко, – с вашим братом это бывает!.. Зальете водкой глаза и шляетесь, где не надо, гибнете попусту.

– Да, конечно, – согласился я, – дело известное. А скажите-ка, вы не заметили в его поведении ничего такого… – я пошевелил пальцами, – ну, странного, что ли?

– Вроде бы нет. Хотя… – Она опустила брови, задумалась на мгновение. – Кое-что было, верно, я вот сейчас припоминаю… Знаете, мне кажется, он все время чего-то боялся.

– Как же эта боязнь проявлялась? В чем?

– Н-ну, в мелочах… По-разному… Мы положили его внизу, у окошка, – он попросил перенести его на второй этаж. И когда дверь в палату открывалась, он все время вздрагивал. Вообще не любил посетителей! И в приемные часы, когда к больным приходят родственники, лежал не двигаясь, укрывшись с головой.

– Так, – сказал я, – понятно.

Мне и в самом деле стало понятно многое; я твердо знал сейчас, что иду по верному следу! И я спросил с трудно сдерживаемым волнением:

– А теперь как мне его повидать?

– Я сожалею, – сказала она медленно. – Но повидать не удастся…

– Почему? Где же он?

– На кладбище. Там, где мы все будем.

– Сколько ж он у вас пролежал?

– Месяца полтора всего. А потом… – она вздохнула. – Уж как я старалась, как старалась! Мы тут все за ним, как за малым дитем, ходили…

– Отчего же он умер?

– От паралича сердца. Он вообще был очень слаб, от шока так и не оправился, жил на вливаниях… Ну, и вот.

Мы еще поговорили с ней недолго, и я простился и пошагал к дверям. И уже на пороге остановился вдруг, и потом:

– Да, простите, – сказал я, – последний вопрос. А кто Грачева привез сюда, вы не помните?

– Какой-то шофер, – ответила она, поджимая губы, – я его не знаю. И он о себе ничего не говорил. Сказал только, что ехал с кирпичного завода и случайно заметил на дороге лежащего… Ну, и пожалел, подобрал.

– С кирпичного? – переспросил я. – Это точно? Он так и сказал? Вы не путаете?

– О, господи, – усмехнулась она, – что, корреспонденты все такие назойливые? Я никогда ничего не путаю, молодой человек. Никогда. Ничего.


Рыжий дьявол

Подняться наверх