Читать книгу Парижские подробности, или Неуловимый Париж - Михаил Герман - Страница 6

Любое «знакомое до слез» место в Париже невольно и навсегда связывается в моем сознании с определенным временем, событием, ощущением. Королевская площадь – не исключение, я слишком много бродил по ней и в воображении задолго до приезда во Францию, и в каждый свой приезд. Но все же именно давнее и первое свидание с нею – особый и ни с чем не сравнимый сюжет.

Париж открывается тогда и как хочет он сам, согласно таинственному ходу вещей, случайностей, восприимчивости наблюдателя и собственным прихотям. В Париж и его прошлое входят через разные порталы, случается, и через потайные двери, и «память сердца», о которой писал Батюшков, властно стучится в сознание. Да что говорить – ведь сам город более всего принадлежит XIX веку, но не с него же начинать рассказ. Восприятие и познание Парижа – непростое ремесло, и здесь надобно доверять случайности, интуиции, причудам собственной памяти и, конечно, самому городу.

Площадь Вогезов

Прошло очень много лет, было много встреч с Парижем, но на Королевской площади память снова настойчиво возвращает меня в тот жаркий август 1965 года, когда я впервые попал во Францию после долгих и тщетных мечтаний.

Перед поездкой в Маре мы, советские туристы, побывали в советском консульстве на улице Прони, словно в насмешку расположенном неподалеку от площади, где стоит знаменитый памятник Дюма-отцу с фигурой д’Артаньяна у подножия[59].

Монумент сделан по проекту Гюстава Доре – прославленного иллюстратора, занимавшегося и скульптурой. Что и говорить, памятник вполне банальный, в салонном стиле 1880-х годов, с трогательной группой у цоколя: юная барышня читает вслух, ей внимают жених и отец его – старый кузнец. Но с задней стороны постамента, держа в руке обнаженную боевую шпагу с тяжелым эфесом, восседает бессмертный и великолепный д’Артаньян. Это он, Гюстав Доре, раз и навсегда решил, как именно выглядел гасконский кадет, а потом капитан-лейтенант[60] Серой роты королевских мушкетеров! С этого цоколя он, шевалье д’Артаньян, шагнул в нашу память, таким он снится детям, таким он навсегда поселился в сознании читающих людей! Морис Лелуар еще не нарисовал своих знаменитых иллюстраций к роману Дюма (они появятся только в 1894-м) – и принял д’Артаньяна Доре как оригинал для своих рисунков!

И вот наконец-то Маре[61]. Я вошел под эти аркады, призраками юношеских мечтаний мерцавшие в смятенной моей памяти. На какие-то мгновения остался один. И мгновения эти стали длиться, время сгустилось, замедлилось, я помню это странное и торжественное ощущение.

Скульптура д’Артаньяна на пьедестале памятника Александру Дюма

Площадь давно сменила название, став площадью Вогезов[62], но для меня, конечно же, осталась Королевской. Она мелькнула на страницах Дюма: Миледи жила «в доме 6 на Королевской площади»! И здесь встречались мушкетеры, когда судьба развела их в пору Фронды и они едва не стали врагами.

Каким бы пылким ни было наше воображение, сколько бы картинок и описаний ни было нам знакомо, запах, цвет и пропорции чаще всего выглядят нежданными. Так случилось и здесь.

Я знал из книг о ее скромных размерах[63], все же на гравюрах она выглядела просторной, даже величественной. Но маленькой оказалась знаменитая площадь, дряхлой и плохо обихоженной; стоял душный запах пыли и краски, запах нескончаемой скрупулезной реставрации, которая длилась и длится здесь постоянно. Все же благородные аккорды тускло-алого кирпича, пепельно-белой штукатурки и, как писали в книжках (оказывается, совершенно точно), «графитных», виртуозно прорисованных высоких шиферных крыш напоминали, какой она была во времена мушкетеров и кардинала Ришелье.

Под аркадами продавалась всякая всячина, в том числе и очень дорогая, вроде антикварных оловянных солдатиков и столь же безумно дорогих, коллекционных, восхитительно подробно сделанных миниатюрных моделей паровозов, вагонов, светофоров, рельсов со стрелками вкупе с другими завораживающими железнодорожными прелестями игрушечного размера.

Ныне все это исчезло из-под аркад. Рестораны, кафе и – во множестве – галереи модных, вполне салонных художников.

В тот день слишком многое смутно и восторженно клубилось в моем сознании, вспыхивали и гасли отблески книжных страниц: грохотала по камням сверкающая карета Миледи, выходил из ворот углового дома великолепный Виктор Гюго, съезжались на знаменитые вторники маркиза Данжо[64] академики в высоких париках и звенели, звенели шпоры и шпаги мушкетеров, далеким эхом звучали шаги придворных, подлинных и мнимых персонажей былого. И пахли Парижем теплые сквозняки под аркадами. Медленно и торжественно текли эти парижские секунды. И сейчас, спустя без малого полвека, приходя сюда в сотый, наверное, раз, сидя на зеленой скамье, слушая тихий шелест фонтанов, шорох сухих листьев, шум деревьев или холодного, пахнущего не очень далеким морем ветра, грациозную французскую речь стариков или грубоватое студенческое, не очень внятное моему слуху арго, разглядывая упавшие под ноги на песок каштаны, я жду встречи с героями книг, с людьми ушедших времен, с собственными воспоминаниями, возвращаясь к прочитанным или написанным страницам.

Как многого не знал я тогда, в тот памятный навсегда августовский знойный день 1965 года!

Не было никакого номера шесть на Королевской площади в мушкетерские времена, не было и быть не могло, поскольку в ту пору вообще не существовало нумерации домов. Только ордонанс 1768 года ввел это правило «во всех городах королевства без исключения», хотя знать и противилась этому начинанию, видя в нем неприятное равенство между домами разных сословий, на что Себастьян Мерсье в своем прославленном сочинении «Картины Парижа»[65] отвечал: «Несравненно проще и легче отправиться к господину такому-то в дом № 87, чем разыскивать его по соседству с трактиром „Искусная повариха“ или „Серебряная борода“, в пятнадцатой подворотне вправо или влево от такой-то улицы». Но, писал Мерсье, «как можно допустить, чтобы особняк господина советника, господина генерального откупщика или его преосвященства носил на своих стенах какой-то презренный номер?!» Суждение вольнодумно и уже пахнет близкой революцией: на дворе конец 1780-х годов.

Но автору «Мушкетеров» не было никакого дела до таких пустяков. И в наше время еще идут споры о том, кто из исторических персонажей жил в этих старых особняках. А в пору Дюма под номером 6 числился как раз отель (особняк), принадлежавший сначала знаменитым Роганам – тем самым, которым молва приписывала горделивый девиз: «Королем быть не могу, герцогом – не удостаиваю, я [просто] Роган (Roy ne puys, Duc ne daygne, Rohan suys)». А в 1832-м апартаменты на третьем этаже в доме снял (и прожил в них шестнадцать лет)[66] сам Виктор Гюго, написавший незадолго до того нашумевшую драму «Марион Делорм» (1829).

Удивительное сплетение судеб, и кому ведом занимательный узел причин и побуждений, приведший к тому, что автор «Марион Делорм» выбрал дом, где жила, по всей видимости, его героиня, эта прекраснейшая дама, возлюбленная многих[67], в том числе и самого кардинала Ришелье (обитавшего, как говорят, впрочем без совершенной в том уверенности, на противоположном углу площади, в доме, что ныне числится под номером 21). И еще любопытнее, чем так занимал этот дом воображение Александра Дюма? И почему именно перед этим зданием существовал – хоть и недолго в 1833 году – цветочный рынок.

Ведь именно сюда поселил он Миледи, коварную красавицу Анну де Бейль, чей образ, как говорят, отчасти напоминал и обольстительную госпожу Делорм, тоже отличавшуюся коварством и дьявольской хитростью.

А в 1972 году я ходил по стене Венсенского замка, смотрел на ров, за которым (уже в романе «Двадцать лет спустя») ждали знатного узника герцога де Бофора заговорщики граф де Ла Фер (Атос) и шевалье д’Эрбле (Арамис). Когда-то в деревне Черной играли мы, дети, в это бегство, а теперь – пожалуйте: рядом с древним донжоном – обычные парижские дома, торчит башенный кран – стройка, свист машин, 56-й автобус, а метро так и называлось – «Chateau de Vincennes». А прежде здесь шла Венсенская дорога, по которой вслед за беглецами будут скакать д’Артаньян и Портос, сохранившие преданность короне. И там друзья впервые скрестят шпаги!

Площадь Вогезов

И оттуда снова мысли возвращались на Королевскую площадь. Ведь именно там – и опять у особняка Роганов (д’Артаньян, заметьте, как, наверное, и сам автор, и не вспоминает, что здесь жила его недолгая любовница и вечный враг – Миледи) – Дюма устраивает встречу мушкетеров, ставших волей его пера политическими противниками и сражавшихся минувшей ночью как враги. Темный, весенний (события эти происходили в 1648 году, скорее всего, именно весной, незадолго до Троицы), почему-то мнящийся мне сырым вечер, осторожный звон оружия и шпор. «Арамис, сломайте вашу шпагу», – говорит Атос; все четверо опять становятся друзьями.