Читать книгу Лишь в Ростове я дома - Михаил Годов - Страница 5

Всюду жизнь: и в глухой деревушке

В три хромых, окосевших избы,

В Заполярье, в Париже и Кушке, —

Всюду ткёт жизнь пряжу судьбы.

И везде эти травы и птицы.

И повсюду леса и поля.

Почему же в разлуке нам снится

Только наша, родная земля?

Почему этот клён под окошком

Мне дороже магнолий в цвету

И соседская чёрная кошка

Воплощает и дом, и мечту?

Ночь. Звёзды. Музыка. Река…

Бурун клокочет за кормою.

И вечность кажется близка,

И небо манит глубиною.

Наш теплоход, как чёлн, плывёт,

И в волосах играет ветер.

И сердце радостно поёт,

И мы беспечны, словно дети.

И беды наши позади,

И впереди ещё так много…

И скроет толщею воды

Сомненья наши и тревоги.

А впереди мерцает свет

И ждёт нас пристань, как награда.

Но не растает пенный след,

А в душу хлынет звездопадом!

Зима в Ростове: слякоть, гололёд;

То оттепель, а то опять морозы…

Её капризам я теряю счёт,

И вводят в заблуждение прогнозы.

Ещё с утра был дождь: сплошной потоп,

А среди дня завьюжили метели!

На месте лужи вырос вдруг сугроб,

А завтра, может, зазвенят капели…

Соборная площадь. Базар и собор…

В чём тайна такого соседства?

Ведут они вновь утомительный спор?

А может, друзья они с детства.

Ведь, если задуматься, славный дуэт.

В нём жизнь, словно в капле водицы.

На рынке для тела найдётся обед,

А в храме душа причастится.

Иконные лики и лица старух

И святость – соседка юродства.

И реет над ними Божественный дух,

Миря красоту и уродство.

И вновь очищается чья-то душа

От слёз, от проклятий и стона.

Все звуки иные в округе глуша,

Плывут колокольные звоны…

Опять восточные ветра

Несут на город пыль степную.

Опять восточные ветра…

С досады их в сердцах кляну я.

А пыль несётся вдоль дорог

И вдоль по улицам клубится.

А пыль летит из-под сапог

И в щели всё спешит забиться,

И запорошила глаза,

И на зубах хрустит со скрипом…

И гнутся кроны, как лоза.

А ветер дальше мчит со всхлипом.

И задирает баловник

Девчонкам юбочек подолы,

И чёлки им растреплет вмиг,

И вновь своё продолжит соло.

И что-то дрогнет вновь во мне,

И улетучится досада.

И пыль осядет вся на дне.

И я пойму… всё то, что надо.

Ростов шестидесятых

Футбольным «болен» бумом.

Ростов шестидесятых

Прёт на трибуны буром!

Бурлят на поле страсти:

«Куда ты бьёшь, «мазила»?!»

И даже «пол прекрасный» кричал:

«Судью – на мыло!»

Назавтра возле парка

«Брехаловка» гудела!

Как матч футбольный, жарко

В нас жизнь тогда кипела…

Отец художник был от Бога.

Я многим, видимо, в отца.

Мне от него досталось много

Не в плане схожести лица,

А в смысле творческого пыла

И вдохновения и мук…

Ведь мною движет та же сила.

Я заключён всё в тот же круг.

И мной владеют те же чувства

И поклонение красоте.

Я, как и он, молюсь искусству,

Служу Божественной мечте.

В разрывах небо. Самолёт —

Горящий хищный зверь железный.

И с парашютом вниз пилот

Летит в спасительную бездну.

Кисть, словно скульптора резец,

Быть не могла точней и строже.

На той картине – мой отец…

И рисовал её он тоже.

В розетку вновь втыкаю штекер —

И вспышка яркая в мозгу:

Навстречу мчится студебекер

Ко мне по памяти мосту.

Какой водила бесшабашный!

И что там ждёт его в конце?

Но тот рисунок карандашный

Опять напомнил об отце…

На танцплощадке в парке Горького

Народ «кучкуется» в углах.

На танцплощадке в парке Горького

Был не в почёте Иоганн Бах.

И сам я им не увлекался,

С искусством фуги не знаком.

В девчонок ветреных влюблялся

Тогда от мамы я тайком.

И помню, как после танцулек

Я брёл с «Нахаловки» домой

С наградой – первым поцелуем,

Шестнадцать стукнуло весной…

В Старочеркасск плывёт «Ракета»…

А может, это «Метеор»?..

Незабываемое лето:

С далёким прошлым разговор…

Мы жили в маленьких палатках,

Раскинув их на берегу…

Как поцелуи были сладки!

Как звёзды, счесть их не могу…

И кожа цвета шоколадки,

И южной ночи лунный фон…

И жар любовной лихорадки

Водой не мог умерить Дон!

Живу с любимою женой

В зелёном Северном массиве:

Родной очаг и кров здесь мой,

И потому он всех красивей!

Хоть всюду тот же трафарет

И ширпотреб архитектуры.

Но то, что чувствует поэт,

Таит души клавиатура.

Из каждой клавиши её

За нотой ноту извлекаю:

И снова в будней бытиё

Любви мелодию вплетаю…

Наш дворик на Большой Садовой,

Между Газетным и Большим…

Я говорю с тобой по новой,

Воспоминаньем пьяный в дым.

Всё тот же домик двухэтажный.

Подъезд. И наши три окна…

Такой же, тихий и отважный,

Ты пережил все времена.

Ты столько лет родным был кровом.

Ты дал мечтам моим приют.

Все были живы и здоровы,

Семейный ты берёг уют.

Хотя «частичные» удобства

Нам отравляли скромный быт,

Но был ты полон благородства,

Гостеприимен и открыт.

Былое заключая в раму,

Храню картины прежних дней.

В далёком детстве снова мама

Меня встречает у дверей…

Порхает гимнастка под куполом цирка.

Глаза у мальчишки восторгом сияют.

В брезентовой стенке проделана дырка,

И он через дырку за ней наблюдает.

Был цирк «Шапито» прямо рядом со школой.

Нам в детстве везло – вот такие приколы.

Мы прямо с уроков в тот цирк убегали,

Ведь цирку мечты мы свои доверяли…

Во времени в прошлое сделана дырка,

И память меня в эти дни увлекает.

Порхает гимнастка под куполом цирка.

Глаза у мальчишки восторгом сияют…

Глаза размером в пол-лица,

А в них – сердечность и участие.

Я понимаю, мам, отца:

Он в жёны брал сплошное счастье.

Когда он в госпиталь попал

И ты, как врач, его лечила,

В твоих глазах он вмиг пропал…

А ты за что его любила?

А впрочем, это не секрет:

Художник, ставший вдруг героем, —

Почти шекспировский сюжет!

Я вам завидую обоим…

Я – плод родительской любви,

В любви зачатый и рождённый.

Я – плод родительской любви,

К любви навек приговорённый.

Ведь в жилах кровь отца течёт,

А он любил безумно маму.

В игре на чёт или нечет

Мне выпал жребий тот же самый.

Ей с фронта каждый день писал

Отец в любви признаний ворох

И бесконечно был ей дорог,

Петрарка был их идеал.

Большое счастье им досталось,

Но с ним не сладили сердца.

Лет через шесть они расстались.

А я… я вырос без отца…

Мой прадед с величием Бога

С портрета в глаза мне глядит.

Не хватит метафор и слога,

И рифм ограничен кредит,

Чтоб выразить всё, что во взоре:

Как он в своей скорби велик!

Какое вселенское горе

В нём высветил времени лик!

И болью искривлены губы,

В чертах – вековая тоска,

Морщины изрезали грубо

Лицо от виска до виска.

И красок повыцвело масло,

Соскобы, как шрамы, видны,

Но виден в картине той мастер:

Отец… а портрет дней войны…

Мой дед – профессор и жуир,

Светило нашей медицины

И дев мечтательных кумир —

Он идеалом слыл мужчины.

Недаром бабушка моя

В него без памяти влюбилась.

Но их прекрасная семья

До срока вдребезги разбилась.

Но в этой жизни непростой,

Где чувство призрачно и хрупко,

Она осталась однолюбкой…

А дед женился на другой.

ЦГБ – ростовская больница,

Здесь «пахала» мама тридцать лет

(Тридцать два, чтоб не оговориться)

И была большой авторитет!

И лечила «язвы тел» рентгеном,

И лечила души добротой…

И во мне её прижились гены,

Хоть избрал я путь совсем иной.

По стопам твоим, как ты хотела,

Не пошёл я и не стал врачом.

Но врачую душу я и тело

Безыскусным, искренним стихом.

Меняет город прежнее лицо.

Не узнаю я старого Ростова.

Всё чаще слышу «крепкое» словцо,

Всё реже слышу ласковое слово.

Скупают город прямо на корню,

И правят бал воры и нувориши.

И на Большой Садовой «авеню»

У старых зданий тихо «едут крыши».

«Бистро» и «маркет», «казино», «бутик» —

Рябит в глазах от импортных словечек.

Попал в опалу наш родной язык.

Он в услужении у заморской речи…

Самодовольство сытое витрин

Заворожит бездомного калеку…

А вдруг возьмёт он в руки карабин

И у гранаты молча дёрнет чеку?..

В природе вновь сплошная кутерьма —

Мы из зимы шагнули сразу в лето.

Что бы о том сказал Прутков Козьма?

А я в любви всегда ищу ответа.

Изменчив ты, как женщина, Ростов,

И резковат порою, как мужчина,

Не признаёшь в любви полутонов

И не привык дружить наполовину.

Хоть буйный нрав с годами поостыл,

Ты повзрослел и чуть остепенился.

Тебя таким когда-то полюбил.

Такой, как есть, ты в сердце уместился.

На Ворошиловском мосту

Расположились рыболовы.

На Ворошиловском мосту

Проблематичные уловы.

Поток машин впритирку мчит,

Чадит, гудит и оглушает,

И плавно Дон внизу бежит,

Рыбак, гляжу я, дело знает.

Держа удилище, как флаг,

И, как ребёнок, веря в чудо,

Он ворожит себе, как маг,

Стоит, застыв, как белый Будда.

Цветут ростовские каштаны.

Их свечи нежно розовеют.

И, как от сладкого дурмана,

Моя душа от счастья млеет,

И погружается в нирвану

По всем канонам аюрведы,

И поглощает жадно прану

Взамен привычного обеда.

Валторны, скрипки, барабаны

В ней ни на миг не умолкают…

Цветут ростовские каштаны,

Цветеньем жизни потакают.

На Театральной бьют фонтаны,

Как колокольчики звенят.

И труд свой скромный неустанно

Они, как таинство, творят.

Подобьем лёгким водопада

В прохожих капельки летят.

Воды весёлая ламбада,

Ажурных струй мажорный лад.

И театра Горького громада —

Напротив стелы силуэт,

И женщин летние наряды,

И солнца нестерпимый свет…

Едва отшумели в Ростове метели,

И солнце пригрело, и лужи блестят…

Коты прилетели… Коты прилетели!

На дереве кошки, как птицы, сидят!

Гляжу и глазам в изумлении не верю,

Ведь в рот я спиртного ни капли не брал.

Грачи? Нет, коты! Я на ощупь проверю…

Неужто Саврасов в картине соврал?..

Пахнет в доме пирогами,

Пахнет праздничным обедом,

Снова слышу голос мамин…

Как давно он мне неведом!

Я забыл, какой любовью

В нашем доме всё дышало…

Пишет время послесловие…

Жизнь нельзя начать сначала.

Сугробы. Сугробы. Сугробы…

Весь город в январском снегу.

Снег высшей, проверенной пробы

Зима намела нам в пургу.

И чист он, кристально сверкает,

Я глаз отвести не могу:

На солнце лежит и не тает.

Те зимы в душе берегу,

Как самую светлую память

О маме, о юных годах…

Она обжигает, как пламень,

И тает, как снег на губах…

Рондо каприччиозо. Рондо каприччиозо…

Скрипка. Божественный гений Сен-Санса…

И на глазах моей бабушки слёзы,

От этой музыки бабушка в трансе.

Жизни российской суровая проза:

«Вихри враждебные», голод, война…

Рондо каприччиозо. Рондо каприччиозо…

Что в этой музыке слышит она?

Радость и скорбь. Взор. Скульптурная поза…

В прошлом остались Париж и весна.

Рондо каприччиозо. Рондо каприччиозо!

Выпита жизнь, как бутылка вина…

Чайковский. Первый фортепианный.

Аккордов мощных наваждение!

И жизни вкус медово-пряный.

Души святое пробуждение.

И красок буйство с переливом

Из клавиш Рихтер извлекает…

И образ мамы лейтмотивом

В любви крещендо вырастает!

Темерничка, Темерничка,

Полноводный Темерник…

Это с прошлым перекличка.

Здесь Донской Ростов воздвиг.

Проезжала мимо бричка,

Казаков скакал отряд,

И промчалась электричка —

Дни и годы мельтешат.

Поиссякла та водичка —

В ней лишь тина, смрад и яд.

Темерничка, Темерничка,

Кто в тех бедах виноват?

Обнищание, обезличка,

Душ трагический распад…

Темерничке, Темерничке

Снится парусный фрегат…

Облака отразились в реке,

Или в небе река отразилась,

И синеет лесок вдалеке,

К Дону с нежностью ива склонилась.

Тишина и покой неземной

В пряном воздухе густо разлиты.

И восторг в моём сердце такой,

Словно вышла из вод Афродита…

Какое буйное цветение:

Апрель безумствует в саду!

Для глаз и сердца наслаждение,

В себя никак я не приду!

Жерделы, яблони и груши,

Черешня, вишня, абрикос…

Едва ль в Эдеме было лучше:

Их аромат нежнее роз!

Вновь бело-розовое в моде,

Затмила зелень изумруд!

И жизни я слагаю оды:

В любови к ней ищу приют…

Я уехал по-английски, не прощаясь,

И за это перед всеми горько каюсь.

И бредут устало мысли-пилигримы

В те края, где дом оставил я родимый…

Я уехал по-английски, не прощаясь.

Жить в разлуке я прилежно обучаюсь.

И бредут устало мысли-пилигримы

В те края, где дом оставил я родимый.

Я уехал по-английски, не прощаясь,

И с друзьями я годами не общаюсь.

И бредут устало мысли-пилигримы

В те края, где дом оставил я родимый.

Я уехал – и предстало вдруг без грима:

Я оставил всё, что дорого, любимо!

И бредут устало мысли-пилигримы

В те края, где дом оставил я родимый.

Я уехал по-английски, не прощаясь,

Но бессонными ночами возвращаюсь

В те края, где дом оставил я родимый,

И бредут устало мысли-пилигримы…

«Ничто не ново под луной»,

Да и под солнцем всё не ново.

Но вновь твержу я, как шальной:

«Строкой и сердцем я с Ростовом!»

Брожу по Мюнхену порой

И восхищаюсь Веной снова,

Но вновь твержу я, как шальной:

«Строкой и сердцем я с Ростовом!»

Не властно время надо мной,

Хоть тяжелы его оковы.

Но вновь твержу я, как шальной:

«Строкой и сердцем я с Ростовом!»

Нет, видно, нужно мне домой,

Успеть хотя бы до «Покрова»,

Ведь вновь твержу я, как шальной:

«Строкой и сердцем я с Ростовом!»