Читать книгу Траян. Золотой рассвет - Михаил Ишков - Страница 7

Эдикт об усыновлении и возведении в соправители императорский гонец вручил Марку Ульпию Траяну вечером, когда тот вернулся с охоты. Весь день травили медведя. Тот как раз собирался залечь на зиму, да не тут-то было. Траян разохотил его подраться. Медведь, правда, попался молодой, охотник из племени треверов объяснил, что зверю только три года. Еще ни веса, ни дикости набрать не успел.

Когда зверь встал на задние лапы и двинулся в сторону наместника – голова на четверть человеческого роста повыше Траяновой, – Марк выхватил нож, шагнул ближе. Мелькнула мысль, что мишка уже и не наберет ни того, ни другого. Теперь, выходит, лесной житель рычал не на простого вояку, пусть даже в ранге наместника, а поднял лапу на самого императора! Тут же родилась мгновенная фантазия – медведь подходит ближе, вдруг склоняется перед ним и ревет по-своему, по-звериному: «Аве, цезарь! Аве, великий!..»

Но этот выверт, сцена из сказки, которыми в младенчестве баловала его чернокожая нянька Сельма, представился потом, в спальне. В первую минуту после возвращения, когда въехали во двор провинциального претория, вся охотничья компания с изумлением уставилась на местного квестора. Старик выскочил из двухэтажного административного здания, подобрал полы тоги и зайцем – по грязи! – бросился к наместнику.

Друзья-приятели придержали коней – никто не ожидал подобной прыти от отличавшегося редкой спесивостью чиновника. Квестор всегда вел себя чрезвычайно величаво, к месту и не к месту поминал, что родом из Рима. Он был абсолютно уверен, что все хорошее, что есть в мире, может происходить только из великого города.

Между тем квестор, добежав до коня Траяна, в буйном порыве прижался лицом к ноге Марка. Тут уж все окружающие потеряли дар речи. Между тем старик воскликнул:

– Божественный! – и зарыдал.

Траян так и остался сидеть на коне. Наконец, справившись с секундным замешательством, освободил ногу из объятий римлянина и поинтересовался:

– Хорошо, божественный. Что дальше?

Квестор звучно сглотнул, прокашлялся и почти шепотом сообщил:

– Гонец из Рима.

– Ну, гонец. Дальше?..

– У него эдикт несравненного Нервы. Он усыновил тебя, Марк. Ты – император! Ты – цезарь, Марк. Ты – соправитель нашего мудрейшего Кокцея.

– Не врешь? – недоверчиво спросил Траян.

– Как можно, великий! – изумился и даже чуть испугался квестор. – Разве эдиктами шутят?!

Траян, чуть отъехав в сторону от залившегося слезами чиновника, соскочил с коня. Марк был высок и некрасив – подбородок маловат и невыразителен. Ни слова не говоря, широким шагом направился в преторий – едва сдерживал себя, чтобы не побежать вприпрыжку, как квестор. Наконец одолел несколько десятков шагов до ступеней, ведущих в неказистое двухэтажное здание. Там, в темном коридоре, прибавил ход, ворвался в парадный зал. Здесь его поджидал уставший до изнеможения всадник с преторианскими значками. Молоденький флажконосец, сопровождавший императорского гонца, прислонился к колонне и откровенно посапывал. Услышав шум распахиваемых дверей, частый топот, флажконосец встрепенулся, вытянулся и вслед за императорским гонцом вскинул руку.

Оба в один голос рявкнули:

– Аве, цезарь! Аве, великий!..

Только теперь Траян поверил. Когда гонец передал ему перстень с голубоватым, увесистым бриллиантом, подарком Нервы, он убедился: это не сказка, не опала, не бред какой-то! Невозможное, о котором он и помыслить страшился, свершилось!

Конечно, весь последний год Марк сознавал, куда утягивал его ход событий. Уже с полгода обладавшие влиянием сенаторы то и дело навещали задрипанный Колон (Кёльн). Кое-кто из гостей оправдывал свой приезд исключительно хозяйственными интересами – многие вдруг воспылали страстным желанием прикупить здесь земли и настроить виллы. Все нарадоваться не могли пейзажами дикой Германии – эта часть земли была совсем недавно отхвачена Домицианом у племени хаттов. Даже такой уважаемый человек, как Секст Фронтин, причиной поездки назвал желание подарить молодому наместнику свой труд, посвященный всяческим военным хитростям, которые применяли славные полководцы древности.

Когда же популярный полководец попросил наместника дать оценку его труду, Марк опешил!

Потом задумался.

Все гости дружно и многословно пересказывали последние столичные новости, сетовали на незавидное положение, в каком оказался страдающий от страха Нерва. Преторианцы бунтуют, требуют наказать убийц «славного» Домициана. Цезарь фактически находится под домашним арестом в собственном дворце! Однажды подставив шею под мечи преторианцев и не сумев спасти своих друзей, Норбана и Секунду, он совсем потерял присутствие духа. Более того, император был вынужден публично объявить благодарность убийцам за «спасение государства».

Ночами сенаторы вели откровенные разговоры о гибельном положении, в каком оказался Рим. Как о чем-то страшно секретном, рассказывали о небывалом дефиците государственной казны, истощенной постройками и зрелищами, которые устраивал Домициан. Повышение жалованья военным, раздача донативов (денежных подарков) по случаю мнимых военных успехов не только развратили армию, но и окончательно подорвали финансовое положение империи. Римская граница, в сущности, оказалась открытой, пути для нападения варваров свободны. Резко уменьшилось поступление налогов. Гости жаловались, что негодяи, видя такую неподготовленность Кокцея к власти, распоясались вовсю. Воровство и своеволие, которое после смерти державшего их в жесткой узде Домициана начали позволять себе легаты и проконсулы в провинциях, превзошли всякие пределы. Разоткровенничавшись, делились слухами, ходившими по Риму, – безответственные люди, например, утверждали, что аристократ Гай Кальпурний Красс имеет намерение силой захватить власть в стране. Он уже отправил в Далмацию уйму денег на подкуп солдат, но, главное, сумел договориться с наместниками Сирии, Каппадокии и Вифинии, под рукой у которых было до шести легионов. Сообщали о подозрительном шевелении в Парфии и Дакии – цари даков и парфян якобы снюхались между собой. Если да, то при нынешних обстоятельствах это была серьезная угроза самому существованию государства. Гости делились мнением о том, какие меры необходимо предпринять, чтобы выправить положение. Твердили о твердой руке, способной наконец покончить с безобразиями, творившимися в столице, приструнить гвардию, справиться с разнузданностью дрянных людишек.

Конечно, это были слова, только слова. Цену словам Траян знал: прежний император, Домициан, приучил, что всякий словоохотливый, тем более доброжелательный, посетитель вполне может оказаться первостатейным доносчиком. Нынешнего императора, Кокцея Нерву, Марк видал только издали. Слушая гостей, Марк невольно задавался вопросом: неужели стареющий и трусоватый Кокцей, чтобы удержаться у власти, пошел по пути Домициана? Сам отвечал: непохоже. Друзья в Риме сообщали, что часть сенаторов навестила не только его, но побывала и в Далмации, Сирии, Каппадокии, Вифинии.

Когда тот же Фронтин поинтересовался, каким видит Траян дальнейший ход событий в государстве и как он смотрит на взаимоотношения сената и принцепса, Марк сказал себе: вот он, момент истины! Вот ради чего эти важные, надменные римляне помчались в такую даль. Тут же, опять же про себя, добавил: стоп. Он запретил себе даже мечтать о самой возможности приблизиться к власти, получить в руки полномочия, позволившие бы ему самому решать судьбу Рима. Насчет взаимоотношений цезаря и сената ответил, что видит их как крепкий союз, основанный на четком разделении обязанностей. Образцом для него служит порядок, установленный Октавианом Августом, император, он же принцепс или цезарь, всего лишь первый в сенате и в государстве гражданин. Власть цезаря не подлежит сомнению, однако в его обязанности входит также уважительное отношение к сенату и его членам.

А если, спросил Фронтин, кому-то придет в голову обвинить кого-либо из членов сената в оскорблении величества или в подготовке заговора, как ты поступишь?

Предложу организовать внутрисенатскую комиссию. Когда она закончит работу, ознакомлюсь с окончательными выводами, однако суд должен проводить сенат.

Фронтин одобрительно кивнул.

Когда консуляр уехал, Траян чуть отпустил натянувшие душу вожжи и оценил свои перспективы. Ну префект претория, ну друг цезаря, ну полководец, которому Нерва поручит войну с Парфией, – это понятно и охотно. Примерять же заранее пурпурную тогу августа, надеяться на то, чтобы взять в руки императорский жезл, взять орла, – это был смертельно опасный перехлест. В подобной дерзости было что-то фантастически немыслимое, невозможное для рожденного в Испании провинциала.

Вот почему, когда гонцы вскинули руки и гаркнули, так нестерпимо и радостно ожгло. Тут же в зал ввалилась толпа, принялись поздравлять, кто-то из наиболее искушенных принялся целовать руки. Траян, не в состоянии вымолвить ни слова, брезгливо отдернул их, глянул грозно. От рук отстали, однако начали громогласно скандировать:

– Аве, цезарь! Аве, великий!..

Так и громыхали, пока чернокожий Лузий Квиет, его начальник конницы, не хлопнул новоявленного императора по плечу:

– Теперь, Марк, ты тоже стал божественным! Видать, крепко напугали преторианцы старика Нерву, что он решил поискать у тебя защиты.

Квиета поддержал – но куда тише и рассудительнее – Луций Лициний Сура, ближайший друг Марка, весь этот год находившийся в Колоне и постоянно обращавший мысли Марка к искусству управления государством, а также весельчак и «неунываха», «неисправимый жирнюга» и «паннонский кабан», как звали его приятели, Гней Помпей Лонгин.

– И не только Нерва! – поддержал мавра Лонгин. – Но и сенат, оба высших сословия, а также плебс. Скажи что-нибудь, Марк, не стой столбом.

Новый император улыбнулся, затем вскинул обе руки и в мгновенно наступившей тишине исторически провозгласил:

– Завтра войсковой сбор, жертвоприношения, раздача наградных. Сейчас спать.

– А по стаканчику, Марк? – предложил «паннонский кабан».

– Завтра, дружище. Все завтра.

Всю ночь Траян промаялся на ложе. Приходила жена, обняла его. Он попросил оставить его одного, прогнал и личного раба Зосиму.

Тот начал возражать, однако Траян порадовал пожилого грека:

– С сегодняшнего дня ты – императорский спальник. Если хочешь, могу сделать тебя декурионом императорских спальников, а теперь заткнись и ступай вон.

Зосима поклонился, затем гордо вскинул голову и вышел.

Рухнувшая на Марка новость кружила голову. Невозможное свершилось.

Что это, удача?

Награда судьбы или наказание?

В тот момент, словно в насмешку, ему вновь вспомнился медведь. Перед умственным взором въявь предстал громадный косолапый, чей необузданный рев, неловкие поклоны свидетельствовали о признании в нем первого из смертных. Если точнее – повелителя мира.

Занятная сцена!

О таком взлете мечталось в детстве, когда он читал или слушал рассказы отца о подвигах Камилла, Сцеволы Муция, Катонов, Старшего и Младшего, Аттилия Регула, Сципионов, Фабия Кунктатора, Тита Манлия Торквата[18] и, конечно, о деяниях Гая Мария, Суллы, Юлия Цезаря и Октавиана Августа. Все эти герои и победители с младенческих лет казались родными и близкими, их имена то и дело поминались в семье Марка Ульпия Траяна Старшего. Не беда, что Ульпии давным-давно переехали из Рима в Испанию.

Даже свадьбу его с Помпеей Плотиной родители сыграли, исполнив все древние, уже вполне отжившие, торжественные обряды, тем самым еще раз подчеркнув свою принадлежность к римскому народу, приверженность к римскому образу мыслей.

Марк рос мечтательным, послушным мальчиком, часто отдавался на волю фантазии. Любил слушать рассказы отца о деяниях древних героев, об отцах-основателях государства. Только Рим, утверждал отец, способен навести порядок во всклоченном, обезумевшем, переполненном толпами варваров мире. Внимал ритору, слушался маму, совершенствовался во владении оружием. Заучивая наизусть тексты, написанные неисчислимыми ордами греков, вместе со школьными друзьями негодовал – всю эту премудрость хитрые греки создали на горе доблестным римлянам! Однако, если папа сказал, надо заучивать, значит, надо. Зачем, об этом не задумывался, терпел. Волновало иное – вот он с мечом в руке первым взбирается по лестнице на стену вражеского города и затем получает венок за храбрость. Вот он сидит на троне, в руках у него жезл Августа, он повелевает вселенной, его приветствует толпа. Не рабски, не по персидскому обычаю, а вполне граждански, со вскинутыми вверх руками, их ладони обращены к нему:

«Аве, цезарь! Аве, великий!»

Траян потер подбородок, усмехнулся. Самое удивительное и непостижимое, что в этой бренной жизни может нечаянно свалиться на голову смертного, – это осуществленная мечта. Такое случается даже с самыми обыкновенными и покладистыми людьми, к каковым всегда причислял себя Траян.

Одно дело – фантазировать на тему «что, если…», другое – ощутить эту ношу на своих плечах. Теперь уже не помечтаешь, времени не будет.

Пойти позвать Суру и поговорить о добродетелях, о пороках и безразличном.

Ах, до философии ли сейчас?!

А почему бы и нет?

Почему бы не испробовать остроту и полезность философии?

О чем они чаще всего спорили? Ну, конечно, об истинных, или, как называл их Сура, «глубинных», причинах падения Домициана, о тех, кто бесславно погиб от рук собственных слуг, – Калигуле, Нероне. О том, как следовало бы вести себя на месте этих оглашенных, поддавшихся страстям и порокам и вследствие этого потерявших головы правителей. О наиболее выгодных направлениях ударов, способных восстановить у соседей уважение к Риму. Разбирали дотошно, кто из соседей наиболее опасен. Таких на границах Рима было немного – Дакия и Парфия. Все сходились в одном: самый опасный противник – это, безусловно, царь даков Децебал, который сумел обыграть даже такого умницу, как Домициан.

Тщательно разбирали политику и поступки Домициана. Уж кому-кому, а Марку было отлично известно, каким огромным, пронзительным умом обладал этот когда-то симпатичный молодой человек.

Начинал он замечательно. Если бы он смог продолжать их череду до самой смерти, возвеличили бы его до звания лучшего в анналах Рима императора.

Почему же Домициан не устоял в добродетели? В чем причина, что он скатился до ничтожества?

Расхаживающий по спальне Траян присел перед очагом, согревавшим комнату в этой холодной снежной Германии. Подкинул пару поленцев. Радовало, что «паннонский кабан» Лонгин прав, что помощники у него не дураки. Это его первое преимущество перед зарезанным в собственной спальне цезарем.

С другой стороны, этих самых философов не пересчитать.

Бесчисленные толпы!

И все твердят разное, голосят о разном. Как же нормальному человеку разобраться в этих воплях, учениях, назиданиях, откровениях и многочисленных советах? Как выбрать наиболее практичное и полезное. Здесь, конечно, без собственной сметки не обойтись. В том и состоит сила разума, утверждал Эпиктет, что, являясь частичкой разума мирового, его малым подобием и детищем, тебе, ничтожный, дано понять, что есть благо, а что зло.

Правда, этому надо учиться. Когда дело касается монеты, сколькими способами пользуется человек для ее проверки? Бросив динарий, он внимательно прислушивается к звону, пробует на зуб, а когда дело касается нашей собственной жизни, мы, зевая, принимаем на веру всякую глупость – ущерба-то от этого вроде нет!

Так говорит Эпиктет. Верно говорит. Он называет себя стоиком.

Итак, чем эти умники могут помочь Траяну в том положении, в каком вдруг очутился Траян?

Прежде всего не поддаваться страстям!

Это очень верно. Терять голову никогда нельзя.

Даже на троне.

Хромоногий Эпиктет предупреждает: удары судьбы неневыносимы по своей природе.

Почему?

Потому что, зная о несчастьях, ты волен встретить их мужественно, со знанием дела. Вот и вся философия.

Траян погрел руки у огня. Вспомнил слова сенатора Агриппина по поводу того, в чем человек властен, а в чем нет – «сам себе я препятствий не создаю».

К Агриппину прибежали, пугают: тебя судят в сенате!

«Желаю успеха. Однако уже пять часов (в этот час он обычно упражнялся, затем обливался холодной водой), пора заняться гимнастикой».

Когда он кончил упражнения, пришли мрачные, глаза отводят. Говорят: ты осужден.

«На изгнание, – спросил Агриппин, – или на смерть?» – «На изгнание» – «А имущество?» – «Не конфискуется». – «Значит, позавтракаем в пути».

Агриппин был готов к ударам судьбы, потому что обладал знанием. Марк спросил себя, достаточно ли у него, новоявленного императора, знаний. В любом случае, усмехнулся Траян, если мне наедине с собой дано задумываться о подобных вещах, выходит, я тоже кое-что соображаю. Беда в другом – готов ли он, Марк Ульпий Траян, с той же невозмутимостью, подчиняясь только разуму, справиться с обрушившимся на него ударом судьбы, ведь то, что случилось с ним, иначе как ударом не назовешь.

Марк прикинул.

Время покажет, готов или нет, но прежде надо сохранить рассудительность, умеренность, остаться справедливым и не терять мужества от свалившегося величия. Это непросто. Еще как непросто. Положение в стране действительно ужасное. Это надо пресечь.

Но как?

Теперь не спрячешься за отговорку: мол, я только исполняю, но не приказываю. Теперь как раз он приказывает. Что же он должен приказать в первую очередь? Подскажите, умники!

Он с досады сунул указательный палец в огонь. Ожгло сильно, до боли. Боль привела в чувство, вернула спокойствие и рассудительность.

Конечно, можно собрать друзей, обсудить все до тонкостей. Они обязательно подскажут, будут искренни, и, вполне возможно, в их рассуждениях будет много верного, но в таком случае кто император? И не спросит ли обиженный, чьим мнением пренебрегли, почему правитель послушал его, а не меня. Нет, прежде он сам должен найти выход.

Итак, что же необходимо совершить в первую очередь?

В чем моя цель?

В том, чтобы восстановить величие Рима.

Какие основные препятствия ждут на этом пути?

Прежде всего этот неисправимый заговорщик Кальпурний Красс, а также притаившиеся за его спиной наместники Сирии, Каппадокии и Вифинии.

Может, казнить их сразу? Тем самым с первого же дня нарушить слово, данное сенаторам о недопустимости террора в отношении своих противников, внести смуту в умонастроения подданных и вскоре начать опасаться каждого приблизившегося к нему? Не спрятал ли тот под наручной повязкой острый кинжал?.. Вот она, западня, в которую угодил Домициан. Однажды испугавшись, начав убийства, все свои последующие действия он направлял уже не на пользу государства, а на сохранение власти и бегство от убийц. Вывод: самое легкое решение не всегда является самым правильным.

С другой стороны, угроза со стороны Красса вполне реальна, игнорировать ее значит проявить недопустимое легкомыслие. Самое верное средство против любого злоумышленника, мечтающего о мятеже и неповиновении, – это армия. Необходимо постоянно держать армию под рукой.

Каким образом осуществить это условие, если он немедленно, не теряя ни дня, отправится в столицу?

В Риме невозможно сохранить невозмутимость. Завалят жалобами, ходатайствами, просьбами, мольбами, детскими слезинками. Будучи провинциалом, в столице он непременно попадет под влияние какой-нибудь партии, пусть составленной из самых порядочных и умных граждан, – все равно интересы этой сенаторской группы будут довлеть над интересами всей державы, а это недопустимо. Этот урок плохо выучил Домициан, когда допустил доносы, когда пошел на поводу у самых низменных людей. В Риме следует появиться в лучах славы, имея на руках четкий план действий…

Он вновь сунул палец в огонь. Боли не почувствовал – вдохновение наградило его безмятежностью.

Мало иметь план! Надо непременно приступить к его осуществлению, чтобы все, что творится в государстве, в Италии и в столице, имело точную меру – это деяние на пользу задуманному, значит, оно добродетельно. Нет – значит, порочно.

Итак, в столицу спешить нельзя, армия должна быть под рукой. Все наместники провинций должны безоговорочно признать его верховенство.

Как совместить эти положения?

Война!

Это единственное разумное решение.

Рим жил, выжил, расправил крылья во время войн. К тому же нынешний момент буквально дышит войной – даки набрали такую силу, что далее терпеть их своеволие опасно.

Хорошо, война. Какие перспективы этот ход открывает во внутренней политике? Армия при нем, никто из наместников не посмеет отказать ему в присылке легионов. Тем самым появляется реальная возможность ослабить их. Но прежде всего можно заткнуть глотку Крассу, так как во время боевых действий всякий протестующий обоснованно может быть назван предателем, а предательство и попытка мятежа во имя спасения отчизны – это две большие разницы.

Он прошелся по комнате, прикинул, что известно о Дакии.

Последние два века горная страна, расположенная за Данувием, между Тиссой и Прутом, обширная, плодородная, щедрая для людей, постоянно крепла. Находясь вблизи имперской границы, варвары постепенно овладели нижним течением Данувия и, прикрывшись великой рекой, жадно впитывали все, что было хорошего в Римской империи. Децебал перестроил армию – причем перестроил умно. Не стал вводить римскую организацию, римские звания и прочие внешние приметы. Он перенял сам дух – при прочих равных условиях побеждает тот, кто лучше организован. Децебал, по существу, одолел Домициана еще до начала войны. Мира он добился, напустив на римлян сарматов и маркоманов. По очереди. Для этого необходимо иметь золото. Много золота. Откуда оно у Децебала? Он добывает его в Карпатах. Следовательно, у него есть надежная опора в противостоянии с любым противником.

Как свидетельствуют купцы, ходившие в земли даков, Децебал сейчас в полной силе. Он способен вывести в поле двести тысяч человек, вполне обученных и умело владеющих серповидными дакийскими мечами. Они называют себя «волками». Еще Юлий Цезарь, хорошо понимавший, какую опасность представляла эта новая военная сила, возникшая на северо-восточном азимуте империи, незадолго до своей насильственной смерти приступил к подготовке похода за Данувий. На «волков» косо поглядывал Тиберий, слабосильный Клавдий постоянно жаловался, что «с даками сладу нет». Следует признать правоту Домициана, поставившего себе цель сокрушить беспокойных соседей. Принимая в расчет его ошибки, необходимо исключить возможность заключения союза между соседствующими с Римом народами. Напрочь перекрыть связи Децебала с Парфией. С германцами и сарматами договориться, помахав у них перед носом железным кулаком. И, конечно, восстановить спокойствие в городе, а для этого…

Траян неожиданно рассмеялся. Все-таки допер!

Прибежала Помпея Плóтина, за ней друзья, сподвижники. Помпея бросилась к мужу.

– Марк, что случилось? Что тебя развеселило?

– Сначала строгости, потом милости – вот и весь секрет! – сквозь смех заявил Марк и залился еще громче.

Все, кто был в комнате, переглянулись. В их взглядах читалось недоумение.

Император неожиданно успокоился, обратился к Суре:

– В чем, по-твоему, ошибка Домициана, за которую он поплатился жизнью?

Сура пожал плечами. Промолчали и остальные.

Траян погрозил им пальцем.

– В том, – объяснил он и риторским тоном продекламировал: – что по недомыслию Домициан сначала начал рассыпать милости, а потом, разочаровавшись в благодарности подданных, на которую ни один здравомыслящий правитель не может рассчитывать, поддался неразумным страстям и обрушил на граждан репрессии. Нам следует поступить наоборот. Сначала жестокости, безоговорочное подчинение, война, потом мир, смягчение жестокостей.

Но прежде необходим план войны. Начинать ли, ребята, задуманное сразу, невзирая на сопротивление зарвавшихся наместников и податливость угодников, или сначала разобраться с Крассом и поддерживающими его сенаторами? Полагаю, что нам нужно сразу, с первого дня начинать гнуть свою линию. Как это сделать, нам и требуется обсудить.

Тут же начали дискуссию. Плотина вызвала домашних рабов, приказала собрать что-нибудь закусить, вызвать писцов. На ходу, в хлопотах, спросила:

– Горячее будете?

– Буду, – откликнулся супруг. – Пусть зажарят медвежатину. Нечего валяться, уже четыре часа утра. И пусть принесут вина.

Результатом симпозиума стало беспардонное опьянение Лузия – к полудню мавританец не мог языком шевелить – и решение не терять времени. В Рим спешить не следует. В столицу прибыть, когда будет готов план нападения на Дакию, чтобы с первого дня перехватить управление из рук на глазах дряхлеющего Нервы и с ходу запустить гигантскую военную машину Рима. Завтра же разослать приказы германским легионам – 21-му Стремительному, расположенному в Монготиаке, 11-му Клавдиеву, 1-му Минервы, 20-му Валериеву Победоносному, находившемуся в Британии, – выступать в поход на восток в провинции Паннонию и Верхнюю Мезию.

– Четырех будет мало, – потер лоб Лаберий.

Траян не стал спорить.

– Добавим еще два. Из Сирии и Каппадокии.

Уже через неделю Траяну представилась отличная возможность испытать на практике основоположения своей будущей репрессальной политики, которые они, спаивая мавританца (слаб он оказался на неразбавленное вино), совместно разработали той ночью. Получив приказ о выступлении, взбунтовался 21-й легион. Солдаты сбежались на сходку, принялись кричать: донативов (денежных выплат) по случаю вступления на трон не было, неопровержимых знамений никто не видел. Выходит, боги помалкивают! Жалованье за прошедший год еще не заплатили! И что это за жалованье! Ищите других дураков, чтобы за какие-то триста денариев отправляться за Данувий. Уж больно Траян прыток! Ополоумел испанец – на зиму глядя в поход?!

Император, встретив отчаянное упрямство, наглость и нежелание выполнять приказ о выступлении, распустил легион.

– Все свободны! – заявил император. – Можете расходиться по домам. Я не называю вас гражданами, потому что в трудный момент вы отступили, поддались низменным страстям. Даю три дня сроку – те, кто желает служить и готов отправиться в Паннонию, будут возвращены в строй.

Тут же конники из личной охраны императора опечатали алтари каждой когорты и в целом легиона, войсковую казну и пекулий, в котором хранились солдатские сбережения, собрали в претории штандарты с изображением козерога – божественного покровителя легиона. Сложили значки когорт и центурий, начали упаковывать статуи Юпитера, Минервы и Геркулеса, выставленные на площади перед преторием. Когда оставшиеся не у дел солдаты начали собираться в виду лагерных стен – их намерения были неясны, но взгляды не предвещали ничего хорошего, – специально подобранные люди пустили слух, что в сторону Монготиака движутся верные Траяну легионы из Верхней Германии. Услышав эту новость, опозоренные вояки, растерянные, хмурые, начали расходиться по домам.

К назначенному сроку в состав легиона записалось не более четверти прежнего состава. На следующий день император издал эдикт, в котором объявлялось о начале процедуры исключения Двадцать первого легиона и всех его офицеров из состава римской армии. Не стало в римском войске легиона, победившего Цивилиса, не стало легиона, под началом Германика ходившего в глубь Германии.

Узнав о позоре, постигшем 21-й легион, 11-й Клавдиев, стоявший лагерем еще севернее, почти в устье Рейна, без возражений снялся с места и покорно двинулся в сторону дакийской границы.

Марк нагнал его неподалеку от Бриганция, во временном лагере. Сразу выговорил легату за то, что солдаты тащатся как старые клячи. Скандал выкатился на площадь перед преторием. Там Траян попытался словом вдохновить солдат на героические свершения – те только усмехались в ответ. На следующий день, дождавшись, когда последний солдат покинул стоянку, император выехал из ворот лагеря и мелким шагом – конь Траяна едва переставлял ноги – начал обгонять походные колонны. Было пасмурно, земляная дорога была разбита, ноги разъезжались. Там и тут солдаты скользили, падали. Колонна то и дело останавливалась – по какой причине, никто толком не мог сказать. Император, с головы до ног залепленный грязью, обогнал колонну, в авангарде спешился, приказал назначенному трибуну остановить когорты и подозвал одного из солдат:

– Почему еле ноги переставляешь? Устал?

– Ты сам попробуй! – с неожиданной злостью выкрикнул легионер. В следующее мгновение его грязное лицо страшно побледнело. Перепуганный, он бросился к императору, схватил его руку, принялся целовать.

– Пощади, божественный… Я не узнал тебя.

– Плохо! – ответил Марк. – Очень плохо! Императора ты боишься больше, чем своего центуриона. Где центурион?

К императору подбежал младший командир. Он был одет в добротный пластинчатый панцирь, на голове каска, на которой от уха до уха тянулся гребень из выкрашенной красной краской щетины. Вытянувшись перед цезарем, принялся «поедать глазами начальство».

– Как звать? – спросил Траян.

– Гай Фауст, – зычно выкрикнул центурион.

– Давно пользовался палкой, Фауст?

Тот смешался, повел глазами по сторонам.

– Ясно, – кивнул император. – Не хочешь быть центурионом?

– Хочу, – вмиг озлобился вояка. – Два года до пенсии…

Император кивнул.

– Понятно. Если не желаешь, что тебя за два года до пенсии как беззубого пса выгнали вон, без наградных, без вспомоществования, вспомни, зачем тебе вручена палка.

Неожиданно из строя донесся презрительный голос:

– Видали мы таких храбрых!..

– Кто сказал?! – разъярился император. – Фауст, кто смел подать голос без разрешения?

– Да есть тут такие.

– Кто именно?

– Сервилат, божественный.

– Сервилат, если ты такой храбрый, – окликнул Траян, – выйди из строя.

Передние шеренги расступились, и вперед вышел могучий, как бык, солдат. Глянул волком.

– Плетей, – скомандовал Траян, – и чтобы без работы не сидел. Понял, Фрукт.

Затем Траян обратился к воинам:

– Граждане, я лично буду задавать темп. К вечеру отставшие будут признаны дезертирами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ясно?

– Куда яснее, – нестройно откликнулись из строя.

– Вот и хорошо.

Император встал впереди легионного знаменосца, державшего древко с распростершим крылья легионным орлом. Марк поднял руку, резко опустил ее и принялся маршировать, при этом вслух начал командовать.

– Раз, два, три. Левой, левой.

Вечером выяснилось, что отставших в легионе не оказалось.