Читать книгу Валтасар. Падение Вавилона - Михаил Ишков - Страница 8

Главное торжество года – прибытие из Борсиппы ладьи[40] с богом знаний и учености, «небесным писцом» Набу, страсти по Белу-Мардуку, наделение царственностью нового правителя, – были омрачены небывалым в истории города событием. Через неделю после окончания праздничных церемоний в царской канцелярии был объявлен указ о прощении и разрешении вернуться на родину прежнему урсалиммскому царю Иехонии, а также его дяде Седекии, которому был передан трон после отлучения Иехонии от власти.

Седекия, уже который год томившийся в доме скорби, был слеп и жалок. После взятия Урсалимму Набузардан лично убил его сыновей и затем длинным, тонким ассирийским кинжалом выколол последнему израильскому царю глаза. Вести об освобождении он не поверил, долго сопротивлялся и кричал – пусть его убьют в узилище, пусть его бельма никогда больше не увидят сияния дня! Зачем его мучают, волокут на истребление? Пусть позволят закончить свои дни во мраке и сырости! Какой от него вред? Кто навел на него руку палача? Иехония? Смерть тебе, Иехония! Набузардан? Отмщение тебе, Набузардан!

Два дюжих охранника, ни слова не говоря, подхватили Седекию под мышки, приподняли и выволокли в коридор, при этом ненароком задели крикуном о дверной косяк. Это тебе за Набузардана… Седекия на мгновение притих, поджал ноги и вдруг отчаянно зарыдал. Всхлипывал он и во дворе, куда его вытащили, где посадили на каменные плиты, возле оцепеневшего, стоявшего столбом племянника. Тот не пошевелился, не повернул головы, не взглянул на дядю – долговязый, поседевший Иехония пустыми глазами взирал на весеннее, ласковое небо. Видно, от сегодняшнего дня, от неожиданного помилования он тоже не ждал ничего хорошего. Его жены, дети, народившиеся в плену, по одному начали подбираться к слепому Седекии, принялись успокаивать его. Гладили по волосам, грели старику руки, а тот вдруг опять начал голосить, да с такой силой, что Амель-Мардук, заседавший в ту пору на первом после обретения царственности государственном совете, невольно обратил внимание на эти вопли.

Большинство членов совета воспротивилось решению о выводе Иехонии. Правитель сидел на троне и, нервно покусывая губы, выслушивал собравшихся в зале князей-рабути, официально именуемых «царскими головами». Те вставали один за другим и в приемлемых выражениях рекомендовали Амелю не спешить с таким небывалым ни в Вавилоне, ни в Ассирии делом. Освобождение иноземных царьков, испятнавших себя предательством и два десятка лет отсидевших в плену, вряд ли можно было считать актом величайшей государственной мудрости.

– Если они сдохнут в яме, – заявил раб-мунгу[41] Нериглиссар, – Вавилону будет только польза, ибо рассчитывать на благодарность иври, двадцать лет просидевших в доме скорби, неразумно. Они все равно будут посматривать в сторону египетского фараона.

– Но фараон – наш союзник! – воскликнул правитель.

– До той поры, пока у Вавилона сила, – ответил Нериглиссар. – В армии не понимают, почему предатели получают прощение, а доблестным воинам приходится влезать в долги и закладывать свое имущество. Армия ждет от господина достойных решений, направленных на повышение благосостояния народа, на облегчении бремени.

– Этим решением я укрепляю тыл страны. Впереди нас ждет более грозный противник, чем египетский фараон.

В этот момент и раздались вопли Седекии.

Амель-Мардук поморщился, вскочил с тронного кресла, поспешил на лестницу, с которой открывался вид на административный двор. Все члены совета, торопливо последовавшие за ним, столпились на верхней площадке.

Начальник дворцовой стражи тут же бросился к царю, рухнул на колени несколькими ступеньками ниже. На его лице вырисовывалось нескрываемое смятение.

– Что за шум? – повысил голос Амель. – Кто посмел нарушить речь царя? Говори!

– Иври просят о милосердии.

Царь не поверил услышанному. Он изумленно посмотрел на группу распростертых внизу людей, на Иехонию, родственники которого сумели наконец расшевелить повелителя, оторвать его от тупого созерцания неба. Тот, очнувшись, тоже рухнул на колени. Только не замечавший ничего вокруг себя старик Седекия продолжал стенать.

– О чем они просят? – переспросил Амель-Мардук.

– О милосердии, господин.

– Как понять? – Амель насупил брови.

– Они умоляют не высылать их в Иудею, оставить здесь под крылом твоей царственности.

Амель-Мардук, словно защищаясь, вскинул руки, сделал шаг назад. Все, кто находился во дворе, замерли. Царь медленно, наливаясь гневом, повернулся к членам государственного совета.

– Что здесь происходит? – тихо, с угрозой выговорил он. – Почему в этом городе, в моей столице, никто не желает выполнять мои приказы? Почему каждое мое желание, каждая воля, я уже не говорю о распоряжениях, вызывают гору возражений? Почему все кому не лень осмеливаются спорить со мной?! Кто в конце концов облачен в царственность? Я или вы? Даже эти, – он указал на толпу коленопреклоненных иври, – без конца поющие псалмы о потерянной, Богом данной стране, оплакивающие свои палестины, теперь требуют милости. Почему эти безумцы вместо того, чтобы радоваться и славить мое имя, смеют мне перечить? Им что, пришелся по нраву мой дом скорби? Там так замечательно? Их перекормили сладостями, развратили дарами?

Щека у Амель-Мардука началась подергиваться.

Начальник стражи побелел. Он пониже опустил голову, крепко вцепился в ступеньки, пытаясь унять дрожь в руках.

Ответа он не дождался.

Наступила тишина, и в натянутом, грозовом безмолвии неожиданно раздался тонкий, срывающийся голос Седекии.

– Кто это? – слепой указал пальцем в сторону лестницы. – Навуходоносор, царь Вавилонский? Бич Божий? Лев, вышедший из чащи?..

Никто не решился ответить ему. Все смотрели на правителя, все ждали приступа неслыханного гнева, наводящей ужас кары, которую новый царь обрушит на голову нечестивца. Маленький мальчик из отродья Иехонии, кудрявый, с испачканными щеками, подошел к слепцу и, дернув за рукав его полуистлевшей хламиды, звонко объяснил:

– Навуходоносор, царь Вавилонский, разрушитель Храма, ушел в страну без возврата. Это Амель-Мардук, наш новый повелитель.

Все иври – мужчины, женщины, сам Иехония – распростерлись ничком на каменных плитах, накрыли головы руками. Только слепой Седекия остался сидеть, а мальчик стоять.

Седекия неожиданно – совсем, как ворон крыльями, – захлопал себя по бокам.

– Хвала тебе, Всевышний! Славься, Господь наш, Бог Израиля, распростерший небо, расстеливший силой своею землю. Свершилось предначертанное! Я знал, я верил, во тьме узрел я свет истины, ибо Бог – есть истина!

Он неожиданно ловко поднялся на ноги и принялся пританцовывать на месте, потом разошелся вовсю – вскинув руки, пошел по кругу, начал что-то напевать про себя.

Амель-Мардук во все глаза смотрел на него, даже рот открыл от изумления, затем сглотнул и заторопился вниз. Начальник стражи едва успел освободить ему дорогу. Пропустив правителя, он на расстоянии нескольких ступенек двинулся вслед за ним.

Царь, спустившись на двор, приблизился к выплясывающему и что-то напевающему про себя слепцу. Голова Седекии была обращена к небу, туда же направил взгляд и Амель-Мардук. Изучив бездонную синь, он перевел взгляд на Седекию.

– Кто лишил тебя зрения, старик?

– Кто ты? – бесстрашно, вопросом на вопрос ответил Седекия и запрыгал еще резвее. – Амель-Мардук? – Внезапно он замер в нелепой позе с вскинутыми, словно крылья, руками и спросил: – Это ты, господин?

– Да. Скажи, старик, кто ослепил тебя, впавшего в пророчество!

Седекия заговорил ровно, членораздельно, низким голосом.

– Сказано: «Отдал Господь земли сии в руку Навуходоносора, царя Вавилонского, раба Моего, и даже зверей полевых отдал ему в услужение. И все народы будут служить ему и сыну его… доколе не придет время… И будут служить сыну его народы многие…»

Здесь он сделал паузу, потом запросто добавил:

– Набузардан, сын собаки, осмелился коснуться лезвием моих очей. Он посягнул на сыновей моих, потом истребил мою плоть…

Амель повернулся и направился к лестнице. Иври потихоньку начали подниматься с колен. С возвышения царь, волнуясь и повысив голос, громко объявил:

– Набузардана вызвать! Пусть он возглавит стражу, которая будет сопровождать Иехонию и его семейство в Палестину. Все кроме наби[42], обязаны вернуться на родину. Об исполнении доложить, слышишь, Набонид?!

Глава царской канцелярии, стоявший впереди других членов государственного совета, поклонился.

Амель-Мардук топнул ногой.

– С этого момента не сметь мне перечить! Под страхом смерти!.. Каждое мое слово записывать и исполнять. Я буду проверять исполнение. – Он повернулся и простер руки. – Это касается всех.

Затем царь вновь обратился к членам совета.

– Слышите! Исполнять!! Бе-гом!!!

* * *

После того как вновь призванный на службу Набузардан во главе нескольких кисиров прежней дворцовой гвардии был отправлен на запад, город затаился. Подобное издевательское обращение с заслуженными вояками, плевок в лицо Набузардану, прославленному полководцу и «другу» Навуходоносора, командовавшего осадой Урсалимму, количество стражи, а следовательно, и почет, оказываемый кучке чужаков, которых почему-то решили возвратить на родину, произвели в войске гнетущее впечатление. Более того, Амель-Мардук, словно не насытившись, войдя во вкус, в последний момент определил в помощники Набузардану Рахима Подставь Спину, а также нескольких наиболее заслуженных декумов. При этом всему отряду было приказано оставаться в Палестине, пока царь не востребует их в Вавилон. Это решение нельзя было трактовать иначе, как лишение царской милости и бессрочную ссылку граждан, не щадивших жизней ради возвеличивание Вавилона. В чем была их вина? Ладно, Набузардан – у всех сильных, судачили на рынках, рыльце в пушку. Но рядовых-то, Рахима и других ветеранов-декумов за какие провинности?.. В городе поселились непонимание и сумятица. Все ждали новых гонений, однако царь, дни и ночи проводивший в компании новоявленного слепого пророка, ограничился этими полумерами. Далее из дворца неожиданно посыпались милости: кому-то преподнесли ценный подарок, чьи-то несчастья по судебной линии завершились оправдательным приговором, двум старым солдатам правительство подтвердило право на владение земельными наделами, однако подобные жесты не сняли напряжения в городе. Граждане тайком переговаривались, что худшие времена только откладываются, но не отменяются.

Подобное бесцеремонно-оскорбительное отношение к тем, кто составлял гордость армии, не укладывалось в сознании. Общим местом в Вавилоне было убеждение, что Небесные Врата обладают неземным величием и, следовательно, свет этого величия осенял каждого черноголового, проживавшего в нем. Тем более воинов, убедивших соседние народы в его силе!.. Жители Вавилона полагали, что их город, первым появившийся на верхней земле, являющийся центром и столпом мира, должен внушать чужакам неодолимое почтение. Поднять руку на Вавилон, заявляли самые смелые, это все равно что попытаться взять штурмом небо. Сколько их было, покушавшихся на Небесные Врата, увозивших в плен статую Бела-Мардука?! Давайте посчитаем! Царь хеттов Мурсилис I, ассириец Тукульти-Нинурта, эламский правитель Кудур-Нахунте, выживший из ума ассирийский царь Синаххериб, полторы сотни лет назад до основания сравнявший священный город, – всех не перечислить. Какова же была их судьба? Все как один приняли жестокую смерть от рук своих же сыновей.

О том же – о величии, могуществе и незыблемости Вавилона – твердили многочисленные указы, с воцарением нового царя ворохом посыпавшиеся из его канцелярии и требовавшие неукоснительного выполнения всех предписаний власти. О славе города и населявших его жителях пророчествовал и Седекия. В исступленных откровениях, непременно рождавшихся в присутствии придворных, слепец убеждал Амеля руководствоваться в будничных делах «заветами предков, словами и делами отца своего». В частных же беседах, оставаясь один на один, Седекия учил, что все величие Вавилона сосредоточено в царственности правителя, и, судя по знамениям, другого такого царя, как Амель-Мардук, городу ждать придется очень долго.

Переведенный в царские палаты, Седекия быстро раздобрел. Округлилось маленькое сморщенное личико, перестали подрагивать руки. Голос его приобрел необходимую для пророка бархатистость, уверенность, неистовую страсть. Бывший узник без конца восхвалял ум и непоколебимую мощь Амеля-Мардука, великого царя, воспетого «знаменитым страстотерпцем и правдолюбом Иеремией, которого почитал и твой отец, славный Навуходоносор». Амель млел, слушая эти длинные, туманные речитативы, распеваемые на манер жрецов, когда-то служивших при Урсалиммском храме.

Но в чем, задавал вопрос слепец, состоит величие самого царя? В чем слепящий свет его царственности? В том, что это сияние является отсветом Божьего величия. Как в мире существует един Создатель, так и царь на земле един, и нет никого, кто смел бы встать с ним вровень. Эти речи лучше любого снадобья лечили душу Амеля, успевшего к тому времени почувствовать славу и силу небесного Господина, именуемого в Вавилоне Меродахом, а в прочтении предков-иври, когда-то вышедших из Вавилона, Саваоф или Яхве. Знаком был царь и с теми свитками, которые тайно заполняли просвещенные иври, еще его отцом Навуходоносором выселенные на канал Хубур, где их заставили выделывать и обжигать кирпичи. Все чаще и чаще Седекия внушал Амелю, как оскорбительно для Господа утверждение в роли покровителей и защитников страны рукодельных истуканов.

– Чье имя будешь утверждать в подвластном тебе Вавилоне, тот и освятит дела твои, – как-то заявил Седекия. – И людишек вокруг себя следует подбирать, испытывая их верность тебе и твоему покровителю. Соберешь достойных, и что тогда будет тебе стадо человеков? Укажешь ему направление, щелкнешь бичом – и побегут они как один туда, куда тебе нужно.

Первым воспротивился подобным речам глава царской канцелярии Набонид. Последнее дело, заявил он, в преддверии испытаний, которые ждут Вавилон, путать имена защитников и покровителей, искать ссор внутри страны. Следом царя вновь посетили верховные жрецы всех главных храмов Вавилонии и в приемлемой, но ультимативной форме потребовали от Амеля-Мардука обязательства не посягать на древних отеческих богов. В тот же вечер Амель с горя напился сирийского вина и, поделившись со слепым пророком обидами, отбыл на охоту. И на этот раз по его повелению изображение бога Набу было оставлено в городе.

На следующий день слепой Седекия пригласил к себе близкого советника царя, своего соотечественника Даниила. Этот человек обладал мудростью и слыл за великого разгадывателя снов. На этом поприще он отличился еще в бытность Навуходоносора, который в последние годы приблизил к себе юношу-иври.

С момента появления в царском дворце новоявленного пророка Даниил пребывал в постоянной тревоге. Услышав о приглашении, он едва справился с испугом; жуткий страх, перемешанный с предощущением беды, напал на него, однако отказать человеку, вознесенному царем на такую высоту, царедворец не посмел.

Опасаясь подслушивания, они поднялись на крышу цитадели, разговаривали на родном языке, тем не менее не забывали время от времени переходить на арамейский и отпускать хвалы новому правителю.

Весь этот месяц, пробежавший с того момента, как из темницы, отголоском прежней, свободной – урсалиммской! – жизни, жутким, вставшим из могилы призраком, напомнившим о разрушения храма и гибели страны, возник нежданный, грозный, натянувший на себя одеяние пророка Седекия, Даниила неотрывно мучил вопрос – насколько безумен внезапно явившийся из небытия, нежданно-негаданно вошедший в силу, последний иудейский царь, чье предательство навлекло на Землю обетованную столько бед и горя?

За эти дни Седекия ни разу не обмолвился об утерянном рае, в котором его и звали по-другому – Матфанией. Ни разу, даже оставаясь один на один с Даниилом, слепец не спросил, чьих он будет, каким образом оказался в кругу ближайших советников царя. Это нелюбопытство, отсутствие всякого интереса к зачеркнутому, сожженному, разрушенному прошлому не давало Даниилу покоя.

Было ему, Даниилу (или, на вавилонский манер Балату-шариуцуру), в ту пору от роду сорок пять годков – самая зрелость, самая мудрость. Решительности в таком возрасте тоже хоть отбавляй. Все свои знания, опыт, влияние он использовал, чтобы облегчить судьбы соплеменников, поселенных на канале Хубур. Его хлопотами многие из них – особенно молодежь – сумели научиться грамоте и перебраться в городскую черту, где большинство занялись торговлей, давали деньги в рост, а кое-кто, вспомнив навыки предков, занялся ювелирным делом, ведь златокузнецы и гранильщики драгоценных камней прежнего Иерусалима славились по всей верхней земле.

Смерть Навуходоносора практически никак не отразилась на положении осевших в Вавилонии иври. С приходом к власти нового правителя наиболее горячие из общины стали настаивать, что скоро пробьет час возвращения в Землю обетованную. Даниил тоже был в числе увлеченных. Его настойчивыми усилиями, под влиянием его убеждающих речей недалекий и подверженный влияниям вавилонский царь Амель-Мардук принял решение об амнистии прежним правителям Иудеи и разрешении вернуться на родину, в долину Иордана.

Этот указ казался первой ласточкой. Даниил, всегда щепетильный, умеющий просчитывать возможное развитие событий на много шагов вперед, как-то совсем выпустил из виду – или, точнее, не придал значения тому обстоятельству, что в плену томилось два последних иудейских царя: Иехония, сын Иоакима, и младший брат Иоакима Седекия. Даниил решил сыграть на страхах Амель-Мардука, который тот испытывал перед великим городом. Править Вавилоном у густобородого, по самые глаза зараставшего щетиной, глуповатого, легко поддающегося гневу Амеля не было ни сил, ни способностей. Он отчаянно нуждался в союзниках, вот почему большинство в его окружении сразу составили чужаки. Именно Даниил убедил Амеля в необходимости создать на западе крепкий тыл из союзных государств, на которые Вавилония смогла бы опереться в войне с Мидией. Верилось, что вслед за царем на родину направится следующая партия иври. Так, караван за караваном, они вернутся на родину, восстановят столицу, возродят Храм.

Теперь же, после извлечения из тьмы застенка взбесившегося, оставленного при дворе Седекии, Даниил впервые задумался, что подгонять Бога – неблагодарное занятие. Листы со словами Иеремии, пусть даже малочисленные, неполные, переписанные, сведенные в книгу, подверстанную к книгам прежних пророков, к истории Израиля, говорили о семидесяти годах плена, а они, дерзкие, возомнившие о себе иври почему-то решили сократить срок, отмеренный Божьей десницей. Всю весну первого года царствования Амеля-Мардука Даниил терзал себя – неужели прежние грехи: гордыня, неповиновение воле Создателя, нетерпение – вновь овладели их мыслями? Неужели они вновь посмели пойти наперекор небесной силе, и наказание не заставило себя ждать?

Трепет души своей, тревогу за жизни соплеменников, страх перед новоявленным пророком Даниил захватил с собой и на беседу со вставшим из глиняного гроба мертвецом. Он так и спросил, от чьего имени вещает Седекия? Кто навевает ему дерзкие мысли? Не сатана ли?..

– Нет, Даниил, – ответил Седекия.

Бельма слепца были прикрыты черной повязкой. Мелкое круглое личико было густо покрыто морщинами, кожа на удивление темна, Даниил даже поразился – казалось, столько лет без света, а каким был смуглым, таким и остался. Слепец сидел на подушках, скрестив перед собой ноги. На нем был надет роскошный, шитый золотом, сирийский халат, костлявые ноги, прикрытые полой халата, босы. Седекия не выносил любую обувку – повсюду твердил, что должен ступнями чувствовать землю, потому что от нее, от священной почвы Вавилона, сила.

– Господь долго испытывал меня, – продолжил слепец, – долго удерживал в узилище. Его волей я был лишен зрения. Ради чего? Двадцать лет я искал ответ на этот вопрос? Наконец открылся мне божественный свет, узрел я, как могуча мышца Господа. А Господь Бог есть истина. Он есть Бог живой и Владыка вечный. От гнева его дрожит земля, и народы не могут выдержать негодования его.

– Это ты мне рассказываешь? – усмехнулся Даниил. – Я читал письма наби Иеремии. Я спрашиваю, о чем ты, вырвавшийся из тьмы, печешься? О мести, о возмещении ущерба, о насыщении утробы? Тебя обуяла жажда справедливости или ты страдаешь о бедах своего народа? Ради чего ты прославляешь в стане язычников имя Господа нашего? Кто из наших пророков и прародителей призывал нести слово Божье людям чуждых нам племен? Чей умысел ты исполняешь?

– Его, Господа! Он услышал мои молитвы, и по разумению своему наградил меня провидческим даром.

– А как быть с теми, кого смущают твои речи? У кого руки тянутся к мечам? Кто чувствует себя оскорбленным, кто собирается отомстить святотатцам, посягнувшим на их истуканов?

– Их вразумит сила царя, его гнев и повеление.

– Но, Седекия, пытаясь отомстить за разрушение Иерусалима и Храма, не слишком ли много ты берешь на себя? Разве тебе дано воздать злом на зло, кровью за кровь и плотью за плоть? Судьбы язычников во власти Божьей, не тебе судить их. Кроме того, их слишком много, чтобы пытаться образумить их силой.

– На все воля Бога нашего, Создателя и Судии.

– Вызывая гнев на головы тех, кто обидел тебя, ты вызовешь гнев и на головы своих соплеменников, прижившихся в Вавилоне, наладивших хозяйство, обросших имуществом. Вспомни, о чем предупреждал Иеремия: «Стройте дома и живите в них, и разводите сады, и ешьте плоды их. Берите жен и рожайте сыновей и дочерей; и сыновьям своим берите жен и дочерей своих отдавайте в замужество, чтобы они рождали сыновей и дочерей, и размножайтесь там, а не умаляйтесь. И заботьтесь о благосостоянии города, в который Я переселил вас, и молитесь за него Господу; ибо при его благосостоянии и вам будет мир. Ибо так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: да не обольщают вас пророки ваши, которые среди вас, и гадатели ваши; не слушайте снов ваших, которые вам снятся. Ложно пророчествуют они вам именем Моим; я не посылал их, говорит Господь»[43]. Что скажешь на это, Седекия?

– Что скажу, Даниил? А то и скажу, – Седекия сладостно улыбнулся, – что не ошибся в тебе. Ты истинный ученик этого бесноватого Иеремии, пусть Господь даст ему смерть легкую и быструю. Ты глуп и простодушен. Запомни, Даниил, я никогда не желал ему зла, хотя он сам напрашивался на истребление. Я сохранил его, хотя он напророчил мне жизнь хуже смерти, в которой последним зрячим воспоминанием оказалась гибель моих сыновей. Все равно я простил его. Я и тебе не желаю зла, хотя ты дерзок и строптив, если перечишь своему царю. Где бы я ни томился духом, где бы ни страдал, все равно я – царь Иудейский и, значит, твой повелитель.

– Мой повелитель – царь царей Амель-Мардук! – громко ответил Даниил.

– Да? – усмехнулся Седекия. – Об этом ты расскажешь Господу нашему, Яхве, когда он в ангельском окружении явится в долину Иософата вершить страшный суд, а ты встанешь из праха и предстанешь перед ним. Объяснишь, как осмелился перечить потомку Давидову. Нет, Даниил, тебе придется умерить свой пыл и послужить не народу Израиля, но мне, царю Иудейскому. Ты понял? Никто не избавлял тебя от клятвы на верность потомка Давида, так что слушай меня. Бог наградил меня мудростью и пронзительным зрением, а также памятью. Она кровоточит, но я не слушаю ее. Вопить я мог в темнице, а здесь, в роскоши и сытости, я должен быть кроток, осмотрителен и прозорлив. Прорезался ли в моей глотке пророческий дар или нет, не мне судить. В этом ты прав. На все воля Божья. Одно я знаю наверняка – я больше не хочу в сырую, холодную щель, в которой провел более двух десятков лет. Там все из глины: ложе, стол, сидение, ложки, миски, кувшин. Все ледяное, источающее мерзость. Заруби себе на носу, я вовсе не желаю сменить эти одежды, – слепец с несказанным удовольствием ощупал добротный, подбитый ватой, расшитый халат, – на рубища узника. Я хочу дожить свой век в достатке и тепле. Здесь, в Вавилоне, как жил все эти годы Иехония, будь он проклят! Я понимаю его, изгнанного из вавилонского рая в опустошенную, нищую Палестину, где по горам и долинам бродят дикие пастухи, где разрушен Храм и властвуют наглые. Что ему там делать с толпой домочадцев, чем жить, кто поклонится ему? Кто там теперь наместником?

– Надсмотрщиком над Иудеей был оставлен наш соотечественник Годолия, сын Ахикама, проживавший в Массифе. Его убили наши буйные, а наби Иеремия отправился в Египет, понес слово Божие. Ты прав, Седекия, страна разорена, города разрушены, восстановлен только Ашкелон и Лахиш, где стоят гарнизоны халдеев. Иерусалим лежит в развалинах, только сотая часть населения живет там. И то скорее прячется, чем плодится и размножается.

– Говоришь, буйные убили Годолию? Узнаю соплеменников. Для них нет большего наслаждения, чем пустить родную кровь. Я, Даниил, не хочу в палестины. Я хочу жить здесь, служить и наставлять Амеля-Мардука, и ты мне в этом поможешь. Как ты посмотришь на то, чтобы занять место Набонида и возглавить царскую канцелярию?

Даниил похолодел – вот оно, наказание Божие! Вот чем грозит гордыня и высокомерие! Он оцепенел, на сердце стало пусто. Седекия вырвался на волю и теперь желает стать царским наставником и прожить остаток дней царской жизнью. Он не пожалеет сил, чтобы сохранить свое положение при царе и сохранить сытую, роскошную жизнь.

– Именно! – засмеялся слепец. – Ты умный парень, Даниил, тебя не зря приблизили к царской особе. Поэтому у тебя нет выбора. Ты или будешь помогать мне или я вызову ненависть царя на весь наш многострадальный народ, прижившийся, как ты сказал, в славном и щедром Вавилоне. Иври не привыкать!.. Был плен египетский, был ассирийский, глядишь, все закончится пленом вавилонским. Ты меня понял?

Даниил промолчал.

Тогда Седекия продолжил.

– Ты свалишь Набонида, приблизишь к царю людей, на которых я тебе укажу. Ты будешь делать все, чтобы укрепить его царственность. В этом случае всем будет хорошо. Мне в первую очередь!

Даниил не ответил, не мог ответить – скулы свело. Он во все глаза уставился на ухмыляющуюся, испещренную морщинами рожу прежнего царя, на его лысый, комками под желтоватой, шелущящейся кожей череп; на повязку, за которой таились бельма. В них, оказывается, таилось столько ума, коварства и змеиной хитрости. Он невольно зажмурился – благо, слепец не мог видеть этот неподобающий жест.

Сурово наказываешь ты, Господь!

Наконец царский советник выговорил.

– Я помогу тебе, Седекия, а ты поможешь мне. Поможешь нам. Поклянись именем Божьим, что никогда не переступишь черту, за которой навлечешь на иври немилость и гонения, никогда не подвергнешь их мучениям и пыткам.

Седекия некоторое время помалкивал, что-то смутно шевельнулось в его лице, словно рвалось наружу и этого «что-то» Даниил испугался до смерти. Наконец лицо Седекии обрело спокойствие. Он кивнул.

– Клянусь именем Господа, Создателя нашего.

Эта вслух произнесенная фраза вконец добила Даниила, вызвала оторопь. Седекия легко поклялся в том, чего никогда не исполнит! Перед советником царя вавилонского открылось – если окажется выгодным, слепец не задумываясь переступит через клятву. Что ж, сказал себе советник, Бог вновь наказывает нас жестоко, треплет сильно, как нагадивших котят. По вине и расплата.

Наступила тишина. Седекия млел, согреваемый солнечными лучами, чему-то улыбался – точнее, кривил губы. Даниил долго смотрел на него, прикидывал, что и как, потом обратил очи горе и вопросил Господа – благословишь? Отпустишь грехи ради сохранения Слова Твоего, народа Твоего?

Солнце щедро дарило тепло. Кварталы Вавилона, видимые с крыши, утопали в цветах. Конец весны – самое благодатное время в Месопотамии. На небе ни единой тучки, в полях крестьяне – подошло время сева. Он вздохнул, сказал себе: поверим небу, – и обратился к слепцу.

– Как, Седекия, – спросил Даниил, – ты мыслишь свалить Набонида? Он умен и коварен, как змей, а мать его, Адда-гуппи пользуется огромным влиянием среди тех, кто правит храмами. В его руках управление государством, царская казна, он ведает сношениями с иностранными государствами. Я его знаю, он всегда держится в тени, а таких людей губить трудно. Может, лучше договориться с ним?

– С Набонидом? – засмеялся слепец. – Ты забываешь, что когда-то я владел Иудеей, и мне докладывали, что представляет собой Набонид. Да, он хитер, как змей, и с ним можно было бы договориться, если бы… Даниил, неужели тебе неизвестно, что он ненавидит иври?

– Почему только нас, – перебил слепца Даниил. – Он испытывает неприязнь ко всем чужакам.

– Ко всем да не ко всем. Ко всем остальным нохри он равнодушен. Он смотрит на них как на объект ловли и охоты. Только к нам он испытывает искреннюю ненависть. Он полагает, что мы извратили имя Бога. Знаешь ли, как он тайно называет Вездесущего?

Советник отрицательно покачал головой.

– Он называет его Син-Луна, сказал слепец. – Он верит, что все вокруг: земля, небо, рай и ад созданы по воле ночного светила. Но не будем о сложном, закончим о святотатце. Набонид – наш главный враг, с ним невозможно договориться. Теперь расскажи мне, о чем сплетничают во дворце? Кто в силе у Амеля, кто в чести? Кто впал в немилость? Расскажи все без утайки…

Даниил добросовестно поведал слепцу о тайнах вавилонского двора, описал, кто есть кто в ближайшем окружении Амеля-Мардука и с какими трудностями сталкивается новый царь. Утаивать какие-то частности было бессмысленно, этот дьявол в обличии пророка все равно все выведает. Тогда случится неизбежное – оборвется жизнь Даниилова, и некому будет оберегать тошавим[44]. И кто окажется источником новых бедствий? Свой же царь! От семени Давидова! Чудны твои замыслы, Яхве!

Выслушав Даниила, Седекия спросил:

– Как я понял, главную опасность власти нашего повелителя представляет армия, которая, по существу, находится под контролем Нериглиссара?

– Ты правильно оцениваешь ситуацию, Седекия. Никто не может посягнуть на армию, даже правитель Вавилона.

– И вы, советники царя, бьетесь над разгадкой, как поступить, чтобы удовлетворить солдатчину и не дать Нериглиссару совершить победоносный поход?

– Да, Седекия.

Слепец усмехнулся.

– Не хочешь называть меня господином, Даниил? Может, тебя удовлетворит обращение наби?

Даниил промолчал.

– Ладно, – потер руки Седекия. – Теперь расскажи о Валтасаре, сыне Навуходоносора?

– Мальчишке шесть лет, однако он не по годам буен и строптив. Почитает только мать Нитокрис, в ее присутствии делается тихим, как мышь.

– Я так понимаю, что помимо нашего правителя только Валтасар может реально претендовать на престол?

– Да, Седекия. У прежнего царя Навуходоносора было восемь сыновей и три дочери. Среди отпрысков мужского пола только наш повелитель Амель-Мардук и Валтасар имеют права на корону, так как они являются сыновьями царских дочерей. Мать нашего повелителя – дочь царя Дамаска Бенхадада, а Валтасара – дочь египетского фараона. Остальные сыновья от наложниц. Старшая дочь Навуходоносора Кашайя замужем за полководцем Нериглиссаром. Их старший сын, племянник нашего правителя, Лабаши-Мардук. Он старше Валтасара, ему шестнадцать лет. При стечении обстоятельств Лабаши как единокровный внук Навуходоносора вполне может претендовать на трон. Это образованный, неглупый, но исключительно дерзкий мальчишка, сочиняющий гадкие стишки на всех, кто близок к трону. Особенно доставалось Набониду. Они друг друга терпеть не могут.

– По какой причине? – спросил слепец.

– Не знаю.

– Почему же наш правитель позволил Валтасару и Лабаши взрастать вдали от его очей?

– Потому что он не желает видеть египетскую блудницу Нитокрис. Как, впрочем, и Лабаши. Этот молокосос позволял себе в бытность Навуходоносора сочинять поганые стишки и на нашего повелителя.

– Это неразумно. Поскольку Создатель пока не наградил нашего повелителя наследником, Валтасар должен быть под постоянным царским приглядом.

Даниил показал язык бельмастой роже, однако логика в рассуждениях этого выжившего из ума негодяя была. Ты, оказывается, хитрец, усмехнулся советник, но и мы не из фиников появились на свет.

– Кроме того, – добавил Седекия, – необходимо полностью сменить охрану во дворце и принять все меры, чтобы обезопасить нашего царя. Ты будешь моими глазами, Даниил. Уши у меня пока свои, уши у меня очень чуткие.

* * *

Сразу после разговора с Седекией Даниил поспешил на канал Хубур, где были размещены выселенные из Иудеи пленники. За эти десятилетия болотистая местность в междуречье Тигра и Евфрата обрела райские черты, насытилась благополучием и красотами. Куда ни глянь, повсюду ровные ряды финиковых пальм, очерчивающих границы полей. Кое-где на возвышенностях густели зрелые и обильные яблоневым цветом сады.

Улицы в поселках обрели стройность, дома величественность. Все постройки были возведены из обожженного кирпича, изготовлением которого продолжали заниматься потомки переселенцев. Самому Даниилу здесь жить не пришлось. Его, как и многих других грамотных малолеток из иври, сразу отдали в специальные школы, где мальчиков обучили клинописи, делопроизводству и многим другим наукам, необходимым писцам, после чего разбросали по канцеляриям.

Конечно, чужих детей не очень-то жаловали, за каждую провинность старший брат, то есть учитель в эддубе, безжалостно лупил палкой по спине, но то была участь всех школьников. Местным тоже доставалось, и вот теперь по дороге на Хубур, ему в голову пришел простенький вопрос, а желает ли он, Даниил, называемый по-местному Балату-шариуцур, возвратиться в Землю обетованную, дарованную им Господом.

Это был трудный, неподъемный вопрос. Он, в общем-то, никогда не задумывался о том времени, когда распахнутся Небесные Врата и иври, вольные, отъевшиеся на местных хлебах, вновь отправятся в дикий край, где вновь примутся возводить Храм, резать друг друга, трястись от страха, ожидая очередного нашествия, плодиться и размножаться. Через века вновь среди них появится какой-нибудь Седекия, вновь исход, вновь долгое ожидание сбора, возвращение – и вновь служение Господу. Это был какой-то порочный круг. Нет, он не роптал – он служил своему народу, а это был нелегкий удел. Вспомнились трое друзей, отказавшиеся оскверняться пищей из мяса животных, приносимых в жертву идолам и сожженных в огненной печи. Вспомнился гнев Навуходоносора и милость его, когда Даниилу удалось разгадать сон, тревоживший царя. Вавилон катился к закату – это было ясно, стоило только взглянуть на наследников великого Кудурру. Все равно эти места были милы его сердцу. Бросить их, бежать от безумного, свихнувшегося на утерянной царственности и земных благах Седекии казалось не менее греховным поступком, чем и отказ от завета.

Трудная работа для мысли. Стоило по этому поводу посоветоваться с мудрым Иезекиилем. И, конечно, со старейшинами. Они должны знать о новой угрозе народу.