Читать книгу Приключения Муна и Короля призраков - Михаил Жуковин - Страница 5

Уже третий час продолжался снегопад, стояла ночь. Прошло полгода, с тех пор как дама оказалась на выступе. Она вылезла из покрытой хлопьями кареты. Одеяние себе Кильда придумала нестандартное и очень теплое. На тело было напялено четыре платья. Еще по два свернутых укрывали ноги и руки. Может, выглядело это и странно, но даме было весьма комфортно. Она двинулась по своему обыкновенному маршруту.

Сначала Кильда доходила до карусели. Затем, огибая ее, останавливалась перед единственным обыкновенным домиком, который был в деревне. По приезду она его не заметила, но потом, наткнувшись, очень удивилась. Он стоял на самом краю, на острие выступа. Его обитателей за год Кильда так и не увидела. Видимо, они и дама покидали жилища в разное время. Постучаться же в дверь Кильда не смела, т. к. в деревне это было не принято. Впрочем, каждую ночь дама надеялась, что из домика кто-нибудь выйдет (уж больно было любопытно, кто живет в таком шикарном по меркам выступа жилище), но этого не происходило. Она шла дальше.

Рядом с домиком стояли все те же скамейки. Кильда присаживалась отдохнуть и посмотреть вдаль. Следующий пункт путешественницы – пещера в основании горы, которую уже прорубил Бетзим. Дама не решалась идти внутрь прохода. Она останавливалась и слушала, как редкие-редкие далекие удары кирки борются с камнем. Иногда они были чаще, иногда единичными. Но каждый стук придавал надежду, она довольная шла обратно в карету. Иногда она сразу ложилась спать, а порой к ней приходили странные раздумья: о жизни, её смысле и прочие философские поиски. Они вертелись порой несколько часов, но дама их не прогоняла, поскольку подобная пища для ума стала интересовать её в последнее время не меньше, чем раньше всякие приёмы у знатных лиц.

За полгода дама поняла, почему здесь не нужны драгоценности. Когда надо выжить и не сойти с ума, необходимы еда (которую дама находила по совету Бетзима в расщелинах горы) и надежда (которую Бетзим дарил ударами кирки). Еда и надежда. Кильда это прекрасно поняла и, можно сказать, обрела душевное спокойствие. Иногда она даже красила губы, когда собиралась с некоторыми жителями молча смотреть, как кроны, одетые в алмазные снежные шапки, торжественно сверкали на солнце, а ночью – под луной.

На выступе осталось десять человек. Один за другим люди исчезали, не говоря ни слова.

***

В ту ночь свет горел только в одном жилище. В том самом домике на краю выступа. Его единственное окно, из которого робко вылетал тусклый свет, выходило на лес. Из покатой крыши торчала бездымная труба. В домике жили Мун и его мама.

Мун был очень серьезным мальчиком со светлыми беспокойными глазами, едва заметными веснушками и всегда взъерошенными темными волосами. Однако серьезность и строгую морщинку на лбу, не свойственные его возрасту (Муну было почти тринадцать), мальчик приобрел, живя на выступе. В раннем детстве всё было по-другому. Он хоть и очень редко плакал, не требовал игрушек, но лишь научился ходить, топтал любую лужу, что попадется на пути, постоянно норовил куда-то убежать, и, в общем-то, всем своим поведением показывал, что будет из числа «хулиганистых», но при этом добрых молодых людей. Однако судьба Муна стала к нему безжалостно-неблагосклонной очень рано. В четыре года их с мамой покинул отец, и жить в королевстве Цепного шторма стало совсем трудно. Налоги в те времена повысили до половины зарплаты. Те свитера, которые мама вязала и продавала на рынке, уже не могли прокормить ее и Муна. Когда очередной ураган снес их дом, проживать пришлось в захолустье с мышами и тараканами. Мун и тогда не плакал и ничего не требовал с истерикой; лишь не отпускал мамину руку перед сном, когда она укрывала его лоскутным одеялом. Он тихонько засыпал, а мама уходила на кухню и, содрогаясь, рыдала, судорожно стуча спицами вывязывая новый свитер возле едва горевшей свечи.

Однажды все закончилось. Перед сном мама зашла проверить своего мальчика и увидела, как таракан приближается к его уху. Это было последней каплей, женщина не выдержала, и на следующее утро они стояли на вокзале со скромным багажом, выбирая, куда поехать. Но билеты на все рейсы были слишком дорогими.

Вдруг их подозвала кассирша из кассы, которая была закрыта по техническим причинам. Она осмотрелась и предложила маме и Муну билеты… до некой Ярмарки, о которой мама ничего не знала. Не слишком любезная кассирша тоже ничего не знала, лишь предупредила, что ей строго-настрого приказали отдать эти билеты, причем именно им. Поезд отходил через десять минут, и новоявленные пассажиры едва успели.

Поезд по дороге перевернулся, но мама с Муном выжили и кое-как добрались до выступа на скале, где Мун рос среди мертвой карусели и безмолвных жителей деревни. Отсутствие друзей и каких-либо собеседников сказались на его характере. Естественно, он вырос молчаливым и задумчивым. Но ни капли не злым. Научился быстро взрослеть, поскольку маме нужна была помощь в быту. И самое главное, сохранил теплое сердце и добрую душу. Таким вот был Мун. Мальчик с широко раскрытыми глазами.

Его познания о мире были скупы, так как ограничивались выступом, кронами Леса, и рассказами мамы. И все же это не мешало ему додумывать Вселенную на свой лад. В ходе этого занятия, ставшего любимым, представления о мире настолько прочно и красиво уложились в голове, что ему ничто не давало повод ругать судьбу. Благодаря раздумьям, вся нынешняя жизнь не казалась Муну ужасной. Более того, он был порой счастливым. Прежде всего, благодаря маме, которую бесконечно любил.

Она старалась, как могла. Даже когда вскоре после их приезда огромная часть выступа обвалилась, и остался лишь кусок пирога, мама не давала сыну грустить. К счастью, их домик остался не разрушенным, укрывая эту небольшую, даже, можно сказать, крошечную семью.

Мама просила не разговаривать Муна со здешними обитателями. Она объясняла каждую просьбу, ведь общалась с сыном, как со взрослым. Не разговаривать с жителями она просила, потому что они, по ее мнению, разучились быть счастливыми и оттого воспринимали мир неправильно. А единственной маминой мечтой было счастье Муна.

Ей приходилось придумывать и рассказывать всякие сказки и легенды, истории, похожие на правду, и небылицы. С одной стороны, она хотела, чтобы мальчик мечтал. Это была единственная возможность унести его подальше отсюда. С другой – так она воспитывала его, закладывая в истории глубокий смысл. Однако, конечно, мама понимала, что встреча с реальным миром сильно пошатнет в сыночке всё, над чем она так трудится. Чем же это закончится, даже не хотела думать.

Когда Кильда совершала очередную ночную прогулку, в печке домика Муна и мамы не было дров, отчего он промерз насквозь. Они лежали под тремя одеялами и смотрели на снежинки, падающие на Лес.

– Ты когда-нибудь слышал легенду о цветке? – тихо спросила мама.

– Нет… – прошептал Мун.

– В дебрях Леса, где никто никогда не бывал, и всегда лето, где нет фонарей, и куда не добирается свет солнца и луны, есть небольшая роща. Каждую минуту сквозь ее землю пробиваются ростки, они быстро растут, превращаются в страшные скрюченные деревья, цветут, умирают и исчезают, а на их месте тут же появляются новые. В центре этой рощи – синий цветок. Ветки не дают его свету пробиться, но в тот момент, когда кроны опадают, а новые деревья не успевают вырасти, он озаряет рощу синим свечением. Тот, кто встретит этот цветок, будет всегда его помнить.

– И это все? – разочарованно протянул Мун. – Разве стоит ради этого пробираться в глубь Леса?

– Конечно. Когда ты вырастешь и станешь, например, охотником, и любой зверь будет нипочем – воспоминание об этом цветке даст сил. Ты, может, забудешь, зачем вышел на охоту, зачем терпишь холод и голод, но вспомнишь синий цветок и пойдешь дальше.

На столике у окна горела свечка. К сожалению, их осталось немного, поэтому расходовались они экономно.

– А почему мы никогда не видим это синее свечение из рощи?

– Кто знает, – улыбнулась мама. – Может быть, мы в это время спим.

– Тогда давай сегодня не будем спать?

Мама задумчиво посмотрела в окно. Все очертания снаружи были размыты запеленавшим мир снегом.

– Давай попробуем дождаться. Будем смотреть в окно – может, что-нибудь да промелькнет… – согласилась мама.

Ночь медленно текла, как снегопад ранней зимой. Мун смотрел вдаль на холм, который, видимо, являлся одним из обломков скалы. Он располагался где-то в километре от основания горы. Самое главное, что привлекало в нем Муна – одинокий фонарь, чуть-чуть освещавший лесной мрак. Возле него постоянно появлялись оранжевые снежинки. Словно не понимая, куда забрели, они резко разлетались и исчезали во тьме.

– Тебе не холодно, сыночек?

– Нет, – снова прошептал Мун. – Может, звери ушли от нашей горы? Давай прогуляемся до того фонаря…

Мама потускнела.

– Нет, сынок… Еще не время. Я сегодня слышала вой хищников.

– Как же я хочу к тому фонарю! Цветок светит так же сквозь тьму?

– Может быть, сыночек. Почему тебе так нужен тот фонарь? Что в нем такого?

– Не знаю… Мне, наверно, его жалко. Он такой одинокий. Для кого он светит? Разве там кто-то ходит?

– Когда звери уйдут, мы будем гулять к нему каждый день, – улыбнувшись, ответила мама.

Снег продолжал падать. Мун думал о том, что снежинкам не страшны звери. Они путешествуют с небес на землю, и наверняка могут с попутчицей-метелью за ночь побывать и на этом выступе, и у синего цветка, и где-то там, возле фонаря, который зачем-то светит в эту лютую беззвездную ночь.

Запасы трав дома заканчивались, а новые растения с приходом зимы находить становилось все сложнее. Потухла свеча.

Мун зажег ее снова и посмотрел на маму, ее глаза слипались.

Мама постарела внезапно. Однажды Мун увидел, как у нее появились морщины. Дальше он стал замечать, с каким трудом она поднимается вверх по горному проходу, как ей сложно открыть массивную дверь их домика. А потом он заметил то, чего боялся больше всего – у мамы стали тускнеть глаза. День за днём. И походка стала похожа на те теневые походки остальных обитателей деревни… Он, конечно, ничего ей не говорил, но стал внимательно присматриваться и с каждым днем замечал в ней изменения. Это ранило его. Скорее всего, мама понимала догадки сына и старалась чаще улыбаться, но улыбки становились все вымученнее, отчего для мальчика еще более болезненными.

– Видимо, я еще недолго продержусь без сна, – зевнув, прошептала она.

Муну сегодня не хотелось смотреть в окно в одиночку, но он быстро придумал, как себя развлечь.

– Я пойду, покатаюсь на карусели.

Мама удивилась.

– Лучше поспи, мой мальчик. Завтра вместе покатаемся.

Мун тоже устал за день. Через несколько минут оба заснули.

Проснулся Мун оттого, что мама гладила его по голове. Не прошло еще и часа, как он задремал.

– Сыночек, ты еще хочешь покататься?

Мун удивленно посмотрел на маму. Как-то странно было её предложение… посреди ночи… но мальчик кивнул.

Карусель несла его сквозь вьюгу, он восторженно смеялся, что случалось редко. Когда они с мамой попали на выступ, аттракцион не работал. Мун долго пытался его отремонтировать (разбираться в механизме мальчику понравилось намного больше, чем постоянно латать крышу домика), что, наконец, удалось.

Ярко горели огоньки карусели. Мун снова и снова оказывался прямо над пропастью, над домиком, над каретой. Мама стояла рядом, осунувшись, и смотрела на своего счастливого мальчика. Наверное, она улыбалась, а, может, от счастья плакала: в темноте было не разглядеть. Мун летал и летал, и хотелось сейчас только одного: чтобы это не прекращалось! Карусель же и не собиралась обрывать радость пассажира. Она без устали выбрасывала Муна с выступа, но не давала упасть, а возвращала обратно. Огоньки менялись каждую секунду, придавая выступу форму куска пирога праздничного. Мун закрыл глаза от счастья.

Открыв их вскоре, он увидел, что мамы возле карусели нет. Он стал искать ее взглядом, но тщетно. Мун начал волноваться за неё и тут еще понял, что самостоятельно остановить карусель не может, потому что механизм управления был внизу. Мун начал громко звать маму. Она не отвечала. Выступ был покрыт толстым слоем снега, сугробы могли смягчить падение. Решение пришло само собой. Главное было рассчитать момент прыжка, иначе он полетел бы вниз с выступа или на чью-то крышу.

Падал мальчик, как ему казалось, бесконечно. Сугроб действительно смягчил приземление, несмотря на неловкие действия в воздухе вроде бесчисленных размахиваний руками и ногами. Встав, Мун побежал к дому.

Внутри мамы не было. Сердце ушло в пятки. Где же она?! Тут Мун увидел маму в окне. Она стояла перед самой пропастью и смотрела вниз.

– Мама! – крикнул мальчик и выбежал, сломя голову, из дома.

– Не кричи, сыночек, – сказала мама, когда Мун обежал жилище. – Почему ты больше не катаешься?

Мун, замерев, смотрел, как мама приближается к нему. Каждый порыв ветра мог ее, сильно исхудавшую, столкнуть с обрыва. Она шла уверенно, нисколько не боясь упасть, и когда достигла сыночка, крепко обняла его.

– Почему ты больше не катаешься?.. – прошептала она снова.

У Муна в глазах застыли слезы, он изо всех сил старался, чтобы мама их не заметила. Они долго так стояли, прижавшись друг к другу, одни в целом мире. Даже фонарь не мог их погладить светом, потому что не пробивался сквозь вьюгу. Погладить пытались и кружившиеся вокруг снежинки, но получалось у них это неловко, поскольку лишь прикоснувшись, они превращались в капли. Мун понимал: что-то с мамой происходит страшное, что-то меняется навсегда, и этому нельзя помешать. Мальчик сотрясался от страха и обнимал маму крепко-крепко, боясь отпустить. Она же рыдала, тихо-тихо, бесшумно, как научилась плакать еще у его колыбельной. А у подножия горы собирались красные горящие огоньки – глаза зверей, в которые, оцепенев, смотрела мама до прибытия Муна. И мальчик в объятьях мамы не видел, как внизу всё прибывали и прибывали красноглазые хищники, чувствуя совсем рядом добычу.