Читать книгу Йоч. Бизнес с подсознанием - Михаил Кожуров - Страница 3

Что может дать лучшая пора жизни? Да все! Иначе какая она к черту лучшая! И вот это все затмила собой первая любовь. Она придавила своим удушающе-неподъемным грузом практически все остальные интересы и эмоции, оставив одно лишь ноющее страдание. Пить этот мерзкий напиток предполагаюсь долго и в полном одиночестве. Он понимал, что с навязчивыми грезами о Саше нужно расстаться. Да, рай, да, счастье, но видать не его, не его. Вылететь из института по причине неразделенной любви может и романтично, но быть отчисленным за неуспеваемость уже с первого курса – просто глупо. Это осознание пришло не сразу. Вадик прилежно ходил на все занятия, но не учился. Не учился. Внутри его дипломата с конспектами и книгами вместе с любовной тоской была приколота фотография Саши. Глазастые однокурсницы высмотрели в мелькавшем изредка фото женские черты, и прозвище «Мастер без Маргариты» приклеилось к Егорову до конца курса.

Трудно было понять, почему именно эти слова родились в чьей-то голове. Может, их привел оккультными тропами мистический романтизм Булгакова, а может – жалость окружающих к бедному пареньку из сельской глубинки, растерянно наблюдающему свое барахтанье в водовороте городской жизни. Впрочем, мало ли какого мусора наметает детство наперегонки с юностью в головы первокурсниц. Но Вадику это прозвище нравилось, тем более оно ходило только в женской среде. Что-то было в нем от старомодно-романтического флера и в то же время дающего надежду на то, что его Маргарита пробьется через все условности надвигающегося Воланда к своему Мастеру. Вадику, разумеется.

Тройка с минусом в первой же сессии заставила Егорова осознать ужас своего положения и заняться не романтическими прозвищами однокурсниц, а более серьезными делами. Любовная тоска столкнулась лоб в лоб с ударом по самооценке. И Вадика это задело. Раскаченное кулаками самомнение и так оказалось отвергнуто, а тут еще ставились под сомнения его интеллектуальные способности. Самолюбие лихо рванулось в бой и отвоевало у тотальных мучений хоть и крохотный, зато стратегически важный участок сознания. Он позволял концентрировать ум не только на предмете обожания. Страдать от неразделенной любви может и романтично, но превратиться в недалекого презираемого всеми двое-троечника – совсем другое. Библейский грех гордыни оказался как нельзя кстати, хоть и не решал проблему до конца. Сашу нужно было срочно выставлять из сердца и гнать из головы. Благо что в своем родном поселке он появлялся теперь только на выходных и практически ее не видел, но все равно нужны были совсем другие, гораздо более радикальные меры. Егоров расширил фронт наступления, убрав Сашино фото из дипломата и сократив число поездок домой, – помогло слабо. Сила слова, сила кулака, сила намерения тоже не решали вопрос. Теоретически сила слова могла бы помочь, но на сознательном уровне манипуляция с любимым человеком казалась мерзкой и тошнотворно-унизительной процедурой, а на подсознательном – интуиция давала понять бесперспективность подобного занятия. Разводить предполагалось свои же иллюзии – это был бы уже полный абсурд. К тому же юношеский максимализм бубнил, что Вадика должны любить уже за сам факт его существования, и опыту пока нечего было возразить в ответ.

Тогда Егоров задумался о природе своих страданий. Ему уже попадались в руки буддистские тексты, которые сначала воспринимались как занятная философия и не более. Но собственный жизненный опыт показывал, что это ни хрена не философия, а конкретное руководство к действию, и каждый день это доказывал. Будда был прав: ум рождал мысли, мысли несли беспокойство. И лишь проблему Саши буддистские трактаты никак не могли одолеть. В теории все выглядело гладко. А на практике? Перестать думать? Допустим. А как учиться? В этом тупике он блуждал пару месяцев, костеря Будду и все его восточное разводилово.

А потом Егорову приснился странный сон. В ночном сосновом лесу он шел к горевшему вдали костру. У огня на поляне сидели трое мужчин в одинаковых белых тогах. Один был азиат с круглым молодым лицом и достаточно пухлым телом. Второй выглядел скорее европейцем или жителем Ближнего Востока – тоже молод, но сух и подтянут, с маленькой опрятной бородкой. Третий больше походил на араба, но со светлой кожей, широкими плечами и черными жгучими глазами. Блики огня зеркально отражались на белоснежных тогах, создавая впечатление будто пламя и является тканью их одежд. Сам огонь тоже был странным – он ни от чего не горел, а просто висел в паре сантиметров над землей, не трогая сухие хвойные иголки лесной подстилки и редкую молодую зелень, пробивавшуюся сквозь нее. Костер не давал дыма и почти не производил тепла: его языки состояли из нескольких переплетенных маленьких ярких радуг, переливающихся одна в другую.

«Чего ты хочешь?» – раздался вопрос. Но его обозначали не слова, а молчание мужчин. Вадима такой способ общения не удивил, как не удивляет человека вся белиберда, что происходит с ним во сне. Одновременно он ощутил забытое детское чувство сказки и ожидание близкого чуда от золотой рыбки. Правда, в его случае рыбка оказалась скупердяйкой и была готова удовлетворить только одно желание вместо трех. Но куда деваются все желания, если у человека болит зуб? А если представить, что этот зуб находится прямо в сердце, то единственное, о чем можно мечтать – это как извлечь его оттуда.

«Мне очень плохо. Девушка, которую я люблю, совсем равнодушна ко мне. А я ни о чем не могу думать кроме нее. Что мне делать? Как избавиться от этого чувства?» – спросил Вадик, уже начиная рыдать. Почему-то ему казалось, что перед этой троицей не нужно скрывать свои слабости, а скорее наоборот – признать их. Не то чтобы он их боялся – скорее здесь нужна была откровенность, как перед доктором, чем лукавство среди торговцев. Одновременно Вадик чувствовал, что просить о том, чтобы Саша в него влюбилась, тоже не стоит. Это как попросить о краже. Все равно не разрешат, а мнение о себе испортишь. От его слов, а вернее, мыслей, костер слегка потускнел и сжался. Совершенно непонятным образом Егоров понимал некую взаимосвязь между этой троицей, костром и собой.

«То, что мы есть сегодня, – следствие наших вчерашних мыслей, а сегодняшние мысли создают завтрашнюю жизнь, – раздался в голове голос азиата. – Счастье – это не удачное сочетание внешних обстоятельств, это состояние вашего ума».

Костер вспыхнул с новой силой. И краски радуг наполнились каким-то невероятно ярким люминесцентным свечением.

«Женщины созданы слабыми и беззащитными. Побеждайте их слабость своим молчанием», – продолжил араб.

Пламя рывком взметнулось вверх, потом чуть спустилось обратно и расширилось у земли так, что уже касалось всех троих. Одежды слились с огнем и перестали существовать. Казалось, что их и не было никогда. В радужном вихре остались висеть только головы, но и с ними произошли метаморфозы. Теперь на их месте сияли три солнца.

«Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную», – сказало солнце европейца.

Полыхнуло так, что Вадик зажмурился и проснулся. Он долго лежал, пытаясь вспомнить слова. Получалось с трудом – сон уносил их за собой. Подлейшая особенность ума – забывать большую часть снов, проявляла себя во всей красе. И тут его осенило.

«Не нужно перестать думать совсем, нужно перестать думать о Саше! Конечно, азиат говорил именно об этом. Если мысли создают новый день, то пусть в нем не будет Саши. И араб прав: молчание ума побеждает. А европеец предлагает заместить мысли о ней размышлениями о чем-то другом. Жаль, что не договорили. Что-то важное было в его словах».

Перестать думать о Саше… Это было легче сказать, чем сделать. Но Егоров сделал. Вадик начал выслеживать свои мысли. Методика оказалась проста: как только он начинал даже просто вспоминать Сашу, то сразу переключался на любую другую мысль. Сердце вновь давало толчок уму в направлении мучительных грез, и он опять повторял процедуру. Бесконечные эскапады образов Саши наваливались на него, и всякий раз Вадик старался уклоняться от них. Конечно, сначала дело шло тяжело и казалось бесперспективным – он пропускал удары один за другим.

Биться с самим собой – что может быть более утомительным? Это самая мучительная тренировка, но время и упорство делали свое. Cила намерения показала себя во всей красе. С решением вопросов настойчивостью Егоров уже сталкивался и умел с ней обращаться. История с кирпичами явилась открытием этой силы. Экстремальным, неожиданным и полукриминальным, но всего лишь открытием. Значительно интереснее было ее применение в мирных целях.

Пару лет назад в школе сдавали нормативы по подтя-

гиванию.

– Соплю изображаешь? – со вздохом спросил учитель физкультуры, глядя на Вадика, повисшего без движения на перекладине. Егоров неплохо подготовился физически, но турник оказался для него новинкой. Дело было не в слабости мышц, как позже выяснилось, а в их несогласованной работе.

– Иван Сергеевич, что мне теперь делать?

– Будешь приходить сюда каждый день, а лучше три раза в день. Вот также повиснешь на турнике, ну и пытайся подтянуться. Неважно, что не получается, просто пытайся.

Через месяц Вадик уже подтягивался двадцать раз. Через два – делал несколько гимнастических трюков. В институте он первым сдал все зачеты по физкультуре, и его освободили от дальнейших посещений. Так что с законом диалектики, переводящим количество в качество посредством намерения, состоялось не только знакомство, но и продуктивная деятельность.

С умом сложилась похожая ситуация: только его нужно было тренировать не в плане быстрее-сильнее, а в плоскости контроля направленности работы. Оказывается, он мог создать проблему, но мог ее же и убирать из реальности своего восприятия. В свое время на Егорова произвел сильное впечатление поцелуй на крапиве в романе Сартра «Тошнота». Героиня в ожидании такого шага сидела на ней голой попой. И дело было вовсе не в стоицизме, а в смещении фокуса внимания главной героини Анни.

Как она сама произнесла: «На целых двадцать минут – на все то время, что ты меня уламывал, хотя я и без того уже решила тебя поцеловать, на все то время, что я заставила себя упрашивать, – ведь поцелуй должен был быть дан по всем правилам, – я себя полностью обезболила».

Егоров тоже себя обезболил, познав силу концентрации. Ум можно было фокусировать так, что проблема не мучала и не решалась, а просто забывалась. Но кто сказал, что проблемой является не факт ее существования, а всего лишь то, что мы о ней думаем? Не все их можно так решить, но многие, слишком многие… Для остальных есть кирпичи – очень полезные ребята. Тоска никуда не делась из сердца, но теперь ум ее обходил, а новые впечатления студенческой жизни латали пластырями дней эту нелепую, как выяснилось потом, рану. Стало намного легче.

Оставалась еще одна малюсенькая проблема, мешающая вкушать все прелести студенчества – жилье. Дело в том, что они с Исаевым поступили в один институт – педагогический: Вадик – на хим-био, Сергей – на исторический. Два птенца, выбравшись из родительских гнезд, мечтали о свободном полете средь общежитского улья таких же безквартирных бедолаг, но родители, потолковав пару минут, объявили, что снимут им на двоих комнату в городе.

– Нечего по общагам мотаться! Вам нужно учиться, а не отвлекаться от учебы на всяких там… – мама была категорична и даже слушать не хотела возражения отпрыска.

– Да, Серж, так будет лучше. Хотя бы на первых двух курсах, – очертил компромисс Исаев-старший, за что был удостоен возмущенного взгляда Егоровой.

– Посмотрим на успеваемость, – Надежда Аркадьевна мотивировать умела.

Конечно, через пару месяцев они были своими людьми в общагах, что и стало концом их детской дружбы. Физики и лирики жили в разных зданиях, и постепенно у каждого образовался свой круг общения. Дружеские отношения не держатся долго, если не оплачены серьезными переживаниями, что редко бывает в детстве, и быстро замещаются новыми, более острыми впечатлениями юности. Пуповины отрочества лопались одна за другой, оставляя в прошлом друзей, знакомых и даже старые привычки. Вадик в общем-то не возражал. Единственное, что Егоров потащил с собой в юность – это спорт. Первое, что он сделал после зачисления в вуз – записался в секцию у-шу. В стране только сняли запрет на восточные единоборства, и азиатская экзотика манила некислыми возможностями. Знакомая еще по школе сила хорошо рекламировала себя в открывшихся всюду видеосалонах, и накатанная в сознании колея вновь привела к ее простому и понятному алтарю. К тому же новые времена изо всех сил намекали, что этой силе найдется массовое применение в грядущих событиях. Как выяснилось потом, они обманули и в этом тоже.

Вадик ожидал, что его сразу начнут учить ударам, приемам, и был разочарован, когда получил кроме стандартной физухи – пресс, растяжки, отжимания – стояние в различных странных стойках, вообще не применимых в реальном бою. Этим они занимались целый год трижды в неделю. Половина группы рассосалась в течение первых месяцев, не выдержав, как многим казалось, бесцельных экзекуций. Егоров тоже ничего не понимал, но однажды увидел, как его тренер просто забежал вверх по гладкой пятиметровой стене. После этого он решил, что понимать ничего не надо, а надо выполнять все требования учителя. В результате года таких тренировок Вадик мог продемонстрировать несколько забавных трюков. Он делал всевозможные шпагаты, садился в лотос, поднимался в нем на пальцах, не торопясь включал и выключал свет ногой и развлекал девушек, изображая скамейку: он ложился затылком и пятками на две табуретки, и девчонки усаживались на него, как на лавку, охая от восторга и не понимая, как это возможно. Так закончился первый курс.