Читать книгу Монах - Михаил Константинович Зарубин - Страница 3

Монах
Повесть
Глава I

Оглавление

Здоровье Анатолия Петровича Докучаева после шестидесяти стало совсем никудышным. Появилась одышка, заболели ноги, стал терять сознание, причем неожиданно. Уже дважды он падал на улице, и после этого появился страх: свалиться вот так где-нибудь в безлюдном месте – и хана, некому спасти, некому помочь. Врачи маленького районного городка, где жил и работал Анатолий Петрович, ощупали его всего, сантиметр за сантиметром, просветили всякими приборами, исписали тонну бумаги, но диагноза так и не сумели поставить.

Вместе с болезнью пришла к Анатолию Петровичу склонность к самоанализу, к уединенным размышлениям: о смысле жизни, о Боге, о вере и неверии, о Вселенной, о месте человека на земле, и так далее. Он даже стал записывать свои мысли в толстую амбарную книгу, и это занятие так ему понравилось, что вскоре он уже не мыслил себя без «дневника жизни», как он назвал своего «доверителя» по юридической терминологии. Он понимал, что ничего, кроме банальностей, не сможет выдумать, но остановиться не мог, справедливо рассудив: самое банальное – истина, потому что она не предполагает толкований и вариантов.

«…Что такое прожитая жизнь? Путешествие. Первая часть его – пеший подъем в гору. Идти трудно, хочется присесть, отдохнуть, но надо карабкаться наверх, впереди вершина, она зовет к себе. Вершина у каждого своя. Кому-то по плечу Эверест, а кому-то холмы в районе Кавголова. Только тяжкий труд поможет взобраться на вершину, и вот ты уже наверху. Не успеваешь разглядеть с высоты зеленые долины, голубоватые ленты рек и моря, а уже пора спускаться. Какая-то неведомая сила тянет с горы, приходится все время убыстрять шаг, чтобы удержаться на ногах. Многое так быстро пролетает мимо, что ни остановиться, ни присесть, ни отдохнуть. Все меньше остается родных и друзей: кто-то не дошел до своей вершины, кто-то остался на ней, кто-то не удержался на обратной дороге и упал в пропасть. Грустно.

Все мы задумываемся над простенькими вопросами жизни: почему мы живем в этом мире, что является смыслом нашей жизни? Почему окружающий мир благосклонен к одним, а к другим – суров? А может, и нет никакого смысла, все происходит вокруг нас случайно? Миллионы случайностей, на которые невозможно повлиять, определяют всю нашу жизнь, все наши поступки и желания. Говорят, душа бессмертна. Но как узнать об этом? Мы привыкли к тому, что человек смертен, он вечно не живет. Так нас воспитали. Всему приходит конец – и мы это видим собственными глазами. Но у нас нет специального зрения, чтобы увидеть бессмертие…

Одни считают, что жизнь человеку подарил Бог. Но если это так, почему же люди убивают друг друга? Не получается что-то с таким определением жизни, не состыковывается. Если Господь дал людям жизнь, то она не может кончиться по велению человека, как вода в кувшине. Только Бог имеет право и возможность распоряжаться человеческой жизнью. Это – аксиома. А что такое время, которое превращает нас из юных и здоровых в старых и больных людей?

Ни Бог, ни природа не дала нам вечного двигателя. Наоборот, с каждым прожитым днем «болтики» и «гаечки» нашего организма теряются по дороге жизни…»

Записав очередную порцию «размышлизмов», как в шутку называл Анатолий Петрович свои записки, он запирал амбарную книгу в ящик письменного стола – до следующего раза. Думая о своих «болячках», он приходил к неутешительным выводам. Испокон веков человечество боготворило лекарей, конечно, хороших. И сегодня люди этой профессии самые нужные. Они продлевают нам жизнь. Но вот загадка: почему в России хорошие лекари, как правило – иностранцы? Так повелось еще со времен Петра Алексеевича. И сегодня самые серьезные операции предпочитают делать за границей. На родной земле то врачей толковых не хватает, то лекарств, то медицинского оборудования, то еще каких-то «пустяков». Вроде бы и денег на содержание больниц и поликлиник не жалеем, но врачи в основном пишут, а не лечат. Проверят давление, послушают сердце, легкие. Все запишут в карточку – подробно, обстоятельно, словно для прокурора. А болезнь, что же, или сама отстанет от больного, или, как говорится – не судьба. Бывают, конечно, чудеса, когда врач помогает. Бывают. Но редко. На то они и чудеса.

Но если есть деньги, любой слабый здоровьем россиянин мечтает попасть на лечение в другие страны. Чаще всего в Германию. Особенно в нынешние времена, когда многое изменилось в нашей жизни. Не стало огромной империи, державшей в послушании полмира, а остальные полмира – в страхе. Власть, казавшаяся вечной, добровольно сошла с политической сцены, отпустив на волю своих вассалов. Ветер перемен стремительно пронесся над советской империей. Запели новые песни, написали новые книги, стали дружить с американцами, а вчерашние союзники стали врагами. Появились новые слова, новые понятия, то, что раньше было стыдным и недопустимым, стало нормой поведения. Появились возможности заработать деньги и съездить в любую страну мира, белый свет повидать, здоровье поправить.

Славится медициной Израиль, маленький клочок земли, известный со времен Ветхого завета, увидевший и испытавший многое. Что притягивало людей в пустыню Негева, в предгорья Иудеи и Самарии, известно им одним, но то, что в этой стране всегда прекрасно лечили, хорошо известно. Знали об этом века назад, знают и сейчас.

Жена решила однозначно, Анатолию Петровичу нужно ехать в Израиль, там врачи с болезнями мужа справятся. Он не спорил. Зачем спорить с человеком, с которым прожил вместе пятьдесят лет? Жена за эти годы стала настоящим домашним врачом, лечила детей и внуков, а о лекарствах знала порой больше, чем профессиональный эскулап.

Февральский Израиль встретил теплой осенью, словно они приехали в Рязань или Кострому в прелестную пору бабьего лета. Деревья в пышной разноцветной листве, они густым ковром лежат на газонах. Солнце теплое, ласковое, хотя на календаре – зима. У большинства россиян любимое время года – лето. Правда, оно совсем коротенькое – в среднем три-четыре месяца. Это так мало. Только-только мы успеваем привыкнуть к летним прелестям, как начинаем замечать осеннюю желтизну. Каждый раз лето борется с осенью, но побеждает всегда, увы, осень. Но вот ветерок разогнал тучи, выглянуло солнце, и вновь вернулось лето на короткий промежуток времени. Начинается коротенькая золотая осень. Но после осени, даже очень теплой и солнечной, всегда наступает зима, снежная, морозная. А может, в Израиле вообще нет зимы? Только в календаре: декабрь, январь, февраль? Может, потому и говорят – земля обетованная? В Сибири Моисей долго бы не походил.

Новых болезней израильские врачи у Анатолия Петровича не нашли, и на том спасибо. Подтвердили старые болячки. Все проверили, просветили, простучали, прослушали. Удивительное дело: чем подробнее его обследовали, тем больше он убеждался, что вся медицина построена на несовершенных методах диагностики. Нет ни одного достоверного. И все равно; делаются заключения, рекомендации, принимаются ответственные решения. А главный вопрос – причина болезни – остается без ответа. Микробы, вирусы, гены, атеросклероз… Одних они поражают, других «не трогают». Иммунитет, стресс, экология, возраст и наследственность – вот те универсальные объяснения, которые всегда и всем подходят. Палочка – выручалочка.

Почему официальная медицина не занимается такими сложными проблемами, как сглаз или порча, а ведь о них знали еще несколько веков назад! Эти болячки лечат другие «специалисты» – колдуны, ясновидящие, гадалки, и т. д. Встречаются врачи совестливые. Не зная, как лечить болезнь, они отправляют пациента к «бабкам» или к священнику. А как хочется быть здоровым! Чтобы не было больно, чтобы не травили наркозом, «химией», не ограничивали запретами. Хочется, чтобы все в жизни было закономерно, не было бы случайностей, чтобы всегда можно было найти причину и устранить, а по возможности – предупредить.

Расставаясь с врачом клиники, в которой Анатолий Петрович проходил проверку, он услышал на прощание слова академика Николая Амосова, которого в Израиле прекрасно знали: «Не надейтесь на медицину. Она неплохо лечит многие болезни, но не может сделать человека здоровым».

Еще перед поездкой в Израиль они с женой решили: обязательно побывать в Иерусалиме, посмотреть святыни, притягивающие сюда людей со всего мира. Быть рядом и не посетить Святые места может только безнадежно равнодушный человек. И вера тут не при чем. Город, вобравший в себя десятки культур различных народов: римлян, арабов, англичан, русских, сирийцев, греков, католиков, православных, мусульман, иудеев, мудрых, глупых, добрых, злых, великих, ничтожных, праведных, грешных – все они оставили след в этом великом городе. Иногда этот след бывал кровавым. Нет в мире другого такого города: ни по древности, ни по значению для судеб человеческих. Еще маленьким Анатолий Петрович слышал рассказ о том, как его бабушка ходила в святой Иерусалим. Долгим был этот путь, тяжелым, полным опасностей и лишений. В его детской памяти осталась история о городе. Он и сейчас слышит тихий, ласковой голос бабушки:

– Давным-давно, еще до основания Иерусалима, на это место по повелению Божьему пришел Авраам со своим сыном Исааком, для принесения жертвы. А потом, несколько веков спустя, царь Давид основал здесь свою столицу. Сын Давида – Соломон, построил в Иерусалиме храм, где проповедовали старые мудрые люди, их называли пророками. Они рассказывали о пришествии в мир Сына Божия… В Иерусалимский храм принесли младенца Иисуса и был он встречен праведным Симеоном. Еще отроком Господь много раз посещал Иерусалим, удивляя книжников и пророков своей необыкновенной мудростью. Начав свое служение, Спаситель несколько раз посещал Святой город, проповедуя близкое наступление Царства Небесного.

Сейчас, через много лет после бабушки, он приехал в этот город. Не пришел, как она, а прилетел на самолете и доехал на машине. Анатолий Петрович увидел необыкновенный город, построенный из белого камня. Со временем его белизна потускнела, стала кремовой, но от этого красота не померкла. Стены домов, столбчатые заборы, арки и узенькие тротуары отражали золотистый цвет. Не бывая здесь ни разу, он сразу узнал его.

Образ святого города, который создавался многочисленными книгами, фильмами и литературными описаниями, предстал перед ним вживую. Белое солнце Палестины над пожелтевшими стенами древнего Иерусалима. Кажется, стоит только руки протянуть, и этот город поместится у тебя на ладонях. Башни, похожие на шахматные фигуры, бесконечно длинные каменные стены, купола мечетей, пронзающие белесое от зноя небо, наплывали друг на друга, покрывая покатый холм, который возвышался над всем вокруг. Глядя на эту красоту, чувствуешь себя участником какого-то особого торжественного действа. И в то же время здесь все родное и знакомое, и эта двойственность создает ощущение чего-то давно ожидаемого и в конце концов обретенного. Возможно, подобные чувства испытывает всякий человек, кому дорога история этой земли.

В городе чувствуешь себя легко и свободно, несмотря на узкие улочки, которыми славится незамысловатая городская архитектура. Дома Иерусалима не «давят» своими размерами или изысканностью архитектурных форм. Ничего лишнего.

Прекрасен город с высоты. Особенно удобна для обозрения Масличная гора. С ее северной вершины, с террасы перед университетом, видно все отчетливо, как на ладони. Вот он – Иерусалим. Внизу лежит Гефсиманский сад, где Иисус был схвачен римскими воинами. Смотришь и вправо, и влево, но все равно вновь и вновь ищешь глазами Гефсиманский сад. Почему?

Иерусалим удивляет: сухой, каменистый, изрезанный спусками и подъемами город. Весь он расположен на вершинах гор, холмов, сопок. Он весь на виду, ему не спрятаться от палящего солнца. Как говорил Иисус: «Не может укрыться город, стоящий на вершине гор». Значит, и он смотрел на город именно с этой точки? Удивительно.

Иерусалим впечатляет: своей напряженной духовной жизнью, столкновением трех мировых религий, которые не просто сосуществуют, а сталкиваются, ожесточенно спорят, воюют в буквальном смысле этого слова.

Иерусалим запутывает: купол мечети в центре старого города невольно притягивает взгляд своим навязчивым золотом. А где же наш храм? Вот он! По сравнению с арабской мечетью он значительно скромнее. Кем бы ты ни был, верующим или атеистом, Храм Гроба Господня – святыня для русского человека. Словно магнит, он притягивает к себе. Маленький дворик, дверь в храм, слева колонна с трещинкой – память о схождении Благодатного Огня. После притвора, в центре, Камень Помазания – цельная массивная плита розового мрамора. Здесь Иисус лежал бездыханный, а женщины умащивали его благовониями. Это благоухание источается по сей день, да так, что голова идет кругом. Все прикладываются к камню Помазания, освящают крестики, иконки, вещи.

Анатолий Петрович и верил, и не верил, что он в главном Храме христиан. Все обыденно и просто, нет пышного великолепия католических храмов с их изощренной деревянной резьбой, тяжелого золота православных иконостасов. Он тихо шепнул Маше:

– Мы не перепутали, это тот самый Храм?

– Успокойся, – ответила жена, – конечно, он. Самый главный христианский Храм. А вот и лестница на Голгофу.

– На Голгофу?

– Храм построен над горой, где распяли Христа, и тут же Кувуклия, камень, где он воскрес. Все рядом.

– Маша, но ведь это все условность, литература.

– Кто знает, – как-то неопределенно ответила Маша. – Вспомни разговор Воланда и Берлиоза о шести доказательствах бытия Божия, и чем этот спор закончился…

Анатолий Петрович не знал, что ответить своей начитанной жене. Не станешь же в подобном месте затевать богословские беседы, и тем более споры.

Первый день пребывания в Иерусалиме стал для Анатолия Петровича самым интересным и насыщенным, словно ожили многочисленные сказания и легенды, которые сыпались на туристов и гостей города со всех сторон. Он вместе со всеми шел по скорбному пути Христа от места, где его судили, до места, где его распяли.

Этот город не с чем нельзя сравнить. Необыкновенное смешение одежд: ортодоксальные евреи в длинных черных пальто и шляпах, монахи-францисканцы и монахи доминиканцы, протестантские пасторы, греческие и армянские священники, эфиопки, закутанные в длинные белые «шама», арабские женщины в белых хиджабах, мужчины в «джеллаба» – халатах с длинными рукавами и капюшоном. Ортодоксальные евреи ходят по улицам очень быстро, и не потому, что боятся молодых арабов, которые могут их спровоцировать на драку, а чтобы не терять времени между молитвами. В Шаббат они направляются к Стене Плача. Рядом с ними или на шаг позади идут их жены, одетые менее броско: длинная юбка и скромный жакет. После всех хождений по городу, Анатолий Петрович и Маша снова пришли в Храм Гроба Господня. Они хотели еще раз посмотреть на святыню, попрощаться, постараться запомнить как можно больше.

Анатолий Петрович стоял перед камнем помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Всевышний увидит, что он, не крещенный, делает то, что ему не полагается делать? Хотя, кто увидит? Да он и увидит! Кто это он?

И вдруг кто-то рядом негромко сказал:

– Здравствуйте, Анатолий Петрович.

Он оглянулся, никого не увидел. И тут же заметил: на него, разделяемый только камнем, где лежал Иисус, смотрит с улыбкой незнакомый монах.

Он повернулся к жене.

– Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со мной монахи здороваются.

– Успокойся, – она не успела еще договорить, как странный монах подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой сказал:

– Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не причудился, хотя в таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше вашего…

– Господи! – с каким-то неподдельным изумлением сказала Маша, – нет у нас знакомых монахов…

– Уже есть, – перекрестившись, утвердительно сказал монах.

Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая монаха.

Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, с удлиненным лицом, с жидковатой, хоть и длинной, бородой. Щека с левой стороны была рассечена шрамом, выходившим на висок, и скрыть его было невозможно. Глаза синие, пронзительные, встречаться с ними взглядом было нелегко. Они сразу отталкивали, вернее, отодвигали собеседника, заставляя смотреть куда-то вниз или вбок, но только не прямо. Волосы на голове были пышными, длинными, поэтому концы их были аккуратно схвачены резинкой. Поверх подрясника и рясы надета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из простой и грубой ткани, была стянута на вороте большой блестящей застежкой, так что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки и ноги, свободной остается одна голова.

Разглядывая этого человека, Анатолий Петрович не мог найти ни одной знакомой черточки, по которой мог бы его узнать. Он пожал плечами:

– Удивительно, не могу вспомнить. Может быть, хотя бы намекнете? У меня был такой случай: в Париже, возле храма Сакре-Кер, мы с Машей встретили нашего соседа по подъезду, с которым мы даже не были знакомы.

Монах улыбался. Улыбка искривляла страшный шрам на щеке, смотреть на него было неприятно и неловко.

– Я наблюдаю за вами уже давно. Увидев Вас в Гефсиманском саду, я не поверил своим глазам… Чтобы убедиться, прошел вместе с вами в русскую церковь Марии Магдалины, потом в церковь Бога Отца. Простите меня, я был вынужден прислушиваться к вашим разговорам с женой и убедиться, что это вы. Вслед за вами я вошел в Старый город через Яффские ворота, и уже хотел окликнуть Вас, но кто-то отвлек меня, и вы потерялись из виду. Я был уверен, что вы прошли к Стене Плача, ее не минует ни один человек, приезжающий в Иерусалим. Удивительно, но я не увидел вас ни на Дороге Скорби, ни у храма Святой Девы Марии. Наконец я догадался, что мимо Храма Гроба Господня вы вряд ли пройдете, но если уж и тут не придется увидеться – на то воля Господня.

Анатолий Петрович слушал монаха со все возрастающим удивлением. Не было среди его знакомых ни монахов, ни священнослужителей. Так кто сейчас перед ним? Вряд ли это шутка. Кто здесь может подшутить над ним? Даже его близкие не знают, что они с женой здесь. Поездка в Тель-Авив была настолько стремительной, что о ней не говорилось никому. Так кто этот человек?

– Вижу, вы меня не узнаете.

– Не узнаю.

– Вспомните Лучегорск, механосборочный цех, смертельный случай…

– Такое нельзя забыть. Все годы, что я проработал на стройке, смертельных случаев было несколько. Они как рубцы на сердце – и хотел бы забыть, да не сможешь…

– А Сашу Петрова помните? Мастера?

– Сашу Петрова помню.

– Неужели я так сильно изменился?

– Вы Саша Петров?

Монах утвердительно кивнул.

– Чудеса…

– А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня не узнали.

Они прошли вдоль лестницы, ведущей на Голгофу, и оказались во дворе храма. Чтобы поддержать разговор, Анатолий Петрович показал на открытые ворота церкви.

– Удивительное дело, вот этот храм – главная святыня всего христианского мира. Но если говорить откровенно, этот мрачный зал угнетает, давит на психику.

– А для меня все здесь – легко и покойно. Ну, теснота, конечно, но она ведь оттого, что церковь делят между собой несколько общин. У каждой здесь свои часовни и алтари, каждая служит по собственному распорядку. Даже здесь, – он обвел рукой маленький дворик, – стоят церкви чуть ли не всех христианских конфессий. Посмотрите, вот Эфиопский комплекс: монастырь – копия африканской деревни, а ее двор и часовня расположились прямо на своде храма Гроба Господня. С этой стороны – Александровское подворье, вот городские ворота, через которые переступил Иисус на пути к месту казни.

– Я вижу, вы все здесь изучили.

– Да, я уже был здесь однажды. Много слышал и прочел об Иерусалиме и его святынях. А в этот раз все обошел, каждый камушек ощупал. Когда-то о такой поездке не мог и мечтать. Но в любом случае, такая поездка всегда чудо. Вы не были в Вифлееме?

– Увы.

– Жаль. Я побывал там. Вифлеем в Палестине, он отделен от Иерусалима десятиметровой бетонной стеной. Тяжкое впечатление. Но все забывается, когда видишь Храм Рождества, пещеру, знакомую по открыткам: рождественский вертеп, кругом тихая радость, нежность, умиление. Единственная в мире икона Божьей Матери, на которой она улыбается. Усталость, переживания – все исчезает и растворяется. Эта улыбка понятна без единого слова: женщина спасается верой в Бога.

– Смотрю я на вас и ни одной знакомой черты не нахожу.

– А хорошо ли вы меня знали, если я работал в управлении всего полгода? Вы были начальником, встречали меня изредка, на совещаниях и планерках. У меня же не было отличительной черты, типа родинки на весь лоб, как у Горбачева. Шрам появился после Афганистана.

– Вы были в Афганистане?

– Целый год. Правда, для меня он растянулся в вечность. Смертей я насмотрелся столько, что случай в Лучегорске был всего лишь маленьким эпизодом.

– Значит, вы ушли в армию, и почти сразу – Афганистан. Из огня да в полымя.

– Ну, не сразу. Была еще учебка, еще более жестокая, чем сам Афганистан. Сержанты – звери, офицеры – пьяницы и садисты. И все же кое-чему я научился: владеть всеми видами стрелкового оружия, минировать, разминировать, окапываться… Готовили по-серьезному. Но я не хочу об этом рассказывать…

Анатолий Петрович внимательно смотрел на монаха, и ему очень хотелось расспросить обо всем, но он удерживал себя от праздного любопытства. Прошли по двору храма, закрытого со всех сторон, он не пропускал ни единого дуновения, зато солнечные лучи со всех сторон нагревали каменное основание. Только около входа и колонны, рассеченной ударами молнии, был маленький участок, куда падала тень. Там они и укрылись.

– А как мне вас называть теперь? Сашей? Александром? Или старое имя под запретом?

– Называйте отцом Никодимом. Так меня теперь зовут.

– Мы добрались сюда на самолете и на автобусе. А как с этим у паломников? У настоящих религиозных людей? У них что, какой-то особый путь?

– Ну что вы! Это в старые времена существовал обычай ходить пешком к святым местам. Странники добирались до Иерусалима, чтобы поклониться его святыням, местам, где Христос родился, жил, принял смерть и воскрес. Паломничество было особым подвигом. Эта дорога, полная трудностей и лишений, готовила паломника к духовному восприятию святого места. Так же, как пост готовит к празднику. Чем труднее было путешествие, тем усерднее молились и благодарили Бога за его особую милость и благодать. Сейчас, конечно, все проще. Кто-то добирается автостопом, кто на машинах, ну, а россияне – на самолете…

– Как вы здорово рассказываете обо всем… Вы что, где-то учились религиозному делу? Извините за любопытство, но как вы стали монахом?

Они вошли в Храм, к небольшому приделу, посвященному какому-то святому мученику, отец Никодим перекрестился на образа.

– Как я стал монахом? Принял постриг. Но шел к этому долго. Мне помогла встреча с одним священником, отцом Федором, который мало того, что направил меня на путь истинный, он помог мне выжить и определиться в жизни. Он меня крестил, я же был некрещеный, он был моим первым духовным отцом, он дал мне в руки Евангелие. Там, где я вырос, не было даже церкви. Отец Федор – царствие ему небесное! – благословил меня идти учиться, указал дорогу в монастырь, но годы прошли, прежде чем я принял постриг.

– Я спрошу по-простому: я не могу понять, как в современном мире можно решиться на такое? А отношения между мужчиной и женщиной, женитьба, рождение детей? Разве не противоречит этому обет безбрачия, жестокое самоограничение, собственно говоря, крестовый поход против естества человека? Современный мир помешан на этих отношениях. Что заставило вас отказаться от всего этого? Что привело к затворничеству?

– Бог привел. Нет другого ответа. Монашество – призвание. Господь меня призвал. И не было у меня желания обзаводиться семьей. Мой дом – монастырь, семья – монашеская братия, отец – мой духовный отец.

Монах

Подняться наверх