Читать книгу Афганские четки и баллады - Михаил Кошкош - Страница 3

Мне память перетряхивает душу

И снова страшный сон соединит

Все звезды на вершинах Гиндукуша*

И звезды у могильных пирамид.

Друзей моих мальчишеские лица,

Военный неустроенный уют…

А утром мне захочется напиться,

Боюсь, меня не многие поймут.

Опять, сгорая, падает ракета.

Стреляет ночь по вспышкам сигарет,

И мы во тьму хоронимся от света,

Чтоб глупо не оставить белый свет.

Хлопки петард и зарево салютов

Натянутые нервы обожгут.

Давно война закончилась как будто.

Боюсь, меня не многие поймут.

В Афгане мы протопали немало.

Хранят следы от кирзовых сапог

Обветренная глина у дувалов*

И каменные осыпи дорог.

В краю песков и заповедной пыли

Мы тоже пролагали свой маршрут.

И где нас только черти не носили…

Боюсь, меня не многие поймут.

А как в жару мы бредили о влаге!

О кружке пива и глотке вина,

Особенно, когда в горячей фляге

Ни капли, ни росинки, ни хрена!

И можно выть, и можно лезть на стену,

И рвать бинты, и грызть зубами жгут…

Но если до конца быть откровенным,

Боюсь, меня не многие поймут.

Мы знали вероломство и измену.

И, сколько бы не стоила душа —

Навскидку устанавливали цену

Разменным магазином «калаша.»*

Сюрприз врагу – последняя граната

И ждать, когда поближе подойдут…

Мы даже смерть приветствовали матом —

Как жаль, меня не многие поймут.

Торжественная встреча в Хайратоне*.

Мечталось десять долгих лет о дне,

Когда домой отправятся колонны —

Последние колонны на войне.

Газетные страницы и экраны

Не скажут правды, даже песни врут.

Нам никогда не выйти из Афгана —

Как жаль, меня не многие поймут.

Казалось: дело будет кратким.

А что успешным – без сомненья.

И все закончится в палатках,

Как на обыденных ученьях.

А как бы вы предполагали? —

Страна на уровне мотыги.

Их архаичные пищали

И наши новенькие МиГи.

Ну, пошумим. Ну, постреляем.

Врагов отсеем через сито.

А если, что и потеряем —

Так на войне не без убитых…

Да если б кто сказал вначале,

Что здесь на десять лет работы

Такого умника считали б,

По меньшей мере, идиотом.

…Родная! Я – в Афганистане.

Душа тревогою полна

Но ясно чувствую, как манит

К себе восточная страна…

Я в первый раз увидел горы —

О, это чудо из чудес!

Забудь пустые разговоры

О красоте равнинных мест!

Стоят из камня исполины

И согревает им восход

Хребтов натруженные спины

Что подпирают небосвод.

Долина – в утреннем тумане.

И в полусонной тишине

Нелепым кажется и странным

Орудий залп.

Мы – на войне…

…Из-за кордона тайно шлют

Сюда убийц,

Оружье,

Мины.

И потому ветра несут

Не хмель садов,  – а горечь дыма.

А значит, здесь необходимый

Как хлеб святой,

Наш ратный труд…

Горы. Мертвая дорога.

Безотчетная тревога

Тела, влитого в броню*.

Мимо серого дувала*

БТР* плывет устало,

В ночь плывет, как в западню.

Крепость. Трупный запах глины.

Остов взорванной машины,

Опрокинутый во тьму,

Может, здесь торчит сволота,

Растреножив пулеметы,

Да сморкается в чалму?

Тихо. Только в отдаленье

За разрушенным селеньем

По ущелью брызнул свет,

Да глухая канонада

За буграми винограда,

Да хлопки чужих ракет.

Эх, не дал бы Бог подрыва!

Курим молча, торопливо,

Прижимаемся к броне.

Грудь в рожках для автомата

Перехаживает матом

В ненавистной тишине

На войне…

Здесь ничего не происходит.

Здесь никому до нас нет дела.

Мулла, в который раз, проходит

В замочной скважине прицела.

День – от вершины до вершины.

Ночь – от заката до рассвета.

Одноитожные картины,

Одноитожные сюжеты…

Прямоугольные строенья.

Жарой раздавленные крыши

И, брат, такое настроенье,

Что в двух словах и не опишешь.

Тоска съедает человека

До тошноты, до смертной дрожи.

Когда жара слипает веки

И пот, как вошь, бежит по коже.

Пылает каска самоваром.

Курнешь индийского гашиша

И прямо чувствуешь, как паром

Срывает собственную крышу.

Мы спецрейсом попали с небес на войну.

А когда перерезали стропы,

Со скалы потащили в чужую страну

Элегантную даму – Европу.

Озирала Европа чужие края,

То смеялась, то пела, то выла.

Нам неловко с Европою было, друзья —

Что скрывать, если так все и было!

Огорошил Европу армейский уют

И сортиры, «pardon»*, и манеры.

Обалдела она, повидав, как живут

На войне господа офицеры.

И вгонял ее в краску забористый мат,

И не сразу ее осенило:

Не ругаются матом, а так говорят —

Что скрывать, если так все и было!

Озадачил Европу туземный народ —

Азиатские хитрые лица,

Что Европе доставили столько забот,

Как еще ни одна «заграница»!

И народишко, выросший в средних веках,

Без приличной одежды и мыла,

Умудрился оставить ее в дураках —

Что скрывать, если так все и было!

Под покровом чарикарской* ночи

Гор гряда бесформенно сера

Отовсюду – огненною строчкой

Прошивают воздух трассера,

Разрывает ночь огнем граната —

Снова у дувала* вспыхнул бой.

И в пылу атаки русским матом

Кроет «духов»* дерзкий «царандой»*.

Не дождь, а пыли облака

Повисли в вышине.

И глины желтая мука

Садится на броне*.

В дыхании огненной степи

Плывут отроги гор,

Плывет по пыльному пути

Наш бронетранспортер.

И пекло плавленого дня

И пыль чужой страны

Искусно сделали с меня

Подобье Сатаны.

Когда приеду я домой,

Мне за год пыль не смыть…

И как смогла ты, ангел мой,

Такого полюбить?

Мирную колонну ослепило пламя

И прорезал воздух грохот ДШК*

По Дороге Жизни*, под наливниками*

Хлынула, пылая, адская река.

На пути к Салангу* обгорели камни,

В полотно дороги въелся керосин

И опять застыли (целыми рядами!)

Черные от гари остовы машин…

Ждут солдат Ислама щедрые награды

У борцов за веру – дел невпроворот —

От щедрот пьянея, парни просто рады

Бросить в реки крови собственный народ.

Здесь, товарищ майор, ни к чему разговоры:

Мы остались вдвоем, только

Вы вот да я.

И еще эти Ваши любимые горы

Для которых не значите Вы ни х. я

Очень часто, майор, говорили мы матом.

Вот и в эти минуты последнего дня…

Там, в броне есть, я знаю, ручные гранаты

Принесите, прошу Вас, майор.

Для меня.

Не тревожьте мои бесполезные ноги.

Уходите, майор! И спасибо за жгут.

Отходите к реке ради господа Бога —

У реки одного Вас они не найдут.

Мы не дети, майор, сантиментов не надо.

Ни минуты не мешкайте. Времени нет.

Уходите с дороги на шум водопада,

Торопитесь, в ущелье стекает в рассвет,

Я не знал, что рассвет может быть таким жарким.

И какая небесная здесь пустота…

Наклонитесь, майор!

Это – радуги арка.

Эй, ключарь! Мы пришли!

Отворяй ворота…

Под Киевом – метели,

Снега, да холода

Солдатские постели,

Солдатская еда.

Служили, как обычно;

Тащили пресный быт

И нам в беседе личной

Поведал замполит*,

О том, что есть на свете

Среди восточных стран

Волшебная планета

По имени «Афган».

Там в домиках из глины

Живет туземный люд,

Там грузовой машиной

Работает…верблюд!

Там девки – в одеялах!!

Там средние века.

Там по безлесым скалам

Сползают облака…

Добавил по секрету

Интимно, как друзьям,

Что скоро в сказку эту

Служить поедет сам.

Под Киевом метели,

Снега, да холода.

Ах, как бы мы хотели

Отправиться туда,

Где веет южный ветер

Теплее, чем в Крыму —

Набились мы, как дети,

В компанию к нему.

Приказ: «три дня на сборы.»

Нам все казалось сном.

Мы вместе едем в горы!

Одной командой!

Но… В последнюю минуту

Раздумал замполит:

Причины есть, как будто

Не ехать – говорит:

Беременна супруга

Да дел невпроворот.

Пишите, парни с Юга.

И с Богом! И вперед!..

Вой. Грохот. Канонада.

Три ноль одна. Баграм.

Работают два «Града»*

По ближним кишлакам.

С «учебки»*, из пехоты —

В саперный батальон.

Была седьмая рота,

Растаяла, как сон…

Моих друзей убитых

Я знаю, не поднять.

Вот только замполиту

Не хочется писать.

Я письмо состряпал к другу,

Уложившись в пару строк,

Как отправили нас к Югу,

Оказалось – на Восток.

В край песчаный и гористый,

Где тепло, как в пекле. Но

О деталях «особистом»*

Сообщать запрещено!

Накалякал треть странички,

Дабы в курсе был друган,

О расценках «бочковички»*

И цене на местный «план»*.

О бесплатном винограде —

Отчего у всех понос.

И почти на полтетради

Околесицу понес:

О базарах и мечетях,

О верблюдах и ослах,

О словах, что знают дети —

Да простит меня Аллах! —

Словом, россказни туриста,

Уяснившего одно:

О деталях «особистом»

Сообщать запрещено!

Не писать же, в самом деле,

Как жара свела с ума,

Как вконец осточертели

Глинобитные дома,

Как замучила «работа»

И глаза повыел пот,

Как вгоняет в гроб в два счета

«Туристический поход»!

Как в обнимку с автоматом

Фронтовые видим сны,

Как нам служится – солдатам

Необъявленной войны…

В кишлак просочилась банда в «зеленке» под Чарикаром*.

Ночь теплая выдыхала рассеянный лунный свет.

И две наши бронегруппы* майор назвал портсигаром,

Захлопнувшим сонных духов, как дюжину сигарет.

Входили в кишлак бесшумно по высохшему арыку.

Дистанция – десять метров, по рации связь с броней.

И первым шел сухопарый, бесстрашный сержант Садыков,

А младший сержант Усманов – в десятке шагов за мной.

Воняло овечьим сыром, навозом и мокрой глиной,

Враждебно смотрели стены зрачками своих бойниц.

Я шел в первой группе старшим, и кто-то шепнул мне в спину:

«А как отличить душманов* от мирных гражданских лиц?»

Ночь брызнула трассерами. Взорвалась огнем ракеты.

Метались косые тени. Стрельба заглушала мат.

Смерть прыгала рядом с нами, куражилась в вспышках света

И лапала, как сластена в кондитерской, все подряд.

С рассветом у минарета закончили мы работу.

От теплого чая сразу почувствовал, как устал.

Потом на броне Садыков рассказывал анекдоты.

Смеялись. Один Усманов о чем-то своем молчал.

Война уснула в кишлаке,

Оставив стражем страх,

Когда с светильником в руке

В кишлак вошел Аллах.

Ночь, сквозь проломленный дувал*,

Струила лунный свет,

А дым пожарищ застилал

Светильники ракет.

Темнел у ног Его арык*

В запруде мертвых тел.

И не узнал Его старик

В оптический прицел…

Самолет – серебристый крест

На груди молодого дня.

Мы, низвергнутые с небес.

Сколько жизней и столько мест

В чреве греческого коня.

Зыбко ходит земная твердь.

Разрываются облака.

Можно плакать и можно петь,

Можно просто плевать на смерть.

Можно матом орать,

Пока

Не воткнется троянский конь,

Прямо с воздуха, на лету

В пожирающий все огонь,

В пустоту…

Дождь качал тяжелую сирень.

Дедушка мой умер в этот день.

Наш Полкашка жалобно скулил.

Я о смерти бабушку спросил

И открыл мне детский интерес:

Ангелы спускаются с небес…

Горы. Потревоженный кишлак*.

Духов, как нерезаных собак,

Наша осажденная броня,

Снайпер, что прицелился в меня…

И ломает крылья за спиной

Белый ангел, падая за мной.

Как ты живешь, любовь моя?

Какие видишь зори?

Мне напиши, любимая,

В афганские предгорья.

Меня от пуль перекрести.

Желай счастливого пути.

Здесь жизнь созвучная, прости,

Со словом на заборе.

Тепло твоих любимых рук

Дойдет ко мне в конверте.

Оно сильнее всех разлук,

Сильнее даже смерти.

Воды целебнее живой

В стране, отравленной войной.

И пусть кровавою слюной

Все захлебнутся черти

Когда закончится Баграм*,

От счастья замирая,

Я прилечу к твоим губам,

Любимая, родная.

Пока без нас уходит борт*,

Летит на север самолет,

В предгорьях птицею плывет,

В весеннем небе тая…

Мне совсем не много надо:

Свежесть утреннего сада,

Ароматная сирень,

Хмель, вцепившийся в плетень,

Одинокая кукушка.

Одуванчики – веснушки,

Деловито пьющий сок

Шмель, качающий цветок.

Запах скошенного сена,

Мост, застрявший по колено

В отражении реки,

Сумасшедшие сверчки.

Мне совсем не много надо:

Солнце в грозди винограда,

Небо в золоте аллей

Привокзальных тополей,

Капли огненной рябины,

Кракелюры паутины,

Дождик, медленный, как сон —

Недовольствие ворон.

Мне совсем не много надо:

Белый сумрак снегопада,

Ледяные холода,

В небо вмерзлая звезда,

Провода, что шутки ради,

Чертят нотные тетради

И глазеет в них одна

Любопытная луна.

Мне совсем не много надо:

Если ты со мною рядом.

Зимней ночью, в летний зной

Лишь бы ты была со мной

Там майский луг и брызги солнца в росах,

На бересте – со вкусом детства сок.

А здесь песок пустыни. И раскосый

Жаровней пекла выжженный Восток.

Здесь солнца яд со вкусом горькой пыли

И пить его немало долгих дней,

Нас просто в гости к Смерти пригласили.

Здесь запросто свести знакомство с ней.

За чужими горами – глубокая синь

Летним солнцем согретых небес…

Там медовые травы, чабрец да полынь

Убегают в березовый лес.

Там звенит над прохладным ручьем мошкара,

А вода в роднике – как вино…

И полынь, и родник мне приснились вчера

До войны,

До рассвета,

Давно…

Здесь воздух крепче водки! —

Жара под пятьдесят.

Броня*, как сковородка,

Поджаривает зад.

Слипаются ресницы,

Слепит соленый пот.

И как не материться?! —

Кто знает, тот поймет.

Затянет ветер песню —

Все скроется в пыли!

Не видно, хоть ты тресни,

Ни неба, ни земли.

Не плюнуть, не напиться —

Глазеешь, точно крот.

И как не материться?!

Кто знает, тот поймет.

Здесь молятся Аллаху,

А мы, не разобрав,

Суем свою рубаху

И тычем свой устав.

Забьет нам заграница

Могильной глиной рот.

И как не материться?! —

Кто знает, тот поймет.

Сменять бы к черту разом

И страх, и пыль, и зной

На строчку из приказа,

Что нас вернет домой!

Мне дождь ночами снится.

Березка у ворот…

И как не материться?!

Кто знает, тот поймет.

Броня* проткнула глиняный дувал.

Вошла в него по топливные баки,

Роняя покореженный металл —

Фугасом* перерубленные траки…

Стреляли в злобе. Вскидку. Наугад.

Пока в рожках не кончились патроны.

И мерз от нервной дрожи лейтенант —

«Заменщик»* из второго батальона.

Потом, по обезвоженной пыли

Мы с Пашкой очень бережно, без спешки,

На старом одеяле, поднесли

Андрюху к уцелевшей БэМПешке*…

Сочился серый дым из кишлака —

И в жидком, расслоившемся тумане

Котенок жался к телу старика,

Расстрелянного в собственном дукане*.

С затаенной грустью буду слушать,

Как летят по небу журавли,

Согревая горы Гиндукуша

Трепетным теплом родной земли.

И от этой песни журавлиной

Будет часто видеться во сне

Голубое небо Украины

В стылой Чарикарской* вышине.

Ты не печалься обо мне, родная.

Не грусти.

Меня в тревожной тишине

Беспутного прости.

Прости, как сердце заболит,

О том, что нет вестей.

От всех невзгод меня хранит

Тепло души твоей…

Ночь пришла к расстрелянной колоне.

И броня* запуталась во мгле.

Парень в обгоревшем шлемофоне

Умирает на чужой земле.

Пыльная афганская дорога

Черная от гари и крови.

«Дай мне, Бог, пожить еще немного,» —

Шепчет безымянный шурави*.

Только звезды смотрят равнодушно, —

Ночь давно ослепла от ракет.

И лежит в могиле Гиндукуша*

Кровью заплывающий рассвет.

А потом, в молчании суровом,

Горячо любимая страна

Всунет матерям и юным вдовам

Пахнущие краской ордена.

Получила старушонка

На Андрюшку похоронку…

Сентябрем пропахла осень,

Небо плакалось с утра.

Была, кажется, суббота,

Да обычные заботы…

Да, домашние заботы

Не пускали со двора.

Получила старушонка

На сыночка похоронку.

Прибрала бумажку к письмам,

Обмахнула чистый стол

И достала из буфета

Два Андрюшкиных портрета,

И зачем-то их при этом

Пообтерла о подол.

Отнесла собаке кости:

«Мой сынок приехал в гости.

Он тебе, подлец, покажет,

Как татарить огород!

Что ты, глупый, лижешь ноги,

Мой Андрюшенька не строгий.

Да и то, устал с дороги,

Почитай, за целый год…»

Посмотрела мать с укором

В низ подгнившего забора.

Вдруг… в момент засуетилась,

Поспешила бодро в сад,

По пути взяла корзину,

Чтоб собрать гостинец сыну,

Словно, очень нужен сыну

Перезревший виноград.

Качает ветер старый клен.

Доносит ветер чей-то стон.

А может это в полусне

Дыханье ветра снится мне.

И гнет тугие тополя

Грусть бесприютная моя?

Я лечу над землей…

Я свободный и вольный, как ветер.

Я лечу над землей

Словно ангел, упавший с небес.

Так случилось – ничто меня больше не держит на свете.

Я для этого мира в мгновение ока исчез.

Я упал в никуда…

Я взлетаю все выше и выше.

Так пуржит над землею сгоревшая в пепел зола.

И блестят подо мной чешуей черепичные крыши

И, согретые солнечным светом, церквей купола.

Расстилается степь, упираясь в безлесые горы,

Мчатся алые маки и синие вены реки,

Вижу нашу «зеленку»* и в тоненьких нитках заборов

Убегают на север знакомые мне кишлаки.

Сверху вижу дома

Сквозь мелькающий винт вертолета,

Вижу, как догорает на желтой дороге броня.

И откуда – то снизу

В эфире по рации кто-то

Я не знаю зачем, называет «двухсотым»* – меня…

Её я знаю много лет,

Хоть с нею не знаком.

И у меня охоты нет,

Махнув рукой на белый свет,

Остаться с ней вдвоем.

Мне страшен омут черных глаз

Магнит ее бедра,

Она со мною хочет вальс,

Я умоляю: «Не сейчас!»

Под тихое: «Пора!»

Она не движется – плывет

Струятся в такт шелка.

Она мне руку подает,

И обжигает, точно лед,

Меня ее рука…

Когда из влажной щели рта

Дыхание, как сон,

Коснется низа живота

И мир накроет пустота,

В тот час я обречен…

Все. Застряли. Торчим, как мишени на голой скале.

Застывает броня и бессильны молитвы и мат.

И летучие звезды, как жаркие искры в золе,

Рассыпает под ноги, сгорая, афганский закат.

А в далекой России рождественский падает снег.

Там стреляют шампанским и там от любви не уснуть.

Там звенят за столами веселые шутки и смех

И неоновым светом мерцает в ночи млечный путь.

Дождались… Загремела скала от разрывов гранат.

И все ближе и ближе ложатся в гранит трассера*.

Нам, наверное, будет непросто вернуться назад.

Нам, наверное, будет непросто дожить до утра…

А в далекой России рождественский падает снег.

Там стреляют шампанским и там от любви не уснуть.

Там звенят за столами веселые шутки и смех

И неоновым светом мерцает в ночи млечный путь.

Летит, летит к земле пороша,

Летит в тиши.

И стебли трав под зимней ношей,

И камыши.

И две молоденькие ивы,

И старый клен.

А снег летит неторопливо

Со всех сторон.

Какая дивная погода,

Какой покой!

Как просто полог небосвода

Стянуть рукой!

И нежных ангелов перину

Легонько взбить…

Жаль, снежный пух и лебединый

Не различить.

Не различить, где луг, где нива,

Где явь, где сон…

А снег летит неторопливо

Со всех сторон.

Кому – Союз.

Кому – война.

А нам с заменой – старшина.

Наш старый прапор*,

Отбыв срок, ушел домой.

Был новый хмур. И то сказать,

Кто может с радостью принять

В наследство жизнь

Между казармой и войной.

Да мы-то здесь не первый день

Мозги от мата набекрень,

А он в наряде рисовал портрет жены!

О том, что будет через год

Никто не думал наперед —

Мы не могли представить жизни без войны.

Под небом гребаной Рухи*

Мы полюбили с ним стихи,

Мы с ним по-новому увидели Восток.

Как говорили дембеля:

Мол, на таких стоит земля.

И старшины с собою брали адресок.

Потом был снайпер. Мать твою!

Под Хостом*. В первом же бою…

В панамах, «при параде»,

Довольные вполне,

Сухую землю гладим

Бронею на броне.

Надежная, живая,

Из плоти и огня,

Хранит и защищает

Красавица броня.

Выходим до рассвета

При звездах и луне.

Военные билеты

Оставим старшине.

На кой нам документы

И прочая ху. ня?! —

Кивнет интеллигентно

Согласная броня.

Без племени и рода,

Нам родина – Афган!

Воюем за свободу

Для братьев – мусульман.

Хотя, признаться, что-то

Не нравиться родня.

Кивает пулеметом

Согласная родня.

Нас дома ждут девчата,

Нас дома ждут друзья,

Полтавские закаты,

Кубанские поля.

Появится замена

Не будем ждать ни дня!

Кивает нам антенной

Согласная броня.

…

А встретится не к месту,

С тобой или со мной

Безглазая невеста,

Разбойница с косой —

Ее поставим «раком»!

Взнуздаем, как коня!

Кивает полным баком

Согласная броня.

Нам Бог Любви своим дыханьем сушит губы,

А если вдруг ты заболеешь от тоски,

То Бог Ветров тебе свои покажет трубы,

Что оживляют даже мертвые пески!

Поют ветра. Трубят ветра.

А нам бы только продержаться до утра!

Ты знаешь: служба – это адская работа,

Тротил, да пыль тобою пройденных дорог…

Ты помещаешься в прицеле пулемета,

В который смотрит завоеванный Восток.

И ночь, как черная дыра.

А нам бы только продержаться до утра!

Бог Случай стар и оттого, видать, незрячий.

А значит, всем нам во сто тысяч раз милей

Простая девочка по имени Удача.

Мы все мечтаем стать любовниками ей.

И быть с ней многие века.

Мы слишком часто восходили в облака…

Пыльная дорога. Регистанский* зной.

Горы растворились в дымке голубой.

Кишлаки покрыла пыльная вуаль

В зелени растаял Усарадж-Джабаль*.

В солнечной долине показалось мне,

Будто бы иду я по родной стране.

Словно распахнулась

Ширь родных полей

Солнце улыбнулось

В кронах тополей

И взметнулась птицей надо мною та,

Мирного, родного неба высота…

Пыльная дорога. Регистанский зной.

Я иду, счастливый мирной тишиной.

Вдруг,

Прервав теченье призрачного сна,

Под ногой

Растяжки*

Лопнула струна…

Только грохот взрыва.

Только черный дым.

И склонилось солнце

Бледное

Над ним.

Пусть боль и грусть проходят мимо,

Тебя минуют стороной.

Я буду ждать тебя, любимый.

Я буду ждать тебя, родной.

Моя любовь неугасима,

Поверь мне, ты всегда со мной.

Я буду ждать тебя, любимый.

Я буду ждать тебя, родной.

Ведь ты вернешься невредимый

С земли, истерзанной войной.

Я буду ждать тебя, любимый.

Я буду ждать тебя, родной.

Александр. Саша. Шурик.

Не какой-нибудь мазурик,

Но при лычках. Это значит

Хоть и младший, а сержант.

Щегольски подшит, подтянут,

Ремнем кожаным обтянут —

Даже в форменной одежде

Вид имел, как сущий франт.

Мы же – зелень, салабоны* —

В общем, чистые погоны,

Да на грех, язык сержанта

Влип в фамилию мою, —

На плацу теперь потею

И одну мечту лелею:

Отслужить.

А там я франта,

Как собаку изобью!

Дни прошли. Потом недели

Карантина пролетели.

Поменял он место службы,

Да и я забыл свой срам…

Но судьба свела нас с «другом»

Не в степи под Оренбургом,

А на юге, у селенья

Под названием Баграм*.

Да… не думал, что я встречу —

Проболтали целый вечер.

(Старшина саперной роты

Мне за то влепил наряд.).

Что сдружило нас, не знаю.

Может быть, земля чужая,

Но в забытом Богом крае

Я ему был просто рад…

Был он медик в разведроте.

И однажды на работе,

Их усталую колонну

Обстрелял кишлак* свинцом.

Никого не царапнуло.

Разрывная только пуля

В Сашу. В братика. В лицо.

Его сосватали с войной

Кабул* и Файзабад*.

А под Киджолем* в мир иной

Отправился солдат…

Сорвав берет с седых волос,

С ПК* на перевес,

В потертом тельнике* Христос

Сошел к нему с небес…

В морг баграмского* санбата

Привезли с войны солдата —

Да, тогда по адресатам

Многих выслала война!

Только вышла с ним промашка —

Не имел солдат бумажки,

А по порванной тельняшке*

Не узнаешь ни хрена.

Что здесь скажешь? Дело скверно.

В штабе «вешались», наверно —

Морг у нас не безразмерный,

А совсем наоборот.

Был приказ по батальону

О солдатских медальонах

Для команды похоронной,

Если часом зашибет.

Ну, а с парнем этим еле

Разобрались за неделю.

Вышло: лишнюю неделю

Для родных он был здоров.

А решило дело это

Хлорка, выевшая где-то,

Номер выевшая где-то,

От военного билета,

На материи штанов…

Над пустыней Регистана*

Звуки – точно сонный бред.

Даже ночь здесь в дымных ранах

Догорающих ракет!

Нет под звездами покоя!

И с мольбой «Аллах велик!»

Слился русский, в пекле боя

Разрывающийся крик.

Слился стон «Аллах» и «мама»…

Шепот «мама!» и «Аллах…»

В гнойных простынях Баграма*,

В лазуритовых горах.

Я не бандит.

И не душман*.

Я правоверный мусульман.

Но бьет воинственный набат Исламабад.

О том, что ты велишь, Аллах

Зажечь в кяфирах* смертный страх —

Не для неверных обезьян Афганистан!

Я не из тех, кто круглый год

В кяризах* высохших живет:

И царандой*, и шурави*

Друзья мои.

Но ставлю я для их машин

Второй мешок ребристых мин,

И в верный час пускаю в ход

Гранатомет.

Из Пакистана деньги шлют…

Что ж, убивать – нелегкий труд.

Смерть в необъявленной войне

В большой цене.

И если дело все в деньгах?

Велик воистину Аллах

Что выбрал он из многих стран,

Афганистан!

Возвращаясь домой, наша группа попала в засаду.

Подорвалась машина. Меня отшвырнуло с брони,

И спасла меня тень от большого куста винограда.

В винограде меня не заметили видно они…

Помню, видел троих, – их худые сутулые спины.

И отчетливо слышал гортанный чужой разговор.

Суетились они у подорванной нашей машины

И я видел, как раненых там добивали

В упор…

Пыльный, солнечный модуль*,

Больничные, бледные лица.

Занавески на окнах – роскошный военный уют.

Я мечтал об одном: поскорее заснуть и забыться

И одно только помнить, – что любят меня и что ждут.

Под Баграмом* санбат, знаю, многим покажется раем,

Для солдата санбат – что для древних паломников Рим.

Только я и во сне воевал и давился сухпаем*,

Только я и во сне продолжал пробиваться к своим.

Мне сейчас говорят, что с войной этой вышла ошибка —

Мол, война нам нужна, как счастливому евнуху хрен.

И тогда, я к лицу примеряю пустую улыбку.

Как протезы свои

Примеряю

Чуть выше колен.

Он в двадцать лет лишился ног,

А взвод в грязи кровавой лег…

Был ранний час…

С крутых хребтов стекал рассвет,

Дымилась черная броня,

Его от смерти заслоня.

Поспела помощь. Вот он жив.

А взвода нет.

Он в двадцать лет лишился ног,

А взвод в грязи кровавой лег.

Что жив остался он один – его ль вина?

Он выжил – духам всем назло.

Врачи сказали: повезло!

Теперь прощай!

Теперь домой.

Встречай, страна!

– «Зачем мне этот инвалид?! —

Меня от целого тошнит!

Сама представь, каков с такого мужа прок.

Его ночами током бьет, —

Он спать мне, сволочь не дает.

Уж не ждала,

Так нет, вернулся. Голубок…»

– «Ты посмотри, какой герой!

Да ты хоть носом землю рой!

Да у меня таких, как ты, хоть пруд пруди.

То старикам все дай да дай.

Теперь вот вам. Хоть впрямь, рожай!

Ты подожди.

Ты подожди.

Ты подожди…»

– «Вы воевали молодцом, —