Читать книгу Еретическое путешествие к точке невозврата - Михаил Крюков - Страница 1

15 октября 1524 г.

День св. Агилия, св. Антиоха, св. Аврелии Страсбургской, св. Ефимии, св. Каллиста, св. Канната, св. Сабина, св. Севера, св. Фёклы Китцингенской, св. Флавии, св. Фортуната.

15 октября 1524 года, ближе к полудню не по-осеннему тёплого, солнечного дня, фрайхерр[1] Вольфгер фон Экк, седьмой и последний барон из древнего и славного рода фон Экков, стоял у окна в верхнем этаже бергфрида[2] замка Альтенберг. Под стенами замка, сложенными из позеленевших от времени каменных блоков, вздувшаяся от дождей в верховьях Рудных гор река несла хлопья грязной пены, сломанные ветки, листву и прочий мусор. А за рекой на фоне выцветшего, будто застиранная ткань, неба, пламенел осенними красками лес.

Вольфгер забавлялся игрой, придуманной ещё в детстве: упёршись лбом в оконный переплёт, он слегка поворачивал голову то вправо, то влево, и наблюдал, как листва в старом, оплывшем книзу стекле, переливалась волшебными красками, а лес казался таинственным и сказочным. Вольфгер прикрыл глаза и представил себе, как он на своём охотничьем жеребце едет по лесной тропинке. Давно изучивший привычки хозяина конь идёт шагом, а барон, бросив поводья ему на шею, с наслаждением вдыхает запах грибной прели, прихваченных ночными заморозками листьев и невесть как долетевшего сюда дымка из печей замковой кухни. А впереди за поворотом лежит озеро, небольшое, но очень глубокое, и настолько холодное, что даже в летнюю жару купаться в нём можно только на отмели. На берегах озера греются на солнце серые туши камней, которые в незапамятные времена приволок сюда ледник. Камни гладкие, и на них хорошо лежать, глядя в небо.

Озеро маленькому Вольфгеру показал дед, Фридрих фон Экк. Старый барон надолго пережил своё поколение – жену, родственников и друзей – и всеми забытый и никому не нужный, доживал свой век в замке. В молодости он, как и все фон Экки, участвовал в войнах, которые постоянно вёл с соседями задиристый курфюрст Саксонский, а то и сам император, и однажды в сражении ему не повезло. Бросаясь в конную сшибку, фрайхерр Фридрих, как обычно, скинул тяжёлый, похожий на железный клёпаный горшок, топфхелм,[3] который мешал смотреть, оставшись в полукруглой железной каске-цервельере, и пропустил удар моргенштерном. Каска не подвела, но шипастый шар соскользнул по гладкому железу на лицо, барон потерял левый глаз и несколько зубов, а также обзавёлся безобразным рваным шрамом через всю щёку.

Тогда он выжил чудом. Раненого нашли на поле боя оруженосцы, заметив коня под знакомой попоной. Конь охранял лежавшего без сознания хозяина – визжал, злобно скалил жёлтые зубы и оттирал крупом чужих людей. Барон две седмицы провалялся в лихорадке, а потом ещё полгода медленно и неуверенно приходил в себя, но воевать, оставшись с одним глазом, конечно, уже не мог. Из-за потери зубов и неудачно сросшегося шрама, который барон пытался скрыть бородой, Фридрих стал сильно шепелявить. Его речь мало кто понимал, а из-за сильного удара по голове барон перед сменой погоды иногда заговаривался. Несмотря на это, Вольфгер любил деда, а старик отвечал ему искренней привязанностью. Именно он познакомил мальчика с окрестностями замка, показал, как правильно управлять лошадью в конном бою, да не на турнире, а в реальной схватке, когда один конный может оказаться против трёх или даже четырёх пешцев.

Дед и внук любили конные прогулки, и часто, взяв с собой мешок с едой и бурдюк с разбавленным вином, уезжали из дома на целый день. Они забирались в самые глухие уголки замковых владений и однажды выехали к озеру. Безымянное лесное озеро выглядело кристально чистым, прозрачным, но было странно мёртвым – в нём не водилось ни рыбы, ни лягушек или другой водяной живности, даже утки облетали его стороной.

– Дед, скажи, а почему озеро, ну… такое неживое? – с любопытством спросил Вольфгер, вертя головой.

– А это, малыш, потому, что в озере живёт ундина,[4] – пояснил Фридрих. – Она ведь не любит соседей, ну, а звери и птицы, понятное дело, это чувствуют…

– Настоящая ундина?! – ахнул мальчик. – А ты её видел?

– Да так… мельком, – криво усмехнулся дед. Шрам через всю щёку превращал обычную человеческую улыбку в жутковатую гримасу.

– Ундины, понимаешь ли, Вольфгер, любят чистую воду и не выносят, когда на них смотрят люди. Ясное дело, для человека это очень опасно. На ундину невозбранно может смотреть лишь тот, кто в канун Вальпургиевой ночи найдёт цветок папоротника и зашьёт его в свою одежду. У меня такого цветка не было, поэтому я и не рискнул разглядывать её.

– А чем опасно смотреть на ундину? – спросил Вольфгер. Глаза мальчика горели в предвкушении волшебной сказки.

– Разное говорят, – замялся старик, прикидывая, как лучше рассказать ребёнку легенду для взрослых. – Я слышал, что ундинами становятся красивые девушки, утопившиеся из-за несчастной любви. И они, понятное дело, мечтают опять стать людьми, в озере-то холодно, сыро и скучно, а у русалки в жилах течёт не горячая человеческая кровь, а озёрная вода. Для того чтобы опять стать человеком, ундина должна заманить в свои объятия юношу. Тогда она, выпив его кровь и завладев душой, сможет выйти на сушу и вернуться в мир людей, а юноша превратится в упыря-утопленника. Берегись, сынок, обнажённых девушек, которые расчёсывают волосы на берегах рек и озёр, потому что это могут быть вовсе не прачки или замковые кухарки, а ундины. И тогда нет спасенья оплошавшему, его душа будет навеки порабощена и не вкусит райского блаженства!

Вольфгер слушал деда с открытым ртом. Перед его внутренним взором стояла девушка неземного изящества и красоты, с тонкой талией, высокой грудью и роскошными чёрными волосами. Вот она открывает ему объятия, Вольфгер смело обнимает её, целует, но почему-то не превращается в упыря, а девушка с радостным смехом становится земной, живой, ласковой и по-прежнему красивой и манящей…

Фрайхерр Фридрих фон Экк давно упокоился в фамильном склепе, Вольфгер повзрослел, и женское тело больше не было для него тайной, но образ ундины из лесного озера не оставлял его воображения. Все женщины, с которыми он заводил знакомство, казались грубыми, неинтересными и лишёнными обаяния. И хотя барону уже перевалило за сорок, он так и не женился, а свои мужские надобности предпочитал утолять с помощью молоденьких горничных или кухарок, их было полным-полно в замке. По прошествии месяца, а то и двух, очередная баронская подружка покидала его спальный покой, унося мешочек с золотыми гульденами, потом выходила замуж за какого-нибудь ремесленника и жила счастливо. Время от времени Вольфгер получал приглашения на крестины, сделанные с многозначительной улыбкой, и никогда не отказывал. Родители получали богатый подарок, а новорождённый – серебряную ложку с баронским гербом на первый зуб, после чего Вольфгер о младенце забывал, а родители и не напоминали.

Барон фон Экк владел замком один. Его отец, мать и старший брат давно умерли, сёстры были замужем, поэтому найти для него достойную невесту было некому. Только отец Иона, старый монах, который много лет назад учил маленького Вольфгера грамоте по латинской Библии, часто бурчал, что, дескать, негоже молодому хозяину жить в башне старого замка, как лесному сычу. Барон на старика не обращал внимания, он привык к уединению, к браку не стремился, и наследники ему были не нужны. «Какое мне дело, какая судьба постигнет замок и род фон Экков после моей смерти?», – посмеиваясь, говорил он монаху. Тот возмущённо махал руками, но что возразить на это, не знал.

Так они и жили, не обращая внимания на течение лет: фрайхерр Вольфгер фон Экк, его слуга и телохранитель Карл, монах, отец Иона, и управляющий замком, итальянец Паоло, который называл себя «мажордомо». Его когда-то пригласил в замок отец Вольфгера, чтобы обученный премудростям бухгалтерии счетовод разобрался в запутанных денежных делах семьи. Как-то так получилось, что Паоло прижился в замке и остался у фон Экков на всю жизнь. Своей семьи у него не было, и все силы души мажордомо тратил на управление имуществом хозяев. Паоло оказался человеком кристальной честности, никогда не воровал и в этом отношении был идеальным управляющим, но, как многие итальянцы, питал пристрастие к кислому красному вину и два-три раза в год впадал в запой. Тогда он запирался в своём домике, и в течение нескольких дней из его окон доносились невнятные вопли, песни на итальянском и звон бьющейся посуды. Когда запой кончался, Паоло выходил на свет божий не угрюмым и опухшим, как большинство пьяниц, а преисполненным христианской доброты и как бы лучащимся изнутри. Он с удвоенной энергией брался за дела, запущенные в дни запоя, и был особенно вежлив и предупредителен даже к самому распоследнему кухонному мальчишке, выносящему кадку с помоями.

Как и полагается истинному итальянцу, Паоло был похотлив, наподобие мартовского кота, но, несмотря на поэтическое имя, был толст, лыс и из-за пристрастия к простонародной итальянской кухне постоянно благоухал перцем и чесноком. Не удивительно, что благосклонностью замковых красоток он не пользовался и часто носил на физиономии недвусмысленные следы отказа. Но Паоло не унывал и, получив очередную затрещину, беззлобно ругался на своём певучем языке, грозил пальцем вслед убегающей девице, вздыхал и шёл по своим делам.

Он неуклонно требовал, чтобы Вольфгер ежемесячно подписывал счётные книги. Барон ничего в денежных делах не понимал, поэтому сначала подписывал книги не глядя, но вскоре заметил, что Паоло это обижает. Мажордомо хотел, чтобы хозяин вникал в его труды и ценил их. Тогда Вольфгер, не желая расстраивать управляющего, стал наугад тыкать пальцем в две-три строчки и спрашивать: «А это что? А это?» Паоло дотошно объяснял, Вольфгер делал вид, что понимает объяснение, важно кивал, подписывал книги, и они расставались, довольные друг другом.

Род фон Экков был одним из богатейших в Саксонии, и вышло это, в общем, случайно. Когда первый барон фон Экк за верную службу получил от императора лен в Саксонии, никто и не предполагал, что вскоре там будут найдены богатейшие залежи серебряной руды. Возникла неловкая ситуация. Император не мог выпустить из рук копи по добыче драгоценного металла, необходимого для чеканки монеты, но и отнимать подаренное своему слуге и соратнику тоже не хотел. Решение нашлось довольно быстро: сообразительный Ганс фон Экк сдал серебряные рудники в бессрочную аренду имперской короне за весьма высокую плату, и все остались довольны. Императорские чиновники не распространялись о том, сколько серебра добывается в рудниках, а фон Экки и не спрашивали. Дважды в год к замку подъезжала крытая повозка под охраной сильного отряда горной стражи во главе с угрюмым десятником, и в подвалы замка переносили очередную партию брусков тусклого металла. Большая часть из них потом переправлялась в хранилища торговых домов Фуггеров, Вельзеров и Гохштаттеров, чтобы пойти в дело и приумножать богатство дома фон Экк. За этим тоже следил Паоло.

Вольфгер, конечно, слышал, что копи постепенно истощаются, а работающие в них каторжники не живут больше полугода – руда драгоценного металла убивала быстро – но старался об этом не думать. Он знал, что накопленных сокровищ хватит не только ему, но и нескольким поколениям его потомков, буде они всё-таки появятся, и совершенно не заботился о деньгах. Личные потребности барона были довольно скромными, показной роскоши он не признавал, сам в гости не ездил и никого к себе не звал, ценил тишину, уют, хорошее вино и книги.

В отличие от других представителей германской аристократии, фрайхерр Вольфгер получил неплохое образование. Он знал латынь, греческий и французский, а благодаря Паоло, мог объясняться и по-итальянски. Основное развлечение дворянства – войны – его не интересовали, хотя Вольфгер умел обращаться с мечом и копьём, а в соответствии с семейной традицией в молодости командовал отрядом рейтаров,[5] но к военному делу относился как к скучной работе, которую полагается выполнять добросовестно и по-немецки педантично.

Надменные фюрсты[6] в золочёных латах, командовавшие большими отрядами, снаряжёнными за их собственный счёт, не считали за своего угюмоватого барона. Он не принимал участия в развлечениях знати, не хвастался на пирушках своими воинскими и любовными победами, а при планировании предстоящего боя доводил до исступления соседних командиров согласованием взаимодействия, сигналами, уточнениями разграничительных линий и другой скучной чепухой.

Лейтенантов и сержантов Вольфгер подбирал себе под стать: это были не продажные ландскнехты,[7] перебегающие от хозяина к хозяину, из армии в армию, а ремесленники войны, умелые, опытные и спокойные мужики, которые без приказа своего командира не сделают лишнего шага ни вперёд, ни назад.

Отряд рейтаров фон Экка пользовался своеобразной славой: все знали, что особых трофеев и наград в нём не заработаешь, но зато и шансов остаться в живых заметно больше. Некоторые солдаты в поисках богатой добычи уходили от фон Экка, а некоторые, наоборот, просились в его отряд. Так Вольфгер познакомился с Карлом. Тот сначала был простым рейтаром, а потом стал слугой, телохранителем и даже другом.

Молчаливый светловолосый гигант, по виду опытный воин, сразу понравился Вольфгеру, и он взял его в отряд. Карл одинаково хорошо владел любым оружием, но предпочитал редко используемую в империи секиру с укороченным древком. Он обладал огромной физической силой, был холоден и бесстрашен, а на поле боя вытворял секирой такое, что свои кнехты невольно старались оказаться под его защитой, а враги в ужасе расступались. В конном строю Карл с одного удара разрубал кованый наплечник, а если приходилось спешиться, в ход шли не только отточенное до бритвенной остроты лезвие, но также верхний и нижний шипы секиры. Нередко после боя его оружие бывало в крови по самый рондель.[8]

Однажды Вольфгеру понадобилось съездить из расположения отряда в соседний город в двух днях пути. В окрестностях было спокойно, а поскольку тяжеловесные рейтары спешить не любили, он решил ехать без охраны, взяв с собой только Карла.

Первый день в пути прошёл спокойно. Однако ближе к вечеру, на поляне в глухом лесу, в беспокойный час сумерек, когда тени от деревьев темнеют и чернильными кляксами ложатся на траву, на них напали. Это был отряд беглых кнехтов, которые предпочли разбой на дорогах опасностям военной службы. Подобно бродячим псам, они крутились вокруг воюющих армий и устраивали на дорогах засады, выбирая лёгкую и беззащитную добычу.

Разбойников было человек десять, и Вольфгер сразу понял, что они с Карлом попали в скверную историю, из которой им вряд ли удастся выпутаться – нападающих было слишком много. На узкой тропе сражаться верхом было неудобно, поэтому Вольфгер и Карл спешились. Три разбойника насели на Вольфгера, как на более опасного воина в доспехах и с мечом, двое занялись Карлом, легкомысленно посчитав увальня лёгкой добычей, а остальные бросились потрошить седельные сумки их коней.

Тихая поляна наполнилась лязгом железа и хриплой бранью, которой подбадривали себя разбойники. Вольфгер сражался молча. Прислонившись спиной к дереву, он с трудом отбивался от нападающих. Те, правда, пока больше мешали друг другу, чем помогали. Разбойники не имели ни малейшего представления о правильном фехтовании и, как дровосеки, с хаканьем, дыша Вольфгеру в лицо чесноком и прокисшим вином, наносили сильные, но бестолковые удары. Барон парировал их, но понимал, что долго так продолжаться не может. Скоро кнехты сообразят, что нападать нужно одновременно с трёх сторон, один удачный выпад – и он будет убит. Нужно было вывести из строя хотя бы одного, тогда у Вольфгера появлялся шанс отбиться. И тут представился благоприятный случай: один из кнехтов раскрылся, опустив тяжёлый меч слишком низко. Барон немедленно воспользовался оплошностью разбойника и ткнул остриём меча ему под подбородок. Кнехт выронил меч, схватился руками за пробитое горло и упал.

«Один есть! – радостно подумал Вольфгер, – уже лучше!» Боковым зрением он заметил, что Карл успешно отбивается от своих противников. Один уже валяется на земле, истекая кровью, но на помощь к уцелевшему бегут ещё трое. Вольфгер только собрался атаковать правого из двоих оставшихся против него разбойников, толстого и неповоротливого, который размахивал мечом, хрипло дыша и обливаясь потом, как вдруг получил от левого неопасный, но болезненный удар в лицо. По щеке хлынула кровь, Вольфгер непроизвольно вскрикнул, Карл оглянулся на крик и тут… время замерло.

Неожиданно Карл отшвырнул секиру, задрал голову к небу и издал жуткий рёв, который, казалось, не мог вырваться из человеческой глотки. Разбойники от неожиданности отшатнулись.

Кровь из пореза затекла Вольфгеру в глаз, он невольно зажмурился, а когда проморгался, то с изумлением увидел, что на поляне на месте Карла на задних лапах стоит медведь совершенно невообразимых размеров, и не обычный, бурый, а грязно-чёрный и клочкастый. Медведь помотал башкой и оглядел поляну крохотными налитыми кровью глазками. Потом ещё раз взревел, разинув пасть, из которой клочьями летела пена, и начал убивать. Огромные кривые когти и клыки рвали человеческую и лошадиную плоть, как пергамент. Разбойники, в смертельном ужасе побросав бесполезное оружие, попытались сбежать, но успели сделать всего пару шагов. Через несколько ударов сердца поляна была похожа на лавку сумасшедшего мясника – всё было залито кровью, на земле валялись бесформенные куски мяса с торчащими из них обломками костей, а посередине поляны лежал Карл без признаков жизни. Чудовищный медведь исчез, противники барона разделили печальную судьбу остальных разбойников.

Вольфгер пришёл в себя не сразу. Дождавшись, когда противная дрожь в ногах исчезнет, он сделал шаг от дерева, вытянул из-под нагрудника шарф, стёр с лица кровь, кое-как перевязал щёку и побрёл к Карлу.

Карл был без памяти, дышал хрипло и с трудом, глаза закатились. По счастью, конь Вольфгера, единственный из всех, уцелел. Барон поймал его, с третьей или четвертой попытки смог взвалить тяжеленное тело Карла поперёк седла и увёз с поляны. Оставаться на ней было совершенно невозможно.

Отъехав подальше, Вольфгер привязал коня, стащил Карла на землю и перекатил на попону. Потом развёл костёр и, найдя ручей, отмыл своего телохранителя от засохшей крови и отмылся сам. Карл в себя не приходил. Три дня и три ночи он находился между жизнью и смертью, метался в бреду, заходился сухим, доходящим до рвоты кашлем, и всё это время Вольфгер дежурил возле него, стараясь с помощью своих невеликих познаний в лекарском искусстве облегчить страдания больного.

На четвёртый день Карл пришёл в себя. Открыв глаза, он дрожащими руками ощупал себя, и с недоумением глядя на Вольфгера, прохрипел:

– Во… господин барон, что… Что это было? Где я? Что со мной?

– Наверняка сказать не могу, Карл, – улыбнулся Вольфгер. – Но сдаётся мне, что ты каким-то чудом превратился в медведя и перебил напавших на нас разбойников. И их лошадей – тоже.

– Ах, вот оно что… Тогда всё понятно… – пробормотал Карл.

Он не сказал больше ни слова, закрыл глаза и задремал. Но это уже было не болезненное забытьё, а сон.

Убедившись, что Карлу ничего не угрожает, Вольфгер заставил себя вернуться на ту поляну, где на них напали. Преодолевая брезгливость и долго выбирая, куда поставить ногу, он, завязав шарфом лицо, медленно ходил по бурой от крови траве, вспугивая сыто ковыляющих ворон и разгоняя рои жужжащих мух. Среди вещей разбойников ему удалось найти небольшой охотничий лук, колчан со стрелами и котелок. Котелок он потом долго оттирал песком в ручье, а из лука сумел подстрелить фазана, ощипал его и, как умел, сварил на костре похлёбку.

Запах варева разбудил Карла. Вольфгер, придерживая голову больного, стал осторожно поить его. Оборотень с трудом глотал. Выпив немного, он показал глазами, что пока достаточно, и откинулся на седло, служившее ему подушкой.

– Ну, как ты? – спросил Вольфгер.

– Спасибо, уже лучше… – ответил Карл, облизывая пересохшие и растрескавшиеся от жара губы. – Сколько… сколько я был без памяти?

– Три дня и три ночи.

– Я обязан вам жизнью, фрайхерр Вольфгер, – пробормотал Карл. – Примите мою нижайшую благодарность…

– А по-моему, это я тебе обязан жизнью! – мягко улыбнулся Вольфгер. – Ведь если бы не ты, разбойники разделали меня, как свинью на бойне. Но объясни мне, ради Христа, как это ты сумел превратиться в медведя? Да ещё в такого огромного, чёрного, я и не знал, что в Саксонии такие водятся!

– Такие точно не водятся… – криво усмехнулся Карл. – Мой господин, я должен кое в чём признаться. Я не человек. Я – вербэр, медведь-оборотень. Теперь вы можете меня убить, я не буду сопротивляться…

– Что-о?!! – Вольфгер чуть не свалился с пня. – Ты – оборотень?!! Но ведь их же не бывает! Хотя, хм… Я своими глазами… М-да… Ну, ладно, пусть оборотень. Хотя, знаешь, всё-таки трудно вот так сразу в это поверить. Но скажи-ка мне, с какой стати я должен тебя убить?

– А разве ваша вера не считает оборотней исчадьями ада? Каждый христианин должен истреблять нечисть, это богоугодное дело. Ну так вот, я – эта самая нечисть и есть.

– Постой-постой, ты сказал «ваша вера», значит, ты не христианин?

– Конечно, нет, – хмуро ответил Карл, – да я и не могу быть христианином, я даже не крещён. Какой священник возьмётся совершить таинство крещения над оборотнем?

– Невозможно во всё это поверить, – ошеломлённо сказал Вольфгер. – Если бы я не видел своими глазами… Послушай, может, будет лучше, если ты мне расскажешь всё с самого начала? – спросил он, и тут же спохватившись, добавил:

– Если ты, конечно, хорошо себя чувствуешь.

– Я расскажу, – кивнул Карл, – вставать я ещё пока не могу, а говорить в силах. И, господин барон, могу я вас попросить ещё немного похлёбки и кусочек мяса?

***

Карл родился и вырос в деревушке, лежавшей в предгорьях Альп. Обычная деревушка – два десятка крытых соломой низеньких домов, сараи, огородики, колодец у околицы. Только вот церкви в деревне не было, потому что жили в ней не люди. Деревня была населена оборотнями-вербэрами, а они не поклонялись никаким богам. Почитали духов предков и медведя-прародителя, приносили ему в жертву мёд, ягоды и лепёшки, вот и вся вера. И отец, и мать Карла, его старшие братья и сёстры, словом, все жители деревушки были полулюдьми-полумедведями. И все состояли в родстве друг с другом. Откуда в эти места пришло племя вербэров, не знал никто. В других деревнях жили обычные люди. Они не любили и боялись оборотней, но трогать их не рисковали – вербэры могли постоять за себя.

Густой лес начинался сразу за околицей, и дети пропадали там с утра до вечера, зимой и летом. Лес был их другом, они знали лес и не боялись его. Сбор грибов и ягод для младших и охота для старших детей были обычной помощью семье.

В то утро Карл поднялся на рассвете, взял приготовленный с вечера мешочек с едой и ушёл далеко в лес, где, как он знал, должна была созреть малина. Без отвара малины зимой старым и малым совсем плохо – кровоточат дёсны и выпадают зубы.

Карл мог бы найти дорогу к малиннику с закрытыми глазами. Погода выдалась хорошей. Утренний туман быстро рассеялся, в лесу было тепло и сухо, пахло разогретой хвоей, мох пружинил под ногами, иногда виднелись шляпки грибов, в кронах деревьев возились и безмятежно чирикали птицы, но что-то было не так. На полпути Карл с удивлением почувствовал, что ему мучительно не хочется идти дальше. Никогда раньше с ним не случалось ничего подобного. Мальчик попытался пересилить себя, но скоро сдался и повернул обратно. Ему становилось всё хуже и хуже, и вскоре он уже не шёл, а бежал.

Когда до деревни было уже недалеко, Карл острым звериным чутьём ощутил запах дыма, но это не был обычный дым из печей, это был дым пожарища. Мальчик побежал со всех ног, и когда он очутился на околице, то увидел, что деревни больше нет. Она сгорела дотла, уцелели один или два дома. Не понимая, что могло случиться, Карл пошёл по единственной улице, и когда прошёл её до конца, понял всё. На запятнанной кровью траве лежали страшно изуродованные, изрубленные тела жителей деревни – мужчин, женщин, стариков и детей. Тело каждого было пригвождено к земле грубо обтёсанным осиновым колом. Очевидно, люди напали на деревню рано утром, когда все ещё спали, и поэтому застали оборотней врасплох. По следам и брошенному, изломанному оружию Карл понял, что вербэры отчаянно сопротивлялись. Сколько нападавших было убито, Карл не знал, потому что трупы своих люди унесли, но силы были очень уж неравны.

Почти не соображая, что делает, Карл отыскал тела своих родных и выдернул из них колья. Потом, напрягая все силы, оттащил мертвецов в сторону и до вечера бесцельно просидел возле них, раскачиваясь и завывая от горя. Ему не пришло в голову, что оставаясь в деревне, он смертельно рискует, ведь люди могли вернуться, чтобы довершить начатое – добить раненых и сжечь оставшиеся дома. Но убийцы не пришли. Мёртвых оборотней они боялись не меньше, чем живых.

Так судьба спасла Карла в первый раз.

До самого утра он таскал тела сородичей в один из уцелевших домов и готовил убитых к погребальному обряду, который придумал сам. Он запалил дом с четырёх углов, дождался, пока пламя, обрушив крышу, с гулом рванулось к светлеющему небу, и ушёл из деревни, не оборачиваясь.

Больше он туда не возвращался никогда, да и зачем?

Еда, найденная в деревне, закончилась быстро, а грибами и ягодами насытиться было невозможно. Чтобы как-то прожить, Карл пошёл по деревням в поисках работы. Нанимали его неохотно: рабочих рук везде было больше чем надо, а вот лишние голодные рты никому были не нужны. Один раз удалось устроиться в пастухи, но овцы чувствовали его звериную ипостась, пугались и норовили разбежаться. Да и не умел Карл обходиться со скотиной, в его деревне держали только кур. Промучившись несколько дней, Карл бросил ремесло пастуха.

Наступили дни голода. От отчаянья Карл попытался воровать, но дважды попался и был жестоко, до полусмерти избит. Только двужильный организм оборотня спас его от смерти.

А потом Карл пришёл в Цвиккау, где связался с шайкой разбойников. Голодного, затравленного, но гордого и не по годам сильного мальчишку заприметил главарь шайки, накормил, дал кров и одежду. Старый, жестокий и опытный убийца, беглый каторжник, намётанным глазом оценил таланты будущего вора и принял Карла в банду, «честь», о которой мечтали многие, ведь разбойники жили на широкую ногу и никого особенно не боялись. Одни купцы предпочитали от них просто откупаться, а другие собирали крупные обозы и перебирались из города в город под сильной охраной.

В Цвиккау Карл прожил три года. Главарь шайки, чувствуя, что стареет, искал себе замену, и в молодом человеке увидел то, что ему требовалось: силу, ловкость, бесстрашие и равнодушие к деньгам. У разбойников Карл научился владеть любым оружием, даже новомодным огнестрельным, и использовать в схватке любой предмет, который попал под руку. Умения его быстро росли, главарь радостно потирал руки и поручал Карлу дела всё труднее и опаснее.

Однажды Карл отправился в городок Эльсниц выслеживать обоз молодого, богатого и глупого купца, который решил сэкономить на охране и поехать на Лейпцигскую ярмарку в сопровождении одних слуг. Пока Карл бродил вокруг постоялого двора, прислушиваясь к пьяным разговорам купеческих возчиков, чтобы выяснить маршрут обоза и время отъезда, в Цвиккау нагрянул отряд кнехтов герцога Саксонского. Ему надоели бесконечные жалобы дворян и купцов на бесчинства разбойников.

Вернувшись обратно, осторожный Карл решил сначала зайти в свой любимый трактир «Под зелёным драконом», чтобы узнать последние новости. На рыночной площади он увидел воткнутые в землю кавалерийские пики, на которые были насажены отрубленные головы. Подойдя ближе, Карл узнал казнённых и понял всё. Судьба спасла его во второй раз. Не заходя в трактир, он забрал из потайного места мешочек с золотом и покинул Цвиккау. Закончился ещё один этап его жизни.

Карл постарался уйти подальше, туда, где его никто не знает. Он пришёл в Лейпциг и снял комнату над грязным и вонючим трактиром, но чем себя занять, решительно не знал. Воровать ему претило, а больше он ничего делать не умел. Деньги пока были, и каждый вечер Карл проводил в трактире, слушая пьяные разговоры посетителей и надеясь найти хоть какую-то работу. Там он и встретился с вербовщиком курфюрста. Долго не раздумывая, Карл поставил крест в вербовочном листе, получил два серебряных талера задатка и стал солдатом.

– Вот так два раза меня уберегла от смерти судьба, – закончил свой рассказ Карл, – а в третий раз спасли вы, ваша милость. Я уже сказал, что обязан вам жизнью, повторю эти слова вновь, я ваш должник. Позвольте мне поступить к вам в услужение, это единственное, чем я могу вам отплатить. Приношу вам клятву верности. Не отвергайте её, прошу.

– Хорошо, – серьёзно сказал Вольфгер, – я принимаю твою клятву. Но поскольку я обязан тебе жизнью так же, как ты мне, я тоже клянусь, что мы будем неразлучны. Знаешь, Карл, не обижайся, но вообще-то я раньше думал, что всё это сказки…

– Какие сказки? – не понял Карл.

– Ну, как какие? Про оборотней и вообще… Помню, в детстве меня нянька пугала по вечерам оборотнями, потом я про вервольфов в книгах читал, но мало ли что там пишут…

– Да уж, сказка, – невесело усмехнулся Карл. – Ну вот она, сказка, перед вами лежит, ни рукой, ни ногой пошевелить не может…

– Не бойся, слабость скоро пройдёт, – уверенно сказал Вольфгер. – Самое главное, ты в себя пришёл, теперь отлежишься, спешить нам некуда. Лишь бы дождь не пошёл, промокнем ведь до нитки, укрыться нам с тобой негде.

Карл повёл носом:

– Сегодня дождя не будет, я умею чуять погоду, а завтра к утру я уже буду на ногах. Господин барон, а где моя лошадь?

– Ну… Ты её… В общем, нет лошади, – уклонился от прямого ответа Вольфгер. – Зато моя уцелела, на ней ты и поедешь, когда придёшь в себя.

– Нет, ваша милость, лучше я пойду пешком, – возразил Карл. – Ваша лошадь меня всё равно далеко не увезёт, я для неё слишком тяжёлый. Лучше в ближайшей деревне купим мне коня посильнее. Седельные сумки моей лошади должны были уцелеть, там есть деньги.

– Деньги и у меня есть, – отмахнулся Вольфгер, – не в них дело. Беда в том, что в деревне нормальную лошадь не купишь. Ну какие у крестьян кони, сам посуди? Тягловые клячи, для седла они непригодны. Ладно, придумаем что-нибудь. А скажи, Карл, ты в любое время можешь в медведя перекинуться?

– Нет… – покачал головой Карл, – раньше-то я думал, что вообще не могу… Понимаете, ваша милость, позвать свою вторую, медвежью половину очень трудно. У нас этому учили старики, учили молодёжь долго, годами. Для этого были особые ритуалы, пили отвары, подростков окуривали сборами трав, состав которых знали только старейшие, и только на пятый год происходил обряд ини… ини… как это?

– Инициации, – подсказал Вольфгер.

– Вот-вот, это самое слово, – подтвердил Карл, не пытаясь его повторить, – а я по малолетству даже учиться не начал. Осенью должен был начать, но не успел… С тех пор, как я из своей деревни ушёл, я ни разу не смог перекинуться, хотя пробовал много раз. Я даже не знаю, как это делается. А тут всё получилось само собой. Я услышал ваш крик, оглянулся, увидел кровь у вас на лице и понял, что сейчас вас убьют. И тут у меня в голове помутилось… Что дальше было, не помню. Очнулся я уже здесь, на этой поляне.

– Вот как… – хмыкнул Вольфгер, – интересно. Во всяком случае, теперь мы знаем, что способность превращаться в медведя ты не потерял, это очень важно. Пока нам с тобой этого достаточно. Я вижу, тебе уже лучше, поэтому не боюсь оставить одного. Вот, возьми на всякий случай, это мой рейтарский пистолет, осторожно, он заряжен. А я пойду, поброжу по лесу, попробую подстрелить что-нибудь на ужин, фазана-то мы с тобой уже прикончили.

***

Вольфгер с трудом открыл разбухшую дубовую дверь и вышел на балкон, опоясывающий верхние этажи бергфрида. Замок был построен по всем правилам старинного искусства крепостной фортификации и рассчитан как на отражение штурма, так и на длительную осаду, однако, за всю его историю по прямому назначению не использовался ни разу. Места здесь были глухие – леса, горы, озёра, дорог мало – поэтому армии врага внешнего и внутреннего в лице жадных курфюрстов-соседей обходили владения фон Экков стороной. А замок так и остался стоять бесполезной каменной махиной, вросшей в речной берег и окружённой заплывшим рвом с водой. Со временем население замка уменьшалось, во дворце запирали одну комнату за другой, а когда во владение Альтенбергом вступил барон Вольфгер, он и вовсе перебрался жить в башню, а дворец зимой даже не отапливали. Мебель, картины и люстры годами пылились под чехлами, а на пыльных полах виднелись только цепочки мышиных следов.

Вольфгер опёрся на мощные каменные перила. От времени камень поседел, но гранит оставался прочным, нигде не крошился и не скалывался. Ничего не скажешь, стародавние каменотёсы поработали на славу. Под ногами лежали дубовые щиты. Вольфгер знал, что если приподнять щит, под ним окажутся бойницы, прорезанные в каменном полу балкона. Через них предполагалось стрелять из луков по врагам, подступившим под стены башни, и лить на них кипяток или расплавленную смолу.

Барон сделал несколько шагов, привычно ведя рукой по перилам, и остановился, нащупав пальцами руну Эйваз, которую он вырезал в детстве. Почему и зачем он вырезал эту руну, Вольфгер уже совершенно не помнил, помнил только, что в детстве это казалось ему очень важным, и он пролил немало пота, втайне от взрослых вырезая на нижней стороне неподатливого каменного блока свою собственную потайную руну.

Вольфгер грустно улыбнулся. Вот уже и три десятилетия промелькнули. Ушла матушка, за ней отец и старший брат, он остался один, жизнь, считай, прожита, впереди – болезни и старость. А потом и он займёт своё, заранее выбранное место в фамильном склепе. Склеп просторный, но кроме него хоронить там больше некого. Он – воистину последний. Пройдёт не так уж много времени, и уйдёт последний из рода фон Экк, а замок останется, останется и вырезанная на перилах руна. Может быть, её найдёт новый хозяин замка, но уж конечно не станет раздумывать, зачем она здесь и кто её вырезал. Он просто прикажет отполировать камень заново. И исчезнет ещё одна ниточка, связывающая этот мир с памятью о человеке.

Отгоняя неприятные, тягучие мысли, Вольфгер передёрнул плечами. Становилось холодно, плащ, отороченный волчьим мехом, не спасал от резкого осеннего ветра с гор. Барон уже собрался вернуться в башню, как вдруг деревянный настил заскрипел и на балкон вышел Карл.

– Ваша милость, в замок прибыл обоз иудея-купца. Купец говорит, что привёз то, что вы заказывали. Прикажете привести его к вам?

– Конечно, веди! – обрадовался Вольфгер. – Веди прямо сюда, в башню!

Карл поклонился, с неожиданной для такого массивного человека лёгкостью и почти звериной грацией, развернулся и вернулся в комнату, придерживая дверь. Когда барон вслед за ним вошёл в башню, Карл без малейших усилий закрыл дверь и спустился вниз.

Бергфрид, главная башня замка Альтенберг, была четырёхэтажной. Как и полагалось, каждый этаж делился пополам каменной стеной, а с этажа на этаж вела винтовая лестница. Полы были каменные, застеленные плетёными соломенными циновками. Стены до середины закрывали дубовые панели, а выше них виднелась каменная кладка. На стенах висели потемневшие от времени, ржавые и кое-где пробитые шлемы, щиты, старые мечи, копья и кинжалы. Некоторые доспехи и оружие выглядели довольно непривычно, поскольку предки Вольфгера привезли их с Востока, из Крестовых походов. Барон как-то попробовал фехтовать сарацинским мечом, имеющим странное волнистое лезвие и непривычный баланс, но не преуспел: меч требовал особой техники, которой Вольфгер не владел. Меч вернулся на стену, а барон окончательно потерял интерес к коллекции. Настоящий арсенал был на первом этаже башни, там хранилось тщательно смазанное и упакованное оружие, предназначенное для небольшого гарнизона замка. Замковые стены защищали три бомбарды, порох и ядра хранили в особом каменном погребе. На памяти Вольфгера из этих бомбард не стреляли ни разу, и следовало крепко подумать, прежде чем решиться забивать заряды в их старые, изъеденные временем стволы.

Ещё ниже, у самого основания бергфрида был пробит шурф. Из него защитники замка должны были черпать воду в случае осады. Чтобы вода не гнила, шурф периодически чистили от тины и водорослей, а воду вычерпывали до дна. Здесь всегда было холодно, поэтому на этом этаже хранили съестные припасы.

Самый верхний этаж башни под конической крышей Вольфгер приспособил под алхимическую лабораторию. Там стоял атанор,[9] его труба уходила под стропила. Длинный сосновый стол с пятнами от химических ожогов был заставлен причудливой стеклянной и металлической посудой, а также банками с реактивами. На стенах в образцовом порядке висели щипцы, молоточки и другие алхимические инструменты. В углу нелепо расставила суставчатые деревянные ноги тренога зрительной трубы, а рядом с лабораторным столом помещался стеллаж с книгами. На этот этаж Вольфгер не пускал никого, а за порядком следил собственноручно.

Жилой этаж башни делился на «гостиную» и «спальню». В стене между ними был выложен очаг. В нём сейчас горели ароматные вишнёвые дрова, разгоняя осенний холод и сырость.

Вольфгер сел за стол и стал ждать.

Купца, о прибытии которого доложил Карл, Вольфгер знал давно. Уже много лет, дважды в год, весной и осенью, в замок приходил обоз из четырёх-пяти повозок, нагруженных самым разнообразным товаром, от предметов роскоши: изящной, хрупкой посуды и кружев, до дешёвых тканей, украшений и кухонной утвари для крестьян. За свои товары купец брал дороговато, но чувства меры всё-таки не терял, да и конкурентов у него не было, других торговцев в округе не водилось, а поездка в ближайший город была событием, к которому готовились несколько месяцев и о котором говорили ещё полгода по возвращении. Купец принимал заказы, не отказывая никому, и в следующий приезд к его повозкам выстраивалась очередь хозяек, зажимавших в кулачках заранее накопленные монеты.

***

Лестница жалобно заскрипела, словно протестуя против чрезмерного груза, и в замковый покой шагнул купец. За ним следовал Карл.

Купец был на голову ниже Карла, но шириной плеч не уступал ему, отчего казался квадратным. Чёрная с проседью борода обрамляла загорелое лицо, а голова была туго повязана платком. Оттого что купец постоянно щурился, из уголков глаз разбегались светлые морщинки. Он был одет в пропылённый и вытертый длиннополый кафтан, кожаные штаны и шнурованные сапоги. На поясе висел нож с широким лезвием и костяной рукоятью. В одной руке купец держал шляпу, а в другой – тщательно завязанный сафьяновый мешок.

– Почтительно приветствую вашу милость, – сдержанно поклонился купец.

– Рад тебя видеть в Альтенберге, уважаемый Иегуда бен Цви, – ответил Вольфгер. – Садись к столу, выпей бокал вина с дороги. Карл, налей вина гостю!

На столе морёного дуба с полированной столешницей красовался причудливый серебряный сосуд для вина мавританской работы: узкогорлый кувшин с длинным изогнутым носиком, подвешенный в рамке так, что вино можно было наливать, просто наклонив кувшин. Под кувшином источала тепло небольшая жаровня, наполненная тлеющими углями.

Карл снял с подноса кубок, наполнил его и поставил перед бароном, после чего налил второй кубок для купца и, поставив его на стол перед гостем, вопросительно посмотрел на барона.

– Иди, Карл, если будет нужно, я позову, – кивнул ему Вольфгер, и Карл спустился вниз.

Купец выглядел смертельно усталым, казалось, ему трудно сделать даже простейшее движение. С видимым усилием он потянулся за кубком, поднёс его к лицу и долго держал в ладонях, наслаждаясь ароматом горячего вина. Потом сделал маленький вежливый глоток, поставил кубок на стол и сказал:

– У вас превосходное вино, господин барон. Это, кажется, мадьярское?

– Да, это вино привезли мне из Альба Регии,[10] – подтвердил Вольфгер, отхлебнув из своего кубка. – Но в нём столько пряностей, что угадать происхождение не так-то просто. Выходит, ты разбираешься и в винах?

– Я обязан разбираться во всём, чем я торгую, – пожал плечами купец.

– А чем ты торгуешь?

– С вашего позволения, всем.

Вольфгер рассмеялся:

– Стало быть, ты знаешь всё обо всём? Смело, смело, купец. Кстати, этой осенью ты приехал позднее, чем обычно. Почему?

– Возникли некоторые обстоятельства… – замялся Иегуда.

– Но ты привёз то, что обещал?

– Разумеется, в противном случае я не посмел бы отнимать у вас время, – опять поклонился купец. – К сожалению, мне удалось достать только пять книг, вот они.

Он положил на стол мешок, сильными пальцами распустил узел верёвки, стягивающей его горловину, и вытащил несколько томов разного формата. Вольфгер сразу же непроизвольно потянулся к ним. Купец откинулся на спинку кресла, пряча улыбку и наблюдая, как благородный господин радуется пыльным книгам, как ребёнок новой игрушке.

Первая книга в стопке оказалось Евангелием, отпечатанным с досок и раскрашенным от руки. Вольфгера оно не привлекло: во-первых, несколько экземпляров Евангелия у него уже было, а этот был изрядно потрёпан и не отличался аккуратностью печати: текст и рисунки кое-где были смазаны.

Вольфгер отложил эту книгу в сторону и потянул к себе следующую. И опять его постигло разочарование. Книга была написана на неизвестном ему языке, Вольфгер даже не смог разобрать название. Знакомые буквы латиницы складывались в непонятные слова. «Наверное, это мадьярский язык, – решил он. – На английский, французский и итальянский не похоже».

Третья книга была написана на латыни и представляла собой многоречивые комментарии учёного монаха к «Summa Theologica» Фомы Аквинского.[11] Вольфгер не особенно интересовался богословием, но книгу решил купить, чтобы сравнить выводы исследователя со своими собственными – «Summa Theologica» он читал.

Четвёртая книга была чем-то вроде пособия для костоправов, она была написана по-гречески и снабжена большим количеством рисунков. «Ага, а вот это полезно, – подумал Вольфгер, – надо будет на досуге проштудировать её как следует, а то мало ли…»

Уже ни на что особенно не надеясь, Вольфгер потянул к себе пятую книгу, открыл её, и у него захватило дух.

Пятая книга в грубой деревянной обложке, собственно, не была книгой, это была пачка неровных листов пергамента, сшитых суровой нитью, нечто вроде лабораторного журнала безымянного мага, судя по неаппетитным рисункам и описаниям опытов – некроманта. Страницы были покрыты неровными строчками и прописями декоктов,[12] причём некоторые записи были зашифрованы, стёрты или замазаны. Вольфгер мысленно потёр руки в предвкушении множества интересных вечеров и ночей, посвящённых разбору этой книги, посмотрел на купца, который молча ждал, пока барон разглядит всё, и сказал:

– Я покупаю эти три. Сколько ты хочешь за них?

– С вашего позволения, двадцать пять гульденов за все.

Вольфгер удивился: купец назвал сумму, в несколько раз меньшую той, которую он рассчитывал заплатить.

– Почему так дёшево? – поднял он брови. – Ты боишься меня разорить? Не бойся. Эти книги стоят гораздо больше, называй настоящую цену. А вот за это, – Вольфгер указал на последнюю книгу в стопке, – если бы у тебя её нашли отцы-инквизиторы, ты угодил бы прямиком на костёр.

– Господин барон, – спокойно ответил купец, поглаживая бороду, – если бы вы не выбрали ни одной книги, я отдал бы в дар вам все пять, но поскольку вы решили купить некоторые из них, я считаю неправильным брать полную цену. Я купец, а купец держит данное слово, прежде всего, данное себе.

– Подарить?! – удивился Вольфгер, – но почему? Что это с тобой, почтенный Иегуда? Я не замечал за людьми твоего племени склонности к расточительству!

– Ваш замок, господин барон, – конечный пункт моей поездки по Саксонии. Здесь я должен распродать остатки товаров. Если повезёт, продам и повозки, нет – брошу их, а дальше со своими приказчиками поеду верхом. Я не могу взять с собой книги – они слишком тяжёлые и громоздкие. Поэтому заплатите столько, сколько сочтёте нужным, фрайхерр Вольфгер, и возьмите себе все. У вас книгам будет хорошо, я знаю…

– Но всё-таки, что случилось? – настойчиво переспросил Вольфгер. – Должна же быть какая-то причина, заставляющего купца-иудея бросить свой обоз и спасаться бегством? Ведь я правильно понял смысл твоих слов?

– Как нельзя более, – вздохнул купец, – причина, конечно, есть. И заключается она в том, ваша милость, что в воздухе прекрасной Саксонии появились знакомые каждому иудею запахи. Пахнет дымом, кровью и смертью. Мы от века научены чувствовать эти запахи острее, чем вы, христиане, потому что первыми жертвами войн и смут всегда оказываются сыны Израилевы. Мы знаем, когда следует спасаться, бросив всё или почти всё, иначе мы не смогли бы выжить в чуждом для нас мире. К тому времени, когда зима вступит в свои права и перевалы через Рудные горы закроются, мы должны пересечь Богемию и добраться до Праги. Только за толстыми каменными стенами Жидовского квартала[13] я и мои люди окажемся в безопасности. Но до Праги ещё ехать и ехать.

– Значит, война… – задумчиво сказал Вольфгер, поднявшись со своего кресла и расхаживая по залу. – Но с кем? С турками? Да нет, чепуха…

– Прошу меня простить, фрайхерр Вольфгер, – сказал купец, – я выбрал неудачное слово. Саксонию ждёт не война в обычном понимании этого слова, внешнего врага у неё, слава премудрому Соломону, нет. Саксония стоит на пороге бунта.

– Ещё того не легче! Какой бунт? Чей, почему? – растерялся Вольфгер.

Купец вздохнул и отпил из кубка.

– Ваша милость, вы слышали про Ганса Дударя? – неожиданно спросил он.

– Это ещё кто такой?!

– Мужик… Ганс Дударь был простым пастухом и вы, господин барон, конечно, ничего о нём и не должны были знать. Но, видите ли, какая штука… Этот самый Дударь, неграмотный и невежественный пастух, внезапно ощутил в себе дар проповедника. Он собирал вокруг себя крестьян и клялся, что ему являлась во сне Богородица и обещала, что для тех, кто уверует, отныне всё пойдёт по-другому: не будет ни церковной десятины, ни князей, ни налогов в казну, а пашни, леса и реки станут общими.

Такие люди время от времени появляются в любых странах во все времена, но обычно их полагают блаженными и либо убивают, либо просто не обращают на них внимания. А тут вышло наоборот. Дударь говорил так, что послушать его проповеди приходили со всей Франконии. Вюрцбургский епископ спохватился, но слишком поздно, проповеди Ганса Дударя слышали многие, недопустимо многие, я бы сказал. Конечно, пастуха схватили, пытали и сожгли на костре как еретика, но вот с его проповедями уже ничего нельзя было сделать, их шёпотом пересказывали и даже печатали тайком, печатают и до сих пор. А про «Заговор Башмака», осмелюсь спросить, господин барон тоже не слышал?

– Скажи-ка мне, любезный Иегуда, – прищурился Вольфгер, – а может, ты никакой не купец, а хитрый прознатчик? Уж больно много ты знаешь.

– Ой-ой-ой! – закатил глаза купец и рассмеялся. – Ну какой из бедного купца прознатчик? Ваша милость мне льстит. Впрочем, вы правы. Старый Иегуда – прознатчик, только совсем чуть-чуть. Я ведь купец, а не приказчик. Чем рискует приказчик? Да ничем. А я, отправляясь в очередную поездку, рискую не только деньгами и товаром, но и своей головой. Так что…

– Ты говорил о каком-то «Башмаке», – напомнил Вольфгер.

– Воистину удивительно, что вы не слышали о нём, потому что «Заговор Башмака», как блуждающий нарыв, уже давно набухает то в одном курфюршестве, то в другом. Стоптанный крестьянский башмак – символ тайного общества, готовящего бунт против господ. Правда, ещё ни разу бунт не удавался – иногда заговорщиков выдавали предатели, а иногда крестьяне не могли сойтись друг с другом и кто-то переходил на сторону властей. Каждый раз дело кончалось пытками, кострами и казнями, и господа думали, что с «Башмаком» покончено навсегда, но он возникал снова и снова. Во многих вещах ваши князья наивны, как дети, простите меня, господин барон, за дерзкие слова.

– Не извиняйся, – поморщился Вольфгер, – здесь нет посторонних ушей, говори, как привык. А то, что наш император не блещет умом, я знаю и без тебя, чего ещё ждать от сына Хуаны Безумной?[14]

– Благодарю вас, господин барон, – кивнул Иегуда бен Цви, – в таком случае, я продолжу. – Он заглянул на дно бокала и Вольфгер указал на кувшин:

– Наливай себе сам.

– Спасибо… Итак, на чем мы остановились? А, ну да. Восстаний черни становилось всё больше, но кнехты курфюрстов и монахи быстро наводили порядок, рубить головы они умели хорошо. Впрочем, этой нехитрой наукой владеют все владыки. Да только в последнее время кое-что изменилось. И вот это «кое-что» стало последней каплей, размывшей дамбу. Дамба рухнула, и теперь ревущий поток несётся по Саксонии, сметая всё на своём пути – поля, дома, людей, деревья…

– Что же стало это последней каплей? – спросил Вольфгер.

– Правильнее было бы сказать не что, а кто, – ответил купец. – Имя этой «капли» – Мартин Лютер.

– Кто-кто?

– Доктор Мартинус Лютер, бывший монах-августинец, создатель новой религии. Он учит верить в Иисуса Христа по-новому, без пышных церковных обрядов, икон, священников и монахов, без индульгенций и церковной десятины. Странно, что вы не слышали его имя, в Саксонии он сейчас популярнее папы. Кстати, папа отлучил Лютера от церкви, и знаете, что сделал доктор Мартин? Он собрал на скотобойне Виттенберга своих друзей, сторонников и простой народ и на глазах у всех сжёг папскую буллу об отречении, а потом сам отлучил папу от церкви!

Он учит, что в Евангелии ничего не говорится о папской курии,[15] о священниках и монастырях, а значит, индульгенции – обман, церковную десятину платить незачем, а монахи – толстопузые бездельники.

Лютера слушают не только крестьяне. Говорят, в городах, отложившихся от Рима, священники, разочарованные в старой вере, ходят по домам простецов и смиренно просят разъяснить им Святое писание, потому что правда открыта только тем, кто зарабатывает на хлеб насущный простым трудом. Некоторые монастыри уже разграблены, их братия разбежалась, священники, поддерживающие Лютера, отказываются от обета безбрачия, женятся на бывших монахинях или мирянках.

Появились секты перекрещенцев, иначе, анабаптистов. Они учат, что страшный суд вот-вот произойдёт, нужно отринуть всё мирское и не работать на господ. Словом, в империи нарастает хаос, и бунт вот-вот разразится, я чувствую это.

– Н-да-а… – некуртуазно поскрёб в затылке Вольфгер, – озадачил ты меня. Но… вот у нас в окрýге всё тихо!

– Не обольщайтесь, господин барон, – тихо ответил Иегуда. – Я знаю, что вы добрый господин и обращаетесь с крестьянами совсем не так, как другие князья, но толпа есть толпа. Поодиночке они ещё люди, но стоит им сбиться в стаю и выбрать себе вожака, они превратятся в хищников. И эти хищники готовы растерзать даже тех, кто их кормил, лечил и оберегал. Поэтому мой вам совет: готовьте замок к осаде. Как – вам лучше знать, вы воин, а я всего лишь странствующий купец, и мой удел, вечный удел моего народа – спасаться бегством.

– Как же ты поедешь с деньгами? – удивился Вольфгер. – А если разбойники? Хочешь, дам тебе охрану до границ Богемии?

– Вы странный человек, ваша милость, – задумчиво ответил купец. – Вы покупаете и читаете книги, знаете иностранные языки, а теперь вот предлагаете охрану богопротивному иудею, виновному в распятии вашего Спасителя.

Вольфгер досадливо отмахнулся:

– Я – это я, не будем об этом. Так возьмёшь охрану?

– Спасибо, господин барон, не возьму. Со мной четверо приказчиков, это сильные, умелые и опытные люди, да и сам я ещё неплохо владею оружием. От обычных разбойников мы отобьёмся, а от судьбы всё равно не уйдёшь. Будь что будет, ваши кнехты понадобятся вам здесь. Кроме того, большую часть денег я оставлю вашему управляющему, так что ничем, кроме своей шкуры, я и не рискую.

– Оставишь? Зачем?

– Да, господин барон, оставлю у вашего управляющего, у Паоло, а он уже переправит эти деньги на мой счёт у Фуггеров. Это гораздо удобнее и безопаснее, чем тащить мешок золота через две страны, я всегда так поступаю.

– Ловко, – признал Вольфгер, – ничего не скажешь. А я и не знал.

– А зачем господину барону знать эти незначительные подробности? – удивился купец. – Знает Паоло, и этого достаточно, он – честный человек.

– Ну хорошо, – сказал Вольфгер, – я понял, ты спешишь. Может, хотя бы переночуешь в замке?

– Прошу меня извинить, ваша милость, нет. Нам дорог каждый час. Заночуем по дороге в одной хорошей таверне, я её давно знаю.

***

Проводив купца, Вольфгер поднялся из-за стола и в глубокой задумчивости, заложив руки за спину, стал мерять башню шагами.

– Крестьянский бунт… Хм… А ведь сдаётся мне, купец-то прав. Он ездит по всей стране и должен почуять нечто такое, опасное, что растворено в воздухе и исподволь зреет. Это так, всё логично. Крестьян злит торговля индульгенциями, причём их заставляют покупать индульгенции и на умерших, чтобы, дескать, сократить срок их пребывания в чистилище. Понятно, что простецы чувствуют обман, тем более что в последнее время сборщики индульгенции стали действовать особенно нагло. В Альтенберг тоже приезжал монах-доминиканец, этот, как его, Тецель что ли, но я тогда приказал Карлу не пускать его в замок. Наверное, зря. Попа можно было, по крайней мере, расспросить, купив его разговорчивость за талеры. С другой стороны, крестьяне всегда бунтуют, их всегда усмиряют. Они вечно чем-то недовольны. Вот дьявольщина! Я никогда не думал об этом! Ну, крестьяне и крестьяне, вроде домашней скотины, только говорящей. Да они и говорить-то толком не умеют… Нет, чепуха! Хотя, с другой стороны…

Вольфгер вдруг вспомнил, как его отряд рейтаров однажды участвовал в усмирении крестьянского бунта. Тогда толпа крестьян, вооружённых косами, вилами и рогатинами выкатилась из деревни и, вздымая клубы пыли, молча направилась в сторону войск. Запела труба, под ударами десятков кованых копыт дрогнула земля, и рейтары пошли в атаку, быстро перейдя в галоп. Вольфгер надеялся просто напугать крестьян, расталкивая их тяжёлыми конями, но не тут-то было. Восставшие не отступили, а стали втыкать пики в землю вокруг маленького пригорка, чтобы защититься от наступающей конницы. Это уже становилось опасным. Отряд перешёл на медленную рысь, и первый ряд конников дал залп.

Грохот выстрелов, храп коней, вой раненых…

Когда пороховой дым отнесло ветром, Вольфгер с изумлением увидел, что крестьяне остались на месте, бросив убитых и затащив внутрь импровизированного палисада раненых. Почти все были окровавлены. Люди потрясали доморощенным оружием и кричали. Лица их были страшно искажены. Тогда рейтары, сменив пистолеты, дали второй залп, а потом, выхватив тяжёлые клинки, направили коней на кучку оставшихся на пригорке людей, срубая мечами наконечники пик. Сдавшихся на милость победителей осталось совсем немного. Вольфгеру стоило огромного труда остановить бойню и защитить крестьян от разъярённых солдат. Впрочем, сдавшихся крестьян потом, кажется, всё равно повесили.

«Да, – подумал Вольфгер, – а вот если сила будет на их стороне, они никого щадить не будут. Купец совершенно прав, надо готовить замок к осаде. Вряд ли она будет длительной, ведь крестьяне есть крестьяне и воевать толком не умеют. Постой-постой, а если среди них найдётся человек, сведущий в военном деле, что тогда? А вот тогда будет действительно худо. Пожалуй, разговор с десятником стражи оттягивать не следует».

Вольфгер только собрался кликнуть Карла, как он сам поднялся по лестнице:

– Господин барон, к вам монах. Прикажете впустить?

– Погоди, Карл, – досадливо отмахнулся Вольфгер. – Не до него сейчас, скажи, пусть завтра придёт!

– Ваша милость, – неожиданно возразил Карл, – осмелюсь заметить, что старик очень взволнован, его аж колотит. Вдруг он хочет сообщить нечто важное? Может, вы всё-таки уделите ему несколько минут?

Вольфгер удивился. Карл никогда не позволял себе давать советы господину, и, раз он изменил своему правилу, это неспроста.

– Ну, хорошо… – нехотя сказал он, – приведи его. Что за день такой сегодня…

Оказалось, впрочем, что за монахом идти не нужно, он уже стоял на лестнице за спиной Карла и колотил в его широченную спину кулаком, требуя дать дорогу:

– А ну, пропусти меня, сатанинский оборотень!

– Не толкайся, святой отец, а то загрызу, – беззлобно отругивался Карл.

– Здравствуй, сын мой, спасибо, что не отказался выслушать старика! – слегка задыхаясь, сказал монах.

– Садись, отец Иона, отдышись, – сказал Вольфгер. – Выпей вот подогретого вина, хочешь?

– Вина? – оживился монах, – с удовольствием. Хотя, нет, спасибо… Пожалуй, я лучше воды…

Брови Вольфгера полезли на лоб – старый монах на его памяти ещё ни разу не отказывался от вина. «Заболел он, что ли?» – подумал барон.

Вольфгер помнил отца Иону с детства. Откуда пришёл в замок тогда ещё молодой монах, он не знал, но с тёплым чувством вспоминал, что именно отец Иона заменял ему отсутствующего отца и вечно больную мать. Монах учил маленького Вольфгера чтению, письму и счёту, рассказывал о зверях, птицах, деревьях и травах, утешал, когда болели разбитые коленки, рассказывал на ночь вместо сказок истории из Ветхого Завета, выбирая сюжеты, понятные ребёнку.

Сейчас Вольфгеру было уже за сорок, а отец Иона разменял седьмой десяток. Высокий, сухощавый, всегда чисто выбритый (в отличие от Вольфгера, который нередко забывал побриться), казалось, монах не менялся с годами, только венчик волос вокруг тонзуры стал совсем седым. Он был одет в поношенную бурую рясу, подпоясанную вместо положенной монаху верёвки кожаным ремешком. Вольфгер не знал, к какому ордену принадлежит отец Иона, а сам монах, наверное, уже и забыл, где много лет назад он принял постриг.

Отослав Карла, Вольфгер уселся за стол напротив монаха, наполнил два кубка вином, один взял себе, а другой пододвинул ему, положил подбородок на кулак и вопросительно посмотрел на собеседника.

Отец Иона молчал, нервно потирая руки. Он явно не знал, с чего начать. Вольфгер решил ему помочь.

– Послушай, отец мой, я вижу, что тебя что-то гнетёт. Откройся мне, облегчи душу, хоть я и не священник и не имею права исповедовать. Но ведь я вырос у тебя на руках, ты меня воспитал, и я считаю тебя вторым отцом. Клянусь, ничего из сказанного тобой за пределы этой башни не выйдет. Рассказывай.

Отец Иона вздохнул.

– Понимаешь, Вольфгер, есть вещи, о которых очень трудно говорить, как будто выворачиваешь душу наизнанку. Это только моё… Рассказать – как пройтись по улице в исподнем… Но ты прав, рассказать надо, ведь я за этим и пришёл, правда?

Монах схватил кубок и в несколько глотков опорожнил его, потом побледнел, закрыл рот ладонями и пробормотал:

– Ну вот, опять грех… А ведь я дал зарок не прикасаться к вину! Конченный я человек… Вольфгер, сын мой, ты знаешь, что я – неважный слуга божий. Не спорь, не спорь, это так и есть. Я, конечно, пытаюсь преодолеть себя, но мирское во мне слишком сильно. И всё же, некий малый дар, отпущенной по благости Создателя, у меня есть. То есть, что я говорю… Был… В этом-то всё дело! Был!

– Отец мой, – терпеливо сказал Вольфгер, – прости, но пока я ничего не понимаю. Как же я смогу помочь тебе, если никак не возьму в толк, о чём идёт речь?

– Сейчас… – хмуро ответил монах. – Давай, я попробую начать с самого начала. Ты, конечно, знаешь, что не по силам мне творить святые чудеса, и никогда не было по силам. Я что? Мог, помолившись, зубную боль снять, мог роженице помочь, ну, мог помочь умирающему легко отойти… Но мог! Мог! А теперь ничего этого не могу. Правда, Он иногда отказывал мне в даре и раньше, если я особенно ну… грешил. Вот и в этот раз я подумал, что, может, выпил лишнего, да и вдова шорника, Марта, гм… Ну, ты понимаешь. Да… Сначала-то я особенно не волновался, наложил на себя епитимью, утром и вечером бил поклоны, молился, но… ничего не изменилось. А самое главное, знаешь, Вольфгер, теперь, когда я вхожу в храм, я не чувствую в нем ну… божественности, что ли, намоленности, святости. Не знаю, как объяснить. Я не привык об этом говорить, это всегда было только между мной и Им, а теперь… Слова приходится из себя тащить клещами, с кровью, с мясом.

– Постой-постой, – осторожно перебил его Вольфгер, – значит, раньше, когда ты входил в храм, ты всегда чувствовал в нём присутствие, скажем так, некоего божественного начала?

– Ну… да, можно сказать и так, – нехотя ответил отец Иона.

– А почему я не чувствовал?

– Мне не удалось привить тебе истинной веры, – вздохнул монах. – Я каждый вечер молюсь за спасение твоей души. Твоё неверие – мой тяжкий грех, возможно, если бы в детстве я мог собственным примером показать тебе…

– Оставим это, – отмахнулся Вольфгер, – значит, суть твоего беспокойства в том, что ты утерял связь с богом?

– Не только, – тяжело вздохнул монах, – есть кое-что ещё. Но ты мне, пожалуй, не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. Прошу тебя, давай спустимся в замковую часовню и посмотрим. Если мои опасения не сбудутся, тогда можешь с полным правом называть меня старым идиотом, и я с тобой буду совершенно согласен.

– Что за опасения?

– Прошу тебя, давай спустимся в часовню. Если мои страхи напрасны, и говорить не о чем, а если не напрасны, ты сам всё увидишь.

– Ну, хорошо, пойдём, – пожал плечами Вольфгер. – Только я возьму подсвечник, там, наверное, темно.

Они спустились по лестнице и вышли из башни. Чтобы попасть в часовню, нужно было перейти через замковый двор, вымощенный камнем. Пока ждали старика-дворецкого со связкой ключей, Вольфгер, прислонившись к нагретой осенним солнцем стене часовни, разглядывал двор.

Замок жил обыденной, мирной жизнью. Кухарка пронесла лукошко яиц, дворовый мальчишка, давясь от смеха, гнал хворостиной козу, выскочившую под ноги хозяину и со страху насыпавшую на камни шариков, стучал топор – на заднем дворе рубили дрова. Вольфгер попытался представить себе мирный, сонный замок в осаде крестьянского войска – и не смог.

Наконец, появился дворецкий. Он долго возился с заржавевшими ключами, подбирая нужный, замок лязгнул и дверь отворилась. Вольфгер зажёг свечи, передал подсвечник отцу Ионе, а сам остался у входа.

Монах, как видно, точно зная цель посещения часовни, направился к алтарю и поднял подсвечник, освещая центральную икону.

– Вольфгер, иди сюда, – позвал монах таким странным голосом, что барон вздрогнул. – Взгляни.

Вольфгер подошёл к алтарю, взял подсвечник из дрожащей руки монаха и принялся рассматривать икону с привычным каноническим сюжетом: Святое семейство, Бог Отец, Богоматерь, Святой младенец у неё на руках. Сначала всё казалось обыденным и привычным, но что-то царапало глаз.

– Младенец… – подсказал монах. – Посмотри на лик Святого младенца.

Вольфгер вгляделся и увидел, что из уголков глаз божественного ребёнка тянутся две красные дорожки.

Святой младенец плакал кровью.

– Какой негодяй испортил икону? – рявкнул Вольфгер.

– Тише, тише, не привлекай внимания черни. Пока… – шепнул монах. – Посмотри внимательнее на икону.

Вольфгер поднёс подсвечник к самим ликам, рискуя закоптить их свечной сажей, и вгляделся. Кровавые дорожки тянулись по лику младенца под старым и пыльным слоем лака. Пририсовать их было совершенно невозможно.

– Что же это?! – ошеломлённо спросил барон.

– То, чего я и боялся, – подавленно ответил монах. – В моей церкви то же самое… Кровавые слёзы. Давай вернёмся в башню. Разговор у нас будет не для чужих ушей.

***

Они вернулись в башню и уселись за стол. Теперь нервничал Вольфгер, а монах был каменно спокоен.

– Ну, что скажешь? – спросил барон.

Отец Иона долго молчал, потом спросил:

– Мальчик мой, скажи, ты читал Откровение Иоанна Богослова?

– Наверное, читал, если ты меня в детстве заставлял, – пожал плечами Вольфгер.– А с тех пор у меня как-то не находилось повода, знаешь ли…

– Чему удивляться, если даже аристократия, и та не читает Писание? – вздохнул монах.

– А церковь в этом сама виновата! – жёстко отпарировал Вольфгер. – Мой покойный отец с великим трудом мог нацарапать свою подпись под документом, а ты хотел, чтобы он читал Библию на латыни! Да большая часть наших дворян вообще неграмотна! Считается, что чтение книг – удел священников и монахов, о чём ты говоришь?! Да если бы римская курия желала, чтобы аристократия читала Писание, она позаботилась бы перевести на немецкий язык хотя бы Евангелие!

– Доктор Мартинус Лютер перевёл Евангелие на немецкий язык, – тихо ответил монах. – Вот только ничего хорошего из этого не вышло…

– Ты знаешь имя Лютера? – удивился барон.

– Конечно, кто же в Саксонии его не знает? – в свою очередь удивился отец Иона.

– Ну вот я, например, услышал его имя впервые только сегодня.

– В некоторых вопросах, прости меня, сын мой, ты осведомлён не больше ребёнка, – сказал монах и поднял руки, останавливая грозящий разгореться спор. – О Лютере мы ещё поговорим, сейчас не о нём.

Как я понял, Откровение Иоанна Богослова, сиречь Апокалипсис, ты не читал, а если и читал, то не помнишь. А я вот последние три дня только и делаю, что вчитываюсь в каждую фразу этой святой книги, и с каждым разом мне становится всё хуже и хуже.

– Почему? Что ты нашёл в ней такого?

– «Откровение» – совсем небольшой текст, в нём всего двадцать две главки, каждая размером в полстраницы, книга написана очень мрачным и тёмным языком, понять её сложно, а местами и вовсе невозможно, во всяком случае, многое в ней недоступно моему скромному разумению. Но, понимаешь Вольфгер, из того, что я сумел понять, явственно следует, что наступают последние дни.

Монах замолчал и посмотрел в лицо Вольфгера, желая уяснить, понял ли он сказанное.

Барон вскочил, отшвырнув кресло:

– Ты сошёл с ума, монах! По-твоему что, приближается конец света, страшный суд и прочая библейская чепуха, которой полусумасшедшие монахи от века пугали школяров и деревенских дур?

– Воистину приближается, – кивнул головой Иона.

– Да с чего ты это взял?!!

– Смотри сам: господь перестал отвечать на мои молитвы…

– Да мало ли!!!

– Ты прав, – кротко ответил отец Иона, – кто я, и кто он. Но иконы!

– Что иконы?..

– Ты же видел сам: лик Святого младенца заплакал кровью. И не только в моей часовне, но и в замковой тоже. Это не может быть совпадением. И ещё вспомни: в феврале в твоём саду зацвели розы, а на Пасху выпал снег. Когда такое было? И это – тоже Его знак.

Вольфгер медленно поднял кресло, поставил на место и рухнул в него. Он огляделся. Прочные замковые стены, дубовый стол, мавританский кувшин с вином, лес за окном… Весь мир казался как никогда ярким, прочным и материально весомым. В памяти всплыла детская картинка: золотоволосые ангелы с торжественными ликами дуют в длинные трубы, другие ангелы, как холстину на заднике театра, сворачивают в рулон небо с солнцем и звёздами, а из разверстых могил в истлевших саванах тянутся на суд мириады умерших. Барон с трудом поборол ледяной озноб.

– И… и что же делать? Что ты предлагаешь? Ты, монах, учёный человек, скажи?!!

– Прежде всего, сынок, – мягко ответил тот, – надо смириться с судьбой и…

– Нет!!!

– Ты собираешься противоречить Ему?! – удивился отец Иона.

– Нет! Но я не хочу умирать! И не хочу, чтобы умерли все! Это несправедливо!

– Пока ещё никто не умер. Он явил только смутные знамения… А вот нам следует разобраться в том, правильно ли мы их поняли.

– Каким образом? Молиться? Но ты же говоришь, что Святое семейство не отвечает!

– Да, мне не отвечает, и, лишний раз напоминая об этом, ты делаешь мне больно. Но, может быть, Оно ответит тому, чья молитва имеет больший вес, кто верит чисто, сильно и глубоко…

– Кого ты имеешь в виду? – не понял барон.

– Скажи, Вольфгер, кто в Саксонии является наместником папы?

– Кардинал Альбрехт, маркграф Бранденбургский архиепископ Магдебургский и Майнцский, курфюрст и эрцканцлер[16] империи, – отчеканил Вольфгер.

– Правильно, он, – покивал монах. – Вот к нему нам и предстоит отправиться.

– Нам? – удивился Вольфгер. – А я-то тут причём?!

– Ну подумай сам, – ответил монах. – Я стар, могу умереть по дороге, меня могут убить разбойники, я могу заблудиться в лесу, стать жертвой диких зверей, да мало ли что? Ты – другое дело. Ты – воин, под твоей охраной я в безопасности. И потом, кто я, и кто он? Кардинал ни за что не примет простого монаха, а твоего отца он помнит, знает и тебя. Тебе он не сможет отказать в аудиенции, а ты возьмёшь меня с собой. Убедил?

– Убедил… – скривился барон. – Но что мы скажем архиепископу, о чём спросим его? Ты не боишься, что мы будем выглядеть полными дураками?

– Нет, этого я как раз не боюсь, – вздохнул монах. – Лишь бы вышло так, что мои опасения лишены оснований.

– А если это окажется правдой, что тогда?

– Тогда мы станем глашатаями, провозвестниками грядущего, мир должен подготовиться к достойному уходу! И ещё одно, Вольфгер, сынок, у меня есть надежда. Маленькая такая надежда, совсем крохотная. Она едва теплится под тяжким грузом грехов и сомнений, но она не умерла. А вдруг Он даёт нам ещё один шанс? А? А мы его не используем… Этого никак нельзя допустить. Поверишь ли, я уже третий день не могу ничего есть, и сплю я тоже урывками, меня постоянно мучают кошмары. Мальчик мой, не тяни с решением, скажи: «да»! Ибо если ты скажешь «нет», я уйду один, и тогда – будь что будет! Я не могу больше ждать, ожидание иссушило мою душу до капли!

– Ехать будет небезопасно, – задумчиво сказал Вольфгер. – Купец-иудей предупредил меня сегодня, что в стране зреют крестьянские бунты.

– Ещё одно подтверждение! – уронил голову на грудь монах. – Вот и ещё одно! Боже! За что ты так сильно караешь рабов своих?

– Хорошо, – невесело сказал Вольфгер, – будь по-твоему, мы поедем. Ты, я и Карл. Но, конечно, не сегодня, а завтра с рассветом. Успеешь собраться?

– Я давно собрался! – воскликнул монах. – А почему не сегодня? Зачем терять целый день?

– Затем, что я должен поговорить с Паоло и с начальником замковой стражи. Альтенберг надо готовить к осаде, завозить продукты, дрова, запасать воду, ты же видишь, что творится! Раз я уезжаю, нельзя оставлять замок на произвол судьбы. Потерпи уж до завтра, прошу…

***

После ужина Вольфгер с бокалом вина и заинтересовавшей его книгой устроился у камина. К вечеру погода окончательно испортилась, с гор подул сильный ветер, принёсший с собой дождь. Толстые стены бергфрида стояли незыблемо, но Вольфгер слышал, как ветер с размаху швыряет дождевые капли в окно, посвистывает в щелях, завывает в печной трубе. В башне было уютно, тихо и тепло, только щёлкали прогорающие дрова да потрескивали фитили свечей.

Вольфгер раскрыл на коленях журнал некроманта и стал рассматривать его, бережно перелистывая страницы.

«Чтобы приготовить эликсир мудрецов или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зелёного льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй[17] этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное[18] вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим тёмным покрывалом, и ты найдёшь внутри неё истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого чёрного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскалённым углём. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведёт зелёного льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови».

– Хм… «Зелёный лев», «красный лев», что это такое? Как всегда в алхимических книгах, прописи были страшно запутаны и допускали множество разных толкований, отчего у Вольфгера ещё ни разу не получилось ничего похожего даже на промежуточный продукт.

– Так… «Киммерийские тени покроют реторту своим тёмным покрывалом »… Ну, хоть это понятно, это просто сажа изнутри реторты. Её, стало быть, надо соскоблить. А это что такое? «Чёрный дракон, пожирающий свой хвост» ? Если автор хотел, чтобы никто не узнал его секреты, зачем было доверять их бумаге? Ладно, это потом, а тут у нас что? Вольфгер перевернул несколько страниц.

«Чтобы вызвать некоего духа преисподней, сын мой, с великим тщанием и бережением сделай следующее: начерти на ровном, чисто выметенном полу заклинательного покоя пентакль, в вершинах коего утверди чёрные свечи, а в точках пересечения линий…»

Вольфгер неожиданно заинтересовался записью, а выпитое вино рождало весёлый азарт. «Попробовать, что ли?». Изломанные тени на стенах кривлялись и дразнили: «Попробуй, попробуй, ну, а вдруг?!»

Барон встал, с подсвечником в руке и с книгой под мышкой, заложенной кинжалом, поднялся по массивной лестнице, ведущей в алхимическую лабораторию, поставил подсвечник на ступеньку, отпёр хитрый нюрнбергский замок и вошёл в лабораторию. Отодвинув стул к стене, он взял линейку, циркуль и транспортир и, опустившись на колени, принялся чертить мелом правильный пятиугольник, на каждой стороне которого построены равнобедренные треугольники, равные по высоте. Работать на неровном полу было неудобно, поэтому работа оказалась труднее, чем он думал. Вдобавок выпитое вино отнюдь не способствовало ползанью на четвереньках.

Когда всё было сделано в соответствии с указаниями книги, хмель с Вольфгера уже окончательно сошёл, и затея с вызыванием духа преисподней казалась ему глупой, ненужной и даже опасной. Но отступать было поздно.

«А, да всё равно ничего не получится!» – подумал барон и стал по очереди зажигать чёрные свечи, которые трещали и изрядно воняли. Дождавшись, когда свечи разгорятся, он стал читать заклинание в книге. Пару раз Вольфгер сбился, и уже совсем было решил махнуть на магию рукой, как вдруг в лаборатории что-то изменилось. Барон поднял глаза от книги и окаменел. В центре пентакля стояло некое существо. Приглядевшись, волшебник-любитель обнаружил, что оно выглядит как обычный человек средних лет, одетый в чёрный дублет, коричневые кожаные шнурованные штаны и высокие сапоги. Человек носил изрядно поседевшую бородку клинышком. «Некий дух преисподней» с удивлением осматривал лабораторию Вольфгера, пентакль и самого барона. Только он раскрыл рот, собираясь что-то сказать, как особенно сильный порыв ветра проник в лабораторию, огоньки свечей закачались, одна из них мигнула и погасла, и тотчас видение распалось – человек бесследно исчез.

«Вразуми меня господи, это кого ж такого я сдуру вызвал, а?» – подумал барон. Он стёр со лба холодный пот, поспешно погасил остальные свечи и мокрой тряпкой затёр пентакль. Затем закрыл опасную книгу, осторожно завернул её в кусок хорошо выделанной телячьей кожи, поколебался – оставить ли книгу здесь или взять с собой – всё-таки взял, спустился вниз и залпом допил оставшееся вино. Шаловливые тени испуганно попрятались по углам. Вольфгер покачал головой, вздохнул и ушёл в спальню.