Читать книгу Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков - Страница 1

День обещал быть знойным. На небе – ни облачка. Сжатая узенькими улочками толпа простецов гудела и волновалась. Грубая брань, в которой женщины не очень-то отличались от мужчин, детский визг, шарканье ног почти осязаемо висели в воздухе. Стражники с трудом сдерживали толпу, раздавая удары окольчуженными кулаками и тычки древками копий. Отдельно от простого народа стояли рыцари и богатые горожане с мрачными и замкнутыми лицами.

Маленькая площадь перед храмом, мощёная серым камнем, была пуста.

– Где это мы? – спросила Ольга, опасливо поглядывая на бурлящую толпу.

– Да чёрт его знает! – пожал плечами я. – Кстати, о чёрте. А, собственно говоря, где он? Такого фокуса он с нами ещё не проделывал – закинул неведомо куда, а сам исчез. И как мы теперь вернёмся обратно?

– А такой был порядочный дьявол… – усмехнулась Ольга. – Думаю, пока тревожиться не стоит: мало ли, сбой машины времени или срочно к шефу вызвали. А может, он хочет, чтобы мы, так сказать, полной мерой ощутили дух времени.

– Дух времени, говоришь? – потянул носом я. – Дух – это ты очень тактично его определила. У меня теперь Средние века навсегда будут ассоциироваться с вонью. Знаешь, компьютеры, космонавтика, искусственный интеллект – это не главное. Оказывается, величайшее достижение цивилизации – это канализация!

– Ну, у римлян, по-моему, некие зачатки канализации уже существовали, – ответила Ольга. – А вообще, ты придаёшь этому слишком большое значение. Просто не обращай внимания, и всё.

– Да как не обращать? У меня от вони аж глаза слезятся. Причём не пойму, откуда больше воняет – из сточных канав, от простого народа или вон от тех балбесов, которые в этакую жарищу нацепили на себя столько пафосного тряпья!

– Это ты ещё к стражникам близко не подходил. Мне один раз довелось побывать на играх реконструкторов в Польше – они в Грюнвальд играли. Реконструкторы вообще люди малость не в себе, а туда съехался народ и вовсе безумный – некоторые заказывали себе настоящие рыцарские доспехи, а они, между прочим, дороже «Мерседеса» стоят. Ну, вот и представь: современных тканей им не полагается, значит всякие там шоссы, потом штаны кожаные, поддоспешник, кольчуга, латы. И всё это счастье в июле месяце!

– В армии всегда того… пахнет. Это я тебе как кадровый военный говорю.

– Интересно, а нас видят? – переменила тему Ольга.

– Вряд ли, мы же стоим посредине площади, а нас не пытаются убить. Впрочем, сейчас проверим.

Я подошёл к самому надменному и пузатому аристократу и помахал рукой у него перед носом. Аристократ даже не пошевелился. Он торчал корявой деревянной колодой и тупо разглядывал паперть храма.

– Ну, хоть тут Георгий Васильевич не подвёл, – облегчённо вздохнула Ольга. – Попробуем понять, куда нас занесло. По обрывкам фраз из толпы можно сделать вывод, что добрые горожане бранятся на языке ок, и за прошедшие века фразеология не сильно изменилась. В средневековой одежде я разбираюсь совсем плохо, разве что в дамских нарядах. Мода ведь существовала уже тогда, но благородных дам я, к сожалению, на площади не вижу, хотя в Лангедоке они пользовались довольно обширными правами и могли посещать церковные службы, казни и другие увлекательные зрелища вместе с мужчинами. Ну, нет, так нет… О жилых домах я тоже ничего не могу сказать – история архитектуры не моя специальность. А вот храм интересный. Стиль явно романский. Три нефа, богато украшенный портал, что-то знакомое… Давай подойдём поближе, может быть, я смогу его узнать? Всё равно все явно чего-то ждут, а поскольку в Средневековье со временем обращались весьма вольно, прождать могут ещё полдня.

Я посмотрел на храм. На фоне разнокалиберных и довольно неряшливых домов он поражал суровой простотой и соразмерностью. Храм был сложен из тщательно подогнанных блоков белого камня. Фасад завершали две квадратные башенки – левая низкая, а правая высокая – колокольня. Внутрь вели три портала с полукружными арками. Порталы были богато украшены скульптурой и резьбой.

– Вот никогда не думал, что простой белый цвет может быть таким ярким.

– В одной старинной книге красиво сказано, что «мир, скинув с себя рубища старости, оделся белым покровом церквей», – ответила Ольга.

Мы подошли к паперти. Центральный портал отделялся от боковых колоннами, по три с каждой стороны, причём по странному капризу зодчего дальние колонны были большими, а ближние к порталу – маленькими, их базы покоились на прямоугольных тумбах. Основание колонн поддерживали изваяния не то зверей, не то демонов.

– Мне кажется, что храм начали украшать резьбой и скульптурой снизу, а потом бросили, то ли денег не хватило, то ли времени.

– Может, и так, – рассеянно сказала Ольга, разглядывая тимпан[1] центрального портала. – Смотри, это же Апокалипсис. Вот Маjestas Domini…

– Кто, прости?

– Христос на троне. А вот тетраморф – орёл, лев, бык и ангел. У католиков они символизируют четырёх евангелистов. Орёл – Иоанна, лев – Марка, бык – Луку, ну а ангел – Матфея. Всё, кажется, я знаю, куда нас занесло. Это церковь монастыря Сен-Жиль-дю-Гар.

– Совершенно верно, – раздался знакомый голос, – и она посвящена святому Эгидию.[2]

– Георгий Васильевич! – облегчённо воскликнула Ольга. – Наконец-то! А мы уж…

– Ну, что вы, что вы… – укоризненно покачал головой дьявол. – Разве можно было такое предположить? Просто вышла небольшая заминка, и я прошу прощения за невольно причинённое волнение.

Георгий Васильевич оглянулся на площадь.

– Пока гм… шоу не началось, давайте осмотрим храм. Уверяю вас, он того стоит.

Голос дьявола приобрёл гнусавые интонации профессионального экскурсовода.

– Порталы Сен-Жиль-дю-Гар, друзья мои, интересны тем, что здесь впервые в Лангедоке представлен полный цикл Страстей Христовых. Вот, извольте видеть. На левом откосе и архитраве[3] северного портала изображён вход Христа в Иерусалим. Это вот сцена подкупа Иуды и изгнание торгующих из храма. Дальше идёт пророчество Петра, омовение ног и Тайная вечеря. Отсюда плохо видно, но дальше «Поцелуй Иуды», «Взятие под стражу» и так далее. Южный портал трагичен, на нём изображён «Суд Пилата» «Бичевание» и «Несение Креста». Обратите внимание, с каким совершенством выполнены скульптуры в тимпанах, особенно «Поклонение волхвов» и «Распятие». Все изваяния раскрашены и позолочены с большим мастерством. По тогдашним временам роспись обошлась монастырю в огромную сумму, но дело стоило того, ведь в результате получилась настоящая Библия в камне.

– Зачем это понадобилось монахам? – удивился я.

– Так ведь XIII век! Почти никто не умеет ни читать, ни писать, да, собственно, и читать-то ещё нечего, ведь первые рукописные книги светского содержания в Лангедоке появятся век спустя. А между тем, вдалбливать Писание в тупые головы простецов было как-то надо, да и паломникам полагалось что-то показывать. Монахи ведь жили с дохода от пилигримов, а мимо этого монастыря лежит знаменитая паломническая дорога к могиле апостола Иакова в Сантьяго-де-Компостела.[4]  Так что, монументальная пропаганда в чистом виде. – Дьявол искоса взглянул на меня, но я сделал вид, что не заметил ехидного намёка. – А теперь, перейдём к осмотру внутреннего убранства… Впрочем, нет. Кажется, начинается. Давайте отойдём вот сюда, здесь нам будет отлично видно и слышно.

Тяжёлые двери храма торжественно открылись, и я вздрогнул, казалось, на площадь дохнуло холодом. Монахи с натугой вытащили и установили на паперти аналой.[5] За ними из церковного сумрака появились священники в богатых, расшитых золотом одеяниях, в тиарах и с посохами. Они что-то положили на аналой и выстроились за ним.

– Дары Христовы и священные реликвии, – тихонько пояснял Георгий Васильевич. – Сзади стоят епископы, числом девятнадцать. Трое спереди – архиепископы, а впереди всех, вон тот, жирный, с выпученными глазами – Милон, легат папы Иннокентия.

Священники в своих тяжёлых, негнущихся облачениях застыли, подобно статуям на фасаде храма. Над площадью повисла тяжёлая тишина. Замолчали даже дети.

– Чего они ждут-то? – шепнул я.

– Терпение, мой друг, терпение, уже недолго ждать. Я хотел, чтобы вы непременно увидели всё сами. Поверьте, зрелище редкое и стоит ожидания.

На площади появились монахи с толстыми витыми свечами в руках. Они выстроились, образуя живой коридор. Два монаха распахнули двери дома, стоявшего напротив храма. Из тёмного проёма медленно шагнул человек. В толпе кто-то сдавленно ахнул. На площадь вышел мужчина лет пятидесяти, высокий, широкоплечий, с седеющими распущенными волосами и аккуратно подстриженными усами и бородой. Он был в простой рубахе до пят, босой. В правой руке мужчина держал свечу, а левой, сложенной ковшиком, прикрывал её огонёк. Казалось, он смотрит только на свечу, не обращая внимания ни на монахов, ни на рыцарей, ни на горожан.

– Вы присутствуете при церковном покаянии Раймунда VI, графа Тулузского, родственника королей Арагонского, Английского и Французского, – негромко пояснил Георгий Васильевич. – За убийство легата Пьера де Кастельно, а также за укрывательство еретиков папа отлучил его от церкви, и вот теперь граф решился на церковное покаяние. Иннокентий III не тот человек, чтобы не извлечь выгоды из унижения своего врага. Обряд примирения с Господом папа превратил в шоу, хотя такого слова в XIII веке, конечно, не знали. Смотрите, всё только начинается.

Твёрдо ступая босыми ногами, граф Раймунд пересёк площадь, подошёл к Милону и опустился перед ним на колени, склонив голову так, что волосы закрыли лицо.

– Ваше высокопреосвященство, я молю о пощаде! – громко и раздельно произнёс он.

Легат протянул руку. Из-за спины у него выступил монах и подал верёвку, которую Милон накинул на шею кающемуся. Низкорослый легат дёрнул за верёвку, Раймунд послушно встал и пошёл в церковь. Милон шёл следом, хлеща графа розгами по плечам.

– За ними! – скомандовал Георгий Васильевич.

В главном нефе храма было прохладно, царил полумрак. Низкий свод, опирающийся на громадные столбы, нависал над головой, давил тупой каменной мощью. Ольга тихонько взяла меня за руку. Процессия торжественно прошла к алтарю, свернула в боковой неф и по узкой лестнице спустилась в крипту.[6] Если в храме было прохладно, то здесь царил самый настоящий холод, промозглый и сырой. Крипту освещали только шатающиеся огоньки свечей в руках монахов. Милон подвёл графа к глубокой арочной нише в стене. Немного выше уровня пола лежала каменная могильная плита. Раймунд упал на колени, потом распростёрся на плите и начал громко молиться. Опустились на колени и монахи, стоять остался только Милон.

– Это могила Пьера де Кастельно? – спросила Ольга.

– Да, – ответил дьявол. – Теперь все видят, что справедливый суд свершился, а память убиенного легата отомщена. Пойдёмте на улицу. Финал представления состоится там.

Через некоторое время из церкви показался граф Раймунд в сопровождении Милона, уже без верёвки на шее. Раймунд встал на колени перед аналоем, Милон простёр над ним руку с крестом и громко сказал:

– Именем господина папы Иннокентия III я отпускаю твои прегрешения и возвращаю в лоно Святой Церкви.

Раймунд поцеловал крест. Павел видел, что лицо его залито слезами, но вот были то слёзы раскаяния или унижения?

Монах подал графу грамоту, тот развернул её, вышел вперёд и стал громко читать:

«Во имя Господа Бога. Да будет ведомо всем, что в лето от воплощения Господня 1209, месяца июня, в двенадцатый год первосвященства господина папы Иннокентия III; четырнадцатый день июльских календ, я, Раймунд, герцог Нарбо, граф Тулузы, маркиз Прованса, перед находящимися здесь святыми мощами, дарами Христовыми и древом честного креста, положа руку на святое Евангелие Господне, клянусь отныне повиноваться всем приказанием папы и вашим, учитель Милон, нотарий[7] господина папы и легат Святого Апостольского Престола, а равно и всякого другого легата или нунция Апостольского Престола относительно статей всех вообще и каждой порознь, за которые я отлучён папой ли, легатами ли его, или самым законом. Сим обещаюсь, что чистосердечно исполню всё, что будет приказано мне самим папой и его посланиями по предмету всех упомянутых статей, а особенно следующих, которые называю:

В том, что когда другие клялись соблюдать мир, я, как говорили, отказался от клятвы.

В том, что я, как считали, не хранил обещаний, которые дал относительно изгнания еретиков, и их последователей.

В том, что, как полагали, я всегда потворствовал еретикам.

В том, что всегда считался подозрительным в вере.

В том, что содержал шайки разбойников.

В том, что, как считали, нарушал дни поста, праздников и четыредесятницы,[8] которые должны ознаменовываться спокойствием.

В том, что не хотел оказывать справедливости моим врагам, когда они предлагали мир.

В том, что поручал иудеям общественные должности.

В том, что заподозрен в убийстве Пьера де Кастельно блаженной памяти, преимущественно потому, что впоследствии я укрыл убийцу.

Я, Раймунд, Божией милостью герцог Нарбо, граф Тулузы, маркиз Прованса, передаю вместе с собой и семь замков: Оппед, Монферран, Бом, Морна, Рокмор, Фурк и Фанжо, – милосердию Божию, и полной власти Римской Церкви, папской и вашей, господин Милон, легат апостольского престола, дабы замки эти служили порукой исполнения тех статей, за которые я пребывал отлучённым. Я обязуюсь отныне держать эти замки именем Церкви Римской, обещая немедленно возвратить их тому, кому вы укажете и кому присудите, а также не препятствовать ничему, что вы прикажете их правителям и жителям и вообще в точности охранять их в то время, как они будут во власти Римской Церкви, несмотря на верность, которую они мне должны и не щадя на то никаких средств.

Я присягаю за все эти пункты, а также за все другие, которые могут мне предложить; я присягаю за все те вышеупомянутые замки, которые дал в залог.

Если же я нарушу эти статьи и другие, которые мне могут предлагать, то соглашаюсь, что эти семь замков будут конфискованы в пользу Римской Церкви. Я хочу и беспрекословно соглашаюсь в таком случае считаться отлучённым. Тогда пусть предадут интердикту все мои домены; пусть те, кто присягал вместе со мною, консулы или иные, даже их преемники, будут освобождены от верности, обязанностей и службы, которой они обязаны мне, и пусть тогда они принесут и станут хранить присягу в верности Римской Церкви, за те феоды и права, которые имею я в городах и замках.

Закончив чтение, Раймунд отпустил нижний край свитка, и тот с громким, скрипучим звуком свернулся в трубку. Униженный сеньор Тулузы отошёл в сторону, и чьи-то заботливые руки набросили на его плечи длинный плащ.

Вперёд выступил Милон. В отличие от Раймунда, легат говорил по-латыни, и в его устах слова примирения лязгали оружейной сталью и тюремными оковами. Георгий Васильевич быстро переводил.

Потом Милон дал знак, и к аналою потянулись рыцари. Им предстояло подтвердить обязательства своего сюзерена и принести вассальную присягу Риму.

– Ну, это надолго, – сказал дьявол. – Пожалуй, нам здесь больше делать нечего.

***

…и вновь XXI век, Подмосковье.

– Давайте немого посидим в саду, – предложила Ольга. – После того, что мы видели, хочется подышать чистым воздухом.

Дьявол благосклонно кивнул и погрузился в кресло, тут же возникшее в беседке.

– Хотите что-нибудь покушать? – спросила Ольга у мужчин.

– Я, пожалуй, теперь долго есть не захочу, – отказался я и передёрнул плечами.

– Я тоже… – вздохнула девушка. – А вам, Георгий Васильевич, как обычно?

– Не сочтите за труд… – кивнул тот.

Ольга ушла в дом, а дьявол откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

– Хорошо, чёрт меня побери! – блаженно пробормотал он. – Есть всё-таки в русской природе что-то этакое… умиротворяющее. А пахнет как? Ничего ведь особенного – трава, немудрёные садовые цветы… И вообще, хороший у вас сад.

– Да, родители его очень любили, да и я привык к здешней жизни. Только вот беда – город подбирается. Возьмут да и снесут нас, настроят бетонных коробок…

Дьявол приоткрыл левый глаз:

– Не беспокойтесь, не подберётся, на ваш век хватит. Живите спокойно.

– Спасибо.

– Да я тут ни при чём. Это всё текучая вода, канал то есть. Мосты строить дорого, а инвесторы ваши, как, впрочем, и во всём мире, за копейку удавятся.

Несмотря на запах цветов, Георгий Васильевич по привычке раскурил сигару. Я заметил, что табачный дым не улетучивается из беседки, а образует вокруг курильщика спираль, от медленного вращения которой начинает кружиться голова.

В беседку с подносом в руках вошла Ольга. Девушка застелила стол позаимствованной из буфета салфеткой, расставила тарелки и рюмки, в середину водрузила бутылку коньяка, вазу с фруктами и хрустальную конфетницу.

– Я три рюмки принесла на всякий случай, – сказала она, – вдруг и нам захочется…

– Непременно захочется, архинепременно! – со знакомой интонацией сказал дьявол, умело разливая коньяк.

– Вы яблочком попробуйте закусить, – предложила Ольга, – меня недавно Вадим научил. Хотите, почищу?

– А что? – удивлённо сказал Георгий Васильевич, махнув рюмку и прожевав дольку, – свежо! Необычно, клянусь… гм… в общем, клянусь! Это местное?

– Ну да… – кивнул я, – но оно же кислое.

– Вот и хорошо! Я, знаете ли, с некоторых пор к сладким яблокам отношусь с подозрением.

Обдумывая эту мысль, мы с Ольгой замолчали, а наш гость был занят тем, что сосредоточенно чистил яблоко.

– Ну, как вам покаяние графа Раймунда? – спросил он наконец.

– Знаете, я кое-чего не поняла, – задумчиво сказала Ольга.

– Да? И чего же именно? – заинтересовался Георгий Васильевич.

– Да вот: для чего Милону было нужно так унижать Раймунда и его вассалов? Они ведь возненавидят папу и до конца жизни не простят ему этого. Зачем на ровном месте создавать себе врагов?

– Политический расчёт понтифика был, как всегда, безукоризненным. Если бы Раймунд выполнил обещание, Святой Престол добился бы своих целей в Лангедоке его руками, а сам граф для своих вассалов стал предателем. В противном случае, он становился отлучённым от церкви клятвопреступником, с которым можно было вовсе не считаться.

– Ловко… – покачал головой я. – Иннокентий III случайно не был иезуитом?

– Ну, конечно же, нет, ведь общество Иисуса возникло лет на триста позже, – покачал головой Георгий Васильевич, – но вы правы в том, что граф Конти был одним из самых умных и беспощадных политиков в многовековой истории Святого Престола. Ради справедливости отмечу, что идея господства церковной власти над светской принадлежит всё-таки не ему, а другому папе, Гильдебранду,[9] который занимал Святой Престол за двести лет до Иннокентия. Про Хождение в Каноссу вы, наверное, слышали? Так вот, именно Гильдебранд и принудил Генриха IV[10] совершить унизительное паломничество в тосканскую крепость Каносса. Рим давно лелеял мечту об установлении господства над светскими государями, да только силёнок не хватало. Иннокентий III был первым, кто начал исполнять замыслы Гильдебранда. Как это обычно и случается, земной путь папы не вместил всех его замыслов. Окончательной победы в Альбигойских войнах викарий Господа не дождался, а граф Раймунд пережил его всего на шесть лет. В беспощадных войнах и кровавых распрях прошло столетие, в течение которого сменилось ни много ни мало семнадцать пап, причём Целестин IV носил кольцо святого Петра всего две недели, и я его совершенно не помню. А вообще, это были очень разные люди, но, конечно, не ровня Иннокентию. И только хм… «благодаря» папе Бонифацию VIII, борьба Рима за власть завершилась, но совсем не так, как рассчитывали Гильдебранд и Иннокентий. В книге Павла Целителя об этом папе мы ничего не найдём, поэтому позвольте мне рассказать о нём, это довольно поучительно.

Бонифаций VIII, в миру Бенедетто Каэтани, сначала был апостольским нотарием и консисторским адвокатом, потом стал кардиналом. Был он человеком сильной руки, предусмотрительным, заботившимся как о своих личных интересах, так и об интересах апостольской столицы. Его ненавидели многие – над ним издевался Рабле, а Данте в «Божественной комедии» называл «воссевшим выродком».[11] В другом месте поэмы святой Пётр так говорит о папе:

Именно этот папа решил закончить дело, начатое Иннокентием III. Он выпустил буллу Unam Sanctam, которая оказала огромное влияние на судьбу римско-католической церкви, да, в сущности, на судьбы всей Европы. Написана она довольно неуклюжей латынью средневековых законников, но содержит то, что историки церкви впоследствии назовут «Теорией двух мечей». Будет лучше, если вы прочтёте её сами.

На столе среди рюмок и тарелок неизвестно откуда возникли два свитка. Я взял буллу со стола. Пергамент оказался тёплым и удивительно приятным на ощупь. Я развернул его, уверенный, что не пойму ни слова, но рукописная вязь латиницы с непривычным левым наклоном на глазах превратилась в красиво стилизованные русские буквы. Буллу пришлось перевернуть, поскольку она была написана вдоль листа. Снизу на шнурке висела печать с оттиском папского перстня.

Бонифаций епископ, раб рабов Божьих. Для руководства в дальнейшем:

Вера наша призывает нас верить и утверждать, что существует только одна Святая Католическая и Апостольская Церковь. Мы твёрдо убеждены и исповедуем, что вне её нет ни спасения, ни отпущения грехов, как жених заявляет в Песни песней: «Она, голубица моя, чистая моя; единственная она у матери своей, отличённая у родительницы своей». Эта церковь представляет единое мистическое тело Христа, и глава этого тела Христос, а Христу глава Бог. Есть лишь один Господь, одна вера и одно крещение. Так и во времена потопа был только один Ноев ковчег, символизирующий одну церковь, и он был построен по мере в один локоть, и Ной был единственным кормчим и капитаном, а все живые существа на земле вне ковчега, как мы читаем, погибли. Эту церковь мы почитаем как единственную, как Господь говорил через пророка: «Избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою». Он молился за душу Свою, то есть за Себя, главу и тело. И это тело Он называл единым телом, которое есть церковь, так как один жених, одна вера, таинства и любовь церкви. Она – бесшовный хитон Господа, который не был разделён, а был разыгран с помощью жребия. Следовательно, у этой единой и единственной церкви лишь одна глава, а не две – ибо если бы у неё было две главы, она была бы чудовищем, – то есть Христос – и наместник Христа, Пётр – и преемник Петра. Ибо Господь сказал Петру: «Паси овец Моих».

И Евангелия учат нас о том, что в её власти находятся два меча – духовный и светский. Ибо когда апостолы говорили: «Вот, здесь два меча», – то Господь сказал им в ответ не «Двух мечей слишком много», а Он сказал им: «Довольно». И нет сомнений, что любой отрицающий власть Петра над светским мечом не внимает словам Господа, Который говорил Петру: «Вложи меч в ножны». Следовательно, оба меча во власти церкви, то есть и духовный меч, и светский меч; последний используется ради церкви, а первый – самой церковью; первый – священниками, а последний – князьями и королями, но по указанию и с согласия священников. Один меч обязательно должен быть подчинён другому, светская власть – духовной. Ибо апостол сказал: «Нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены»,[14] и они не могли бы быть установлены, если бы один меч не был подчинён другому, если бы низшее не было подчинено высшему.

Не подлежит сомнению, что духовная власть превосходит земную по достоинству и славе в той же мере, в какой духовное выше земного. Ибо истина свидетель, духовная власть имеет право учреждать власть светскую и судить её, если та оказывается недостаточно хороша.

Если земная власть отклоняется от правильного пути, то духовная власть судит её. Если же викарий Господа отклоняется, ни один человек не может судить его, но один лишь Бог. Так и апостол свидетельствует: «Духовный судит о всём, а о нём судить никто не может». Но эта власть, хотя она и дана человеку и осуществляется через человека, – не человеческая власть, а божественная, вверенная Петру посредством Божьего слова и подтверждённая для Петра и его преемников Христом, Которому исповедовался Пётр – тот самый, кого Христос назвал Камнем. Следовательно, тот, кто сопротивляется этой власти от Бога, сопротивляется Божьему установлению, если только он не считает, что в мире есть два принципа, – как манихеи, учение которых мы объявляем ложным и еретическим.

И далее, мы утверждаем, определяем, постановляем и объявляем, что каждому человеку для спасения совершенно необходимо подчиняться римскому понтифику.

Bonifatius, Episcopus, Servus servorum Dei. Adfuturamreimemoriam[15]

– На что же папа рассчитывал? – удивился я, сворачивая буллу, – какой же король добровольно уступит власть? Бонифаций, не располагая военной силой, по-моему, блефовал…

– Вот и Филипп Красивый[16] так решил, – кивнул дьявол. – Для начала он запретил вывоз золота из Франции в папскую казну, а когда папа решил отлучить его за это от церкви, приказал выкрасть понтифика из его дворца в Ананьи и привезти в Париж. Однако рыцари Гийома де Ногарэ оказались подготовлены хуже, чем парашютисты Скорцени, и операция сорвалась. На прощание Ногарэ дал Бонифацию пощёчину, не снимая латной рукавицы, от чего бедняга потерял рассудок и через месяц скончался – безумец перегрыз себе вены.

За смертью Бонифация последовал период церковной истории, который обыкновенно называют «Авиньонским пленением пап». Наученный горьким опытом, Рим более не предпринимал попыток подчинить меч светский мечу духовному.

– А как же граф Раймунд? – спросила Ольга. – Сдержал он своё слово?

– Конечно, нет, – пожал плечами Георгий Васильевич, – да он и не собирался. Не знаю, утешит вас это или нет, но Иннокентий III слово, данное легатом Милоном, тоже нарушил. Но об этом мы наверняка прочитаем в манускрипте Павла Целителя. Пожалуй, пришло время вернуться к нему.