Читать книгу Каменные сердца - Михаил Кузнецов - Страница 3

***

Он видел сон странниках, заплутавших в морозной мгле. Видел, как люди жмутся друг к другу. Они ощерились мечами и топорами на безумствующий холод и орали. Орали так, словно хотели перекричать природу. Только один из них с презрительным молчанием следил за рокочущей бурей. Он видел тех огромных жутких стражей, что явиться из дремучих кошмаров. Они кружили, подбирались все ближе. Этот бесстрашный человек видел их горящие торжеством глаза и готовился действовать, иначе его подопечные погибнут. Он ждал момент…

Силуэты рванули сквозь снег …

Бесстрашный человек запустил руку за пазуху и достал сверток. Силуэты замешкались, но тут же ринулись с новой силой. И тогда человек рванул полотнище, обнажив алое сияние камня…

***

Будильник разорвал сон на множество невнятных образов. Платон привычным движением выключил аппарат, затем осторожно поднялся. Он просидел еще пару минут, приходя в сознание, прислушиваясь к вою ветра и ровному дыханию жены. За окном в свете еще горевшего фонаря шарахалась снежная крошка. Тянуло холодом рано начавшейся зимы.

Платон повернулся к жене, легонько погладил ее по плечу, чтобы Света ничего не заметила. Пусть спит, ей нужно.

День майора полиции начинался в пять часов утра, по крайней мере, когда он возвращался домой не очень поздно. Первым делом – возня в туалете и ванной, иногда легкий душ, если намечалось много работы. Затем обязательная зарядка в подсобке, которую он в свое время отвоевал у Светы с ее мамой. Правда, там и воевать-то не за что – считай, крупный чулан, куда обычно запихивают всякую рухлядь, выкинуть которую жалко, а видеть не хочется. Но Платону хватало, тем более что для зарядки ему достаточно всего шведской стенки с турником, да пары гантелей. После зарядки – плотный завтрак, приготовленный Светой еще с вечера. А дальше, если оставалось время, он читал новостные сводки на планшете.

Из коридора раздалось ленивое шарканье по паркету. Жена давно привыкла к пятичасовому будильнику и кряхтениям Платона по утрам, чтобы не просыпаться, но все равно иногда вставала часов в семь. Еще сонная, со свежими рубцами от подушки на щеках, она выходила на кухню, желала доброго утра и выпивала обязательный стакан воды, после чего удалялась в туалет. В этот раз она чуть подзадержалась у холодильника, что-то там высматривая, и Платон успел полюбоваться ее фигурой, растрепанными волосами, как ладно на ней сидит сорочка, аккуратно спадающая с уже округлившегося животика.

– Купи молока, почти кончилось, – пробурчала она и зашлепала в туалет.

Платон допил кофе, пролистав новости на планшете, и пошел собираться. Обуваясь, он замер с ботинком в руках, прислушался к манящему плеску горячей воды. Вот вода перестала, и Света вышла, улыбнулась ему.

– Пару дней буду бегать, возможно, ночью, так что меня не жди. Ложись спать, – улыбаясь в ответ, сказал он.

Не спеша напялил ботинок, потоптался перед дверью.

– Ну, все, пока. Люблю тебя, – вздохнул Платон, отперев дверь.

– И я тебя, – ответила сонным голосом жена.

Он кивнул, поцеловал ее в лоб и начал быстро спускаться по лестнице.

– Будь внимательнее, – бросила Света вдогонку, на что Платон угукнул.

Только будучи на пролете между третьим и вторым этажами он услышал хлопок двери.

Знал Платон, почему Света иногда встает в семь, хоть на работу ей к десяти. В человеке всегда кипит самое обыкновенное желание не терять того, что у него есть. Каждый раз Свете хочется видеть мужа, ведь ей кажется, что этот раз будет последним. Платон вспоминал, как их познакомили на дне рождения у общего друга, ныне уехавшего в другой город. Помнил, как они казались неподходящей парой. Ей тогда украдкой говорили: «посмотри, на каблуки становишься и уже вровень с ним…»

Платон вышел из подъезда. Их дом был крайним в одном из новых микрорайончиков на отшибе Лесовского района. Далеко от магистрали, далеко от старых проблем из мало-Литейного и близко к проблемам из Ленинского, где располагалось УМВД. За последние годы подобными микрорайончиками город оброс, словно благополучный хозяин жирком.

Подъезды выходили к лесу, что подполз к северной границе города. Дорогу со стоянкой перейди, и вот ты среди деревьев. А дальше сады, дачные поселки и чаща. Странно, что отсюда не поступало никаких сообщений о маньяках, сатанистах и даже о бродячих собаках. Заброшенные дачные поселки на южной границе города всегда кишели бомжами, а в Лесовсем – ни одного бродяги.

Этим утром деревьев не было видно вовсе. Густой мелкий снег и непрерывный вой ветра укрыли лес, превратили его в сплошную торчащую темнотой бездну. Перед этой бездной растянулись ряды машин под тускнеющими фонарями. Казалось, что вот-вот и их стройная разномастная линия опрокинется во тьму леса. Платон отчистил свой «форд» от снега, скоренько залез в салон, завел, включил печку на лобовое стекло. Сегодняшний день обещал быть напряженным, предстояло проехаться по обоим Литейным районам, обойти множество людей. Черт его знает, что эти люди скажут, или куда пошлют. Конечно, Платон надеялся на какую-нибудь информацию, может даже прямые зацепки, но по факту это был выстрел в темноту. Попадет или нет.

Для начала он заскочил УМВД: отметиться, решить канцелярские дела, а заодно и попросить помощи у кого-нибудь из коллег. Артема на месте не оказалось, зато в общем кабинете торчал Никита Курмашин, лениво перепечатывал протоколы. Но ничего, Никита, чтобы прикрыть, тоже молодчик хоть куда. Тем более он еще и «должник».

Первым делом они с Никитой поехали на обход преимущественно надежных сексотов, опросить на предмет загадочных спиралей. Только затаилось сомнение, что это окажется бесполезным…

В тот же день, что он побывал в отделении мало-Литейного района и получил от Спартака фотографии, Платон отправился в отделения Большого Литейного. Видимо, так же поступил и Додукаев две недели назад – приезжал просить местных оперов об услуге. И если судить по кислым ухмылкам оперов, с которыми они встретили коллегу из управления, там Игорь Аркадьевич уже собрал первую фотожатву.

– Опздал ты, тить, Платон Андрэич, – развел крупными руками похожий на жабу начальник УгРо. – Дядя Дода недли полторы назад, тить, все забрал. И фотграфии, и рапорты.

– Какие рапорты? – насторожился Сенцов.

– О розыскной деятельности, кнечно. Он к нам тут недели две назад припрся, весь такой на нервах, тить. Двайте, говорит, тить, походите по району и псмотрите спиральки разные, а потом еще по сексотам, тить, прйдитесь. Ну, мы сделали, рапорты нстрогали, он пришел и забрал.

Платон всей пятерней почесал подбородок. Спартак и словом не обмолвился о каких-то там рапортах, хотя фотографии предназначались Додукаеву. Игорь Аркадьевич просто не успел их забрать. Но, скорее всего, рапорты с Малого и не были нужны – стальной дядя Дода лично обошел район.

– А копии рапортов есть?

– Ха, тить, на кой они нам? – начальник расплылся в чересчур широкой улыбке. – Сдали и збыли. То ж просьба была, не приказ, тить.

Платон втянул носом кислый спертый воздух, стараясь скрыть раздражение из-за ухмылки начальника и его постоянных «титек». Действительно, зачем хранить копии рапортов?

– Да ты не рсстраивайся, тить, – похлопал коллегу по плечу жаба-начальник. Для этого ему пришлось перегнуться через стол. – Этих намазюлек на рйоне куда, тить, не плюнь. И у нас тут еще осталось нмного, потом уже, тить, сделали, – и после непродолжительного копания в столе, извлек мятый файл с несколькими распечатанными листами.

Платон развернул листы с цветными фотографиями новых спиралей. И опять то же: разные, кривые, нетвердые. Кроме этих мятых распечаток, ничего больше ему раскопать не удалось. Надеяться, что «районщики» просто так помогут с новыми опросами, тем более будут напрягать своих сексотов, не имело смысла. Что начальник ответит на подобную просьбу, Платон знал заранее. Не та величина личности, так сказать. Потому и оставался только один план – ходить самому.

Небольшя кухня погрузилась в полумрак. Снег за окном не гасил свет, создавая впечатление сумерек. Лампочку же хозяин не зажигал принципиально. Платон сидел за маленьким столом и всматривался в окно. На той стороне, за метелью, темнел окнами да крышей соседний дом. Сколько лет уж не было такого обильного снегопада в ноябре, чтобы шапки на крышах, вязнущие в снегу иномарки…

Рядом закашлял хозяин квартиры и сплюнул в раковину – видимо втянул из папиросы больше горечи, чем обычно. Сухонький старичок поелозил на табуретке, устраиваясь в узком проеме между столиком и раковиной, после чего снова углубился в созерцание фотографий. Антон Антонович Черных больше всего был похож на школьного учителя географии: лысая голова с каймой жиденьких седых волос, висячие усы, сам весь скрученный, сморщенный, как урюк, с длинными тонкими руками, похожими на сухие ветки. Работал Черных на Тихонском ТЛЗ мастером-электриком около двадцати лет, и мог своими деревянными пальцами измерять напряжение в оголенных проводах. Но взглянув на него, и не подумаешь, что невзрачный старик Антон – это Тоха Черный, отпетый рецидивист, на плечах которого не одна чужая жизнь. Уже много лет прошло, как Тоха завязал со злодейством, а истории о былых подвигал нет-нет, да и всплывали в темных углах хаз. Многих он знал, еще больше знали его, потому старик был в курсе последних событий. Лет пять назад опер помог Антону Антоновичу в одном мелком, но щекотливом деле, подсобил информацией, прикрыл от своих коллег, и тогда же завербовал. Много полезного с тех пор принес старый рецидивист.

Сидел сейчас Антон Антонович перед Платоном в одних трусах, демонстрируя сеть замысловатых тюремных татуировок, которые при посторонних тщательно скрывал, курил папиросы и разглядывал фотографии.

На кухню вышел Никита, держа перед собой мокрые руки.

– Дядь, где вытереть-то? – обратился он к хозяину. – В ванной полотенца нет.

Старик зыркнул на него из-под густых бровей и кивнул на тряпку, висевшую на ручке одного из шкафов. Никита аккуратно вытер руки, после чего плюхнулся на табурет рядом с Платоном, достав смартфон. Так провели они еще минут десять, пока старик не досмотрел последнюю фотографию. Он положил распечатки на стол, затянулся от цыгарки, с хрустом почесал грудь. И ведь не холодно ему так сидеть в ноябре у окна. Старику почти восемьдесят лет, а он здоровее большинства молодых – сказывается закалка северных отсидок.

– Ну, что думаешь, Антоныч? – осторожно спросил Платон.

Старик пожевал в зубах остаток папиросы и вдруг как-то недобро оскалился.

Ничего не видел, – проскрежетал он и сипло рассмеялся, да как-то неуверенно.

Черных снова сплюнул в раковину и отвернулся к окну. Платон облокотился на стол и попытался заглянуть в лицо сексота.

Но, знаешь.

Знаю…

И слышал.

Слышал, – пробурчал тот в усы. – Чую, варится что-то. Ходят слушки странные про эти мазюки, мол, появляются непонятно когда, непонятно кто рисует. Но чудится мне, Платон Андреич, что знаки эти – не все. Мужики на заводе, которые на малом живут, рассказывают, будто животные пропадать стали. А Костыль Игнатьев даже своего кота нашел как-то. Рассказывал, ушел кот гулять, да сгинул. Месяц его не было. А недели три назад Костыль домой перся дворами, ночью, смотрит, а там его кошак у стены присажен, да кишки наружу, а над ними вроде рисунок маленький. Костыль тогда кота прибрал, отнес в подвал дома, на следующий день закопал.

– А что значит присажен? – спросил Никита, оторвавшись от смартфона.

– На жопе, значит, сидел. Ногами в растопырку, – гортанно огрызнулся Антон Антонович.

– Как коты не сидят… – Платон пробарабанил пальцами по столу. – А рисунок этот, значит, спиралью был, да?

– А бес его знает, какой он там был. Костыль не рассказывал. И не смотрел, наверна. Он из-за кошака тогда расстроился, уууу…

– И что, больше животных не находили? – Платон поднял глаза на сексота.

– Находили каких-то, кажись, да я только не помню ужо.

– Тогда чего ты про них говорить начал?

– Да я вот чего думаю, Платон Андреич, – старик в раз дотянул папиросу и замял ее в банке из-под кофе. – Все эти слушки не только на заводе ходят. Был я тут недавно в гостях у Настюхи Косой… Знаешь Косую? Да ты что, Платон Андреич, ну живет на Второй Полтавской. Да, Сивуха которая. Так вот был я у Сивухи этой, и там к ней не то брат, не то племянник приехал в гости. Присели, мы, значит, выпить там, поговорить, а он и спрашивает: «чего у вас все стены в городе какими-то кругами изрисованы?». Мы с Настюхой не поняли сначала, мол, какими кругами, а он нас на балкон вывел и показывает – на доме, который напротив, весь угол такими вот кружочками измазан, – он ткнул иссохшим пальцем в распечатки фотографий. – А мы и не смотрим, привыкли. Приезжие уже замечать начали, а мы все не видим. Ну, я тогда выпил, конечно, да домой пошел. Ночью дело было, но луна ярко ище светила. Так вот иду я и смотрю, а и правда, что не дом, то какая-то мазюка намазюкана. Все странные такие, а под одной и вообще собака дохлая валялась. Аж жуть взяла. Но я тогда внимания не обратил, мало шоль малолетних отморозков на районе, а вот сейчас, как ты ко мне пришел, Платон Андреич, припоминаю, что и раньше мужики брехали, мол, многовато что-то таких крендельков появляться стало да животины дохлой. Та́к вот, товарищ начальник.

– А говорил не видел ничего… – прищурился Платон. – И кто рисует, значит, не слышал?

– Чего не слышал, того не слышал, Платон Андреич.

– Вот что, Антоныч, тебе задание, неофициально пока – пройдись на неделе по своим мужикам, кто понадежнее, кто пургу не нагонит, и поспрашивай по поводу этих кружочков. Невзначай так, просто, мол, интересуешься, а я к тебе потом зайду.

– Лады, Платон Андреич.

Опера встали, за ними с кряхтением поднялся и хозяин, пошел следом в прихожую.

– У тебя все нормально, Антоныч? – спросил Платон уже в дверях. – Помощь нужна?

– Все спокойно, гражданин начальник.

– Не трогает никто?

– Да кто ж меня тронет, – оскалился старик полным рядом крепких здоровых зубов.

– Ну, смотри, Антоныч, – улыбнулся в ответ старший опер и пожал ему сухую руку. – Захаживай, если что. Помогу.

Уже на улице, когда опера двигались к «форду» Платона, Никита буркнул старшему:

– Какую-то херню этот дед нам наплел. Полдня по району катаемся, и все впустую. Долго нам еще по этим хатам шарить?

Платон помедлил с ответом. Нет, совсем не херню рассказал Антоныч, а очень даже интересно сложил мозаику и преподнес ее операм. Спирали эти начали появляться в городе совсем недавно, и местные их заметили, как заметил и Додукаев. Случилось это примерно три недели назад, когда и пропал по срочному делу Игорь Аркадьевич. Тогда же начали исчезать животные, и Платон вспомнил, что и возле дома убитого была найдена собака с разодранным брюхом. Он сам находил труп кота на поле за тем самым домом, только не придал значения. Связь все это имело очень призрачную, строилась сугубо на домыслах, но именно подобные домыслы всегда и отрабатывали полицейские. Сейчас выходила одна очень важная вещь – если все это связано в единую систему, то в убийстве несчастного Шпагова замешано множество людей, ведь одному все разом это не осилить. А когда много людей занимаются такой мистической дрянью, то это значит только одно – в районах завелась группа или помешанных, или развлекающихся отморозков. Кто именно, как, почему не имеет значения. Важно, что людей много и действуют они по определенному алгоритму, который надо отследить, выстроить, понять, связать с убийством при помощи улик и, основываясь на этих уликах выследить убийц. Работа не на один месяц, между прочим. То, что Никита не уловил этих связей, не значит ровным счетом ничего. Для Никиты, опера не посвященного в столь щекотливое дело, рассказы старика лишь байки. Тем лучше для Платона.

– До конца дня болтаться, – запоздало ответил он, открывая машину.

– Может, тогда пожрать заскочим? А то я утром только бутеров перехватил с чаем, и все.

Что ж, предложение стоящее. Иной раз за беготней по «земле» не замечаешь голода, потому к вечеру накидывается неимоверный жор. А вовремя поесть – значит быть готовым нести службу дальше.

Чего и боялся Платон, остаток дня почти ничего не принес в плане информации. Мало того, вскрылось довольно неприятное обстоятельство – в течение последней недели пропала часть его доверенных сексотов. Кто-то не приходил домой с работы, кто-то уходил в загул с дружками, кто-то просто уходил. Оставшиеся же агенты или отнекивались, или говорили о тех же спиралях, мертвых животных или перетирали повседневные слухи. Лишь один агент, старый педераст с окраины Большого Литейного, припомнил, как недавней ночью у торцов двух девятиэтажных высоток видел несколько подозрительных личностей. Возились личности долго, настойчиво, но как-то неврно, шарахаясь от редких машин, оглядываясь и внезапно срываясь в темноту, чтобы через пару минут вернуться. Позже Платон осмотрел торцы зданий, расспросил случайно подвернувшегося местного «дядю Васю», – вечно отирающегося на улице старика, – и пришел к выводу, что сексот стал единственным свидетелем таинственного ритуала, коего до сих пор никто не мог застать.

Но и кроме исчезновения сексотов Платон заметил другую особенность – район словно сковала тревога, тонкая и еле заметная. А в некоторых случаях в поведении людей читался ужас, стискивавший шеи местных жителей крепкой невидимой рукой. Стали запираться на двери, которые раньше неделями оставались открыты. Оно и понятно – все эти истории о рисунках на стенах и мертвых животных, брались не на пустом месте, и уж тем более не стали бы внушать подобное, не будь за ними чего-то реального.

И это заставляло напрягаться еще больше. Начинали бояться люди, привыкшие годами висеть на хлипкой нити, готовые упасть на самое дно мрака и никогда больше не подняться. Что могло напугать Колю Спортсмена, двукратного сидельца по сто пятой статье? Уж точно не пара гопников с перьями. А Коля Спортсмен боялся, ох как боялся. И Жора Канарейка боялся, и Тимур Салматович, и Петро Хутор. В памяти у Платона все катались слова Антохи Черного: «Чую, варится что-то». Варится, еще как варится…

Выходя в вечернюю стыль из очередного подъезда, Платон сильно задумался, а стоит ли продолжать поиски, раз нет следов. Убийства расследуются по горячему в течение пары недель, а тут за полгода все следы остыли. Кого он ищет? Теней у торцов дома?

Никита закурил. Огонек сигареты горел маленьким костром в гулкой снежной ночи. А может и тени ищет Платон, почему нет? Пока это оставалась единственной зацепкой – нервные личности, которые возятся возле торцов. Платон посмотрел на молодого коллегу: очертания лица виднелись только во время затяжек от сигареты. Чтобы ночью дежурить на улице, Никите не хватало опыта. Нужен Артем.

Он завез парня домой, на Краснознаменную улицу, и потом дворами вырулил к переулку Устинова. Там Платон остановился и долго ждал ответа Артема. Звонить домой напарнику не хотелось, был риск, что трубку возьмет Таня, а она в последнее время ходила на взводе. Четвертый звонок подряд все же дал плоды.

– Да? – наконец гаркнул напарник.

– Здоров. Занят?

– Здоров, – помедлив, ответил тот. – На хате одной, у меня тут диалог не очень интересный. Чего хотел?

– Дело есть, на всю ночь. Подсобить сможешь?

– Да, все равно херней тут маемся. Верно, Сережа? – повысив голос, спросил напарник куда-то в сторону. Ответом было сбивчивое бормотание какого-то хрипуна.

«Уж не Сережу ли Бандерлога он там допрашивает?» – подумалось Платону. Если так, то Артем сейчас на Большом Литейном.

– Ладно, хрен с тобой, старый мудак, – огрызнулся Артем и снова в трубку: – Платон, тут? Подъезжай на Старосавуховскую, дом четырнадцать, второй подъезд. Тошнит уже от этой хаты и местных уродов.

– Жди, скоро буду.

Платон вывернул руль и пополз назад по переулку, чтобы опять дворами добраться до Большого Литейного района. Как и подумалось вначале, завис Артем у Сереги Бандерлога.

Света облокотилась на руку и глубоко вздохнула. Ее тошнило вот уже три часа кряду, а в туалет тянуло и вовсе с утра. Чтобы не смущать сотрудников, приходилось ходить хотя бы раз в час. Ребята из офиса понимали и старались не обращать внимания на неуклюжую, бледную коллегу. Сейчас к горлу подкатил спазм, а это значит, что скоро пойдет отрыжка. Она посмотрела на часы – без пятнадцати шесть. Вот всегда так, неделями она не ничего чувствует, а потом несколько дней страдает от всего сразу: тошнота, головная боль, ноющие колени и поясница, постоянно желание сходить в туалет. Такова цена, ничего не поделаешь.

– Домой идешь? – раздался голос Тани.

Света из-под руки посмотрела на подругу. Низенькая и хрупкая Танечка застыла в полобороте, почти надев куртку.

– Да, сейчас, – ответила Света.

Она отложила квартальные отчеты, выключила компьютер и с трудом поднялась из-за стола. К тошноте прибавилось головокружение.

– Все хорошо? – спросила Таня, стоя напротив с сумкой в руках.

Более дурацкого вопроса не придумать. Света просто махнула рукой и все.

Обычно они ходили к автобусной остановке вместе, ездили на одной маршрутке в один район. Так было и когда они учились в школе, и в университете, и теперь уезжали с одной работы по новым, но все же соседним улицам. Иногда Свете казалось, что Танюха будет рядом всегда, и в последнее время это бесило все больше. Ей казалось, что в какой-то момент старая подруженция повернула куда-то не туда – стала скандальной, вздорной, склонной к самокопаниям и жалости к себе. И убедить или успокоить ее не могли никакие разговоры, поступки или условия. Они просто расшибались об железное «ты не понимаешь». Понимать там, собственно, и нечего, все на виду. Но Свете это настолько надоело, что она плюнула на попытки вытащить подругу из застенок надвигающейся депрессии и на очередную тираду о плохом мире отвечала вялыми поддакиванииями. Спазм опять подкатил к горлу, а Таня завела шарманку жалоб по новой: