Читать книгу Сын Петра. Том 1. Бесенок - Михаил Ланцов - Страница 9

1696 год, июнь, 10. Окрестности Азова

Петр Алексеевич стоял у борта полугалеры «Принципіумъ» и наблюдал за тем, как на суше разворачивается масштабное действие. Татары пытались атаковать лагерь русских войск, осаждавших Азов.

Не взять.

Нет.

Решительный натиск они не только не вели, но и не практиковали в силу специфической тактики ведения боевых действий. И если войско шло на марше – может быть. Да и то под вопросом. Даже полевые укрепления были для них проблемой с которой они предпочитали не связываться.

Строго говоря, все, что татары могли в текущей ситуации сделать, – это беспокоить войско, пытаться нарушить его снабжение и не давать предпринять штурм, нависая над тылом. Требовалось их отбросить, чем поместная конница и занялась, выйдя из лагеря…

Петр не знал, какими были помещики в прошлом. И особенно не стремился знать. Ему это было ни к чему. Он жил настоящим. А в настоящем дворянское ополчение представляло собой, по сути, легких драгун. У всех мушкеты с кремневым замком и сабелька, которой, впрочем, они пользоваться толком не умели и носили в основном для статуса. У кое-кого имелись пистолеты. Но так или иначе – их основным оружием был «карамультук», с которого они умели даже с седла стрелять и там же перезаряжаться, по случаю спешиваясь и давая более организованный огневой отпор. Не только умели и ценили такое, но и предпочитали огненный бой всем остальным.

Из-за этого, к слову, идеи с русскими драгунами во времена Михаила Федоровича и Алексея Михайловича так и не пошли. Зачем? Если с начала XVII века в этой роли вполне выступало поместное ополчение, почти полностью отказавшееся к середине века от лука со стрелами.

Доспехов никто, кроме отдельных состоятельных личностей, не носил. Вроде сотников или того выше. Да и те их надевали больше для статуса.

Татары тоже были преимущественно в тряпье, хотя и другом, но вместо огнестрельного оружия предпочитали саадак – лук со стрелами, что сразу бросалось в глаза. В сочетании с сильным влиянием польской и мадьярской культуры на платье поместных дворян это давало хорошо узнаваемый силуэт воина. И как следствие, позволяло весьма точно с большой дистанции понимать, кто где.

Это в XVI веке русская поместная конница была едва ли отличима от татарской, как обликом своим, так и тактикой. А вот потом, на рубеже XVI–XVII веков, она снова свернула «на запад», и пути-дорожки военных традиций потихоньку разошлись. Впрочем, Петр этого не знал и с борта полугалеры наблюдал за достаточно масштабным, но весьма деликатным сражением без всяких задних мыслей и исторических рефлексий.

Ни татары, ни поместные не рвались сходиться в свалку.

Так, наезжали. Постреливали. Отходили.

Этакие танцы конных групп.

Только у поместных они выходили более продуктивными. Все-таки аргументация мушкетом более весома, чем стрелой. Как там пелось в песне? Против самых лучших стрел все решает огнестрел? Вот так и происходило, из-за чего татарское войско сначала откатилось назад, а потом и совсем отошло.

Впрочем, было видно – они не сильно-то и старались. Скорее изображали попытку растревожить лагерь и вынудить его отойти, чем на самом деле к этому стремились. И это не удивительно. Османы их использовали явно не по их профилю. Сильной стороной татарской конницы было умение ограбить и разорить территорию максимально быстро и предельно основательно, уклоняясь от серьезных стычек с неприятелем. А тут полевой бой… это, мягко говоря, не их сильная сторона. И оттого в нем выглядели они очень бледно…

Так что покрутились.

Пошумели.

Да разошлись.

Даже потерь особых не сложилось. Ни у тех, ни у других.

– Славно, – заметил стоящий рядом Александр Меншиков, пыхнув трубкой.

– Какое, к черту, «славно»? – с раздражением спросил Петр, трубка которого прогорела.

– Отогнали супостатов.

– Так они еще придут. Им что? Верста туда, верста сюда. Побить бы их. Крепко побить.

– Так они не согласные будут. Не явятся. А все подходы к ним турок стережет.

– Вот то-то и оно…

– Ба! Гляди-ка! – указал Меншиков на спускающейся по Дону кораблик.

Не дергаясь, царь спокойно прочистил трубку и заново ее забил, наблюдая за тем, как кораблик спускается по воде к ним. Хотя Меншиков предлагал развернуться и идти ему навстречу. Вдруг новости важные.

Новости были.

Они не могли не быть.

И письма имелись.

Петр поглядел на ворох тех бумажек, что ему прислали, и вытащил письмо сестры. Прочитал его.

Походил немного.

Вернулся.

Снова прочитал.

– Случилось что? – поинтересовался Меншиков.

– Может, Апраксин и прав был… – задумчиво произнес царь.

– В чем?

– Сына надо было сюда тащить. Вон – чудит.

– Опять духовника палкой побил?

– Учиться начал и успехи большие делает. С Дунькой разругался, назвав ее курицей безмозглой. У Наташки сейчас живет.

– Что, прости? – вытаращился на него Александр Данилович.

– Я же говорю – чудит. Но что учиться добро начал, то славно. За такое многое можно спустить.

– А Дунька тебе пишет? Что сказывает?

Петр хмыкнул.

Взял письмо жены. Быстро пробежал глазами. Скривился. И, отбросив его, ответил:

– А ничего не сказывает. Сопли какие-то сахарные. Читать противно.

– Может, за Лешкой послать?

– Он до конца кампании вряд ли успеет сюда. Поздно. Прозевали. Ну да и ладно.

– А как он к Наталье попал? Дунька отпустила?

– В письме одна туманность, но, чую, послушать будет что, когда вернемся, – усмехнулся Петр и пыхнул заново набитой и прикуренной трубкой…

* * *

Тем временем в Москве продолжалась набирающая обороты драма вокруг царевича, в которую все сильнее и сильнее влезал Преображенский приказ.

– Оставь нас, – скомандовал Федор Юрьевич, обращаясь к сестре царя, когда в комнату вошел Алексей.

– Но я не в праве…

– Оставь, – вместо Ромодановского повторил приказ парень.

– Ты еще мал. И я несу за тебя ответственность.

– Человек, что верен моему отцу, не станет мне вредить.

У Федора Юрьевича от этих слов прямо брови взлетели, выражая удивление наглостью. Сестра же царя фыркнула, но вышла. В конце концов, глава Преображенского приказа действительно не станет творить что-то дурное с Алексеем. Хотя оставлять их наедине не хотелось совершенно.

– И, тетя, прошу, последи, чтобы нас не подслушивали. Вряд ли Федор Юрьевич прибыл ко мне с простым разговором, которым дозволительно уши погреть кому ни попадя.

Та молча кивнула и вышла, плотно прикрыв дверь.

Наступила пауза.

И Ромодановский, и Алексей внимательно смотрели друг на друга. В упор. Глаза в глаза. Причем царевич практически не моргал. И разумеется, не испытывал какого-то ощутимого дискомфорта. Более того, даже старался смотреть словно бы за спину главы Преображенского приказа, провоцируя дискомфорт уже у него. Впрочем, спохватившись и поняв, что увлекается, царевич максимально по-доброму улыбнулся и сказал:

– Я забыл поздороваться. Это было невежливо.

– Кто ты? – холодно и раздраженно спросил Ромодановский.

– Смешно. Хорошая шутка.

– Я не шучу. Я знал Алексея. И ты не он.

– Имеешь в виду, что меня подменили? Занятно. А помнишь пару лет назад ты обнаружил дохлую мышь у себя в кармане? – Обновленный царевич имел всю полноту памяти своего предшественника, поэтому помнил все его многочисленные проказы. – Ту, с раздавленной головой без правого глаза и со сломанным хвостом. Думаю, помнишь. Вряд ли тебе их часто подкидывают.

– Допустим, – прищурился Ромодановский.

– Значит, вариант с подменой отметаем? Ты ведь видел меня, когда я шалил.

Федор Юрьевич промолчал.

– Впрочем, вариант с подменой не объясняет то, отчего ребенок рассуждает как взрослый. Ведь так?

– Так.

– Твои предположения? Молчишь? Ну давай начнем с того, о чем Милославские слух распускают. С одержимости.

– Откуда ты знаешь, что это Милославские?

– А кому это выгодно? Нарышкиным? Даже не смешно. Лопухиным? Мама в опале у отца. Поговаривают, что он отправит ее в монастырь. Отчего пустых надежд не питают относительно моего будущего. И охотно цепляются за обещания…

– Откуда ты это все знаешь? – перебил его Ромодановский, продолжая давить взглядом, но не добиваясь при этом привычного результата.

– Я люблю слушать, что говорят простые люди. Да ты и сам знаешь, как это делается.

– И что же они говорят?

– Что Лопухины разочаровались в своих надеждах. Чем Милославские и пользуются. Ты удивлен? Зря. Лопухины лопухи, но не дураки. И вариант с регентством Софьи надо мной их вполне устраивает, если им дадут хорошие места для кормления, но для этого я должен быть послушным и необразованным. И по возможности очень религиозным, чтобы не мешал. Как Федор Иоаннович[9]. Или ты думаешь, отчего они маме голову морочили всем этим вздором? Пост меня заставили соблюдать раньше обычая[10]. Духовными книгами обложили. Думаешь, просто так?

– И ты скажешь, что не одержим?

– Одержимым является тот человек, в котором поселяется какая-то нечистая сила, отчего войти в церковь и тем более принять причастие он не может обычным образом. Как минимум выкручиваться станет. Так?

– Так…

– А ты сам видел, как я принимал причастие. И дальнейшие разговоры про одержимость возможны, только если допустить, что наша православная церковь утратила благословение небес. Иными словами, нечисть в ней чувствует себя спокойно. Но сие есть ересь. Верно?

– Верно. Но не исключает продажи души дьяволу.

– Отлично. Я знал, что ты спросишь, поэтому поузнавал о том, что это такое. Для начала – сама сделка. Для ее совершения нужно провести ритуал и переговоры с демоном. Как я мог это сделать, если нахожусь все время на виду? Я только нужду справляю, уединившись. Но вызывать демона в таких условиях… Думаешь, дьявол или хотя бы черт явится ко мне на горшок? Он, чай, не нянька для вытирания жопки. Да и глупо это. Нечисть там или нет, а уважение какое-то к гостям иметь нужно.

– Резонно, – усмехнулся Ромодановский, видимо что-то себе вообразив.

– Далее. Я изменился в храме. Если допустить, что имела место сделка с демоном, то он никак не мог изменить меня в храме. А если это допустить, то мы вновь возвращаемся к вопросу святости церкви. Ведь так?

– Ты мог притворяться.

– Ты сам меня поддержал тогда под руку. Я притворялся? И если бы такова была реакция продавшего душу, то я бы каждое посещение церкви падал в обморок.

Ромодановский промолчал.

– Ну и четвертое – метка. На мне должна быть метка. По поверью она есть на каждом человеке, что заключил сделку с демоном. Осматривать будешь? Мне раздеться?

– Ладно. Звучит все это резонно. Но не дает объяснения произошедшему. Ты изменился. Сильно. И я хочу знать – что с тобой там произошло.

– Я и сам этого не знаю.

– Хорошо. Как это все выглядело?

– Мне показалось, что внезапно все залил яркий свет. И я сам словно куда-то полетел. А потом очнулся, ощутив себя обмякшим у вас на руках. Уже обновленный.

– Яркий свет, говоришь…

– Да. Но, боюсь, это выяснять – все пустое. Вряд ли нам тут даже священники многоопытные помогут. Давай с другой стороны на этот вопрос посмотрим.

– Это с какой же?

– Я сделал что-то, что шло во вред моему отцу или державе? Может быть, церковь как-то обижаю? В моих поступках есть хоть что-то, что можно было бы мне предъявить как дурное?

– Ты назвал мать безмозглой курицей.

– Разве что. Но у меня безумно болела голова, и я не мог слушать ее кудахтанье. Мне казалось, что еще немного, и я умру прямо там.

– Кроме того, ты потребовал показать тебе прелюбодеяние, – улыбнувшись, сказал Ромодановский.

– И дать возможность его пощупать, – добавил Алексей невозмутимо. – Но разве это что-то дурное? Сие есть процесс познания.

– Ты ведь знал, что это такое.

– Только понаслышке. А в таких делах с грехом нужно знакомиться на ощупь. Да и остановить эту пустую перепалку баб нужно было как-то. Смущение для того отменный выбор.

Федор Юрьевич покивал, улыбаясь. Его эта выходка тогда изрядно позабавила. Да ее, пожалуй, вся Москва смаковала. После чего немного подумал, опять же глядя царевичу прямо в глаза, и спросил:

– Ты сам-то что, думаешь, с тобой произошло? Может, мысли есть?

– Я думаю, что я просто повзрослел, – пожав плечами, ответил царевич. – Умом, но не телом.

– И все?

– Как будто меня это самого радует? – раздраженно фыркнул Алексей. – Это ведь, выходит, наказание за мои старые проказы. Меня взяли и детства лишили. Ты понимаешь? Раз – и все. Обидно…

Дальнейший разговор довольно быстро сошел на нет. Все, что желал, Федор Юрьевич выяснил. Точнее, понял, что ничего тут не ясно и дело темное. И тут с нахрапа ничего не порешать.

– Дивный мальчик, – сказал он Наталье Алексеевне, когда она вышла его провожать.

– Ты МНЕ это говоришь? – вполне искренне удивилась сестра царя. – Он у меня уже несколько месяцев живет.

– Лешка сильно изменился…

– Ну слава богу! Я-то давно уверилась в том, что он – это он. И просто наслаждаюсь моментом. Он стал интересен.

– Что же с ним произошло?

– А не все ли равно? Это Алексей, сын моего брата? Да. Он стал лучше, чем раньше? Да. Так чего же тебе еще надо?

– Ты баба и не понимаешь… – покачал головой Ромодановский. – Тут разобраться надо.

– А если это не нашего ума дело? – скосила она глаза вверх и перекрестилась. – Не думаешь навлечь на себя гнев небес? Там тебе твою разбиралку могут и открутить.

– А если это не их дела?

– А есть признаки?

– Нет.

– Ну вот и не морочь голову. Леша как-то сказал очень забавную пословицу. Никогда не спорь с дураком, потому что опустишься на его уровень и там он тебя задавит опытом.

– Так и сказал? – смешливо фыркнул Ромодановский.

– Да. Уже и не припомню к чему. Это я зачем тебе говорю. Мнится мне, что ты слишком увлекся слухами, которые про него воры всякие распускают.

– Воры, значит? Про Милославских не думаешь?

– Я полагаю, Леша слишком резок в суждениях. Однако да, про них первые мысли. Впрочем, так или иначе, все эти дурные слухи нужно гасить. Кроме вреда, они ничего не несут. А разбираться станем по ходу дела. Он мал. На виду. Ежели какие пакости станет делать – сразу заметим.

– Ой ли? – усмехнулся Федор Юрьевич.

– По нему видно – ум вроде как повзрослел, но жизни не знает. И многого не замечает. Так что я верю в его слова. Очень похоже на то.

– Так ты подслушивала?

– Разумеется, – максимально обаятельно улыбнулась Наталья Алексеевна. – Прости, но я несу личную ответственность за племянника и оставить вас совсем наедине не могла. Брат мне потом не простил бы, если бы что-то случилось.

– Ты мне не доверяешь?

– Ты был очень недобро настроен.

– Не выспался…