Читать книгу Стасик - Михаил Лебедев - Страница 5

– Вешайтесь, духи, – Фрол грозно отложил ложку на край сковородки. – Вас мама не учила картошку жарить? Ты сам попробуй, Студент.

Стас попробовал, пожал плечами: ну, сыроватая чутка, да и хрен с ней, всё равно вкусная. Фролу лишь бы построжиться, хлебом его не корми, а хоть бы и жареной картошкой с тушёнкой.

– Да ладно, горячая зато.

– Не, сырая, – согласился с младшим сержантом Фроловым дедушка Пистон. – Пять минут вам довести до ума. И сахар неси, чушок, чего ты нам тут песок подсунул.

Дневальные по кухне метнулись к столу исправлять выявленные стариками косяки. Один подхватил чугунную сковороду с картошкой, другой забрал стеклянную литровую банку с сахарным песком. На покрытом клеёнкой столе сиротливо остались бутылка самогона в окружении трёх гранёных стаканов и тарелка с нарезанным хлебом – хоть здесь салабоны не накосячили, подали исключительно горбушки, как и положено.

– Стоять! – Стас ухватил духа за некогда белый полухалат, являвшийся обязательной формой одежды дневального по столовой и кухне. – Вначале стол протрите, липкий весь.

– Щас, – понятливо кивнул молодой. – Я полотенцем, быстренько. Смочу только.

Он по-вологодски растягивал букву «о», и фамилия у него была какая-то дурацкая: не то Чёртов, не то Чертков. Будет Чертилой тут, к бабке не ходи. А у второго погоняло Лысый уже устаканилось за первый месяц службы – вроде бы странно звать человека с фамилией Лысенко как-то иначе. Вряд ли Фрол с Пистоном помнили фамилии дневальных, которые ещё и прозвища в роте толком не заслужили, но Стасику, как писарю при штабе, волей-неволей приходилось запоминать ненужное.

– Давайте пока под хлеб, – ефрейтор Саня Пистунов, уже разливший первую дозу, щедро натёр горбушку крупной солью, пропел на мотив «Дня Победы». – «Мы свой дембель приближали как могли». Поехали, пацаны.

Сдвинули стаканы, опрокинули. Тут как раз и духи подоспели: Лысый пошоркал стол мыльной тряпкой, насухо протёр полотенцем, выставил коробку с рафинадом, Чёрт подал дымящуюся сковороду.

– Свободны, – распорядился Фрол. – Чай заварите там, только попозже, я скажу когда.

И дневальные дематериализовались из подсобки в соседнее главное помещение кухни – к котлам на плитах и горе картофельных очисток в мусорном баке.

Картошку ели лениво, без аппетита, – скорее отдавая дань древней традиции дедов нарушать уставной порядок после отбоя, чем насыщая дополнительными калориями армейские организмы. Два года назад такую сковородку еды им кто бы подарил, они бы на него молились, как на святого Николая, который, по смутным гражданским воспоминаниям Стаса, был впоследствии переквалифицирован в Санта-Клауса, или, по-нашему, в Деда Мороза.

Но то почти два года назад, когда нынешние старослужащие сами были в роли молодых и точно так же жарили по ночам для дедов картошку на кухне солдатской столовой. И тогда им за такие косяки, как липкая скатерть, могли легко выбить зуб, а то и не один, потому что в стариках у них ходили Муслим, Джаба и Агдам. Однажды Джаба, которого в действительности звали Джабраил, но во всей роте об этом знал только начинающий писарёк Стас Кружков, порвал селезёнку пацану из Перми за обнаруженную в ночной жареной картошке не говяжью, а свиную тушёнку. Молодого после госпиталя списали на гражданку, дело замяли за подержанный «мерс» комбату, как краем уха слышал в штабе Стасик.

А нынче наблюдается повсеместное смягчение нравов – не те времена пошли, не те. Впрочем, Стас по минувшим дням не ностальгировал, он принимал армейские понятия как должный порядок вещей, но сам молодых приобщал к суровой правде бытия без фанатизма, не особо вкладывая душу и тело в неизбежный воспитательный процесс. И без него хватало вкладывающих.

– Давай, Студент, сопли не жуй, – дружески пихнул Стасика в плечо Пистон. – Толкни тост, чего мы тут как на поминках.

Рядовой Станислав Кружков с самого начала легко вписался в свой призыв и был сейчас вполне авторитетным дедушкой, несмотря и даже вопреки таким негативным фактам, как полтора курса университета за душой и штабную должность, позволявшую избегать нарядов в караул. Как-то так уж сложилось.

– Ну давайте, пацаны, за то, что без поминок нынче всё уже как-то идёт, – поднял стакан Стас. – Война закончилась, мы мимо неё просвистели, скоро домой. В общем, за то, что без наших фотографий на чёрной доске обошлось.

Выпили с пониманием. Доска в клубе части с портретами погибших в Чечне военнослужащих ОБМО – отдельного батальона материального обеспечения – насчитывала восемь портретов и была обычного белого цвета с названием красными буквами «Герои в/ч 22072». Но никто её кроме как «чёрной» не называл: ни солдаты, ни офицеры.

– А меня всей деревней провожали прямо вот на войну, – припомнил Фрол. – Телевизора насмотрелись с этими Самашками и Грозным. Мать с сёстрами обрыдались, бригадир кричал: «Отомсти там чёрным за наших, Саня! Не ссы, будь мужиком, главное, не посрами!» Пока ему, дебилу, ряшку не расквасили за громкость… А мы вот тут оказались, на Урале. Из автомата один раз стреляли после присяги. Похвастаться нечем будет.

– Я из «пээма» ещё стрелял, когда штаб в весеннюю проверку на полигон вывозили, – зачем-то вспомнил Стасик. – Секретчик дал свой, когда они уже там стол накрыли для комиссии.

– Попал в мишень-то? – заинтересовался Пистон.

– Да прям, три выстрела сделал – все мимо. Прапор отобрал, говорит «учись, как надо» и сам оставшуюся обойму в «молоко» пустил. Ну, они уже там все датые были, конечно.

– «Разложение сплошное, а не армия», как любит выступать замполит, – ухмыльнулся Лёха Фролов. – Да и хрен с ней. Пистон, наливай.

Выпили за Хасавюрт, который случился аккурат летом 1996-го и избавил их тогдашний осенний призыв от чеченской войны. Два уже года живут там чеченцы как хотят, ну и пусть себе живут, не жалко. Была б воля Фрола, Пистона и Студента, они бы их отпустили на все четыре стороны, только колючкой бы границу с Чечнёй обнесли. Лучше под током. Не желают жить в России – пусть валят на вольные хлеба. «Лишь бы не было войны», – как говорила бабушка Стаса, да и бабушки всех солдат и сержантов батальона, судя по всему.

– Духи, ко мне! – вдруг отвлёкся от разговора за политику Фрол.

Дневальные явились пред светлые, но уже не слишком трезвые очи дедов почти мгновенно.

– Смотри сюда, – приказал начинающим защитникам Родины младший сержант.

Достал монету, положил на край столешницы толщиной в три сантиметра. Завёл снизу кисть руки и щелчком подушечки среднего пальца по внутренней поверхности стола подбросил сторублёвик, поймал его в воздухе другой рукой. Известный фокус Фрола, пальцы которого умели ломать пополам ключ от замка каптёрки и делать прочие нехорошие вещи.

– Да ладно тебе, – попытался пресечь экзекуцию Стасик. – Хорошо же сидим.

– Хорошо, – согласился Фрол. – Но всякий косяк должен иметь свои последствия. Картошка сырая была? Сырая. Я забыл? Нет, не забыл. Подходи по одному.

Духи подошли, наклонили стриженные почти наголо головы. Фрол отщёлкнул каждому по фирменной «пиявке», шишки на лбах молодых сразу начали расти быстрее китайского бамбука.

– Чай неси, – отпустил дневальных Пистон. – Пять минут, время пошло.

Молодые повернулись исполнять приказ, и в этот момент загромыхала громким стуком входная дверью.

– Залёт, – констатировал Лёха. – Чего ему не спится?

– Медленно, чмыри, мед-лен-но, – дал указание духам тянуть время ефрейтор Пистунов. – Нас тут нет. Давай сюда, Студент.

Отобрал бутылку у Стаса, собиравшегося спрятать её за шкаф, разлил по стаканам остатки самогона. Выпили залпом: действительно, не пропадать же добру. Пока молодые, не торопясь, как приказано, шли открывать дверь, убрали стаканы в мойку, сели бесшумно закусывать запах картошкой. Не тариться же по углам, несолидно. Авось, пронесёт.

* * *

Из столовой донёсся глухой рык капитана Малинкина: «Спите тут, говноеды?» Вероятно, говноеды ответили на риторический вопрос уставным «никак нет!», но до кухни доносился только голос дежурного по части, который не то чтобы его намеренно повышал – просто была у него такая природная тональность, закреплённая годами учёбы в Ярославском военном финансовом училище. И вообще, начфин батальона (или попросту Финик) давал сто очков форы любому ротному в знании и почитании Устава гарнизонной и караульной службы, честь отдавал с особым лихим шиком, с видимым удовольствием печатал парадный шаг при вызове из строя на плацу и имел фуражку особого фасона, специально пошитую в столичном Военторге. С таким набором офицерских качеств трудно быть любимцем воинского коллектива – хоть в десантуре, хоть на флоте, хоть в пехотном ОБМО. Финик им и не был, мягко говоря. Нужно отдать должное капитану Малинкину – он отвечал воинскому коллективу взаимностью. Так или иначе, но худшего варианта для залёта трудно было найти во всей дивизии.

Шаги дежурного по части приближались к месту дислокации потенциальных залётчиков неотвратимой тяжёлой поступью Командора. И когда они уже замерли перед дверью на кухню, в столовой раздался металлический грохот, усиленный ночной пустотой большого гулкого помещения. Раздался рокот гнева небесного: «Вы там, блядь, охуели, что ли!» И поступь сменила поступательный вектор движения строго на противоположный. Какое-то время из столовой доносились увещевательные слова «гондон рукожопый», «перхоть мандячья», «чмо тупорылое», затем входная дверь хлопнула, и за стенкой на кухне вежливо зашебуршали тихими голосами вернувшиеся дневальные.

– Оба ко мне! – повысил голос младший сержант Фролов.

Духи материализовались в подсобке. У обоих лиловели шишки на лбах от фроловского перста возмездия, но других заметных изменений портреты дневальных после свидания с Фиником не претерпели.

– Доклад по форме, – отдал приказ старший по званию среди присутствующих и ткнул пальцем в Лысого. – Ты.

– Ну, мы, когда дверь открывать шли, договорились, что если дежурный на кухню пойдёт, то я с ним, а Серёга питьевой бак опрокинет, – заторопился объяснять молодой. – Так и сделали.

– Товарищ младший сержант, – напомнил Пистон.

– Так и сделали, товарищ младший сержант, – поправился Лысый.

– Кто эту хрень придумал? – спросил Стас.

Дневальные молчали, переминаясь с ноги на ногу. Потом Чертила выдавил из себя:

– Я, товарищ рядовой.

Деды взоржали: «товарищем рядовым» Стасика в роте ещё никто не называл.

– Ну и молодец, – невозмутимо дал оценку сметливому бойцу «товарищ рядовой». – Зачёт тебе. Обоим зачёт. Чай несите и масло.

Счастливые салабоны ушмыгнули за дверь. «В людскую», – вытащило зачем-то подсознание одну из забытых странных метафор студенческой молодости Стаса. В «барской» же расслабленные мужчины последнего срока службы в очередной раз вернулись к существенному разговору.

– Вот здесь набьёшь, – Фрол демонстрировал ефрейтору оголённое плечо. – Чтоб отсюда и досюда.

– Ну вот на хрена она тебе? – в сотый раз пытался отказаться штатный татуировщик роты Пистон. – В прошлый раз же решили, что я тебе лучше «эфку» набью, как у Гиви. И от чеки по кругу «Урал…». Как там дальше, Студент?

– «Урал. Годы. Жизнь. 1996–1998».

– Ну. Красиво же, – подтвердил ефрейтор.

– Передумал, не хочу. Я лучше Стасика послушаюсь.

Этот спор длился уже второй месяц. У Лёхи Фролова в его почти добитом экономикой свободной России совхозе «Подгорский» жила подруга Людка, почтальонша на несколько окрестных деревень, которая обещала на проводах ждать его два года. И Фрол решил перед дембелем отблагодарить её за верность слову лёгким членовредительством в виде красивой татуировки «Люсинда», которую он хотел то на кисть, то на грудь, теперь вот решил на плечо.

И всё бы ничего, только пару месяцев назад младший сержант случайно встретил в чипке земелю из артполка, который и сообщил, что Люська живёт с новым зоотехником, приехавшим из района уже после прибытия Лёхи в гвардейскую Краснознамённую 164-ю мотострелковую дивизию. Тогда Фрол передумал и заказал Пистону трафарет гранаты, с соответствующей надписью, придуманной Студентом.

Но в назначенный день праздничной экзекуции организма Лёха получил письмо, где Людмила называла зёму из артполка «завистливым козлоёбом», выдумавшим всё от начала и до конца за то, что она ему не дала прошлой осенью на свадьбе у Ленки-продавщицы из Рухлово, а зоотехник новый в городе учился и на местных смотрит свысока, да и не интересен он ей, заморыш, она своего Лёшеньку ждёт не дождётся, и пусть он никого не слушает, а служит хорошо и спокойно, потому что впереди у них долгая счастливая жизнь, и что если у кого и появился кто новый, так это у учителки Ритки теперь роман с бригадиром Стосовым, который жену бросил с двумя детьми, – ну, там дальше неинтересно.

И Фрол снова решил украсить себя «Люсиндой», но Саня Пистунов решительно отказался, сообщив, что знает он этих баб: им наврать – что масло в картере поменять, и потому не желает, чтобы Лёха потом сводил себе ставшую ненавистной татуировку, поскольку любому мастеру жалко, если его творение отправляют на свалку истории. И младший сержант Фролов вновь вернулся к теме гранаты Ф-1, но Пистон заступал в караул, и торжественный процесс нанесения графического изображения на кожу подопытного организма был отложен на пару дней.

А потом друзья посвятили в сложную жизненную коллизию Студента и потребовали от него, как человека в высшей степени образованного и читавшего «Ромео и Джульетту», помочь Фролу сделать окончательный выбор между романтикой любви и романтикой арсенала противопехотного оборонительного боя.

Студент вспомнил светлый образ своей одногруппницы Юли Жмейчик, вышедшей замуж в самом начале второго курса за тупого гандболиста Кравчука, и так и не узнавшей о тайной в неё влюблённости Стасика Кружкова. Жалел бы он о татуировке в честь дамы своего сердца, отдавшей предпочтение другому? Пожалуй, нет: страдание облагораживает, а вечное напоминание о собственных моральных терзаниях делает человека чувствительным к страданиям других, гарантируя ему светлый путь искреннего сочувствия к окружающим индивидуумам. И неважно, праведный образ жизни вела твоя избранница или наоборот, – единственным мерилом решительных поступков должно быть только твоё чувство, а не мнение толпы или всякого там социума.

– Примерно так, – завершил свою мысль философ второго года службы, выбросив бычок в центральную круглую урну солдатской курилки.

– Зашибись ты умеешь, Стасик, – одобрил вербализацию сути межгендерных отношений младший сержант Фролов. – То есть ты точно уверен, что Люсинда не дала этому зоотехнику?

Стас подумал, что армия действительно высокая школа жизни, но не стал возражать по существу:

– Точно. Зря переживаешь.

Он действительно верил, что неизвестная ему Людмила из села Подгорское честно ждёт из армии Лёху Фролова, потому что при прочих равных всегда нужно выбирать оптимистический вариант, чем загоняться в тревожные чёрные мысли. Тем более в условиях, когда человеку взять в руки автомат, как два пальца о замок оружейной комнаты, хотя Фролу хватило бы и одного. Так что лучше так, чем эдак.

– А я не согласен! – упёрся чёрствый к человечеству Пистон. – Гуляет твоя Люська там направо и налево, зря ты зёме своему не веришь. Вон кого хочешь из роты возьми, каждый тебе такую историю расскажет. И все «эфку» хотят, а не баб этих. И я тебе гранату согласен набить хоть завтра, достал ты меня со своей Люсиндой.

– А вот так? – спросил Фрол и взял двумя пальцами Санину ладонь.

Пистон скривился от боли, но от правды жизни не отказался. И тогда Стасик с младшим сержантом стали вдвоём рассказывать ефрейтору о том, что нужно лучше думать о людях, что Людмила хорошая и верная баба и что все зоотехники козлы, в кого ни плюнь. И Пистон почти уже с ними согласился, но к курилке приближался нетрезвый с обеда начштаба батальона, и военные от греха подальше срочно покинули узаконенное уставом место перекура рядового и сержантского состава.

* * *

Тем временем чай деды уже допили, бутерброды с маслом оставили дневальным в знак поощрения за приключение с капитаном Малинкиным, а дискуссия на тему «граната против Люсинды» так и не пришла к резюмирующей части. И тут Фрол решил обратиться за помощью к коллективу.

– Духи, ко мне! – воззвал он в пространство.

Молодые срочно предъявили старослужащим помятые заспанные лица.

– Взяли табуретки, сели в ряд, – дневальные аккуратно исполнили непонятный, не сулящий ничего доброго приказ. – Раскрыли уши, слушаем. Будете этими, как их, которые в суде…

– Присяжными, – понял идею Стас.

– Вот именно, – подтвердил Фрол, отметая лёгкую панику духов. – Это у нас будет прокурор, это адвокат. И не ссыте, никто вас тут сегодня пальцем не тронет. Поехали. Начинай, Пистон.

Дедушкам понравилось свежее весёлое развлечение, придуманное младшим сержантом.

Вначале выступил с обвинительной речью Саня Пистунов, сообщивший высокому суду о низком, сука, моральном облике гражданских женщин вообще и почтальонши Людмилы в частности. Отдельно прокурор остановился на непревзойдённой элегантности изображения ручного метательного боезаряда Ф-1 в противовес сложности нахождения портретного сходства по фотографии посредством несовершенной татуажной машинки, изобретённой из механической бритвы «Спутник», и что некоторые не ценят труд художника, а наоборот, обещают потом вырвать ему, блядь, руки и нанести прочее членовредительство, ну пусть сами тогда берут и делают, и понятно, что граната на плече всяко красивше, чем чей-то портрет, потому что «эфка» навсегда, а женщины не вечны в жизни любого мужчины, сами подумайте.

В защиту варианта Люсинды адвокат Студент привёл примеры из жизни Пушкина, Дездемоны и героини актрисы Джинн Трипплхорн из «Основного инстинкта», а также вспомнил стихотворение Симонова «Жди меня» и рассказал присутствующим о том, что любовь такая штука, ради которой не жалко не только собственной кожи, но нередко и жизни, и что фроловская Людмила конечно же ему верна, за что обязательно должна быть запечатлена на теле воина, охранявшего мир в стране и в совхозе «Подгорский» в частности, и о том, как Фрол с Людмилой выйдут на песчаный речной пляж («Пруд, – поправил Лёха. – У нас пруд. Но большой»), а там все увидят на нём портрет Люсинды и станут завидовать, потому что любовь и верность всегда должны быть вознаграждены.

– Вот так вот, – подвёл черту судья Фролов. – У вас всего два варианта: «эфка» или «Люсинда». Как там тебя?

– Рядовой Чертков, – подскочил с табуретки рядовой необученный присяжный.

– Давай, Чёрт: граната или Люсинда?

Дух опасливо ощупал глазами странных сегодня старослужащих и выдавил из себя:

– Граната.

– Товарищ младший сержант, – Пистон сегодня был терпелив до невозможности.

– Товарищ младший сержант, – торопливо повторил рядовой Чертила.

Прокурор ему довольно подмигнул.

– Ладно, теперь ты, – обратился ко второму присяжному Фрол.

– Рядовой Лысенко, – представился по форме дух. – Граната, товарищ младший сержант.

Довольный Пистон и ему показал большой палец.

– Садись, Лысый. Или не садись – всё, свободны оба. Прибрать тут за нами не забудьте потом.

Дневальные покинули зал судебного заседания. Время подходило к двум часам ночи.

– Ладно, пошли спать, пацаны, – предложил Фрол.