Читать книгу Испанцы - Михаил Лермонтов - Страница 2

Да, с этих пор тебе я запрещаю

С Фернандо говорить, во-первых, он

Неблагородный. Оттого мой муж

Тебе с ним не позволит съединиться

Супружеством; и я в том настою!

Поверьте, благородство не в бумагах,

А в сердце.

Так, уж верно от него

Ты этого наслушалась. – Прекрасно!..

Немудрено, что мне Фернандо много

Прекрасных чувств помог узнать. Когда

Еще я забавлялась куклой, он,

Безвестный сирота, был взят моим отцом;

И с этих пор я под одной с ним кровлей

Жила как с братом – и бывало,

Вдвоем гуляли мы в горах кастильских,

Он был подпора и вожатый мне;

И не было на тех вершинах розы,

Которой для меня не мог бы он достать.

Однажды мы до ночи заходились:

Душистый ветерок свежее становился,

И месяц по небу катился.

Пред нами быстрый был поток; Фернандо,

Чтоб перенесть, взял на руки меня;

Мы перешли, но я всё оставалась

В его объятьях. Вдруг, я помню,

Он странным голосом спросил меня:

«Эмилия меня не любит?» – Нет! люблю! —

Сказала я, и уж с того мгновенья

Люблю его нежней всего на свете!..

Вот это именно меня и заставляет

Тебе советовать не говорить с ним.

Тебе я заменяю мать, могу

И мне дано от Алвареца право

Смотреть, как можно строго, за тобою.

И ты женой Фернандо быть не мысли.

А может быть, гаданья ваши ложны.

Поверь, тебя я не глупее, потому,

Что уж за третьим мужем, опытность

Рассудок заменяет, знаю, как

Несчастливы супружества, когда

Муж и жена не равны состояньем.

Неужели умершие мужья

Рассудку придают?..

Звонят к обедне!

Звонят! (в сторону) а он <всё> не приходит.

Взяла ли ты молитвенную книжку?..

Ах! позабыла,

о! как долго!..

Ты много требуешь, Эмилия!

Кто б мог подумать, что такой глупец,

Такой бесчувственный… чудна природа!..

И это милое, небесное созданье.

Эмилия!.. нет, нет! она не дочь его.

Мне скажут: благодарность! – благодарность!..

За что? – за то ль, что каждый день

Я чувствовать был должен, что рожден

Я в низком состояньи, что обязан

Всем, всем тому, кого душою выше.

За то ли, что ломоть вседневний хлеба,

Меня питавший, должен был упреком

Кольнуть мое встревоженное сердце?..

За это благодарность от меня?

О лучше бы от голода погибнуть,

Чем выносить такие укоризны!..

И как он мог узнать мои желанья! странно!..

Но что ни будь, а даже для нее

Малейшей не стерплю опять обиды! полно!

Любовь возьмет свое… но не теперь…

Какой же гордый вид, как будто в нем

Соединилися все души предков;

О вы! вы, образы людей великих

Своею мудростью и силой,

Скажите мне, ужель гниющие,

Немых гробов бесчувственные жертвы

Отнимут у меня мою Эмилию?..

Смешно! – я не могу себе представить,

Чтоб мертвые имели предрассудки!..

Фернандо! до меня доходят слухи,

Что ищешь ты войти в мое семейство!..

Безумец ты! – клянусь святою девой! —

И мысль одна, мой милый, быть мне зятем,

Должна казаться смертною обидой.

Желательно, чтобы моя обида

Могла вам заплатить за ваши…

Мои обиды!.. слушай же, глупец,

Что я скажу тебе, да со вниманьем.

Как счастлив тот, кто может, оказав

Добро один раз в жизни человеку,

Бранить его глупцом сто раз – и каждый день!

Узнать ты должен, наконец,

Кто ты! – доселе содержал я

Тебя почти совсем как бы родного.

Но с этих пор переменилось всё!

Я повторю тебе, как ты попал сюда:

С слугой однажды шел я из Бургоса

(Тогда еще я только что женился),

Уж смерклось, и сырой туман покрыл

Вершины гор. – Иду через кладбище,

Среди которого стояла церковь

Забытая, с худыми окнами.

Мы слышим детский плач – и на крыльце

Находим бедного ребенка – то был ты;

Я взял тебя, принес домой – и воспитал.

Но для чего тебя там положили,

И кто родители твои – бог знает!

А я так не хочу и знать; да, да!

Так, так, совсем, совсем забытый сирота!..

В великом божьем мире ни одной

Ты не найдешь души себе родной!..

Питался я не материнской грудью

И не спал на ее коленях. Чуждый голос

Учил меня родному языку

И пел над колыбелию моей.

О чем печален! – точно вот как было.

Возможно ли тебе теперь жениться

На дочери моей? что после скажут

Другие благородные испанцы?

Поговорят – и замолчат.

Не замолчат, не слыхано у нас,

Чтобы на улице найденный человек

С семейством очень древним, благородным

Мог сблизиться.

Сказать вам отчего?

Боятся эти люди, чтоб тогда

Их равенство скорей не увидали…

Вот этот, здесь, мой первый предок, жил

При Карле первом, при дворе, в благоволеньи

У короля – второй при инквизиции

Священной, был не в малых людях;

Вот тут написано, что сделал он:

Три тысячи неверных сжег и триста

В различных наказаниях замучил.

О, этот был без спору муж святой;

Конечно, он причислен к лику?

Нет еще!..

Вот третий здесь в военном одеяньи,

С пером на шляпе красным, и с усами:

Вторым служил на флоте он – и утонул

В сраженьи против англичан проклятых.

Еще ж пятнадцать прадедов моих ты видишь

(Дай бог, чтоб и меня сюда вписали

И род наш до трубы последней продолжился);

И – ты – ты захотел вступить в число их?

Где, где твои родители, бродящие

По свету негодяи – подлые… или…

Несчастные любовники, или какие

Нибудь еще похуже… дерзкий! что ты скажешь?

Когда пергаменты свои покажешь

И явишь всё, тогда я замолчу.

О, если б только я хотел молчать

Заставить вас (трогая шпагу), то без пергаментов

Я б это мог.

Уж слишком ты забылся,

Бродяга! покажи ж сейчас,

Как ты меня молчать заставишь: а не то

Велю тебя прибить, и это верно,

Как то, что папа есть апостолов наместник!

Как ты меня молчать заставишь?

Бедняга, плут, найденыш!.. ты не помнишь,

Что я, испанский дворянин, могу

Тебя суду предать за эту

Обиду (топнув), видишь ты перед собою

Изображения отцов моих?

Кто ж твой отец? кто мать твоя,

Которая оставила мальчишку

У ветхой церкви? – Верно уж жидовка;

А с христианкой быть сего не может:

Итак, смирись, жидовское отродье,

Чтоб я тебя из жалости простил!..

Послушай, Алварец! теперь, – теперь я

Ничем тебе не должен! – Алварец,

Ни благодарности, ни уваженья

Не требуй от меня, – кровь благородная

Текла поныне в жилах этих;

Вот эта шпага, если хочешь знать,

Она тебя молчать заставит.

Вон! вон скорей из дома моего,

Чтоб никогда ни сам, ни дочь моя

Тебя близ этих мест не увидали.

Но если ж ты замыслишь потихоньку

Видаться с нею, то клянусь Мадритом,

Клянусь портретами отцов моих,

Заплотишь кровью мне.

Ты можешь кровь мою

Испить до капли, всю; – но честь, – но честь

Отнять не в силах, Алварец!

Вон! вон, глупец! – Когда ты хлеба

Иметь не будешь – к моему окошку

Не подходи, а то велю прогнать.

Каков же негодяй Фернандо стал!..

О! ад и небо!.. ну прощай!..

Но бойся, если я решусь на что-нибудь!..

А! добрый день отцу Сорринию!

Как поживаете, святой служитель божий?

Помилуйте, я лишь смиренный раб его,

И ваш слуга покорнейший.

Да что у вас за шум в дому случился?

Как бешеный тут кто-то пробежал

И даже мне не поклонился.

Да, я теперь лишь из дому прогнал

Питомца своего; давно пора уж было.

И я давно уже заметил это;

Но не хотел лишь беспокоить вас…

Повеса он большой, и пылкий малый,

С мечтательной и буйной головой.

Такие люди не служить родились,

Но всем другим приказывать.

Не то, что мы: которые должны

Склоняться ежедневно в прахе,

Чтоб чувствовать ничтожество свое.

Стараясь добрыми делами

Купить себе прощенье за грехи.

А что он сделал, должно ли мне знать?

Быть может, против церкви или короля —

Так мне не худо знать…

Бедняга этот…

Бедняга?

Как же! я его нашел

Ребенком, брошенным на улице.

Таким бы людям надобно прощать,

Они наказаны уж богом.

Как прощать?

Да я вам расскажу, что сделал он.

Как жалко, что его карманы пусты;

А то набил бы я свои потуже.

Так в мире всё из рук в другие переходит.

Когда он был еще ребенком, позволял

Ему я с дочерью моей играть;

Они играли – да играли – я не думал,

Что выдет что-нибудь из этого худое.

Бывало спросишь: что вы, дети? – Мы играем —

Во что? – В любовь! – и нежно целовались,

Как горлицы. – Фернандо, став постарше,

Уж понял, что нейдет так вольно обращаться,

И начал думать, как бы продолжать

Игру когда-нибудь, – из слов его я видел

Нередко, что желал бы он жениться

На дочери моей. – Как я взбесился,

Вы можете понять, отец Соррини!..

С тех пор я стал с ним груб, суров, хоть против воли;

Как вы ни говорите, взял его

Еще ребенком я под эту крышу;

Он жил со мною двадцать лет;

Был будто первенцом моим… недавно

Я вновь хотел с ним показаться нежным —

Как вдруг узнал я от жены моей,

Что хочет у меня просить Фернандо

Эмилию в замужство… ну ж, меня

Вы знаете, – хоть сед – но как взбешусь.

Ну!.. я и уговаривал его;

И представлял все важные причины, —

Он много мне грубил – и я решился

Прогнать его из дома наконец.

И не увидит христианская душа

Его ноги в дверях моих. – В том я уверен!..

Хм! хм! что ж ваша дочь?

Не знаю. У обедни

Она теперь сидит с моей женою,

И, верно, молится о нем. – Да как вы

Мальчишке этому дорогу уступили,

Когда не поклонился даже он?..

Как вы его не удержали тотчас,

Чтоб должного потребовать почтенья?

Слепым дорогу должно очищать!

Слепым? да он глядел ведь в оба глаза.

Конечно вы не поняли меня:

Покуда ни одной сединки не видать

На голове, пока огнем живым,

Как розами, красуются ланиты,

Пока глаза во лбу не потускнели,

Пока трепещет сердце от всего,

От радости, печали, ревности, любви,

Надежды, – и пока всё это

Не пронеслось – и навсегда, – есть страсти, страсти

Ужасные; как тучею, они

Взор человека покрывают, их гроза

Свирепствует в душе несчастной – и она

Достойна сожаления бесспорно.

Такие люди слепы; ваш Фернандо

Из их числа. – Так что ж мне было делать?

Я должен был дорогу уступить,

Совсем не от того, чтоб я боялся…

А… без причин с опасностию спорить

Нейдет ни званью моему, ни чину;

Вы согласитесь,

этот крест смиренью учит

Меня. – Тот, кто на нем был распят,

Моим примером должен быть – и я

Как мог свою обязанность исполнил!..

Отец Соррини! вот письмо от бедной.

Лишь только вы ушли, она явилась в дом наш.

Да от кого письмо, – какая крайность?

От бедной женщины, которую прогнали

Намедни вы…

И нынче приходить велел.

О господин мой, как она жалка;

Я, слыша речь ее, расплакался.

Шесть, семь ребят в лохмотьях,

Лежащих на соломе без кусочка хлеба

Насущного. – Как я вообразил их крик:

«Мать! дай нам хлеба, – хлеба… мать! – дай хлеба!»

Признаться, сердце сжалось у меня.

Молчи, молчи – не то и я заплачу!..

О боже мой, пошли благословенье

На бедную, забытую семью.

Услыши недостойного молитву.

Дай пять серебряных монет – да от меня —

Ступай; дай ей одну!..

Да сжальтеся!..

Как? много?

Добра не делаем мы никогда довольно…

Я удивляюсь вам, святой отец.

Ах! Замолчите – я молю вас – слышать страшно…

Я самый – самый бедный грешник.

Вот и жена моя идет из церкви,

А с ней Эмилия с своими четками.

Идет прелестная! пусть бережется; если

Заронит искру пламя в эту грудь,

Оледеневшую от лет… то не легко

Она избегнет рук моих – мне трудно

Носить поныне маску – и что ж делать?

Того уж требует мой сан. – Ха! ха! ха! ха!..

Как счастлив я, что вижу наконец

Прелестную Марию – и тебя,

Невинную Эмилию. – О! Алварец!

Не должен тот роптать на провиденье,

Кто обладает этими дарами неба,

Хотя бы крыши не было от солнца

Их защитить.

Эмилия, поди сюда.

Я объявил отцу Сорринию,

Что влюблена ты.

Батюшка!

Молчи. —

Отец святой тебя наставить хочет

В том, как вредна любовь, – а ты,

Ты слушай со вниманьем – чтоб ни слова

Не кинул он на воздух – сердце

Твое запутано; не знаешь ты,

Чего ты хочешь – он тебе откроет

Опасность страшную любви.

Да, если мне позволил ваш родитель,

То я готов неопытность ввести

На лучший путь. – Там нет цветов,

Там терния, но цель, к которой мы

Приходим, веселит нас – а былое

Печально или весело, смотря по тем

Мгновениям, когда о нем воспоминаешь.

Итак, всего важней последствие;

Коль к доброму концу деянья наши,

То способы всегда уж хороши,

Какие б не были – страшись Фернанда!

Он льстит тебе, обманет – или,

Положим, на тебе он женится —

Но это для того, чтоб быть богаче.

Да этого не будет никогда;

Скорей все мертвые воскреснут.

Не говорите этого – бывают

Такие случаи. – Но вас, Эмилия,

Прошу бояться пламенной любви.

Быть может, притворяется Фернандо?

Послушайте, я расскажу вам случай,

Которому свидетель был в Мадрите,

При инквизиции святой.

У девушки одной любовник был,

Красивый, молодой и умный малый,

И, так сказать, на всё удалый.

И он красавицу мою любил,

И очень долго это продолжалось;

Как наконец заметила она,

Что, от нее без грусти удаляясь

Под разными предлогами, не стал

Он находить веселья в разговоре нежном,

Что к ней он вовсе охладел,

Что не дивился уж красе ее наряда,

И призывающего взгляда

Он понимать уж не умел.

Как женщине всё это не заметить,

Когда вся жизнь ее в том только состоит?..

Вот ревность в грудь ее, как червь, закралась

И долго сердце горькое точила…

Ну, просто без обиняков скажу,

Она любимца отравила,

И он скончался в двое суток.

Но так как бедный сей испанец

Служил при инквизиции писцом,

То в дело все вошли по праву мщенья:

Преступницу наказывали долго,

Именье в пользу церкви обратив, —

И наконец замучили до смерти!

Вот следствия любви!.. страшись, Эмилия.

На мячик сердце в нас походит, положи

Ты на крутой горе его тихонько,

И он не тронется – но раз толкнув,

За ним хоть бросишься, но не догонишь.

Не так ли говорю я?

Точно так.

Вы совершенно справедливо поступили

С несчастною преступницей! – как? отравить

Служителя священной инквизиции?

Она мученья смерти заслужила.

Нет! я совсем не говорю сего.

Я слишком жалостлив, – насильно

Меня заставили бумагу подписать;

Все члены у меня, хладея, трепетали,

И осуждал мой ум, что пальцы написали!..

Но такова судьба судей земных!

Все люди мы; и ослепленье страсти,

Безумное волнение души, должны мы

Прощать, когда мы излечить не в силах.

Ах! я и прежде так судила.

И в самом деле правда это!

Они меня боятся!

Позволь тебя спросить мне, батюшка,

К чему всё это клонится.

К тому,

Что не должна ты плакать и крушиться

Об том, что более Фернандо не увидишь —

Он нагрубил мне нынче. – И навеки

Его из дому я прогнал.

Не смей с ним видеться тихонько; úначе,

Страшися оскорбленного отца…

Прощаю я твою любовь, как бы порок,

В котором ты исправилась. Надеюсь,

Что это будет так по крайней мере.

Утешьтесь, нежная Эмилия!

Любовь пройдет, самим вам будет легче.

Довольно и того, что сделали;

Но для чего смеяться надо мной?

Как резко вы сказали, Алварец!

Нечаянный удар вослед себе

Ведет раскаянье нередко.

Э! нужды нет, отец Соррини, —

Ведь надо было бы открыть;

А чем скорей, тем лучше…

Не всегда.

Вы знаете ли: женщина цветок,

Который, если вы его согнете вдруг, —

Изломится.

Да не угодно ль вам

Позавтракать, отец Соррини.

Благодарю, прекрасная Мария!

Земная пища часто не должна

Ласкать того, кто пищею духовной

Владеет. – До свиданья! Донна, до свиданья!

И вы, почтенный друг мой, Алварец!

Желаю, чтоб небес благословенье

Сошло на дом ваш… и… чтоб ваша дочь

Утешилась скорей; я думаю,

Она и не замедлит. Ха! ха! ха! прощайте!

Когда еще нам сделать честь придет

Вам в голову, то верьте мне,

Открыты будут ежедневно двери

Мои для вас… как сердце… (кланяясь) одолжите!

Ну, слава богу!.. он такой смиренный,

Что и не знаешь, что сказать ему.

Боюсь таких людей, которые всегда

На языке своем имеют: да! и да!

Хоть сердятся они – не знаешь извиниться,

Затем, что с виду всем довольны.

Но с кем бранился я – с тем можно помириться!..