Читать книгу Битва за страну: после Путина - Михаил Логинов - Страница 2

7.55

– Если человек жив, он должен встать… О, уже встал, – констатировала Татьяна.

Столбов и вправду уже встал. Заправил кровать с армейской сноровкой. Отвернулся к красному углу, минут на пять нырнул в молитву. Проснулся окончательно, поспешил в ванную комнату.

Кремлевское жилье выбирали вместе, в начале января, когда окончательно решили – президент будет жить прямо в Кремле. За пышностью апартаментов новый лидер не гнался: лишь бы удобно, компактно. Остановились на 14-м корпусе: не пафосное, техническое здание 30-х годов, и уж никак не дворец.

Управделами президента, оставшийся от прежней власти, начал мудро объяснять, почему такой переезд если и возможен, то лишь через месяц. Ремонт, спецсвязь, еще какие-то стандарты безопасности. Столбов на это:

– Позову парнишек из зимовецкого головного офиса – в три дня все отремонтируют и установят. Вам поучиться, заодно к новому начальству привыкнуть.

Управдельцы проглотили жгучие матюги, установили все, что нужно, за четыре дня, без зимовецких конкурентов. Так Столбов получил жилище, которое хотел.

Из ванной вышел бритый, посвежевший и сухой – велел установить сильный фен, обдувать все тело разом, экономить минуту. Спортзал сегодня не планировал, обошелся короткой гимнастикой: настроить дыхалку, проверить суставы, понять, не затаилась ли какая-то боль, что подгадит среди дня, в час самого ответственного официального приема.

За приседаниями и застала Татьяна.

– Много ли некрологов прислали в пресс-службу? – выпрямляясь, проговорил Столбов.

– Пока нет, но звонков изрядно. Сначала со всех телестанций, теперь – губернаторы.

– Поздновато встают, – проворчал Столбов, дотянувшись напряженными ладонями до пальцев ноги.

– Зачет, – одобрительно кивнула Татьяна. – Сколько раз так можешь?

– Рекорд не нужен, профилактика большой трудовой мозоли. – Столбов откинулся, застыл, вглядываясь в потолок. – Будет исследован источник шуточки?

– Телестудия взяла с ФМ-станции. Станция – с ЖЖ-комьюнити, на двадцать участников. То ли маргиналы, то ли вообще боты – пока неясно. ТВ сослалось на радио, а вот радийщики хотя и сказали лично мне, что новость из инета, но я слушала запись, ссылки нет. Может, сами это комьюнити и завели. Исследовать глубже уже не мое дело.

– И ты это все за час накопала? – спросил Столбов, хрустко отжимаясь на пальцах от стены.

– За час с четвертью, – уточнила Татьяна с легким придыхом. Сама поддалась наглядному примеру, начала что-то делать из комплекса упражнений для беременных. – И не столько я, сколько пресс-служба.

Это было правдой. Татьяна по-прежнему числилась пресс-секретарем Столбова. Как сделалась прошлым летом главной по связям со СМИ при Северозападном полпредстве, так и перешла на ту же должность. Только сначала лидера партии «Вера», потом лидера страны. Работа хлопотливая, нервная, иногда приходится бегать и торчать возле экрана. Уже шестой месяц беременности, пора бы от тревожных трудов отказаться. Найти замену нетрудно, кандидатов на такую должность больше, чем на саму президентскую. Но отрешить себя от работы пока не хотела, присматривалась к замам. Дала себе зарок до начала апреля выбрать замену и уйти в декрет…

…Если, конечно, на другой день после своей отставки не шарахнет такой информационный гиньоль. Тут уж, позабыв обо всех врачебных рекомендациях, помчишься в информационный центр, отслеживать работу коллег.

– С радийщиком понятно, – сказал Столбов. Зарядку он уже закончил, надевал тугую майку. Татьяна запомнила это качество еще с прошлой осени, когда, начали регулярно вставать из одной постели: до последнего момента оставаться в домашней, мягкой, ненавязчивой одежде. Правда, и треники, и фланелевая рубаха смотрелись на нем строже, подтянутей, чем офисная униформа на ином менеджере. – А барышня – телевизионный диктор, инфаркт не поймала?

– Надеюсь, нет. Но звонила, плакалась…

– Пригласи от ее телеканала на стодневное интервью. Пусть увидит, что жив. Да и комплекса не останется. А во что переходит комплекс вины – сама знаешь.

Татьяна кивнула. Спорить не стала, лишний раз задумалась о главном событии следующей недели – интервью, посвященном ста дням работы нового лидера России.

Чтобы не грузить Столбова задумчивым видом, вернулась к главной теме сегодняшнего утра.

– Если человек жив и встал, то должен есть. Завтрак уже готов. Сам знаешь, в Кремле работают не по телевизионным новостям, а по внутреннему распорядку.

* * *

8.45

Завтрак был действительно готов. Кремлевская обслуга, сколько ни ругай ее работу на больших приемах, исполняла камердинерские обязанности в лучших традициях официантов старой школы: своевременно, безупречно, незаметно. Стараниями Татьяны завтрак лидера страны напоминал идеальный европейский отель: кефиры-йогурты, свежий сок трех видов, барный кофейный аппарат, чтобы не тревожить персонал из-за лишней порции капучино. Думала, что Столбов рассердится на такое барство, но он одобрил. Завтрак – заправка перед дневными трудами, пусть будет царским. Это ужину положено быть попроще, без намека на шведский стол.

Кстати, новый хозяин Кремля немедленно ввел новое правило: государственное спиртное – только на официальных приемах. Во всех остальных случаях, если есть потребность развлечься виски или родной, беленькой – пожалуйте, за свой счет. О том, как в Кремль для вечерних выпивок привозят водку в авоськах, один только «Московский комсомолец» публикнул три карикатуры, а в инете можно было найти десяток демотиваторов.

Завтрак длился почти полчаса. Дополнительным блюдом стала оперативная сводка – основные события ночи и утра, плюс обобщения по вчерашнему дню. Пять-семь листов бумаги. Не то чтобы новый лидер был завзятым традиционалистом и не одобрил бы электронный планшет, но сама Татьяна понимала важный психологический нюанс: новость на бумаге всегда смотрится серьезнее, чем новость на экране.

В дни журналистской юности она, думала, будто где-то в Москве есть некое правительственное информагентство – невидимая часть ИТАР-ТАСС. Вот оно-то все знает и снабжает руководящие органы подлинной информацией, тайными сводками, горькой или безвкусной правдой, без примеси желтизны, предвзятости и скрытых интересов.

Нет, не существует засекреченного источника самой правдивой правды, так же как и волшебной кремлевской таблетки, исцеляющей гайморит и диарею за один прием. И в купленной олигархом газете, и в ведомственном аналитическом отделе сидят живые люди, и свои причины ошибаться и врать есть у всех.

Поэтому в сводку входили и новости из президентской администрации, и информационных агентств, не важно, государственных или частных, а также из электронных газет. Некоторые были выделены красным или зеленым шрифтом.

Когда эта привычка только-только вошла в обиход нового хозяина Кремля, Татьяна следила, чтобы Столбов перед тем, как взять в руки листы, выпивал активированный уголь. Каждый раз напоминала бессмертные слова профессора Преображенского о том, что нельзя читать советские газеты перед едой, каждый раз вздыхала – увы, к царям совет не относится.

Столбов читал новости в тишине, отхлебывая крепчайший кофе, запивал молоком из бурой глиняной кружки. Лицо – бесстрастное, лишь иногда чуть слышно хмыкнет да губы сдвинутся в секундной злой усмешке, мол, предвидел такой оборот. И очень редко улыбался без злости.

Татьяна вполглаза смотрела за ним, угадывала, до какой новости дошел Михаил Викторович. Кредитный рейтинг России, по версии Блумберга, на той же позиции, что в январе – спасибо, не падаем дальше. Хуже с рейтингом самого президента: если верить «Леваде», ушел вниз на семь процентов за прошедший месяц.

Глава финансовой группы «Аристарх» вернулся в Москву из Лондона – тут Столбов усмехнулся особо зло. Два месяца назад едва ли не в буквальном смысле отряхнул прах родины со своих элитных подошв. Оказалось, поторопился. Не нужен он Британии ни как новый подданный Ее Величества, ни как русский беженец.

Затянувшийся зимний грипп пошел на спад, в школах отменен карантин – приятно, но лучше бы пораньше. Синоптики дружно согласны с тем, что зима была долгой, зато весна окажется жаркой до аномалии.

Столбов отложил лист, отхлебнул кофе, спросил:

– Ты была в Малоозерске?

– Только проездом, – ответила Татьяна, подливая апельсиновый сок, – задержаться без повода не захотелось.

Она поняла, до какой новости дочитал Столбов. В Малоозерске – Приволжский округ – обанкротился Станкостроительный завод, градообразующее предприятие, между прочим. К этой новости, подчеркнутой красным шрифтом, прилагалась короткая справка. Восемьдесят тысяч населения, пять процентов официальной безработицы, со скрытой – пятнадцать. Теперь, если завод закроет ворота, без дела останется треть города.

Печальную историю завода Столбов помнил в общих чертах. Станкострой еле пережил 90-е, барахтался в нулевые, завалился в кризис 2008. Добрый экс-премьер не позволил обанкротить завод по легкой схеме. Сам не присутствовал, ручку не протягивал, просто грозно рыкнул через приволжского полпреда, а тот заставил областной банк выдать кредит полуживому предприятию. Путин ушел, рыкнуть некому, и завод гикнулся.

– Ладно, – сказал Столбов. Татьяна поняла: к несчастному Малоозерску он еще вернется.

Не отрывая глаз от листа, нашел на столе плюшку, откусил. Это значило – пошли международные новости. Они хороши как напоминание – где-то есть свои проблемы. Война в Северной Африке продолжается, уже давно не нужная ни участникам, ни дальним заинтересованным лицам, но никто не хочет признаться, что ее начал, а значит и завершить ее не может никто. На ближайших выборах в Европарламент почти четверть голосов светит новой партии «Рассвет Европы»; победному маршу не мешает даже то, что захлебнувшийся злобой левый сектор называет партию «фашистской». По ту сторону Атлантики намечаются проблемы у лидера региональной нефтяной державы Уго Чавеса: проиграл муниципальные выборы, большие города знать его не хотят, а армия – в нейтралитете. Китай планирует новый железнодорожный путь в Европу, через Гоби и Среднюю Азию; сильный конкурент Транссибу.

– Без нас не обойтись, – заметил Столбов, заедая кофе вяленым персиком. – Если решили взяться всерьез, позвонят из Пекина.

Дальше – происшествия. Спасибо, что сегодня не на первых позициях в новостях. Хотя радоваться нечему. В Ставропольском крае на переезде товарняк смял «Фольксваген» времен канцлера Коля; шофер был пьян, переезд – без шлагбаума. Три трупа. Приговор в городе Афанасьевске по изнасилованию и убийству: еще в 2004 году пропали три девятиклашки, нашли их только сейчас, оказалось – надругались, убили, закопали дворовые же ребята, тоже малолетки. Один сейчас сидит, остальные – взрослые, законопослушные граждане. Раз были несовершеннолетние, то применен срок давности: освободили в зале суда, отпустили домой предаваться мукам совести. Из областного центра в Афанасьевск переброшен ОМОН – не случилось бы линчевания.

Столбов отставил чашку, быстро черкнул на листе резолюцию, зло сказал Татьяне:

– Значит, десять лет никто девчонок не искал, пока строители не наткнулись… Узнать, кто начальник РУВД. Тут же гнать с позором. На пенсии – прошерстить. Если просто ленивый дурак – одно. А если еще и хапал… Историю – на коллегию МВД. Напомнить: если пропали детишки-подростки, уголовное дело заводить сразу, по статье «убийство». Больше мороки, зато быстрее найдутся.

– И еще: оперативно исключать из базы, если нашлись, – добавила Татьяна. – История была с двою родным племянником. В десятом классе учился, загулял с друзьями, папа добился, чтобы объявили всероссийский розыск. Он домой вернулся, а через полгода менты остановили, пробили по базе – ага, попался. Вытащили его из спецприемника через две недели, он потерял пять кило в весе и три зуба, но честь сохранил.

– В смысле, очко? – уточнил Столбов. – Молодец.

Новости закончились. Последняя была из цикла «ребятам о зверятах»: председатель Всемирного фонда «Обитаемая планета» Владимир Путин чипировал самку ладожской нерпы по кличке Альдога и выпустил в родное озеро.

Столбов слегка улыбнулся, улыбнулась и Татьяна. Вспомнили, как в декабре бывший лидер России решал свою судьбу. От поста посла в Германии отказался. Столбов понял – не хочет быть под начальством. Срочно зарегистрировали самый богатый и могущественный природоохранный фонд с генеральной задачей – восстановление и возрождение исчезающих и исчезнувших популяций.

– Понятно, – сказал Столбов, откладывая листы. – Идем ко дну и как всегда с оркестром. Передай в аналитическую группу, там пометки и поручения. Внеочередные дела не объявились?

– Есть, – ответила Татьяна, заметив про себя, что по-прежнему работает и пресс-секретаршей, и секретаршей вообще. – Телефонный разговор с китайским генсеком. В Пекине готовы к разговору после десяти вечера по Москве.

– Хорошо. Еще.

– Декабристы просят о встрече. Хоть на полчаса.

– Сегодня для них «окна» нет, – ответил чуть помрачневший Столбов. – На послезавтра. И пусть подготовят повестку дня – напишут, что хотят обсудить.

– Миш, сам же знаешь, ничего они не напишут, – вздохнула Татьяна. – Все их просьбы не письменные и не телефонные.

«Декабристами» называлась определенная категория соратников нового лидера – бизнесменов, спонсоров победы. Само собой, в этот неофициальный клуб вошли не прикормленные олигархи прежней системы, выделившие новой партии деньги прошлой осенью, по кремлевской разнарядке, а те, кто сделал ставку на Столбова отчаянно и отпето, до заранее собранного тюремного пакета, если Кремль начнет сажать столбовцев.

Эти вот Минины, рискнувшие судьбой и кошельком, встретились в середине декабря, выпили напитков по своему вкусу и создали «Декабрьский клуб». Председателем его стал, конечно же, Луцкий – король цветных металлов, первым предложивший деньги на кампанию Столбова, первым их давший.

…Кстати, выяснилось, что в аппарате президентской администрации действительно был список на арест лидеров и спонсоров партии «Вера». Среди олигархов Луцкий значился первым.

Теперь он требовал очередной встречи. Новый президент прекрасно понимал, для чего. И откладывал разговор – все равно ничего нового не сказать.

Столбов допил апельсиновый сок, сам же и нацедил в кружку ручной выжималкой. Сперва поставили электрическую, но когда узнал – есть механическая, велел заменить. С одной стороны, маленькое полезное физическое упражнение…

«С другой – сброс негатива», – подумала Татьяна. Обступили злые мысли, тряхнул головой, положил сразу два крупных цитруса, выжал ручку до мелкой прожилки на лбу, и хряп-хряп, закапал сок.

– Танюха, – сказал он, обтирая губы, – тебя в школе к директору вызывали?

– Бывало. Я до шестого проходила по категории «оторва-пацан», а в седьмом как-то сразу стала оторва-барышня.

– Тряслась?

– Немножко. Наш дирибас – Иван Борисович Шестун, дядей был строгим и солидным. Идешь к нему с хиханьками, а в приемной сразу станешь девочкой-идеалом, себя в зеркале не узнаешь.

– Вот. А я, заметь, через полчаса встречаюсь не с одним директором, а с двадцатью директорами директоров.

Татьяна вздохнула: да, впереди рабочая коллегия Минобрнауки. Официальный день начался.

* * *

11.05

Директора директоров смотрелись жалко и растерянно. Напоминали они учеников тепличной гимназии на выездном уроке ОБЖ. Или, скажем по-старому, НВП. Вывез их за город пожилой педагог, майор запаса – провести урок патриотизма на свежем воздухе, рассказать про героев прежних баталий. И объявил марш-бросок на двадцать километров по пересеченной местности – оврагам, болотцам, густой сорной зеленке.

Кадровых обновлений в верхушке Минобрнауки пока не произошло. Появилась пара замов – из провинциальных лицеев, но они держались скромно, напоминали стажеров, дело которых приглядеться, а потом уж впрячься в гуж.

С остальным руководством было так: Столбов навестил педагогическое министерство сразу после победы – так было и с прочими учреждениями. Созвал начальствующих, сказал:

– Знаю, что вы все гребли, как рабы на галерах. Думаете, власть сменилась, значит, можно весло бросить? Не торопитесь, дорогие мои, хорошие, помучайтесь еще немножко. К тем, кто чует за собой грешки – гребля-то бывает не только галерной, а еще и карманной, это относится особо. Честным трудом искупить можно почти все.

Иной раз вспыхивали обидой: не заслужили! Было так и у педагогов.

Столбов с улыбкой извинялся, предлагал обиженному высокому чинуше остаться для персонального разговора. Беседа на двоих, с двумя бумажками: декларацией о доходах за последние три года и справкой, именуемой «фактическая собственность». Упоминались в ней не только заработки, автомобили, квадратные метры и гектары самого чиновника, но и собственность дальних родственников и близких друзей. С лаконичным приложением, доказывающим, что эти люди ну никак не могли за последние три года позволить себе трехкомнатные апартаменты на Бульварном кольце или скромную латифундию в Краснодарском крае, на берегу Черного моря.

Обиды испарялись, разговор прекращался.

Сегодня среди присутствующих были двое участников такого вот безрадостного разговора. Они тряслись душой, заражая коллег нервозностью.

Рабочая коллегия, проходившая в Сенатском дворце Кремля, была, по сути, домашним заданием. Оно называлось «Концепция среднего образования в России до 2025 года». Министерские чины делали «домашку», как в забытые школьные годы: перезванивались с коллегами из других министерств, разве что не списывали. Пытались понять, как угодить новому хозяину Кремля. Написали и сегодня принесли на суд.

Началась презентация. Доклад – пять минут, минутный перебор – уже навязчивый колокольчик от модератора, выступай хоть министр. Минута на вопро сы-ответы. Все ждали вопросов от Столбова, но он молчал. И поднимался следующий оратор.

Доклады чем-то напоминали сушеные соевые комья, из которых можно сделать хоть псевдотворог, хоть псевдосыр, хоть псевдобифштекс. Констатировался глубокий, и даже катастрофический упадок. Вяло ругали предшественников: отсталую советскую школу, развал образования в лихие 90-е, и продолжение развала в вороватые нулевые. Когда кто-то по второму кругу заявил о преодолении тяжкого наследия ельцинизма и путинизма, Столбов взглянул на оратора с такой злой ухмылкой, что докладчик уложился в четыре минуты.

Дальше было про сохраненные традиции, про лучшее в отечественной педагогике, про лучшее, взятое из международного опыта, но при этом и про нежелательность непродуманных экспериментов…

Тут Столбов прервал выступающего.

– Это смотря какие эксперименты, – улыбнулся он. – Дурные эксперименты не нужны никому, а вот умные – очень даже нужны.

Ответ – молчание. Оратор взглянул на президента, уловил короткий кивок, правильно понял и сел.

– Спасибо, – сказал Столбов. – Относится ко всем. Ваше видение концепции я уже понял и с проектом знаком. Не только знаком. Успел отдать его на рецензию и даже получить результаты.

Аудитория – дяденьки в строгих костюмах, чиновные дамы со строгими прическами – взглянули с настороженным недоумением: что за рецензенты? Иностранные?

– Кто они? Ваши коллеги, – Столбов, казалось, услышал непроизнесенный вопрос. – Я дал распоряжение рекорам. Кто такие рекоры, надеюсь, знаете?

Несколько секунд длилось суетливое переглядывание, взгляды-намеки. Мол, я знаю, конечно, но знать не начальское дело, пусть выступят подчиненные. «Мы-то знаем, – казалось, говорили подчиненные, – но отвечать дело начальства».

– Это региональные координаторы, проводящие на местах политику нового руководства, – наконец сказала дамочка, с вольной, можно сказать, игривой прической. Столбов кивнул.

– Можно и так. Рекоры – это, в общем-то, обычные люди, которые за последние двадцать лет не спились и не свалили за рубеж, но смогли что-то сберечь или создать, без воровства и прямой связи с ОПГ. Таких вот людей я нахожу или мне находят. И я ставлю им тяжелую и неблагодарную задачу: проследить, чтобы в регионах, а также и в Москве, мои реформы проходили без саботажа, воровства и обычного маразма.

– Понятно. И вы отдали проект на рецензирование этим комиссарам? – спросил невысокий, молодой, но капитально лысый зам.

Столбов пристально посмотрел на него, оценивая в полном смысле слова. Костюмчик от Маррини за полторы тысячи евро. Запонки, каждая стоимостью в костюм выпускного бала сельской школы. Часики, Тиссо-эксклюзив, продолжим сравнение – трехмесячный фонд зарплаты районной средней школы. Даже имя вспомнил – Иван Сорин. Компромата – лет на пять. А ведь смельчак. Не стал прибедняться, не стал отсиживаться. Надо попробовать его сохранить, дерзость понадобится.

– Не им. Я, когда общался с рекорами, кто помоложе, спрашивал впечатление от школы. Кто-то говорил: «Вышел за порог и забыл поскорее». Кто-то: «Всему обязан Сергею Иванычу». Я выясняю, кто этот Иваныч – учитель или директор. Учитель – ладно, если директор – уже интереснее. Школьный директор – губернатор в миниатюре. Ему и балбесов довести до последнего звонка, и здание содержать, и с родителями объясняться. Да еще вытерпеть все реформы и инициативы вашего министерства. А это все равно что выжить под монгольским игом или фашистской оккупацией.

Последние слова Столбов произнес без улыбки. Резко хлестнул, так, что минобразовцы вздрогнули, уперлись взглядами в стол. Сорин незаметно сел.

– Так вот, – с прежней мягкостью произнес Столбов, – я поручал узнать, сколько у этого директора за последние годы из школы выпущено состоявшихся людей. Тех, кто устроился в фонды менять бумажки на бумажки, не рассматривал. А руководителей в реальном секторе. И когда две недели назад таких вот директоров средней школы, выпускающих качественный продукт, набралось десять человек, все они фельдъегерской почтой получили проект вашей концепции. С моей личной просьбой: внести свои поправки, чтобы получить школу, за выпускников которой не должно быть стыдно. Ни мне, ни вам.

Секретарша раздала бумажные папки. Кто-то сразу сунул в них нос, кто-то глядел с тревогой, не раскрывая. Так бедный, но понтоватый подросток, пригласив подружку вместо фаст-фуда в ресторан, робеет раскрыть книжицу счета.

– Директора, как я и предполагал, оказались людьми деловыми, – продолжил Столбов, – за неделю откликнулись все. Люди они разные. Тут и директор московской языковой гимназии, которую в прошлом году чуть было ваша братия не закрыла за излишнюю элитарность. Точнее, – Столбов опять хлестнул взглядом и фразой, – за то, что никакая элита там не учится, сами знаете, элита учит детей в Англии. Тут и директор районной школы, о которой просто забыли. Ну, ученики бывшие помнили, потому она и выжила. Но мысли у этих разных директоров примерно схожие. И взгляд на российскую школу, точнее, на смысл ее реформирования, у них одинаков.

Пауза. Столбов опять посмотрел на педагогический генштаб, ожидая то ли вопросов, то ли возражений. Но в ответных взглядах читались лишь раздраженная усталость и неслышные реплики… Сколько этих самых реформ было… Опять за старое, то есть за новое… Неужели непонятно, что в этой стране, с этим народом не то, что ничего не построить, но ничего не перестроить… Сохранить бы, и то вряд ли.

И все-таки под пеплом усталости и страха (кто из присутствующих не воровал, не пилил?) тлел уголек интереса. Поэтому, не дожидаясь окончания президентской речи, заглядывали в папки.

– А цель, дорогие мои, хорошие, наша общая цель вот какая: выпускать ученика с хорошими базовыми знаниями. Умеющего работать головой, а также не стыдящегося работать руками. Школа, в которой настоящего умника определят годам к двенадцати и дадут ему такое образование, будто он родился в вашей семье, Иван Анатольевич, – взглянул на Сорина, тот от неожиданности вздрогнул, уронил папку на пол, – а если ученик, наоборот, учиться не хочет, то сориентируют его на хорошую, честную физическую работу. Всех до одиннадцатого класса тащить не будем. Это так, генеральная цель, а конкретных идей много. Уже прочли?

Дамочка с вольной прической, успевшая пролистать треть плана, подняла глаза на Столбова.

– Михаил Викторович, это же революция!

– Нет, – улыбнулся Столбов (лучше бы хмурился!). – Революция в образовании кончились. Это контрреволюция. Да, вот еще: у двоих здесь присутствующих дети учатся в Англии. Сейчас март. Первого сентября они пойдут в российскую школу. Если сами не выберете – подскажу, где в порядке и со знаниями, и с безопасностью. Если не пойдут, то родители – сами на выход. Шеф-повар, который боится обедать в своем ресторане, увольняется и топает в пирожковую.

* * *

13.15

Финляндия – северная соседка России, но климат там мягче. Наш март еще зимний месяц, а здесь, в садике возле виллы, и газон освободился от снега, и травка пошла в рост. Впрочем, солидные мужчины, собравшиеся на просторной веранде, думали не о весне, но о таком прозаическом деле, как собственная безопасность.

– Андрей Васильич, нехорошо! Опоздать на час – не по пацански. Мы уже начали думать, будто вас перехватили агенты столбовской гэбни.

– Не думали, – грубо ответил Андрей Васильич, мужчина средних лет, в кожаном плаще и кожаном меховом кепи. – Если бы подумали, что меня арестовали, то сейчас наперегонки чесали бы в хельсинкский аэропорт.

– Ну, не знаю, как товарищи по несчастью, а я, Васильич, в вашей стойкости не сомневаюсь, – продолжил ехидный наезд пожилой господин в костюме от Бриони, не очень гармонировавшем с беседой на веранде. Его кислая ухмылка, вдумчиво презрительный взгляд и сноровка носить костюм напоминали, что бывших парторгов, как и бывших шпионов, не бывает. – Все равно, почему опоздали на час?

– Гребаная граница, – рыкнул Васильич. – Я изначально заложил, что с финской стороны придется задержаться, думал, хоть нашу пролечу. Буй вам! Полтора часа проторчал в общей очереди. Будто пол России решило съепаться от Столбова в Финляндию.

– Не будем выдавать мечты за реальность, – желчно заявил дяденька, по возрасту вполне способный считаться старейшиной собрания. – Россия пока от Столбова не бежит, просто Андрюша сам убедился: на границе бывают пробки. Я-то, когда понял, что больше по мидовскому списку не проехать, не стал выеживаться и езжу только жэде – быстро и уютно. Давай, Андрюша, садись и калякай о делах наших скорбных.

– Да не скорбных – прискорбных, – зло сказал Андрей Васильич. – Я новости привез.

– Какие?

– Плохие. Других сейчас не бывает…

Почтенное общество вздохнуло. Надо же: еще полгода назад считали, что страна под ними. А теперь на родине даже и встретиться не решились. Как оппозиция царских времен, поехали в Финляндию, посовещаться.

Жило-было садоводство «Мельница». Название – простое и хорошее, чего же спрашивать, что означает? Все равно, товарищи-садоводы спрашивали у местных краеведов, почему озеро зовут Мельничным? Те отвечали: на реке, что в озеро впадает, в финские времена стояла мельница. А по другой версии, эта речка-озеро имеет какое-то отношение к волшебной мельнице Сампо, что способна намолоть всякое добро и обогатить обладателя.

Вторая версия оснований не имела, но по практике так и вышло. Вроде бы, обычное садоводство, ну, пусть элитное, пусть родилось в 90-е, когда у всех машины, потому и в стороне от железных дорог. Однако в нулевые годы оказалось, что каждый член садоводства, если он не последний лох и если парился в баньке с председателем, да кушал шашлычки в его же компании, устроился на зависть миллионерам 90-х, купившим виллы на Кипре.

А дело в том, что председатель «Мельницы», с конца тех же 90-х, жил и работал в Москве. Ценил он в людях больше всего надежность, верность обязательствам, причем не всегда озвученным. Поэтому партнеры по садоводству устроились так, как бывает в сказках, про внезапно обретенных покойных дядях-миллиардерах. С той только существенной разницей, что дядька оставил миллиард, а тут миллиарды росли на миллиарде. «Мельница» превратилась в закрытый клуб близких людей. Кто качал нефть, кто ее транспортировал, кто строил терминал для перекачки, кто стал директором банка, финансировавшего все эти операции. И никаких проблем, никаких преград, никаких проверок и претензий. Только небо, только ветер, только счастье впереди…

Потом настала та самая злосчастная осень, когда небо посерело, ветер переменился, а счастье – сдулось. Бывший председатель кооператива и бывший президент, теперь же и бывший премьер, устроил импровизированное собрание «Мельницы». Объяснил, что со Столбовым он говорил, и тот, приватно, подтвердил свои публичные обещания: никаких посадок, никаких личных репрессий. Но неприкосновенность постов и капиталов не гарантируется. «Мы побежденные, – признал он, – торговаться нет смысла. Вам удачи, и имейте в виду, теперь я забочусь только о диких животных».

Само собой, в такую подляну судьбы поверить непросто. Была встреча со Столбовым. Тот шутил, смеялся, переспрашивал: «Так вы тогда, в декабре, хотели меня ликвидировать?» Потом сказал совершенно серьезно:

– Давайте-ка определимся. Или вы считаете, что ваша собственность вполне законна и выдержит любой аудит. А также уголовное расследование. Или я считаю вас не жуликами и мошенниками, а просто людьми, которым очень повезло. Вроде, нашли клад. Что полагается за найденный и сданный клад? Правильно, двадцать пять процентов. Вот столько и можно оставить себе. Публично каяться не надо, просто вернуть три четверти. Это мне придется каяться перед избирателями, почему вам столько оставил. На раздумье – полгода. Что потом? Теряем и деньги, и свободу.

Был март. Шел четвертый месяц ультиматума.

* * *

– Что вы успели обсудить без меня? – спросил Васильич.

– Ничего серьезного, – ответил «Бриони», – только Николаич рассказал подробности своего общения с Евросоюзом.

– Можно повторить для опоздавших?

– Да и повторять нечего! Как говорил Козьма Прутков, «какая рифма на слово Европа, надо спрашивать у Бутенопа». Так вот, тля, я понял, на это слово только одна русская рифма есть! После встречи со старым моим дружбаном, князем-парламентарием…

– С Францем Карловичем, что ли? – лениво спросил «Бриони», мудрец-всезнайка.

– С ним самым, – ответил Николаич, дядька лет сорока, с лысиной Котовского и усами Буденного. – С Францем фон Гогенлоэ. В роду одни крестоносцы и паладины, помнит прадедов до десятого колена. Такого уже учить ничему не надо, так и рождается весь воспитанный, политесный. Министр хороших манер! Я понял, для чего эти манеры и политесы. Для разводки!

Общество потребовало уточнений.

– Я на этот раз его просто прижал. Уже без намеков, прямо говорю: «Вы председатель парламентской комиссии. Если сделка будет успешной, вы гарантируете, что не будет никаких расследований, мол, откуда денежки в нашу экономику?». Он: «Надеюсь, но гарантировать не могу». Я ему: «Давай, как взрослые люди – сколько и кому надо занести?». Он: «Гарантии все равно не будет». Я чуть не ору: «В несчастную, депрессивную экономику вашей депрессивной страны будет вложено двадцать миллиарда евро! Не понимаете?!». А этот фон руками разводит: мол, все понимаем, да я только «за», если бы все только от меня зависело…

– А ведь когда в две тысячи десятом его назначили почетным директором «Вест-нафты» – синекура на триста тысяч евро в месяц, он сумел объяснить, что именно от него очень многое зависит, – ехидно заметил Бриони.

– Вот именно! Мало триста тысяч в месяц. Как только его ни обхаживали! Понятное дело: экс-министр, не последнее рыло в своей партии, ко всем имеет подход. Чего ему ни дарили: и Кандинского, и саблю из Златоуста – со справками на вывоз пришлось натрахаться. Я еще в позапрошлом году принимал его у себя на Валдае, в баньке парились. Я ему по пьяни предлагал: хошь, прямо сейчас поедем, медведя застрелим? Хошь, прямо сейчас девку борзыми затравим, как у Достоевского?

– У Достоевского был мальчик, – уточнил Бриони.

– Какая, нах, разница? А он лежал на полке, мудями к потолку, и хохотал: «Рус-экзотик». Целовались потом, разве что не трахнулись. А теперь: «Если бы только от меня зависело». Надо было эту Европу в сорок пятом всю до Атлантики вы…бать, а потом еще раз.

– Время упущено, – вздохнул Бриони, явный модератор заседания. – Ладно, грустные новости с Запада понятны. Нас там никогда не любили. Любили только наши деньги. Васильич, какие ваши плохие вести с Родины?

Васильич неторопливо, почти без матюгов, рассказал о своих переговорах в новой президентской администрации. А переговоры шли на ту же тему, что и с коварным европейцем, потомком паладинов. От имени всей «Мельницы» Васильич прощупал почву: можно ли договориться? Внести какую-нибудь сумму в какой-нибудь новый фонд, этак миллиарда три евро. Пообещать слушаться, рулить бизнесом так, как скажет координатор от новой власти. А если скажет: уйди с площадки, то уйти по-хорошему, продав бизнес за честную цену, как когда-то Абрамович. Плюс – полная лояльность, никакого политического блудняка. Взамен – забыть, сколько денег осталось у «Мельницы». Разве не разумно?

Собеседник ответил: да, разумно. Но все равно шансов на вариант нет. Столбов как решил – 25 процентов, так и стоит на своем, без компромисса. И все козыри у него – данные о собственности «Мельницы», не утаишь. Еще раз предложил согласиться на четверть, даже удивился: у вас же, в среднем, пять миллиардов у. е. на человека. Ну останется один миллиард, все равно – мечта Остапа Бендера.

– Я даже материться не стал, – вздохнул Васильич, – просто его спросил: а ты сам мог бы за месяц все свое имущество сложить, продать и оставить себе четверть? Он только и ответил: у вас было четыре месяца.

Минута была наполнена матерными междометиями и проклятиями. Кто-то молчал, верно, подсчитывал, как он сможет из всей своей собственности за месяц выкроить четверть.

Когда собрание приумолкло, парторг-бриони не спросил даже, утвердительно заметил:

– Выходит, уважаемые товарищи по несчастью, как ни крути, а вариант остается только один. Плохой, некрасивый, опасный вариант, лучше которого мы ничего не найдем.

– Отставка под Шопена? – спросил кто-то. Бриони кивнул: пусть люди свои, пусть территория перепроверена на предмет «жучков», есть вещи, о которых вслух не надо.

– Слушайте, а почему его тогда… ну, когда он только лез в Кремль? – спросил Николаич, не самый богатый и знатный член клуба. Потому и не присутствовавший на нервных совещаниях прошлой осени.

Бриони ответил не сразу.

– Это сказать легко. На деле – не так. Всегда есть страх – отдача замучает. И потом, честно говоря, казалось – пронесет. Не псих, не отморозок, никого в Гаагский трибунал не сдаст. Сам насосется, друзей насосет и успокоится. А он и вправду отморозок.

– За месяц-то успеем? – спросил Николаич. Бриони пожал плечами: как получится.

– Еще вопрос можно? – продолжил неугомонный Николаич. – Если наше уважаемое собрание прошлой осенью, простите, бзднуло решить проблему, когда он был обычный гражданин, лидер непонятной партии, то сейчас-то, когда у него в кармане и ФСО, и ФСБ, и сам-то он живет в Кремле… Не маловаты ли шансы?

– И да, и нет, – философски заметил бывший парторг. – Тогда, дурацкой прошлой осенью, вокруг него была стена понадежней кремлевской. Толпа фанатов, готовых за него сдохнуть. Причем – без кавычек. Реальных психов и отморозков, рвавшихся во власть. Скажу по небольшому секрету: и «казачка» заслать пытались, и перекупить тех, кто поближе к телу. Не вышло. Засуетились поздно, а там у них такой уже драйв пошел – до власти рукой достать. Под таким наркозом человек предложения не воспринимает.

– А сейчас?

– А сейчас, по скромным, отрывочным сведениям, прежнего монолита уже нет. Власть взята, наркоз прошел. Столбов пока еще никого в миллионеры не произвел и не планирует, поле для торга открыто. Вот сейчас-то, может, и сдадут.

* * *

15.00

«„Вертушка“ комфортной не бывает», – в очередной раз подумал Столбов. Эту нехитрую истину, рожденную еще в Афгане, он проверял неоднократно. Вертолет может быть маленьким или большим, нашим или импортным, наследием советских времен или изящной штучкой прошлогоднего выпуска. Все равно самый комфортный вертолет – это самолет.

Но взлетно-посадочной полосы под аэропланы в Кремле не было. Поэтому до «Шереметьево-2» приходилось добираться вертолетом. Там ждала канцлер Германии.

Вообще-то, госпожа Канцлер летела в Китай, и остановка в России была для нее отклонением от маршрута. Значит, есть о чем поговорить.

В переговорные апартаменты Столбов прибыл за пять минут до приземления гостьи. Внутреннюю комнату недавно обновили, избавили от прежнего державного пафоса: к чему он на неофициальной встрече? Аэропорт – это аэропорт; гул постоянно взлетающих самолетов не давал расслабиться, кресло – изящная реплика мебели времен барокко – казалась сиденьем в зале ожидания, а в мозгу пиликал звоночек: не на твой ли рейс объявили регистрацию?

Канцлер объявилась со спецназовским проворством, минут через десять после посадки. Неофициальный визит церемоний не предполагал, но все же Столбов отметил: торопится, время даром не теряет. Встречались они впервые.

Без переводчика не обошлось. Пусть российский лидер и подтянул свой английский, все равно с толмачом проще, беседа не застопорится от необходимости найти нужное слово. Секретных тем сегодня не предполагалось.

Гостья предложила беседовать стоя, Столбов согласился. Ей лететь еще добрую половину Евразии, насидеться успеет.

Началось с комплиментов.

– Ваша борьба с коррупцией оказалась большим, чем разговоры, – с улыбкой сказала она. – На днях я побывала на съезде Восточной инвестиционной палаты. Говорят, что в России что-то изменилось. Гранды, хозяева автомобильных концернов и производители труб ничего не заметили, зато бизнесмены поменьше – довольны. Они всегда были откровенны: чтобы в любой российской области был успех, необходимо браться за дело, если на открытие проекта можно пригласить губернатора и начальника ФСБ. Да и то такое сопровождение спасало от побор только на этапе создания проекта. Когда завод начинал работать, приходилось предусмотреть фонд для взятка. Теперь вице-президент палаты герр Шмидт сказал, что можно вкладывать деньги, даже не пригласив на открытие губернатора.

– Бизнес доволен и готов вкладываться? – спросил Столбов.

– Герр Шмидт – старый лис бизнеса, – продолжила канцлер, уже без улыбки. – Он впервые оказался в России, еще когда Брежнев начал продавать газ в Западную Европу. Поверьте, он знает русского чиновника так, что может читать лекции молодым русским бизнесменам. Он считает: ваши чиновники ждут. Они хотят понять, насколько вы опасны. Точно так же они ждали три года, когда пришел Путин. Потом они поняли, что новый президент опасен только для строптивых олигархов.

– Может быть, мне кого-нибудь расстрелять? – развел руками Столбов.

Переводчик на миг запнулся, но Столбов кивнул – валяй дословно. Канцлер – почти советский человек, шутку поймет.

– Я на пути в страну, где эта мера общественного порицания применяется довольно часто, – ответила канцлер. – Коррупцию в Китае не вывели, но, конечно, она не такая наглая, как мне жаловались те, кто работает с Россией. Кстати, в Китае на вас мне тоже будут жаловаться.

– На наш скромный протекционизм? – спросил Столбов.

– Да, на него. Не скрою, для меня лично он оказался бо́льшим сюрпризом, чем ваша борьба с коррупцией. Вы решили поиграть в закрытый рынок?

– Что поделать, – ответил Столбов, – я же обещал, что ВТО нашей промышленности вредить не должно. Германии как раз грех жаловаться: вы производите то, чего Россия не делает сама, а таким товарам – зеленый свет со спецсигналом. Китай, да… Автомобили – пожалуйста, наш автопром им пока не конкурент. А вот с текстильными товарами другая ситуация. Нам нужно спасти свою промышленность.

Официантка принесла крепкий кофе с мелкими крендельками – изящный повод сменить тему разговора.

– Хотя бы в Китае на меня не будут жаловаться по поводу Бурбура? – спросил Столбов, прихлебывая кофе.

– В Китае не будут, – улыбнулась канцлер, но тут же продолжила без улыбки: – Я тоже не хочу жаловаться, но очень бы хотела узнать, почему вы предоставили убежище диктатору, свергнутому своим народом?

«Эк фразочку-то загнула, будто меморандум зачитала», – подумал Столбов. И ответил так:

– Все просто. Это наш сукин сын, а мы в ответе за всех кого приручили, даже за сукиного сына. Мы его когда-то кормили: оружие, кредиты, он голосовал за нас в ООН. Так что теперь мы отвечаем за его жизнь. Да, мы его вывезли на самолете в Россию и не выдадим по любой повестке. Считайте наше поведение сталинским коварством. Или, напротив, традицией нации Толстого и Достоевского – призываем милость к падшему. Как вам удобно, так и считайте.

Канцлер молчала, только кивала. Не в знак согласия, а констатировала: я услышала.

– А вы не боитесь, что отношения с его страной разорваны навсегда?

– Нет. Революционный энтузиазм пройдет, и его буйный народ поймет, какую услугу мы ему оказали. Сейчас бы его расстреляли, и у всей нации возник бы комплекс Чаушеску. Пусть подождут лет десять. Может, опять захотят выбрать в президенты. Или не выбрать. Но с трупом вариантов меньше, его можно только торжественно перезахоронить.

Канцлер помолчала. Допила кофе.

– А если завтра такая же история случится с Уго Чавесом? – наконец спросила она.

– И его примем, – беспечно ответил Столбов. – Если он не направится в Китай. Ведь китайцы вложили в Венесуэлу в три раза больше, чем мы.

– Пекин его не примет, – без тени улыбки сказала канцлер. – Китай для этого достаточно прагматичная страна.

– Россия тоже. У нас своя национальная модель прагматизма.

Скользкую тему оставили. Поговорили о культуре, о будущих фестивалях.

На прощание Столбов спросил гостью:

– Правильно ли я понял – вы спросили про Барбура и Чавеса по поручению всего ЕС?

– Да. Считайте, это был вопрос от Европы.

– А как относятся в Европе ко мне? Вообще, ко всему, что произошло у нас с прошлого декабря?

Канцлер помолчала. А потом улыбнулась совсем искренне и неофициально.

– Как ваши чиновники и наши бизнесмены вместе взятые: боятся и надеются. Кроме того, я пару раз слышала: «Похоже, мы скоро поймем, чего Россия хочет на самом деле».

– Согласны?

– Я согласна.

Это была не последняя фраза беседы. На прощание канцлер протянула Столбову записку. Ее он прочел лишь в самолете.

Текст был русским, написан чернилами, без ошибок:

«Наши спецслужбы предупредили меня: в вашем ближайшем окружении есть предатель. Остерегайтесь».

* * *

17.00

Статья 18 Конституции Российской Федерации гласит: «Права и свободы гражданина являются непосредственно действующими». Но, как известно, права и свободы действуют сами по себе не чаще, чем машина ездит без шофера. Другое дело, когда есть гражданин, готовый дать правам и свободам непосредственное действие.

Таковых граждан в новой, столбовской России оказалось довольно много. Каждый месяц, восемнадцатого числа, они собирались на Пушкинской площади, чтобы заявить на всю страну о своих претензиях к власти. Средство было: по распоряжению правящего режима неподалеку от терпеливого Александра Сергеевича находилась телекамера для трансляции по «России-24».

В прошлый раз свобода в прямом эфире кончилась на восьмой минуте – дракой. Сегодня оппозиция вроде бы договорилась и акция в рамках «Стратегии-18» должна была пройти мирно. Микрофонное время разделили три главных оппозиционных блока: «Объединенные гражданские силы», «Левый альянс» и «Русский реванш». Хотя «граждан» было существенно больше, но на вчерашнем заседании координационного штаба порядок выступлений разыграли в «камень – ножницы – бумага», в «орлянку» и даже погадали на Конституции. Вышло, что первым к микрофону выходить ОГС, потом левакам, далее – реваншистам. Огээсники возрадовались, реваншисты удовлетворенно заметили: за нами последнее слово, а левые уверенно заявили: после нас вся страна переключит телевизор, все равно никто лучше не скажет.

Конечно, были и другие претенденты на микрофон. Но главные оппозиционеры решили оставить политической мелюзге не больше пятнадцати минут. Пусть сама решает: установить очередь или толкаться.

До прямого включения оставалось всего ничего. Ни переносных барьеров, ни металлоискателей на площади не было. После смены кремлевской власти столичная мэрия внезапно прозрела: на митингах терактов никогда не бывало и зачем дополнительные барьеры, причем в полном смысле слова? Поэтому народ вольготно толпился в сквере, топтался по еще заснеженному газону. Омоновцы поглядывали на них из припаркованных автобусов: у них был приказ вмешиваться только после начала «большой драки» – ее должны были определить офицеры, внедренные в толпу.

По договоренности с телевизионщиками ни ведущего, ни оператора возле камеры и микрофона не было. Так, считай, шли люди по улице, нашли камеру и давай говорить, что вздумали.

Аппаратуру, к слову, брали у коллег с телеканала «Моя планета», рассчитанную на съемки в тайге и джунглях, чтобы аппаратура выжила бы и в медвежьих лапах, и попав в водоворот обезьяньей свадьбы.

Прямой эфир начался. Два десятка «гражданских силовиков» выстроили защитный коридор – пусть лидеры спокойно отговорят свои четверть часа. Говорить приходилось прямо в микрофон, и все равно до телезрителей доносились выкрики политически озабоченных граждан, не вошедших в один из трех альянсов: «Где ваша демократия?!». А также: «Где ва ша справедливость?!» и «Вы патриоты или пидоры?!».

На этом невежливом фоне и начал речь председатель ОГС, молодой политик Слава Мылов.

– Здравствуйте! Прежде всего, спасибо тем, кто пришел сегодня на эту площадь. Радостно видеть людей, которым небезразлична судьба гражданского общества.

Короткая ораторская пауза.

– К сожалению, больше радоваться нечему. Мы поверили в очередной раз. И в очередной раз были обмануты. Что изменилось? Я включаю телевизор и опять вижу Путина. Пусть теперь он не целует девочек в пупок и не бороздит поля на новых комбайнах, а только выпускает диких животных, меня это ну совсем не радует. Он должен не выпускать барсов из вольера, он должен был занять место Ходорковского. Шконка освободилась – пжалста, Владимир Владимирыч! Ладно, с Путиным договоренность. А как с остальными? Когда будет большой и показательный процесс над ворами и мошенниками прежнего режима? Когда?!

Реплика сорвала заслуженные аплодисменты. Хлопали и левые, и реваншисты. Что-то одобрительное покрикивали даже недопущенные ораторы.

– У меня, как и у многих граждан, есть подозрение, что это неспроста. Путинизм сохранился, только поменял первое лицо. Мы все ждали суда над негодяями и восстановления допутинской политической системы. Вместо этого мы получили царя, который совещается с отставными офицерами и уже скоро произведет их в генералы и фельдмаршалы. Полиция получает новые права, продолжается клерикализация, общество готовится к наступлению на гражданские свободы. Будут закрыты границы с нашими братьями по СНГ! Людей пересчитают, как скот! Наша победа украдена!

– Где конструктив?! – донесся чей-то крик.

– Он прост, – повысил голос Слава. – Во-первых, отмена всех политических законов, принятых преступным режимом Путина, после захвата власти в двухтысячном году. Во-вторых, создание переходного общественного правительства, контролирующего нынешнего президента. В него войдут видные политики, экономисты, общественные деятели, способные предложить России модель цивилизованного развития. Если господин Столбов согласится на эти условия, я готов считать себя членом партии «Вера», как прошлой осень. А пока…

Слава огляделся, глубоко вздохнул и сказал, пытаясь (неудачно) подражать Станиславскому:

– Не верю!

Раздались сдержанные аплодисменты.

– А поверим мы только при одном условии…

Но условие озвучено не было. Микрофон взял сопредседатель ОГС Андрей Борисович, диссидент с полувековым стажем, сидевший еще при Хрущеве. При Брежневе его покарали психиатрией и выдворили. При Ельцине он вернулся и с тех пор жил в России, критикуя власть со всем запалом праведной ненависти свободного гражданина, живущего в вечно несвободной стране.

– У меня принципиальное несогласие с коллегой. Как говорил мудрый Омар Хайям: «Ты лучше голодай, чем, что попало есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало». Сегодня войти в правительство Столбова – это хуже, чем быть вместе с кем попало. Это значит сотрудничать с людьми, на руках которых кровь невинных жителей Афганистана и Северного Кавказа, с людьми, которые гордятся своим советским прошлым. Идти на сотрудничество с такой компанией – не просто сделать ошибку. Это, как говорили у нас на зоне – ссучиться.

– Простите, – растерялся Слава, – а как же Ходорковский? Ведь он же согласился…

– Ссучился, – радостно констатировал Андрей Борисович. – В тюрьме себя сохранил, а как вышел на волю – пошел на недопустимый компромисс. И это относится к каждому, кто будет сотрудничать с новой властью, не добившись от нее принципиальных условий.

– Андрей Борисович, – взмолился Слава, – у меня еще две минуты, потом вы.

Однако Андрей Борисович выпустить микрофон уже не мог просто физически. Он сжимал его, как окруженный боец последнюю гранату, и тараторил, будто включил запись:

– Российская власть должна морально переродиться. Покаяться за прежние преступления путинизма, ельцинизма, сталинизма и царизма. Только при этом условии сотрудничество с ней не сделает человека нерукопожатным…

Если Слава на словах был почтителен, то его руки действовали по своей программе. Он пощекотал Андрея Борисовича под мышкой, выхватил микрофон.

– Уважаемые собравшиеся. Мой уважаемый коллега озвучил…

Андрей Борисович и сам вцепился в микрофон. Создался паритет: никто не мог продолжить выступление, оба вежливо боролись.

Группа прикрытия, создавшая живой коридор, разделилась. Одни оказались сторонниками Славы, другие – Андрея Борисовича. Осторожно толкая друг дру га, граждане пытались разъединить борцов.

Разлад в рядах либералов не ускользнул от «Левого альянса». Сначала в рядах старичков и старушек с красными гвоздиками на пальто возник ропот: «Сами не говорят и другим не дают». Потом революционная молодежь решила действовать. Она образовала клин, способный с разбега пробить омоновскую цепь, не то что почти распавшийся ряд либералов. Поэтому Слава, уже уверенный, что микрофон у него в руках, увидел, что переходящим трофеем гласности завладел Сережка Молодцов, агитатор и главарь всей столичной радикальной комсомолии.

– Ваше время кончилось! – заорал он так, что проснулись голуби на чердаке киноцентра «Россия».

– У нас еще четыре минуты, – возмутился Андрей Борисович.

– Ваше время кончилось еще в семнадцатом году! – столь же громко уточнил Молодцов. – Дорогие товарищи, российские трудящиеся, как видите, эти господа так и не смогли решить с девяносто первого года, кто лучше – Гайдар или Явлинский. Что лучше – дикий капитализм или лицемерный социал-демократический обман трудящихся. Именно эти люди привели к власти и Путина, и наемника международно-националистического и олигархического капитала – Столбова. Его задача – приватизировать и продать все, что не было отнято у народа при Ельцине и Путине!

Говорить Молодцову было нелегко. Одной рукой он удерживал микрофон, другой – отбивался от окружавших его либералов. Товарищи по партии пытались создать надежное кольцо, но оно то и дело прорывалось объединенными гражданами, тянувшими руки к Молодцову.

– Что мы можем делать сейчас? – резко выкрикивал он, размахивая микрофоном. – Очень много. Устраивать забастовки, пикетировать предприятия, на которых особо цинично нарушается Трудовой кодекс. И всегда быть готовыми нанести решительный удар по олигархическому капитализму и его ставленникам в Кремле. Поднимется мускулистая рука рабочего класса…

От начала свободного митинга прошло лишь восемь минут, но «Русский реванш» решил, что оппоненты будут делить микрофон целый час. И вмешался. Реваншисты понимали, что им придется прорывать слоеный пирог из либералов и леваков. Поэтому применили домашнюю заготовку: трое членов «Опричного царства», явившиеся на площадь не только с метлами, но и конные, разогнались и с диким гиком доскакали до микрофона. За ними ударил пехотный клин, правда, застрял в визжащей толпе, прыснувшей в сторону от лошадей.

Молодцов не успел договорить про мускулистую руку рабочего класса, как его обожгли арапником, а микрофон оказался у «опричника» – Семена Громова, известного в ЖЖ под ником grom-pogrom.

– В Кремле новый царь! – заорал Гром-погром. – Кто он? Гроза-государь или расстрига-самозванец? По делам узнаете их! Столбов, где твои дела? Почему демонские капища на Красной площади не разорены? Почему Русь живет по безбожному календарю и пишет красным алфавитом? Почему сергианство и экуменизм не осуждены? Почему жидовствующие на свободе? Когда начнем экзекуции и депортации?

Список претензий был большим, но зачитать до конца его не удалось. Крепкий физически либерал и мускулистый комсомолец сволокли всадника с коня, выкрутили из рук микрофон.

После этого к источнику гласности рванулись все. Вырывали микрофон из чужих рук, подносили к губам, но тут же теряли, почти ничего не произнеся.

Тот, кто не хотел драки, или не добрался к эпицентру, вдруг забеспокоились и даже начали по мере сил освобождать пространство. К микрофону неспешно и неотвратимо пробивалась арт-группа «Каллы» – «самые чистые художники в навсегда запачканной стране». Судя по пластиковой канистре, в которой плескалось нечто коричневое, они приготовили очередной «каллаж».

– Дамы и господа! – громко сказал Светлый Воин – лидер группы, конечно же, в белом плаще. – Сегодня мы совершим символическое прощание с гавнорашкой.

Он поднял пульверизатор, направил на толпу. Настала такая тишина, что было слышно, как хлюпнул насос.

Гром-погром, так и не сумевший забраться в седло, выхватил из ножен достаточно качественную реплику старинной сабли, с диким ревом оказался возле «калл» и перерубил клинком шланг.

– Вандал! – возмутился Светлый Воин.

Происшествие стало сигналом для ОМОНа – драться можно, но без холодного оружия. Вздыхая и матерясь, сотрудники вывалились из автобусов и двинулись цепью к толпе.

* * *

17.30

– Может, это лучше давать в записи? – сказала Татьяна.

– Аппетит испортило? – спросил Столбов.

– Не без того. Но мы-то ладно, ведь дети увидят.

Столбов развел руками. Еще в прошлом декабре, сразу после победы, он обещал свободный микрофон с телекамерой и прямой трансляцией по государственному каналу митинга непарламентской оппозиции. Похоже, из всех обещаний это оказалось самым выполнимым.

Хотя – как сказать. Трансляцию пришлось отключить на двадцать пятой минуте, когда свободное выражение политической позиции перешло в кромешную драку.

Про аппетит было сказано к месту. Президент только что отобедал. Впереди было едва ли не самое важное дело дня. В графике оно обозначалось как заседание рабочей группы при президенте.

Татьяна, знавшая историю, сравнивала эту группу с Избранной радой Ивана Грозного. Или Негласным комитетом Александра I. Совещание без официального статуса. Люди, которым доверяют.

Само собой, рабочую группу никто не учреждал. Она стала продолжением заседаний предвыборного штаба. Конечно же, не большого заседания, а его пост-финала: все разошлись, кто-то остался на особо важный вопрос. К тогдашним шести людям прибавились еще шестеро. Вот и вся рада.

Татьяна тоже была законным участником группы. И оставалась до сих пор. Для себя решила так:

«Войду в третий триместр – тогда перестану ходить на совещание». И подумала: «Столько различных отказов запланировано на этот самый триместр: не совещаться, не шариться в инете, не ругаться с мужем – лидером страны. Удастся ли?»

* * *

17.55.

– Только не говорите «привет, покойничек». Утром уже слышал, – сказал Столбов, входя в кабинет. Немногочисленное собрание чуток посмеялось. Максим Николаевич, которого Татьяна называла не иначе как Макс, даже подошел к Столбову, пригляделся, удовлетворенно заявил, что тот отбрасывает тень – значит, не нежить.

– Ну, раз все – работаем дальше. Кто там у нас первый. Иван? Давай, огорчай.

Совещались за овальным столом – не то, чтобы круглым, но принцип тот же. Поэтому, если не было особо важной темы, говорили по часовой стрелке.

Первым выступал Иван Афанасьев, президентский представитель в Федеральном собрании, а на таких вот собраниях еще и ответственный за статистику.

Татьяна подружилась с Иваном Тимофеевичем, или просто Ваней, едва ли не с первого дня сотрудничества со Столбовым. Дело не только в схожести функций: он – аналитик, капитан по информации, она – пресс-секретарь.

Иван, как и многие столбовцы, до середины 90-х носил погоны – разведчик, подрывник, с советскими, российскими и афганскими наградами – «Уже не помню, я больше разминировал или грохнул». Не особо болтлив, но едва разговор отходил от дел, выдавал фейерверк шуток и баек, из которых одна-другая знакомы каждому, кто тусовался с грушниками. Зато находился и эксклюзив – было и такое, именно со мной. Высокий, загорелый даже зимой, громкий, Иван умел за секунду стать тихим, серьезным и даже пугающе строгим. За круглые очки и старомодный костюм депутаты прозвали его «профессором».

– Начнем с Госдумы, – приступил Иван. – Там ничего интересного, потому что все хорошо. Все прошло в первом чтении: и новый закон об игровых зонах, и сниженный бензиновый акциз, и тюремная реформа. Я в следующий раз им предложу, как в анекдоте про Сталина, кремлевскую стену зеленым покрасить. Не будет возражений.

– Со стеной понятно. А насчет казино не возмущались? – уточнил Столбов.

– Не, – махнул рукой Иван, – чуток поворчали единороссы, да коммунисты, как всегда. Коммунистам я сказал, что новая система казино – метод перераспределения национального богатства в пользу общества. А «медведки» побухтели, но тихо. У меня есть файл со списком депутатов, что по выходным в минское казино летают. Единороссы там на первой позиции. Кстати, Саня, спасибо за информационную поддержку.

Саня, а именно Александр Костылев, генерал космических войск, новичок Избранной Рады, высший спец по спутниковой разведке, кивнул.

Законопроект об игорном бизнесе оказался одной из самых смелых и простых инициатив нового лидера. Суть его была в том, что обычные средства возбуждения азарта, вроде игровых автоматов, приравнивались практически к наркотикам, и за вовлечение в игру несовершеннолетних полагалась весомая тюремная кара. Зато элитная рулетка – традиционное казино – получило право на существование не только в четырех игровых зонах России, как разрешал прежний закон, но в любом населенном пункте. При условии, что игрок старше двадцати одного года и заплатил тысячу рублей за вход. Плюс десятипроцентный налог на выигрыш. И само собой, лицензия у заведения – до второго нарушения за год.

– Тот, кто деньги заработать умеет, – пояснил Столбов, – пусть тратит, как хочет. А если дурной папаша сыночку-балбесу и после двадцать первого дня рождения деньги дает – тоже пожалуйста, чем больше в бюджет вернется – чем лучше.

Дума, из которой недавно вернулся Иван, пока что не спешила стать местом для дискуссий. Пусть прошлогодний победитель – партия «Вера», – взяла в ней лишь чуть больше основной соперницы, «Единая Россия» посыпалась еще до первого заседания. Половина единороссов потеряла партбилеты и вступила во фракцию «Веры». К ним присоединилось и немалая толика коммунистов – ленинская совесть подсказала им, что партия-победитель за трудовой народ. Плюс прочие перебежчики. Подавляющее конституционное большинство сложилось с пугающей простотой. Столбову пока еще ни разу не пришлось приходить в парламентский комплекс, уговаривать депутатов.

– Теперь буду огорчать, – продолжил Иван. – Переходим к статистике. Как всегда, кроме сегодняшних данных, краткосрочные прогнозы. Статистики – люди пуганые, и если говорят, что плохо, значит, еще хуже. Начну с финансов. Международные резервы – пятьсот шестьдесят пять миллиардов долларов, с начала года уменьшились на полпроцента. Впереди серьезное сокращение бюджетных поступлений. Насчет слагаемых, сами понимаете: когда одновременно снижены топливный акциз, страховые взносы и налог на прибыль, то ожидаемая бюджетная недостача порядка восьмисот миллиардов.

– Надеюсь, рублей? – спросил бывший милиционер Кирилл Степанов.

– Рублей. Ну, плюс еще бегство капитала, правда, замедлившееся, но все же. Так что, несмотря на труды фонда «Возвращение», по первому полугодию нас ждет дефицит до половины триллиона.

Прочие статистические новости от Ивана не радовали. Безработица слегка, но подросла. То ли народ слишком уж загулял после победы Столбова прошлым декабрем, то ли – еще вероятнее, малые и большие хозяева начали смелее выгонять наемный персонал. Плюс еще и ожидаемое сокращение управленцев на десять процентов. Срок еще не настал, но кто-то оказался на бирже труда уже сейчас: губернаторы, надеясь сохраниться, беспощадно чистили администрацию, стремились отчитаться пораньше.

Существенно подросла преступность, но как именно, статистика не сообщала. А как иначе, если милицейским чинам точно дали знать: за лживую отчетность выговором не отделаешься. И даже отставкой не отделаешься.

– И, наконец, сократилась нефтедобыча. Немножко, но ощутимо. Это такой саботаж, вернее, итальянская забастовка – работа по правилам.

– Правила уточним, национализации – будут, – сказал Столбов. – Ладно, спасибо за плохие новости. Таня, расскажи, как граждане реагируют на бедствия.

Татьяна, помимо пресс-секретарских мучений, отвечала и за социологию. Ее доклад, микс из нескольких исследований, тоже порадовать не мог. Рейтинг доверия к Столбову упал на семь процентов – ладно, с кем из новых президентов не бывало? Материальное положение, по мнению опрошенных граждан, ухудшилось на три процента – спишем на статистическую погрешность. К сожалению, на нее не спишешь ответ на вопрос: «Есть ли у вас чувство защищенности вашей жизни?». Пессимистов, сравнительно с декабрем, стало на восемь процентов больше. На пять процентов прибавилось тех, кто готов участвовать в акциях протеста. Учитывая, что в прошлом декабре, сразу после столбовской победы, число таковых свелось к нулю, закономерный откат.

– Ну, хоть чем-то обрадую на десерт, – сказала Татьяна. – В прошлом году был опрос в московских школах, в трех заведениях. Взяли гимназию, также что-то среднего уровня и бурсу с окраин. Тогда половина выпускников, если конкретно, пятьдесят один процент сказали, что готовы уехать из России. Основания: если нет родителей с конкретным капиталом или теплым местом, то самому не пробиться. Нынче опрос повторили. Таких теперь сорок процентов. Спрашивали тех, кто хочет остаться: почему? Те отвечали – посмотрим, чем закончится новое шоу. Больше радостей нет.

– Тогда пусть порадует Батяня, – сказал Столбов.

Поднялся Батяня, начальник безопасности еще с прежних, коммерческих времен. Человек неторопливых движений, в свои пятьдесят раненый четыре раза, способный хоть сразу после совещания выполнить спецназовскую физкультурную норму. Из тех бесценных спецов по безопасности, что понимают весь комплекс интересов охраняемой персоны. Не спорят, не ворчат. И очень редко говорят: «Так нельзя». Зато бесповоротно.

Сейчас у него появилась дополнительная функция – работа в фонде «Возвращение». Этот орган был создан еще до прошлогодней победы и занялся сбором информации о патриотах тогдашнего режима. Россию эти патриоты любили. Вот только не доверяли ей и хранили деньги на ненавистном Западе. С теми, кто имел более-менее очевидную собственность, от торговых сетей до футбольных клубов, разговор был особый. Но это ведь верхушечка айсберга. Остальные скромняги более-менее успешно делали вид, будто у них лишь два-три миллиона в России. А то, что в других странах тоже миллионы, да не два-три, да не в рублях – бессовестные слухи.

Задачей «Возвращения» было скорректировать патриотизм этих граждан, убедить их вернуть деньги домой. Причем совсем уж одиозно не обоснованные миллионы – передать в бюджет. Основное средство – грамотно составленное досье, которое принял бы и Интерпол, и полиция страны пребывания капитала.

Фонд возглавлял заслуженный борец с жуликами Леша Навальный. Но в Избранную Раду он не входил, доклад делал Батяня. В украденных и увезенных деньгах он разбирался вполне – второе высшее образование в Финэке, а когда доходило до беседы с бессовестными патриотами, то со своей вежливостью и убедительностью был незаменим: молодым только учиться.

Героем сегодняшнего доклада оказался господин Каравайчик, директор стройкомплекса из Восточной Сибири, строивший панельные дома по госпрограммам, по цене мраморных вилл. Понятно, был он лишь звеном в цепочке. Но, как выяснилось, за десять лет звено скопило сто тридцать миллионов долларов. Хранились они не в России.

– Вчера была проведена конструктивная беседа с товарищем Каравайчиком, – доложил Батяня. – Он напросился сам: понял, что докопались. Хотел оценить степень нашей информированности. Разговор вышел легким: товарищ сейчас в России, дело заведено, он невыездной. Подумал и решил тюремную статистику не портить, передать в бюджет три четверти и воспользоваться законной амнистией. Расстались друзьями.

– Вот единственная заморочка в Думе, – сказал Иван. – Они расстались друзьями, а коммунисты возмущаются на каждом заседании: почему разоблаченные воры не идут на лесоповал?

– Товарищи-ленинцы десять лет в Думе помалкивали, хотя о том кто и сколько украл – знали, – усмехнулся Столбов. – Каравайчик не предлагал договориться?

– Само собой, – ответил Батяня. – Я ответил – согласен. Мне восемьдесят процентов, ему – двадцать. Меньше нельзя – мне придется делиться со всей рабочей группы, а в ней ребята с большими запросами. Матюгнулся и решил: лучше отдать в казну. Кстати, о рабочей группе. Особо хочу отметить Максима Олеговича и его виртуальное подразделение.

– Рад стараться, – Максим Олегович привстал и поклонился благородному собранию, но тут же пожаловался: – Я из-за выжимания жуликов почти забросил свои президентские шкафы. Когда до них дойдем-то?

Таня улыбнулась. Каждый раз, когда она глядела на Максима Олеговича, который и по возрасту и по повадкам соответствовал имени Макс, то каждый раз удивлялась: как этот гик, или этот фрик, или еще много подобных определений, оказался в компании Столбова? Этому Гаррипоттеру для таких совещаний лишь составлять сводки, отчеты, справки, самому же на них присутствовать не следует никак. Как говорится: «Это вы, батенька, не в тот анекдот заехали».

Кто такой Макс? Хороший сисадмин, талантливый хакер. Однажды проявил незаурядную честность, после чего нашел свое место в провинциальной коммерческой империи Столбова. Отвечал за всю виртуальную составляющую предвыборной кампании. Причем, как тогда же, прошлой осенью, заметила Татьяна, начальником оказался правильным. Бывало, брался за что-то сам, но потом говорил на совещании: «Я защиту наших ресурсов не гарантирую, нужно взять такого-то перца, а так как он политический пофигист, то заплатить надо, не пожалев». Так же, не пожалев, отказывал в работе друзьям, если находил профи, готового мучиться у компьютера двадцать четыре часа в сутки, с результатом. Друзья были хорошие: однажды у Макса случилась алкогольная истерика после расставания. Зато вся предвыборная кампания прошла без проблем: последствия вражьих кибератак устранялись быстрее, чем тает майский снег, зато врагов, если надо, и ломали, и спамили до полной дезорганизации.

Что же касается президентских шкафов, то это была особая региональная программа, придуманная не Максом и одобренная еще до Столбова. Просто до недавних времен она была лишь средством изящного инновационного нанораспила.

В чем суть? По просторам огромной России, преимущественно в селах и маленьких городах, предлагалось установить терминалы, назначение которых – избавить граждан от многочисленных каждодневных проблем. Гражданин, введя свой личный код, мог выплатить любой полицейский штраф, узнать, не должен ли он по судебному приговору или оператору сотовой связи, выплачены ли все налоги. А также получить любую бумажную справку, написать заявление в прокуратуру и т. д. Одним словом, обойтись без унылого ходжения по различным государственным присутствиям. Чтобы граждане поменьше сталкивались с конторами, и немалую часть чиновников удалось бы сократить не на словах.

С тех пор, как за проект взялся Макс, дело сдвинулось. Дума приняла закон, создалась рабочая группа, появились первые образцы. Как и полагается, все оказалось дороже, чем планировалось. Макс легко переносил шуточки и подколки коллег, постоянно напоминая: «Идея рассчитана на тех, у кого нет компьютеров, значит, виртуальные фрики, вроде меня, наконец-то подумали о народе».

– Президентские шкафы – в следующий раз, – сказал Столбов. – Подготовишь короткий доклад о том, что накосячено и как исправлять. Сегодня отвлекаться не будем. Выслушали, как все плохо. Значит, надо подумать о том, как сделать жизнь еще хуже.

– Про водку? – вздохнул Батяня.

– Про нее самую.

Макс уже успел сесть, нарочито вздохнул, заметил: «Михаилу Викторовичу надоели сравнения со Сталиным, хочет, чтоб и с Горбачевым теперь сравнили».

Столбов махнул на него рукой: молчи, трепло.

– Предложения были собраны, исследованы, пора подводить итог, – сказал президент. – Общий смысл понятен и прост: любые напитки крепче четырех градусов должны для населения стать малодоступны. А для граждан, не достигших двадцати одного года – недоступны вообще. Подростковое пьянство само по себе – административное преступление. Штраф или арест на сутки. Сумма снижается, арест отменятся при условии, если юноша-девушка укажут, где им продали водку.

– Без исключений? – спросил Батяня.

– С одним, – уточнил Столбов, – если у юноши до двадцати одного года государственные боевые награды. Такому налью сам. Других исключений не ждать.

Прочие антиалкогольные меры выглядели столь же грозно. В крупном поселке или небольшом райцентре, тысяч на десять жителей, мог быть только один винный отдел. В райцентре покрупнее – два или три. В областном центре – побольше, но при соблюдении пропорции: одна точка торговли спиртным на двадцать пять тысяч жителей. Так же и в областных городах. Этим отделам полагалось торговать с десяти до восьми вечера, воскресенье – выходной. Почти шведская система.

Правда, гуманнее, чем у скандинавов. В крупных магазинах отделы останутся. Но именоваться они теперь будут «элитными», без всяких «народных» и «президентских» водок или пакетов крепленой синтетической бормотухи. Впрочем, баночные коктейли и прочая дешевая химическая дрянь запрещалась повсеместно. Шампанское, виски, мартини, прочие ингредиенты для коктейлей, водка многократных очисток – пожалуйста. Но с двойной наценкой. Принцип был, как и в случае с казино: невозбранно портить себе печень могли лишь богатые россияне.

Ресторанам и прочим сидячим заведениям было бы чуть легче. Но принцип тот же: дешевую рюмку не налить и там. А совсем уж дешевым рюмочным и забегаловкам пришлось бы закрыться.

Возрождались лечебно-трудовые профилактории. За количеством и даже охватом не гнались: лишь там, где найдется квалифицированный персонал. Направлять туда планировалось по решению суда, а выпускать – когда вылеченному гражданину обеспечены жилье и работа.

– Ну и до кучи, – Столбов показал двухлитровую бутыль с жидкостью цвета разведенной марганцовки. – Называется эта радость «Три семерки», к напитку юности отношение имеет разве что по цене. Сделано во Владикавказе. Подготовить, причем оперативно, технические изменения в госрегламент, чтобы такой коммерческий терроризм был бы исключен.

– Насчет кавказской бормотухи – согласен, – неторопливо сказал Батяня. – Насчет остального не уверен. По деревням начнут гнать «табуретовку», в городах появятся пьяные углы.

– И будут покупать стеклоочиститель, – усмехнулся кто-то.

– Сказка, – резко возразил Столбов. – Вся русская интеллигенция знает рецепт коктейля «Сучий потрох». Таня, помнишь?

Татьяна, склонившись к ноутбуку, строчила очередное письмо-рекомендацию по сегодняшним утренним событиям. Услышала, ответила будто готовилась:

– Пиво «Жигулевское» – пятьдесят грамм, шампунь «Садко – богатый гость» – тридцать грамм. Резоль для очистки волос от перхоти – пятьдесят грамм…

– Семьдесят грамм – перебил ее Столбов. – А ты его пила?

Татьяна буркнула, что «сучий потрох» такая же романтика, как «вересковый мед»: все читали, никто не пил.

– Вот именно, – кивнул Столбов. – Вся интеллигенция знает рецепт «Сучьего потроха», но не пьет. А также знает, что народ гонит по деревням первач. На самом деле, если взяться резко, чтобы все видели: не болтовня, то самогонная партизанщина будет по минимуму. Сначала много воя и плача, разные жуткие истории: там инвалида в очереди задавили, там денатурата хлебнули. Потом, лет через пять, пойдет честная статистика: раза в два меньше пьяных травм, смертей и зачатий. Только по горбачевским реформам эта статистика была опубликована, когда спирт «Ройяль» продавался во всех киосках, двадцать четыре часа в сутки.

Спор насчет самогона продолжался.

– Вот скажи, деревенский детектив, – обратился Столбов к белобрысому парню, почти одного возраста с Максом, – сдохнет русская деревня от спиртовых суррогатов, если сработает проект «Антиводка»?

– Так я же работал на земле не в совсем русской деревне, – смущенно улыбнулся парень. Что было понятно – на таком серьезном совещании, он присутствовал второй раз.

– Хорошо, сдохнет ли русско-чухонская деревня?

– Нет, – уверенно ответил парень. – Любители суррогатов вымерли в девяностые. Кто не пьет – тот не будет. Остальные станут затовариваться заранее, если повод.

– Будем считать – финальная реплика, – подытожил Столбов. – Что же, проект «Антиводка» разрабатывается, доводится, объявляется народу.

* * *

Белобрысого парня звали Кирилл Степанов, был по званию капитан полиции, жил до недавних пор в Ленинградской области. В прошлом году, когда полпредом округа стал Столбов, на Таллиннском шоссе, «земле» Степанова, произошла автокатастрофа с машиной, официально перевозившей бананы, а на самом деле – синтетические наркотики из нового порта в Усть-Луге. Степанову грубо объяснили, что два сгоревших транспортных средства и один труп ему померещились.

Капитан не утопил обиду в водке, не выложил в инет гневное обращение, а связался с полпредом, тот дал совет и вооруженное подкрепление. И вот в дымном августе – небывалая сенсация: капитан из райотдела, с двумя экипажами ДПС, накрыл перевалочную базу и контейнеры с веселыми таблетками, общей стоимостью в консолидированный месячный фонд полицейской зарплаты всей Российской Федерации.

– Ты не боись, – говорил тогда Столбов. – Это, конечно, серьезная гопота, но она не мстит. Сомневаешься? Давай пари держать, что не отомстят. Ты всяко в выигрыше.

Степанов тогда посмеялся, пари не состоялось.

Прошло полгода. Столбов стал лидером России. С прежним мобильным номером расставаться не спешил. И однажды позвонил ему Степанов.

– Михаил Викторович, узнали?

– Степанов? Привет, шериф.

– Здравствуйте, вождь всея Руси. Помните, мы спорили, что со мной ничего не будет?

– Было дело. И?

– Проиграли вы спор, Михаил Викторович.

– Понял. На что спорили?

– Не помню. Но если на «американку», то берите меня к себе. Иначе убьют.

* * *

Запись в ЖЖ известного блогера zloyfaker.

«Фотий в гробу полеживал с приятностью.

В доме графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской на Дворцовой набережной он устроил себе подземную келью. Посередине кельи – гроб. Фотий спал в нем ночью, а иногда и днем отдыхал».

Так, по версии Мережковского, развлекался один из самых мрачных русских мракобесов XIX века. Сегодня утром Лидер всея Руси решил поиграть в такую же игру. Улегся в гроб и стал следить через хрустальную крышку, как страна обсуждает эту приятную новость в твиттерах и фейсбуках.

Вот одно непонятно: зачем потом вылез из гроба? Лучше бы там и остался. И ему приятно, и нам хорошо.

* * *

21.45

– Ну что, Миша, еще один день прожит?

– Танюша, прикалываешься, – недовольно произнес Столбов, вспомнив утреннее происшествие.

– Нет, серьезно.

Как-то так сложилось, что Татьяна называла Столбова «Мишей» лишь раз в день. Происходило это вечером. Запланированные дела отработаны, нерадостных неожиданностей не предвидится. Ну, разве что совсем уж дурных событий, о которых положено докладывать двадцать четыре часа в сутки.

Кремль напоминал подводный крейсер: огромен, как дом на триста квартир, а уютных помещений почти и не найдешь, весь предназначен для боя. «Каюту» для Столбова выделить смогли. Для Татьяны нашлась тоже, по соседству, чуть поменьше.

Сейчас она собиралась к себе. Понимала: Столбову нужно вечернее одиночество. Прежде, в зимовецкие времена, он имел его, сколько хотел и когда хотел. Принадлежал себе. Теперь, простите за пафос, принадлежит России.

Принадлежит ли он ей? Хоть чуть-чуть? Об этом Таня предпочитала не думать.

– День прожит, и ладно, – сказал Столбов. – Вы-то как себя чувствуете?

– Прекрасно. Я готовилась к большому интервью, он меня слушал и запоминал.

Первое УЗИ Татьяна сделала в январе. Как и предполагала, был парень. На всякий случай она уже сейчас вводила его в курс государственного управления.

Ночевать под одним одеялом с мужем врачи не рекомендовали. Вот и еще одна причина, по которой вечера они проводили раздельно.

– До завтра! – Татьяна поцеловала Столбова и вышла.

«Сейчас ему самое время накатить сто грамм и выбраться какой-нибудь тайной калиткой в город, снять номер для особо ценной „бабочки“. Ну почему мы, девочки, такие добрые, а мысли у нас такие сучьи», – подумала Таня уже за дверью.

* * *

22.55

В кабинете пришлось задержаться – разговор с китайским коллегой. Длился он почти пятнадцать минут и оказался хоть и не напряженным, но все равно трудным. Переводчики не суетились, подбирали правильные аналоги слов. Еще было важно не повторять комплименты.

В этом мутноватом зеленом чае требовалось найти оборванные листики упреков. Кстати, если не оправданных, то объяснимых. Россия дала понять: прежние соглашения по нефти и газу могут быть пересмотрены и цены станут, если не такими же, по каким топливо идет в Японию, то приближенными. Миграционные службы на Дальнем Востоке, как и прочее чиновничество, после победы Столбова объявили неофициальный, «коррупционный мораторий». Пусть чинуши быстро поняли: никого не расстреляют. Но несколько тысяч нелегальных китайцев не смогли откупиться по старой привычке, и были высланы.

И, конечно же, защита российского текстиля жесткими пошлинами. Столбов говорил с самого начала: ВТО не ВТО, а свою легкую промышленность губить не дадим. Теперь выяснилось: не шутил.

Китайский генсек не упрекал, не перечислял обиды. Он намекал на них, как на погодные условия: было лето, почему же сейчас похолодало? Столбов темы старался обходить, а если не удавалось, то так же намекал: после горбачевского замирения Россия сделала своему великому восточному соседу много хорошего: подарила островки на Амуре, не мешает китайцам богатеть на российских рынках, продает нефть и газ по таким ценам, что Европа завидует. Лето не прошло, но градус выгоды должен чуть-чуть измениться.

Собеседник опять ушел в комплименты. Лишь намекнул, что при встрече будет о чем поговорить. Столбов не сомневался.

Итак, дела закончены. Теперь можно чуток размяться, выдавить тугой ручной выжималкой стакан сока из разных фруктов. Отвлечься, почитать что-нибудь не из современной литературы, а классику детства, например Джека Лондона. Кстати, вот что любопытно: и бродяжил, и золотишко копал, и в тюряге посидел. А когда стал строить виллу, не уследил, что пролетарии кидают разное дерьмо между стенами. Книжки про пройдох-золотоискателей писать легко, а вот попробуй, уследи за пройдохами, когда их нанял построить дом.

Столбов уже взял в руки книгу, но вспомнил – забыл вечернее дело, обычное для большинства менеджеров. Щелкнул мышью, осветил экран компьютера, вошел в почту. Адрес этот знали немногие, вряд ли больше тридцати человек. Старые друзья и Избранная Рада.

Лишь одно новое письмо. Раскрыл, прочел, поморщился.

«Как Вы, наверное, знаете, информация о Вашей „смерти“ привела к непродолжительной панике на Гонконгской бирже. За этот период был приобретен крупный пакет акций ОАО „Сибирская медь“, принадлежащие г-ну Луцкому. Приобретателем оказалась трастовая компания с Каймановых островов, принадлежащая г-ну Луцкому».

«Человек советской культуры, – подумал Столбов, закрывая почту. – Подписался „Доброжелатель“».

О чем-то другом думать не хотелось.