Читать книгу В понедельник дела не делаются - Михаил Макаров - Страница 14

Димка Помыкалов длинно на пол сплюнул. Пусть менты сосут у пьяного ёжика! Ни в жисть он им, козлам, не поверит. Нашлись благодетели.

И то, что он «явку» написал, ничего ещё не значит. Один эпизод он, раз обложили со всех сторон, на себя берёт, но только на себя, пацанов не сдаст. Групповая статья тяжелее, да и вкладывать западло.

Это и дядя Витя Зефир, новый знакомый, который здорово его в спецприёмнике поддержал, затвердил. «Последнее дело, Диман, корешей вваливать!» Надо же, оказалось, что дядька этот с отцом кентовался по малолетке. Много он про отца порассказал, тот, оказывается, правильный был.

А корешкам дядя Витя сказал, надо срочно малявку загнать.

Предупредить об опасности надвигающейся, чтобы на дно залегли, чтобы шмотки, на которых погореть могут, скинули.

Куда и как могут залечь на дно Воха, Белик и Ленка, Диман не представлял, но маляву им отписал. Написал, чтобы пацаны не стремались, они тут не при делах, а Ленка чтобы часы, которые купили на бабки, что у последнего алконавта вытрясли, подальше заховала.

Малявку дядя Витя передал на волю через верного человека. У него вообще всё здесь было схвачено. Курево, чай индийский со слоном. Димана он угощал как равного.

«Трое суток промурыжит тебя следак, а потом выпустит, – объяснял дядя Витя. – Один эпизод. Судимость у тебя погашенная, единственный сын у матери, восемнадцать только-только стукнуло, опять же. Сейчас местов в СИЗО[47] нету, гуманизация, ети её мать, кругом. Менты теперь беспредельничать, как раньше, не должны, а бродягам – послабление от властей, от президента. А там и глядишь, Диман, и под амнистию попадёшь. Нынче что ни год, то амнистия!»

Блин, жалко всё равно, что засыпался. Углядел глазастый опер ботинки. Думал ведь тогда, что не надо их оставлять, да не в чем было совсем ходить. Коры развалились, а эти подошли размер в размер, почти не ношеные, прошитые. Опознал терпила колёса. Оказалось, прошивать он их в мастерскую носил.

Да ещё мать подвела, не сообразила, что послать надо было подальше мусоров, дядя Витя просветил, что не имеют они теперь права родственников допрашивать, не по Конституции это.

От простоты душевной сказала мать ментам, мол, на днях появились у Димки ботинки, где взял он их – не знает она, денег не давала.

И опера вконец достали! То борзый молодой наезжает, перчатки наденет боксёрские, поставит напротив себя, заставит в стойку стать. И давай изображать, что бить сейчас будет.

Димка дёргается, всё ждёт, что в солнечное ударит или в печень, а опер танцует вокруг него. Потом херак, неожиданно сверху – по кумполу. Вполсилы стукнет, а голова от удара уже гудит и кружится. И следов не остаётся. Молодой уйдёт, старый – ему на смену. Этот, с мордой помятой, пропитой, скользкий, без мыла в душу лезет. То про мать рассказывает, как ей плохо одной, то судьбу его Димкину будущую начнёт в цветах и красках рисовать – срок, зона, петушиный куток в «шестёрке»…

И так всё воскресенье. Дома, что ли, им делать нечего?

Ну не-ет, один эпизод получили – подавитесь! Больше не дождётесь, псы.

Не всё менты знают, только про четыре случая выспрашивают. А так, если бабки подбить, за лето с десяток алкашей они обули. И у себя на «Восточке», и к Центру ходили.

Бляха-муха, у Белика майка с одного гоп-стопа осталась, фирменная. Белик её от крови отстирал и таскал всё лето.

Забыл, бляха, в малявке за эту майку отписать! Догадаются ли сами заховать её подальше?

Следователь, – молодой, худой и ушастый, – вроде ничего. И задерживать не хотел, опера уламывали его. Диман, когда в коридоре у кабинета стоял, через дверь слышал. Не, нормальный следак, долго не мурыжил. Записал, чё он говорил, не переспрашивал. Не то что опера.

«Чё ты нам лепишь, что один грабил, когда потерпевший чётко говорит про троих!»

А Диман им в ответ: «А я почём знаю? Он пьяный был, может, у него в глазах троилось?»

Следак и адвоката предложил, и про права по книжке прочитал, УПК называется. Оказывается он, Диман, вообще по пятьдесят первой статье Конституции молчать может, и ничего ему за это не будет. От адвоката он, правда, отказался. Чтобы хорошего нанять, у матери денег нет, а от бесплатного – дядя Витя сказал – толку не будет.

Ништяк, прорвёмся!

И всё-таки не по себе. И всё-таки колбасит. Перевели вот теперь в ИВС, в изолятор временного содержания, тюрьму нашу местную.

ИВС в подвале милиции располагается. Менты тут совсем другие. В спецприёмнике один был, старый уже, не злой, всё ему по барабану. А тут как Димана завели, налетели трое как вороны. Руки – на стену! Распорядок дня в рамке заставили читать. Потом раздеться догола велели. Обыскали, даже в очко заглянули. Потом по коридору повели. «Стоять! Лицом к стене!»

Дверь в камеру полностью не открывается, боком только можно в неё зайти. Камера маленькая, нара в ней деревянная, как эстрада, и унитаз справа от входа.

На нарах, когда заводили, спал на полосатом матрасе мужик или парень, не разберёшь, он с головой накрытый. У стены по настилу на газетах было разложено его имущество. Зубная паста «Жемчуг», мыло розовое в мыльнице, помазок, станок пластмассовый. Жратва – варенье, белый хлеб, сало, вермишель одноразовая «Анаком», ещё чего-то. Несколько пачек «Примы».

Диман сглотнул густую слюну. Как жратву увидел, сразу хавать захотелось. А если не выпустят через трое суток?

На двери – кормушка, сейчас она закрыта. Тяжёлый дух в камере, спёртый, полной грудью не вздохнёшь. От параши воняет, вода в ней журчит постоянно. Под потолком в проволочном наморднике – слабая, ватт на сорок, лампочка.

– Начальник, к один-один подойди! – закричал рядом хрипатый голос.

Из глубины коридора ему отозвались.

– Жди!

Лечь что ли? Диман потрогал доски. Твёрдые, щелястые, рёбра на них поломаешь. Нет, надо дождаться, когда сокамерник проснётся, чтобы познакомиться с ним по-людски, поговорить.

Не положено так – пришел и сразу спать заваливаться. Будет выглядеть, что он ныкается.

Следак сказал – передачка ему не положена. Что он пока как подозреваемый на семьдесят два часа задержан. Да, курить у него есть, дядя Витя почти целую пачку ему в руку сунул, когда вызвали с вещами. Знали уже тогда, что не нагонят, что в ИВС опустят.

Закурить, поди, можно? Диман сигареты вытащил, ан опять облом. Ни одной спичинки в коробке целой, одни горелые. У соседа вон, на верхней пачке «Примы» спички лежат, но без разрешения чужого ничего в камере нельзя брать. Это правило он знает.

Чтобы скоротать время, Диман начал думал о Ленке, будет ли она ждать его, если посадят всё-таки. Не дай боже, наставит рога! Срок-то, он не резиновый, пожалеет Ленка, если чё…

В коридоре залязгало железно, металлические колёса покатились медленно по каменному полу, голоса загомонили. Ужин?

Как по сигналу, сокамерник сел на нарах. Телогрейку, которой укрывался, сбросил.

– Уф! – приходя в себя, заспанное лицо ладонью потёр. – Привидится же такое?

На пальцах у него – синие, в точках и в звёздах перстни.

Наконец он Димана заметил, стальной фиксой цыкнул.

– Привет, зёма. Обзовись, кто такой?

– Помыкалов я, Диман, с «Восточки».

– Кто по масти? Не пидор?!

– Я – первый раз…