Читать книгу Город без солнца: Кара. Нежелание - Михаил Небрицкий - Страница 3

Начался очередной бессмысленный день. Очередное бессолнечное зимнее утро. Во второй половине января дни становятся похожи один на другой. При этом, начало дня похоже на конец, а в период светлого времени суток крайне тяжело определить который час. Ничто не отбрасывает тень, всё является серым, не подающим надежды. По промёрзшему асфальту топают пешеходы, вечно занятые в любое время года, при этом занятие у всех не меняется на протяжении всего времени, меняется лишь его внешний вид. На голых ветвях деревьев пытаются найти пропитание беззащитные воробьи. Ведь, по сути, их жизнь не особо отличается от человеческой, так же всю жизнь борются за своё существование. В комнате, насквозь пропахшей десятилетней пылью, покрывающей толстым слоем молдавский ковёр, перекосившийся на стене над диваном. Края и поручни дивана выстланы почерневшим от времени сальным налётом, слой за слоем накопившегося от прикосновений немытых рук. Под диваном беспорядочно разбросаны бутылки, которые никак не удаётся полностью собрать, т.к. большинство укатилось ближе к стене, и невозможно просунуть руку из-за низкой посадки дивана. Если б я только мог что-либо изменить в своей жизни.

Очередное пробуждение после пьянки. Снова болит лобная доля мозга, давит в висках и жутко хочется воды. Внимание притуплено и заторможено. Память давно уже делится на отрывки. Гипотрофировавшиеся мышцы ещё долго не могут поднять тело с дивана. При всём этом уже надоевшая и жутко раздражающая слабость и дрожь в конечностях и языке. Но, тем не менее, физиологические потребности вынуждают задействовать опорно-двигательный аппарат. С первого раза никогда не удаётся встать ногой на деревянный, окрашенный в коричневый цвет, пол. Всегда попадаешь подошвой на очередную завалявшуюся стеклянную или пластиковую бутылку. Как же это раздражает…

Отбросив ногой тару в дальний угол комнаты, я попытался встать. Проклятая низкая посадка дивана вынуждает опираться о спинку. Раздаётся характерный хруст в коленях. Как же тяжело передвигаться и как же далеко идти. Хоть бы одна сигарета осталась на утро, или хотя бы половинка. Как же всё раздражает. Ещё, кажется, что какую-то заразу снова подхватил, судя по ознобу. Ну, ничего, сейчас попью воды и всё пройдёт. И опять перед глазами очередная проблема. Где найти холодной воды? В чайнике как обычно пусто, все бутылки опустошены. Хоть бери и из-под крана пей. И вот оно – чудо. Половина бутылки пива прямо на столе. Похоже, что весь газ за ночь вышел и к тому же оно тёплое, но это именно то, что мне сейчас нужно. Трясущимися руками я подхватываю непрозрачную тару и мгновенно подношу её к пересохшим губам. И вот он – вкус сладкого хмельного напитка приводит в чувство вкусовые рецепторы моего языка. Приятный хлебный вкус большими глотками льётся в горло, наполняя фактически слипшийся желудок. Проклятый вакуум в стеклянной бутылочке не позволяет совершать большое количество глотков. Это заставляет нервничать. Ещё вечером я, невзначай, попивал из этой же бутылки маленькими глотками, покуривая ароматный табак и наслаждаясь жизнью, которая, хотя бы на вечер, но удалась. А теперь вкушаю данный напиток как живую воду, приводящую в чувство любого изнеможённого раба. Хмель лился сквозь зубы прямо на покрытый белым налётом язык. Делая последний глоток я понял, что утро, наконец, началось. Теперь найти бы сигарету, покуривая которую, погружаешься в раздумья и строишь планы. Вдыхая едкий дым и выдыхая лёгкий пар. Глядя на тлеющий кончик папиросы, вспоминаешь каждого, кто с тобой когда либо был и помогал тебе. Эх… Приятное было время. И друзья были, и будущее виделось на горизонте, и всё казалось стабильным, и всё незаметно скатилось в пропасть. Друзья оказаласьне такими уж и верными, как, собственно, и любовь. И тут начинаешь понимать, что дружбы не существует и что полагаться можно только на себя. Но когда я всё это понял – уже, к сожалению, было слишком поздно.

И всё же необходимость насыщения крови никотином оставалась актуальной. Для этого необходимо вылезти из берлоги и сходить на охоту. В очередной раз нужно действовать и принимать решения. Как же это раздражает. Трясущимися пальцами я медленно пытался натянуть брюки: засаленные до блеска, потрёпанные внизу брючин, истончившиеся в области ягодиц и пропахшие смесью пыли, водки и стрости, как и всё вокруг. С трудом и раздражением продев пуговицу в петлицу, я застегнул брюки. После, подняв с привычного места пожелтевшую то пота и времени тельняшку, продел тощие руки через рукава, и с лёгкостью просунул голову через растянутый воротник. Потеплело. И сразу же перехотелось куда либо выходить, а просто захотелось спать. Я присел на диван и не смог встать. Было так тепло, так хорошо, что любое из действий казалось особо трудоёмким. Глаза сами закрылись, и я мгновенно прильнул к воспоминаниям. К тем самым, когда я ещё был женат. Но мне было плевать на эту проститутку, которая сама не знает, чего хочет. Мне вспомнилась моя дочь – единственное, чем я действительно мог бы гордиться. Помню, как мы с Серым и Саней и ещё кем-то отмечали её рождение, как я тогда был рад, что теперь есть кто-то, кто после моей смерти будет хранить память обо мне. Мне было приятно, и я чувствовал себя надёжно. Представлялось, как она будет расти. Что она будет самой умной и самой красивой среди сверстниц, и что все парни в округе буду желать хотя бы подержать её за руку. Но она будет их всех отвергать потому какпринадлежит единственному мужчине, который её никогда не обидит, не оскорбит, никогда не покинет в трудную минуту и отдаст последнее, что у него есть, чтоб только ей было хорошо. И этим единственным мужчиной будет её отец, и какого бы спутника жизни она себе не выбрала, она всегда будет помнить добро, которое я для неё сотворил, и всегда будет считать первым мужчиной в своей жизни меня. А вот так получилось, что я, к сожаленью, ещё жив, а память обо мне уже давно утеряна. И нет меня больше ни для кого, кроме таких же забулдыг и неудачников как я сам.

Эти пасмурные мысли заставили меня открыть глаза. Нужно было вставать и что-то делать. Опираясь бледными, трясущимися, тощими руками о спинку сложенного диванчика, и хрустя коленными суставами, я, наконец-то встал. Встал посреди комнаты и задумался, никак не вспоминая своих предыдущих желаний. Как же это давило на мозг. Вспомнил… Курить!

Нащупав в тёмном коридоре свой бушлат, я со второй попытки продел руку в рукав. Всё это делалось на автомате. Теперь предстояло обуться. Происходит данное действие в полумраке, поскольку напрочь отсутствует желание включать освещение. Резко появившийся луч света вмиг ослепил бы меня, и это бы жутко меня нервировало, поэтому еслиб кто-то сейчас включил за меня свет в коридоре – я б его убил. Обув растоптанные ботинки, я нащупал дверную ручку. В подъезде был такой же полумрак, как и в прихожей. Громкое эхо от шуршания моей обуви по керамической плитке времён СССР, которой устилали полы в подъездах всех домов того времени, доносилось по всем этажам. От непривычного прилива свежего воздуха, у меня запершило в горле, и я вынужден был прокашляться. На мой кашель открылась соседняя дверь и выглянула запухшая рожа Гриши. В густой бороде сверкнули золотые зубы.

– Ну что, Мишаня, нормально вчера посидели? Сегодня повторяем…

– Не вопрос. Только было бы за что посидеть.

– А вот за этим я к тебе и собрался идти. Халтура подвернулась, забыл тебе вчера сказать, так что празднуем!

– Халтура-то халтурой, ты мне закурить дай! И тогда уже можешь рассказывать. Я пока дымка едкого не вдохну – уши закладывает, ничего слушать не могу.

Красное лицо молдаванина смутилось и из бороды резко донеслось:

– Я вот сам думаю, где бы стрельнуть. Надеялся – у тебя осталось.

– Откуда? Мы ж вчера с тобой всё и сожгли вечером.

Гриша почесал мясистой, с почерневшими от грязи и сигарет без фильтра ногтями, рукой густую бороду и стал припоминать вчерашний вечер. Затем опустил чёрные глаза в пол и стал что-то бормотать себе под нос. Его чёрная, с прожилками седины, борода забавно шевелилась от его шёпота. Затем, резко подняв взгляд на меня, он с недовольством вскрикнул: «Вот какого хера ты не оставляешь сигарет на утро?»

После этих слов мне захотелось прописать этому виноградарю в его заросшее поддувало. Но я с долей любопытства ожидал продолжения монолога. Вместо этого он развернулся обратно в дверной проём. Медленно, но с большим усилием сдёрнул с вешалки свой тулуп, попутно зацепив ещё несколько курток, которые с шелестом, словно листья, упали на пол. Григорий сквозь зубы проворчал несколько матерных выражений, попутно нагибаясь и поднимая упавшую одежду. Подобрав с пола ветровку, он роняет тулуп и уже чётко и выразительно произносит красноречивое выражение, которое принято высказывать во время войны и родов. Я постарался скрыть насмешку и, вертевшиеся на языке расистские высказывания, превозносящие русскую нацию над жителями солнечной западной страны. Наконец, натянув на запылённую байковую рубашку в клетку свою телогрейку, он запер дверь и проследовал мимо меня к лестнице, спускаясь в низ. Я продолжал смотреть на него с недоумением. Он повернулся ко мне и крикнул: «Ну что встал? Пошли во двор!». Мне не сразу стало понятно, что он от меня хочет, и я слепо последовал за ним, создавая шуршание резиновой подошвы о ступеньки и крепко держась за поручни. Пока вышел из подъезда, Гриша уже занял место на скамейке, где обычно заседают наблюдательные старухи, которые приветливо здороваются с соседями, после чего любят обсудить все легенды и мифы, касающиеся прошедшей персоны. И их ничуть не смущает то, что предмет обсуждения никогда лично не общался с ними, и все истории о нём – не более чем надпись на заборе. При всём этом они никак не могут уследить, что твориться у них перед носом, и что творят их родные.

Молдаванин потёр огромные толстые руки, поднял нос к верху, осмотрев верхние этажи. Затем хриплым голосом громко произнёс: «Холодно, бл…» Я аккуратно присел рядом, поднимая воротник, чтоб морозный ветер не задувал в шею. Спустя минуту глухо, сквозь мех воротника, произнёс:

– Так что за халтура? Сколько дают? Что делать надо?

Гриня, повернул ко мне голову, и, будто нарочно, переспросил.

– Я говорю – что делать надо?

– Где?

Снова провокация на нецензурную рифму.

– На халтуре твоей.

– Помнишь Саню Антонова?

– Ну да. Вчера в магазине в очереди вместе стояли. Он ещё мелочь полчаса отсчитывал.

– Не мог ты его вчера видеть. Он в понедельник помер.

– Как помер? Вчера ж ведь только видел.

После этого я задумался и вспомнил, что вчера я его видеть не мог, потому как сутра я пошёл в бар, сидел там примерно до полудня, ещё какие-то торгаши запёрлись с торбами, взяли бутылку водки, напились и разбили рюмку. Обмывали, судя по разговорам, продажу мопеда. Затем я ушёл. По дороге зашёл к Васе, узнать, нет ли халтуры. По его просьбе оттащил восемь мешков сахара на дальний склад в конце рынка. После чего получил гроши. Козёл… Я чуть было спину не надорвал, а он мне всего лишь двадцать гривен дал. Мол, где ты ещё сейчас за полчаса заработаешь двадцатку. При этом сам завышает стоимость товара так, что ни у кого на рынке таких цен нет. Я взял бутылку самогона и пачку сигарет и пошёл домой. В подъезде я встретил вышеупомянутого Григория, который, заприметив у меня в кармане тару, решил припасть на хвост. Я сказал ему, чтоб притащил чего-либо «к столу» и приходил. Зашёл домой. Не успел раздеться, как «борода» уже прибежал следом. Денег у него хватило только на пиво. Я ещё упрекнул его, что лучше б поесть чего-нибудь взял, нежели на пивко тратиться. Он вытащил из кармана банку кильки в томате и с недовольством протянул мне. Затем я включил радио, и под знакомые, заслушанные до дыр песни, прошёл наш с ним вечер. В пьяном угаре выпроводил не на шутку разговорившегося друга и больше ничего не помню.

– А когда хоронят то?

– Ближе к полудню. Нужно будет крышку гроба нести и крест, а пока пошли на рынок, чего здесь сидеть мёрзнуть, может ещё чего-то подзаработаем.

Договаривая реплику, бородатый уже начал вставать со скамьи, и я тоже был рад уйти с этого пронизывающего ветра. Асфальт во дворе покрыт лужами с плавающими в нём кусками льда, который разламывается под колёсами первого же проезжающего мимо автомобиля. Передвигаясь, нужно было обходить все эти водные преграды, при этом оглядываясь, не едет ли кто-то сзади. Постоянный холод, попадающий в нос с каждым вдохом, жутко раздражал. Намного приятней было бы впускать в лёгкие тёплый табачный дым, задерживая дыхание, после чего медленно выдыхать, ощущая, как тепло распространяется по всему телу, включая конечности. Пасмурная погода, мерцающие мимо чёрные куртки. Водители медленно проезжающих машин с открытыми ртами наблюдают за дорожной обстановкой, ювелирно выруливая между ямами. И ветер, долбанный холодный ветер, из-за шума которого ничего не слышно. Волнистый тротуар с выпирающей из бетона щебёнкой, верхушки которого за десятки лет стали гладкими, словно морская галька. Между камешками я заметил что-то круглое, отблёскивающее золотистым цветом. Подойдя ближе, я убедился, что это новенькая монетка, лежащая «орлом» к верху. «Хорошая примета» – пронеслось в голове. Я согнулся, с трудом разгибая окоченевшие пальцы рук, подобрал холодные, как лёд, десять копеек, мгновенно сжав их в кулак, в котором латунный кругляшек за долю секунды согрелся. Гриша не заметил моих движений, только обернулся, пройдя около шести шагов от меня, и возмущённо крикнул, чтоб я быстрей шёл. Я сделал несколько резких шагов, делая вид, что спешу догнать его, и после того, как он вновь повернулся, пошел обычными шагами.

Гришаня, возомнив себя атлетом, решил, что ходит быстрее меня, но я вмиг догнал его шатающееся из стороны в сторону тело и мы продолжили путь нога в ногу. Этот пропитый алкаш что то бормотал про какого-то торгаша Женю, про какие-то утюги и гимнастёрки. Про какое-то серебро, которое кто-то выменял на мотоцикл. В общем, все сплетни, которые свободно гуляли по рынку, Гриня впитывал в себя как губка, после чего любил их залить мне во время очередных посиделок. Когда глаза залиты, любая история проходит мимо ушей, и ты не вникаешь в детали, а улавливаешь лишь суть. Поэтому слушаются такие байки легко и непринуждённо. Но когда ты трезв, и думаешь о том, как бы поступить в дальнейшем, и как раздобыть всё необходимое, то подобные рассказы тебе в пах не упёрлись, и поэтому раздражение от отвлекания очень даёт о себе знать.

Вдруг мои раздумья оборвал хриплый возглас: «Вот он!»

– Кто?

– Женя, старьёвщик, о котором я говорю.

– Какой Женя?

Борода повернулась в мою сторону, и по ходу движения начала произносить:

– Ты что, меня не слушаешь?

– Ну как сказать, – с ухмылкой произнёс я.

– Пойдём к нему!

– Зачем?

– Я спрошу у него об утюгах!

Уточнять, о каких именно утюгах идёт речь, я посчитал бессмысленным, поэтому молча проследовал за другом.

На горизонте появился невзрачный старичок в светло-зелёном брезентовом плаще, потрепанной фуражке-восьмиклинке, потёртых на носках, но тем не менее, кожаных башмаках и ватных, судя по оттопыренным стрелкам, великоватых на него брюках. Я видал его здесь и ранее, отличительной чертой данного персонажа было то, что не смотря на свой неказистый вид, он изо дня в день выходил на своё рабочее место с чисто вымытым, и выбритым лицом. Исходя из этого, я пришёл к мысли, что он является бывшим военным, ныне находившимся на пенсии. Он расположился за железным прилавком времён 90-х годов, судя по многочисленным слоям нанесённой на него краски, давно превышающим толщину самого метала. На прилавке и за его пределами располагался разный хлам, который торгаш оценивал по стоимости нового. Гриша подошёл к продавцу, по-крестьянски пригнувшись, и неуверенно протянул ему руку. С натянутой улыбкой он начал что-то вопрошать у Евгения, активно жестикулируя руками. Я не вдавался в суть вопросов, лишь принялся рассматривать барахло. Дул жуткий холодный ветер и достать руки из карманов, чтоб поднять что-то для детального рассмотрения, представлялось затруднительным. Однако товарища это не смущало, и он активнейшим образом жестикулировал красными ладонями на ветру, указывая то на Женю, то на его товар, при этом добавляя мат через каждое слово. Я вновь перевёл взгляд на железо. Назначение много из лежащего я знал. Седло от мопеда «Карпаты», в юности у товарища был такой же. Кирзовые сапоги, которые железнодорожники обменивали на деньги либо обувь подходящего размера, после того, как получат обновки, так как обычно они получали сапоги, которые на них были великоваты. Тески, вынесенные из завода. Интересно, как он их каждое утро перетаскивает со склада на прилавок и обратно? Кухонная эмалированная утварь с потёртыми торцами. Головка блока двигателя мотоцикла Java с поржавевшими по оцинковке рёбрами воздушного охлаждения. Железные канистры для бензина с облупившейся темно-зеленой краской и деформированным запором горловины. Старое женское платье, стиранное несколько раз и утерявшее прежний светло-синий цвет, которое вряд ли кто-то у него купит. Хрустальные бокалы прошлого века и графин, утративший прозрачность от многочисленных мелких царапин на поверхности. Колёса для тачанок.

Да, действительно многое из этого стоит цены, которую он запрашивает. Только лишь потому, что столь качественный товар трудно отыскать в наше время. Современный производитель ориентируется на рынок потребления, поэтому, чем скорее продукт выйдет из строя и потребуется его замена, тем больше возрастёт спрос на продукцию. Ранее же товары производились более качественно и ориентировались на потребителя, а не на увеличение прибыли. Не смотря на это, количество товара изо дня в день не уменьшалось. Я снова осмотрел прилавок и моё внимание привлеки они… Совсем новые, блестящие кожаные туфли. У меня когда-то были такие же. Круглую сумму за них выложил в своё время, но при этом ни капли не жалел. Прекрасные коричневые туфли из конской кожи не оставляли равнодушным никого. Я тогда долго собирался их купить, долго откладывал и так же долго в них ходил. Но когда окружающие сменили уже по несколько пар обуви, я всё так же ходил в них, и мне это надоело. Было жалко прятать их в шкаф, так как они почти не утратили первоначального блеска и шарма. Но всё же, они уже всем приелись. Затем я стал одевать их для разнообразных целей: от вскапывания огорода до работы на стройке. Они вскоре утеряли первоначальный лоск и глянец, быстро потрепались и отправились на помойку. Сейчас я жутко об этом жалею, если б не мода, от которой я и так уже отстал, я бы до сих пор в них с удовольствием ходил. Но при этом отдавать такую же сумму, как и в тот раз вовсе не хотелось.

Раздумья оборвал хриплый резкий крик: «Миша, пойдём!» Судя по недовольному выражению лица друга я понял, что удовлетворительного ответа он не получил. Я подошёл в продавцу и поинтересовался о цене приглянувшейся мне обуви.

– 150, но могу уступить, если несколько пар возьмёшь.

У меня и на одну то-денег не было, он ещё хочет, чтоб я несколько взял. Куда мне в них ходить то? Я взглянул на свои потёртыеботинки из кожзаменителя. Ну, немодные, местами облупились и покрылись трещинами, из-за чего иногда попадает вода. Потрёпанные чёрные шнурки с торчащими во все стороны волокнами. Начавшая отставать у носка подошва. Из-за ненадлежащего ухода давно утратившие свой первоначальный шик. Но всё равно тёплые, а то уже не погода в туфельках то щеголять.

Пока я интересовался, Гриша уже увеличил расстояние так, что мне пришлось его догонять. Пока я шагал, сокращая дистанцию, подумал, что по сути, такую сумму можно отложить, трудясь на подработках и экономя на выпивке. Но куда уж больше экономить? И так пью только самогон по двум причинам: первая – потому что он дешевле, а во-вторых – потому что это хотя бы натуральный продукт, в отличие от той химии, которую продают в стеклянной таре за огромные деньги. Я-то знаю цену алкоголю, и больше чем он стоит – никогда не дам. А вино? Откуда посреди зимы берётся виноград для изготовления продукции? А пиво – это не то пиво, которое было раньше.

Но все мои попытки отложить хоть какую-то сумму на чёрный день оканчиваются всегда примерно одинаково – всё, что откладывается на похороны уходит на ближайший праздник.

Всё-таки догнав Гриню, я услышал порцию лестных выражений о том, какой Женя барыга и как он любит наживаться на простом народе. Я аккуратно попытался разузнать, в чём собственно конфликт. Объяснение было предельно ясным.

– Нашёл я недавно в сарае старые мамкины утюги и хотел выручить за них пару копеек.

– Ну и?

– А он, видать, буквально понял слово «копеек». Я ему говорю, что там металла на большую сумму содержится, так он мне и говорит, чтоб я засунул себе свои утюги в… Сам, главное, продаёт всё по космическим ценам, а скупает всё за копейки. Спекулянт хренов.

– Я так понял, подзаработать сегодня не особо удалось, так?

– Ничего, Пойдём к Васе, может какую работёнку предложит.

После такого предложения, мне почему то захотелось пнуть молдаванина ногой.

– Ну, давай! Иди к Ваську, может чего подзаработаешь.

– А тебе что? Деньги не нужны?

Самое обидное, что он был чертовски прав, и это больше всего меня раздражало. Снова на горбу переть эти проклятые мешки, да ещё и по холоду. А потом смотреть, как он жадно достаёт мятые купюры небольшого номинала и, с улыбкой на пьяной красной роже, протягивает их тебе. Хорошо, что хоть сплясать не требует, я бы тогда ему улыбку подправил. Настроение упало ещё ниже. Я молча последовал за товарищем. Повсюду нерасторопно передвигался народ, всматриваясь и местами останавливаясь у прилавков.

Женщины в меховых шапках, кожаных плащах и пальто, держащих в нежных, покрасневших от мороза, ручках, покрытых золотыми украшениями, набитые продуктами пакеты и сумки. Мужики-пенсионеры, громко обсуждающие недавние новости, при этом размахивая мясистыми натруженными ладонями с плотно усаженными на пальцы обручальными кольцами. В карманах натянутых на раздувшиеся, но не утерявшие форму животы, дублёнок отчётливо виднелся силуэт упаковки отечественных сигарет среднего качества. Плотного телосложения старухи, перекатывающиеся из стороны в сторону при ходьбе, что затрудняет процесс их обгона при движении. А если одна такая вдруг надумает остановиться между прилавками, внезапно заприметив интересующий её товар, то движение по дорожке между торговыми рядами можно считать затруднённым, либо вовсе перекрытым. Школьники, резко проскальзывающие в толпе, при этом что-то обсуждая между собой несформированными детскими голосами. И, разумеется, красавицы продавщицы. Это дамы, как правило, замужние, но при этом не перестающие следить за собой. Лестно отзываются на мужское внимание, искренне улыбающиеся приглянувшимся им покупателям, а те, в свою очередь, не обращают на это никакого внимания, рассматривая лишь прилавок с товаром. Ну как так можно? Красавица-продавщица целый день стоит на рабочем месте, угождая прихотям требовательных покупателей, жутко уставая от монотонности рабочих будней. Не от хорошей же судьбы они вынуждены мёрзнуть январским утром на рынке. Деньги то всем необходимы. Но неужели нельзя проявить хотя бы капельку взаимности при хорошем отношении и хоть разок улыбнуться при общении с представительницами этой сложной профессии? Ей ведь тоже хочется немного сочувствия и понимания. А ведь всего одна улыбка благодарного покупателя может поднять настроение на весь день и скрасить серые будни. Но при этом все суетятся, рыщут, удовлетворяют свои потребности, а радости от этого никакой. Я в своё время частенько любил скрасить будни какой-нибудь хорошенькой кассирше, тщательно следящей за собой то ли для привлечения покупателей, ведь у такой всегда приятно покупать даже коробок спичек, то ли постоянное одиночество вынуждало её беспрерывно искать себе спутника жизни. А где как не в таком людном месте водятся достойные джентльмены. И всегда у меня находился дежурный комплемент, и улыбка, да и принято тогда было так. А сейчас всё держится на деньгах, ибо только они решают любой вопрос и открывают любые двери. А о человеческой взаимопомощи все позабыли.

Вот мы и пришли к Василию.

Его приземистая физиономия в насквозь пропитавшемся мукой и вином камуфляжном костюме, который давно уже утратил свои маскировочные свойства, а служащий, скорее, как опознавательный знак, по которому его определяет весь рынок. На покрасневшем от спиртного лице появилась ехидная молдавская ухмылка. Обычно такой цвет лица у него приобретается рано утром, в начале рабочего дня. Это помогает ему согреться и быстрее найти общий язык с товарищами по делу. В конце же рабочего дня, степень опьянения напрямую зависит от суммы, вырученной от продажи товара. В самые удачные рыночные дни – это, как правило, выходные – его можно увидать неровно шагающим домой, не разбирая дороги и опирающимся на свой велосипед марки «Украина». Железный конь, утерявший свой первоначальный глянец, заднее колесо которого при перекатывании напоминают цифру «8», а внешняя сторона цепи полностью покрыта слоем ржавчины, служит ему верным другом.

В начале дня транспорт везёт на своей тонкой раме огромное количество мешков с сахаром и мукой, достойно выдерживая нагрузки в несколько сотен килограммов. Так же является надёжной опорой для своего хозяина во время дороги домой, в каком бы состоянии не находился наездник и как бы умело не управлял двухколёсным аппаратом. Скрип деформированных от недостатка, либо отсутствия смазки подшипников в каретке, легко смешивался с шумовым фоном окружающей среды при каждом нажатии на педаль велосипеда во время езды.

Василий является человеком женатым, поэтому большая часть расходов в его семье строго контролировалась со стороны спутницы его жизни. Ну а то, что контролю поддаться не успевало, без ущемления совести, оставалось в ближайшей забегаловке. И дабы пропустить значимую долю средств мимо семейной казны, к растрате зачастую привлекаются иные лица, которые по воле судьбы оказались неподалёку. Они так же готовы выделить определённую сумму денег для удовлетворения общих интересов. В таком случае формируется новый так называемый «общак», которого иногда хватает до самого вечера. По дороге к месту траты выделенных сбережений, нередко ещё встречаются лица, не обременённые заботами, по крайней мере, до конца дня, и также не отказавшиеся провести остаток дня в компании собеседников, обсуждая под запах спиртного и молдавских сигарет общие проблемы и интересы.

Я сам часто попадаю в подобную компанию, наслаждаясь дарами, предоставляемыми столь приятным обществом. Благо, Вася в этом вопросе не является особо притязательным. Поэтому я не слишком расстраиваюсь, когда за выполненную работу он предлагает недостойную плату, зная, что будут времена, когда он обязательно будет щедрее и перестанет, в пьяном угаре, считать деньги, и тогда все вокруг ощутят всю щедрость молдавской души. И пусть даже на утро он мало что вспомнит, но любить его после этого все будут ещё больше.

Григорий, как обычно, по-крестьянски ссутулился, согнул ноги в коленях и робко, мелкими шажками, подошёл к Васе, неуверенно протянув руку для приветствия. Василий, держа в губах сигарету, дым от которой шёл прямо ему в глаза, заставляя его жмуриться, широко размахнул свою короткую конечность и с разгону врезал её в мускулистую кисть моего друга. При этом, сквозь зубы, чтоб не уронить окурок, громко прошипел: «Ну, здорово!». Я при этом стоял позади широкой спины бородатого, надеясь, что продавец меня не заметит. Но низкорослый торгаш нагнулся вправо, чтоб меня разглядеть за спиной товарища.

– Мишаня! А ты чего там спрятался?

Протянул мне правую руку, огибая Гриню. Тот, в свою очередь, замети этот жест, сделал левой ногой шаг назад, тем самым открывая обзор собеседнику на меня, поворачиваясь ко мне левым плечом. Мне жутко не хотелось доставать из кармана на мороз руку, тем более, что я ещё трезвый и всё меня раздражает. Я всё же протянул ладонь, и почувствовал, что его пальцы очень тёплые. Сжал их посильнее и очень не хотел отпускать. Та секунда, пока я тянул кисть в карман, показалась мне самой раздражительной. Это когда ты долго несёшь тяжесть, и тут представилась возможность на секунду отдохнуть, и ты ценишь эту секунду, с болью осознавая, что нужно нести дальше.

«Что нового? Василий?» – громко послышался из бороды хриплый голос. Торговец, не задумываясь, наотмашь ответил: «Да всё по-старому». Разумеется, вопрос был риторическим, и всем абсолютно всё равно, но мужская солидарность обязывает поинтересоваться делами собеседника. Взгляд продавца устремился на Гришу.

– Ну что, охламоны, будем работать?

Вот бы поровнять егопочерневшие зубы, чтоб думал, прежде, чем по пьяни сказать.

– Конечно, работаем. Деньги то всегда нужны.

– Зачем же это тебе деньги? Всё равно, ведь пропьёшь.

– А ты, будто, не пропьёшь. За тем вот и нужны. Бесплатно-то никто не наливает.

– Так если б хоть только выпить. Ты ж ещё и, на пьяную голову, закусить желаешь. Запросы у тебя расти начинают.

– Мои запросы не выше твоих будут.

– Ничего. Будешь работать – будет у тебя: и стакан вина, и кусок хлеба.

А я, будто, и не знал… Какой же мерзкий и скользкий тип. Он в трезвом состоянии малоприятен, а в пьяном и вовсе противно общаться. Но, по сути, если найти общий язык, то не такой уж он и превратный. Правда, о себе и о своём прошлом не особо любит рассказывать, даже когда под градусом. Однако, кое-что в общих чертах о нём знают все, но ровно то, что он считает нужным, чтоб все знали.

«Значит так» – неожиданно начал пояснять Вася неуравновешенным командирским тоном, нагибаясь за мешком и переставляя его поближе к Грише, – «берёшь вот этот и пиз… в общем идёшь к контейнеру. Там ждёшь меня, я пойду следом открывать. Миша, бери второй мешок и за ним. Сейчас я вас догоню». Произнося стариковские вздохи, Гришаня обхватил пальцами края мешка, крепко сжимая их, и повалил его на плечи. Здоровый мужик, сразу видно – всю жизнь работал. Такой в старости без куска хлеба не останется, если добрые люди, конечно, помогут. Я взял поклажу за края, оторвав от земли и неся перед собой. Жутко неудобно, колени при ходьбе бьются о мех, оставляя при этом мучные следы на брюках. Но что поделать – спина с прошлого раза всё ещё ноет, да и нести недалеко. Молдаванин резво завернул за угол, и так же резво добрался до контейнера. Я же, поправляя около трёх раз ношу, так как синтетические мешки достаточно скользкие и ещё на морозе почти не чувствуешь пальцев, дотащил муку к пункту назначения. Григорий уже успел опереть свой мешок о стенку контейнера, всунуть руки в карманы и, поджав плечи, припрыгивать, пытаясь согреться от морозного ветра. «Где этот (нем.) господин там ходит?!» – Возмущённо прорычал сердитым голосом товарищ. «Я сейчас оставлю это всё здесь и пойду к чёрту, пусть сам и тащит». Вдруг послышался грохот. Из-за угла, небольшого роста Вася толкает перед собой железную тачку с наложенными на неё мешками, крепко вцепившись за холодные стальные поручни тачки. Дым от зажатой в зубах сигареты ветер вдувал прямо ему в глаза, заставляя его жмуриться.

– И какого лешего мы их тащили, если у тебя есть тачка?

– Вот только что забрал, а то Киря одолжил и потерялся. Вот пошёл и забрал.

– А нам что теперь делать

– Там ещё пять мешков, сейчас пойдёте и привезёте, а пока эти разгружайте.

Торгаш всунул руку в глубокий карман, с трудом отыскивая там ключи. После того, как вытащил, стал перебирать их замёрзшими пальцами, чтоб найти необходимый. Всунул в щель, придавил плечом железную дверь и с третьего раза отпёр замок. Послышался громкий скрип заржавевших петлиц контейнера. «Заносите!» – спокойным тоном, не выпуская сигарету из зубов, произнёс Вася. Мы с товарищем на секунду переглянулись, затем принялись поднимать принесённые нами мешки. Синтетика на холоде быстро отдаёт тепло, поэтому после карманов мгновенно ощутили холод синтетической плетёнки. Как же это раздражает. Гриша занёс свою ношу в дальний угол контейнера, после чего развернулся и наткнулся на меня, доносящего муку, чтоб положить её поверх предыдущего мешочка. Товарищ молчаливо отступил в сторону и провёл взглядом мой груз. После того как я его плюхнул на Гришин, друг недовольно вздохнул и проследовал к выходу. Я уловил его желание критиковать мой рабочий подход и мои действия, поэтому сразу был готов послать Григория куда подальше, в случае, если он откроет свой разговорчивый рот. В момент, когда я вышел, друг уже поднимал ещё одну тару с мукой. Я поспешил освободить проход и подошёл к тачке. Подняв ношу я развернулся к контейнеру. Переступил порог, Гриша уже шёл за следующим мешком, но увидев меня – прижался к стене, чтоб обойти. «Плотнее ложи там!» – всё-таки не удержался, чтоб не дать совет. «Что бы я без тебя делал» – прозвучало в голове, но не хотелось закатывать скандал с выходцем из солнечной Молдавии.

Когда занесли всю муку, Вася скомандовал идти за следующими.

– А кто пойдёт?

– Так Гриша и пойдёт. Загрузит, привезёт, а ты тут и разгрузишь.

– Так ты же ему больше заплатишь, чем мне, т.к. он сделал больше работы, чем я.

– Я тебе в тот раз нормально заплатил, тем более, что вместе пить будете. Давайте работайте уже, встали они тут!

Друг ухватил тачку и пошёл за оставшимися пятью мешкам, тем более, что он могла позволить перевезти сразу все. Я зашёл в контейнер, чтоб спрятаться от ветра. Хозяин подкурил новую сигарету. На холоде все больше курят, чем в тёплую погоду. Отвёл взгляд куда то в сторону, показывая, что не желает заводить со мной диалог, пока ждём товарища. Но мне не особо-то и хотелось. Слышно, как сильно дует ветер. Я представил, как хорошо бы было сейчас сидеть дома, упираясь локтями тельняшки в угол стола и наполнять стакан чем-то горячительным. Я представил себе всё детально: тишину, звук заходящих в бутылку при разлитии пузырьков воздуха и плеск водочки в сосуде. Звук трения полного стакана о поверхность стола, когда с размаху хватаешь его. Как смотришь на него, собираясь поднести ко рту и насладиться жгучим вкусом сладкого спирта. И тут в кухню заходит маленькая дочка и смотрит на тебя блестящими дрожащими глазами. Увидев, что ты собираешься выпить, она хочет плакать и просит, чтоб ты не пил. Брр, меня передёрнуло.

С чего бы вдруг мне могла вспомниться дочь? Как то странно, такое редко бывает и то только в воспоминаниях. Жуть какая-то. Я потёр веки и заметил, как Гриня приблизился к контейнеру. Пришлось выйти на ветер и перетаскивать груз. Просить друга помочь было неудобно, т.к. он только что сам это всё загрузил. Пока я носил муку и сахар, молдаванин выцыганил у торгаша сигарету и подкурил её. Вот жук. Нет, чтоб мне одну попросить. На удивление, быстро прошел процесс разгрузки. Вытряхивая ладони от налипшей муки, я подошёл к этим двум. Гриша протянул мне сигарету. Удивительно, и одновременно приятно, что кто-то о тебе подумал. Подкуривая, стал смотреть, как продавец жадно отсчитывает из толстой пачки красную и зелёную бумажки. «Вот вам тридцать гривен. Как хотите – так и делите, а мне ещё контейнер закрывать». Ну, я понимаю, что товарищ поработал больше чем я, поэтому большая часть суммы принадлежит ему. Он тоже это понял и тут же отдал мне червонец. Хоть и мелочь, но когда стал строить на неё планы – стало приятно. Мы попрощались с Вахой, и ушли, обсуждая планы, на что и как нужно потратить заработанное.

– По-любому надо пожрать купить. Нам сегодня, если даст Бог, ещё перепадёт, а то я сегодня не ел ничего.

– Да, пошли пирожков горячих с мясом возьмём, поедим и согреемся.

Мы пошагали к железной будке, где прямо на улице жарят пирожки. Проходим мимо раскладных столов с одеждой, за которыми цыгане громко предлагают приобретать свитера. Теперь, наконец, виднеется покрашенный в серый цвет железный ларёк. На улице возле него, под зонтом, расположился стол, покрытый светло-синей клеёнкой, на котором стоит фритюрница с вечно кипящим в ней маслом. Рядом пластиковая решётка, на которую из фритюрницы выкладываются жаренные пирожки. Под решёткой подставлен поднос, таким образом, масло, стекающее по решётке с пирогов, оседает на подносе, и потом его можно заново использовать. Народу возле ларька было немного, однако продавщица никак не успевала пожарить достаточное количество пирожков. Народ здесь питался разный: в основном местные торгаши. Перед нами очередь заняли трое: Полноватая старуха, в синем пальто, платке и валенках, она, судя по всему, заказала много, а за ней двое парней. Судя по разговору и внешней схожести – братья. Тот, что постарше – в очках, у младшего, по ходу, со зрением получше. Они что-то обсуждали шёпотом, речь, явно, шла о деньгах. Младший обут в добротные офицерские ботинкииз яловой кожи. Его короткая, видневшаяся из-под кепки стрижка говорит о том, что он бывший, либо нынешний военный. Однако давно не служит, судя по характерной запущенной щетине на лице. «Вам сколько?» – с кавказским акцентом задала нам вопрос продавщица. «Два отдельно» – мгновенно ответил товарищ. Он-то здесь часто питается. «Сейчас сделаю» – сказала добрая армянка, укладывая около пяти пирожков клиентке. Резкими движениями она срывает пакетик, укладывает туда продукцию, и так же резко другой рукой добавляет несколько салфеток. Старуха толстыми короткими пальцами протягивает смятые купюры, готовя вторую руку для пакована.

– Доставай свой червонец, чтоб я двадцатку не разбивал.

– Ну, заплачу я за пирожки, и у меня останутся две гривны, а у тебя целая двадцатка, ты и так больше меня получил.

– Ты жлоб, бери давай за свои, всё равно я вечером пузырь возьму. Вместе же пить будем.

Логично, вечером то всё равно бухаем вместе. Да и с двадцати ей сдачу труднее давать.

Двое братьев взяли еду и медленными шагами ушли. Я и не успел заметить, как уже два белых пакета с горячими беляшами нам любезно протягивала продавщица, вежливо произнося: «Пожалуйста». Я отдал десятку, она мигом положила её в фартук и отдала мне двушку. Горячий пирожок обжигал пальцы. Я не мог его сразу есть, не подождав, пока он остынет, хотя товарища это не смущало. Он аппетитно кусал большие куски, и не пережёвывая глотал их. «Суровый мужик» – с ухмылкой подумал я. Но я нашёл способ быстро его остудить, вынув из пакета и держа в салфетке. Тёплый кусок теста с мясом, приправленным специями, согревал организм и душу изнутри. Мудрая цитата: «Будет день – будет пища».

Дело подходило к полудню. Нужно было уже двигаться к людям, которым обещали помочь. Доедая по дороге хавку, мы прошли сквозь толпу мельтешащих покупателей, занявших дорогу, и вышли на Привокзальную. До дома оставалось рукой подать, но морозный, усиливающийся ветер, делал эту процедуру затруднительной. Обледенелая дорога, заставленный автомобилями тротуар не давал возможности свободно идти домой, не опасаясь, что сзади кто-то наедет. По дороге, Гриша встретил товарища, считая своим долгом рассказать ситуацию на рынке. Обсудить цены на картошку и яйца, упомянуть о нынешней ситуации в политике, «лестно» отзываясь о некоторых представителях. И каждый день одно и то же. Однако, как говорится «Кто владеет информацией – владеет всем». Ну, или как-то так.