Читать книгу Кто хочет стать президентом? - Михаил Попов - Страница 12

Хозяин квартиры, подтянутый, аккуратно подстриженный человек с суровым умным лицом, сидел с ногами в кресле и с отвращением смотрел хоккей по телевизору. У адмирала были неприятности, связанные не только и не столько с хоккеем, но в данную минуту его мучила именно безобразная игра отечественной команды, проигрывающей сборной Латвии.

В комнату вошла жена с телефонной трубкой в руках.

– Саша, тебя.

Адмирал взял трубку и заорал:

– Да ты будешь играть или нет, урод? – И уже деловым тоном: – Слушаю вас.

На том конце напомнили о назначенной встрече и о звонке из Москвы, благодаря которому данная встреча могла быть назначена. Настроение адмирала сделалось еще хуже. И бесило больше всего то, что от разговора отвертеться ни за что не удастся. Не пошлешь этот вкрадчивый голосок, отвратительный своей вежливой уверенностью, что все будет так, как ему, голоску, надо.

– Приезжайте!

Выяснилось, что разговаривать придется не дома, а прямо в расположении части, у места швартовки атомных подводных лодок. Нужно заказать пропуска обоих видов, а для начала записать номер джипа, на котором приедут настырные «москвичи».

Да кто ты такой, спросил про себя адмирал, но потом в его сознании всплыли детали московского звонка, и он вскочил из кресла. Хоть одна приятная сторона у этого позора – не надо досматривать жуткий хоккей.

Всю дорогу до места встречи Усачев проклинал жизнь и себя, так бездарно поддавшегося ее течению. Ведь не хотел он идти в мэры города, не его это дело. Человек должен правильно понимать свое место в мире, и боевой офицер никогда не станет хорошим управленцем. Вдоволь насмотрелась уже страна на генералов-адмиралов – народных избранников.

Ветер швырял хлопья шершавого снега в окна «Волги», водитель, носивший то же имя, что и адмирал, – Саша сидел ни жив ни мертв, чувствуя настроение начальства.

Уговорили же доброхоты Усачева только потому, что в соперники стал прорываться некто Чбисидзе, местный торговый король. Говорили, грек, но «по маме» грузин. Не мог северный флот сдать позиции на этом участке. «Что ж мы, черные бушлаты, – все уступим черным рожам?» В неофициальной обстановке то и дело возникали такие разговоры. И он повелся. Обещали столичную подмогу. Прислали, правда, пару веселых ловких ребят. И теперь вот одного отзывают.

– Саша, затормози на углу, подхватим человека. Человек подхватился легко и быстро.

– Моя фамилия Шварц.

– Шварц?!

– А что, не похож?

– Да нет, вы меня простите, садится к вам в машину человек и так вот сразу – Шварц! А за окном черным-черно!

Адмирал сам понимал, что говорит странные вещи. Ну и черт с ним, с этим Шварцем, пусть думает что хочет.

Сзади за «Волгой» пристроился громадный внедорожник.

– С вами уже говорили?

– Да. Говорили.

– Условия вас устраивают?

– Да, еще бы. Конечно, устраивают.

Какие-то непонятные люди в столице решили выкупить из предвыборной команды адмирала Усачева одно из его «золотых перьев». Некоего Артема Владиславлева. До выборов оставалась целая неделя, Артем этот, может быть, еще и пригодился бы, но, по доходившим до адмирала слухам, вел он себя не лучшим образом. «Во вред пользе», как сказал один из старых мичманов. После того как люди противника – этого полугрека – совершили несколько хамских налетов на гостиницу, где поселили «москвичей», тех перебросили на одну из подводных лодок, куда, как справедливо считали в штабе адмирала, никакие полугреки добраться не смогут. А там и банька, и кухня своя, и спиртиком можно разжиться после умственного трудового дня. Так вот этот Владиславлев вместо того, чтобы выдумывать слоганы к листовкам и плакатам в честь адмирала-североморца, начал писать гимны для подводных лодок, что приводило матросов в восторг. Его слова они тут же клали на музыку. Так были написаны гимны «Барса», «Тигра», «Леопарда». Лучше всех вышел последний: «Леопард не ходит в стае». Между тем по всем опросам изобретательный инородец все еще держался со своим рейтингом вблизи народного адмирала. А тут звонок из Москвы – отдайте Владиславлева, взамен – столько-то тысяч!

Да пусть летит хоть к чертовой матери!

В самый момент сделки вице-адмирал лишний раз убедился, что совершает правильный ход. Получив в руки дипломат с пачками американских денег, он увидел, как четверо матросов несут по сходням гимнотворца, а тот размахивает руками, будто хочет вступить в диалог с крепнущей пургой, насылаемой черным небом, и шепчет: «И кричала в дежурке: он не умер, он спит! И пила из мензурки неразбавленный спирт».

Матросы со слезами на глазах передали тело Артема Владиславлева на кожаные руки мужчин из внедорожника. Произошла погрузка. Шварц поблагодарил адмирала, и этот идиотский, с точки зрения Усачева, эпизод закончился.

Чего только не бывает во время предвыборной кампании.

Толкотня машин при выезде с Тверского бульвара на Тверскую улицу. Моросит дождишко со снегом, разгораются разноцветные огни городской иллюминации, дергающиеся механические дворники стараются отогнать их как мелкое надоевшее наваждение. Петляя между влажными капотами, перемещается с завидной для инвалида ловкостью парнишка лет пятнадцати. В руках у него пачка дорогих журналов в полиэтиленовой упаковке. Иногда стеклянная дверца опускается и из хорошо пахнущей тьмы салона высовывается заинтересовавшаяся рука.

Нет, «Додж» ничего не взял, и «Пежо» тоже. А вот тут, кажется, наклевывается какой-то полезный контакт.

В этот момент переключается светофор. Открывается задняя дверь одной из иномарок, и торговца мокрым печатным товаром быстро и цепко втаскивают внутрь.

Похищение инвалида. Прямо посреди города. Посреди центра города.

– Будешь вести себя правильно – заплатим за все твои журналы.

Парень хоть бит жизнью, но не трус. Осматривается. Впереди только гранитный затылок. Справа тоже что-то неулыбчивое. Это не розыгрыш.

– Что надо?

– Где сейчас Чайник?

Машина движется в сторону «Националя». Судя по тому, как рука сидящего справа сжимает предплечье инвалида, думать дольше, чем до Библиотеки, не дадут. Убить, конечно, не убьют.

– Где сейчас сидит Чайник? Я знаю, что ты знаешь. Не скажешь – выкинем где-нибудь возле мусорных баков, будешь ходить еще хуже.

– Только у меня условие.

Водитель даже кашлянул от неожиданности.

– У тебя условие?

– Два. Ни Чайнику, ни этим братьям, особенно Вегену, не говорите, что это я, ладно? И отвезите сразу же на место, на Тверской. Плохо, если меня там долго не будут видеть.

– Денег дать?

Инвалид вздохнул, почти всхлипнул:

– Нет, опасно, раскумекают.

– Что, обыскивают?

– Еще как. Даже в заднице смотрят.

– Ну, как хочешь.

Через час помощник Кирилла Капустина Петров вместе с двумя телохранителями быстро шел по длинному перрону Ленинградского вокзала – все дальше от здания, от огней. Сочно пахло угольной сыростью, мокрым железом и прочей железнодорожной спецификой. Блестели влажные рельсы, проскальзывали невразумительные люди с чемоданчиками и поднятыми воротниками. Королевство со своими законами.

– Здесь, – сказал один из охранников в черном плаще – тот, что сидел за рулем.

«Здесь» представляло собой старый вагон, загнанный наполовину под железный навес. Признаков жизни он, на первый невнимательный взгляд, не подавал. Петров обошел его с торца, неуверенно сплевывая. Все же странно ему было, что кампания по выборам президента России начинается с такого непрезентабельного, даже противозаконного на вид места.

– Я забыл, как стучать, – сказал водитель, рассматривая свой кулак с перстнем. – Два раза, а потом три или наоборот?

– Стучи как хочешь и сколько хочешь, пусть сами разбираются, что им желательно услышать, – ответил Петров неожиданно тонким для своей комплекции голосом.

Вагон был жилой. И даже, можно сказать, слишком жилой. Очень густо и издавна спрессованная жизнь давала такой дух, что господину Петрову и его помощникам приходилось зажимать носы черными кожаными пальцами. А тут еще не наступи ни на кого в тусклом полумраке: под ногами шевелилась, стонала и сморкалась какая-то бесконечная инвалидная, собиравшаяся сюда на ночь со всего Восточного округа.

Так до середины вагона. Потом стальная дверь, а за нею – местная хорома. Наверное, тут раньше был вагон-ресторан. Освещено нормально, хотя тоже по-поездному, с тоскливой тусклинкой. Два дивана, стол, накрытый скатертью, и графин воды. За столом два довольно молодых кавказца. Один толстый, улыбающийся, второй скрюченный от своих подозрений, злой.

Петров, не садясь, объяснил, в чем дело.

– Нет, Чайника так отпустить нельзя. Он нам должен, – сказал старший.

– Отрабатывает, – сказал младший.

– Отрабатывает? – удивился Петров.

Его подвели к окошку в стене, через которое можно было рассмотреть еще одно помещение, где на довольно большом канцелярском столе лежали картонки, кисточки и стояли банки с краской.

– Что он делает? – обернулся Петров к кавказцам.

– Пишет жалостливые объявы. Мама умерла – подайте, здоровья лишился – помогите!

– А, – гость понимающе закивал. – Не может старый конь без борозды. И что, помогает? Есть результат?

Кавказцы переглянулись: похоже, у них выпытывают их производственную тайну.

– Есть маленький навар. Женщины, что с его картонками ходят, приносят больше, – буркнул младший.

– И инвалиды тоже. Детей учит, как плакать, где грязь размазать.

– И когда он отдаст вам свой долг?

Старший мечтательно посмотрел в угол вагона и промолчал.

– Год! – решительно сказал младший.

– А выкупить долг можно?

Очень скоро все четверо ехали по моросящей Москве в сторону Замоскворечья. Чайник – в нормальной жизни Бладилин Иван Сергеевич, трезвый, грустный, смотрел в окошко. Он вообще мало пил, в отличие от большинства безногих.

– Зря ты, Петруша, меня домой везешь.

– Почему?

– Все равно ведь сбегу.

– Наташку порадуй, она ж тебя любит, и малышки любят. Чего тебя на улицу тянет, да еще к таким упырям.

– Не к упырям, а к народу, к настоящему делу, братишка.

Петров самодовольно усмехнулся:

– Так вот, могу с тобой поспорить на какие хочешь бабки: в ближайшие полгода никуда ты не сбежишь.

Бладилин встрепенулся:

– Неужели?!

– Да, да, и ты в команде.

Когда машина остановилась у дорогого дома с роскошными стеклопакетами в окнах и будкой спецвохры, Петров позвонил наверх и сообщил радостную новость.

– Что ж, пока жена бежит сюда к тебе навстречу, скажи мне, отчего у тебя такая кличка неуважительная – Чайник? Тебя, я заметил, ценят даже там, на дне дна.

– Это очень легко объясняется. Чайник, в моем случае, это не Самовар, понял? Самовар – это когда ни рук, ни ног, а у меня ручки-то вот они, помнят работу ручки-то.

Тут сверху, из квартиры, спустилась Наташа – крупная молодая женщина в роскошном халате и с распущенными волосами. Отказавшись от помощи людей Петрова, она сама подхватила мужа на руки и понесла в дом мимо привычно зевающих консьержей, приговаривая что-то вроде: «Ты мой маленький, Ванечка любименький, где ты катался, где скрывался?»

Приняв два доклада – от Шварца и Петрова, – начальник службы безопасности потянулся в кресле всем длинным сильным телом. Он любил эту ситуацию – ситуацию нарастания, когда еще почти ничего не просматривается над горизонтом обычного течения событий, но ему-то уже известно: мир сделался немного другим и будет меняться в нужную сторону.

«Пожалуй, сегодня можно было бы нанести еще один штришок на новое полотно. Где там у нас господин кандидат? Кушают чай после бассейна?»

– Что это? – спросил Андрей Андреевич, когда Капустин протянул ему телефонную трубку.

– Телефон с уже набранным номером.

– Каким это?

Недовольным движением, но телефон кандидат принял.

– Это номер Юры Брауна.

– Что?! – И трубка полетела в сонный, уже законно отдыхавший на сегодня бассейн.

Они немного посидели молча, неприязненно поглядывая друг на друга. Вернее, Андрей Андреевич глядел неприязненно, Капустин – с сожалением. Кандидат наконец сказал:

– Ну и что же ты не даешь мне второй телефон? – Тон его был отнюдь не извиняющимся.

– Вы же все равно не станете ему звонить. Кандидат резко вскочил.

– Да, я не хочу звонить этому недоноску! Капустин смотрел на воду.

– Он нам нужен.

Андрей Андреевич оскалился, сделал несколько шагов вдоль бассейна, развернулся, сделал несколько шагов обратно.

– Ты ничего не путаешь, Кирюша? Это я ему нужен. Начальник охраны продолжал любоваться электрическими бликами на водной глади.

– В конечно счете дело обстоит, разумеется, так, но стартовать нам было бы лучше, имея эту хитрую, противную, рыжую харю в своих рядах.

Андрей Андреевич вернулся в кресло.

– Но почему, объясни, почему ты считаешь, что этот фарцовщик, щелкопер, очковтиратель нам может быть нужен?

– Именно потому, что он очковтиратель, фарцовщик и все то, что вы сказали. На первом, очень коротком, этапе услуги такого человека необходимы.

Кандидат снова встал и хлопнул себя по полам халата, будто искал ключи в карманах.

– Ну, не знаю, это все слова, риторика. Если вдуматься, за ним ничего серьезного даже по наперсточной части нет. Ну, купил он первым, даже раньше Абрамовича, английский клуб, но ведь тут же, через месяц после того, как откричали газеты-интернеты, выяснилось, что это дартс-клуб и ничего больше.

– Вот нам от него такой месяц и нужен. Потом мы его как… даже не буду говорить как. Он сейчас в Лондоне, там, где центрее не бывает. Его репутация известна, его возможности – тоже, точку приложения мы определяем сами. Маленькая комбинация, максимальная выгода, первый толчок. И – как использованный презерватив.

Тяжелый вздох кандидата.

– Будем считать, что я тебе поверил. Но он же хам!

– И это входит в наши расчеты.

– Такой противный, склизкий хам, и всегда лезет целоваться, как Алибасов.

– Алибасова мы ни за что не позовем. Еще один тяжелый вздох.

– И с деньгами он меня пару раз…

– Ну, это, Андрей Андреевич, по мелочи, да и дело прошлое.

Кандидат закрыл глаза.

– Но общаться будешь с ним ты. И только ты.

– Это само собой, Андрей Андреевич, но первый звонок – ваш.

И Капустин достал из жилетного кармана еще один телефон размером с зажигалку. Потыкал в него ногтем, приложил к уху.

– Вот, наш красавец в галерее Сачче. Тянется к искусству в тот момент, когда мы тянемся к власти.

Когда кандидат приблизил телефон к искривленному, но все еще красивому лицу, начальник охраны прошептал:

– Тяжела ты, шапка Мономаха.

– А что такое галерея Сачче? – поинтересовался Андрей Андреевич, закончив короткий бессодержательный разговор с невидимым Юрой Брауном.

– Как бы это поточнее… Представьте себе большое корыто, как наш бассейн, не меньше, наполовину наполненное мазутом, а по поверхности разбросаны пустые пластиковые канистры.

Голодин посмотрел на бассейн. Чувствовалось, что он силится представить сказанное.

– И что?

Капустин развел руками:

– И весь Лондон стоит и восхищается.

– А почему я там не бывал?

Начальник охраны отрицательно покачал головой:

– Не-ет, теперь вам поздно. Нарушите только еще создающийся образ. Вам надо на народность напирать. Будете дерьмом другого рода восхищаться. Шиловым, на худой конец – Церетели.

Кандидат почему-то помрачнел.