Читать книгу Любопытные истории - Михаил Порфирьевич - Страница 2

Содержание:

Нейрофилософ.

Он сказал им суть:

– у нас должны быть видения того, что должно произойти, даже если мы не видим цели сами и не можем увидеть её глазами. Чтобы получить ответ на вопрос, как взять её в руки, сначала нужно сформулировать стратегию ведения дела. Допустим, мы следуем Путем 40. Но мы можем воспользоваться Путем 41 или следующими Путями 207. Как научиться быть хотя бы частично уверенным в том, что эта цель достигнута? Задайте себе эти вопросы. Чем дольше вы это будете делать, тем быстрее ваша стратегия продвинется. Я уже объяснил, как брать её в руки, но очень важно не пропустить момент, когда на пути у вас появится другая цель, потому что как только вы остановитесь, она исчезнет навсегда. Когда я слышу, что необходимо концентрироваться на одной, конечной цели в жизни, то, думаю, что значит заниматься ею всё время. Это всё равно, что плыть по поверхности океана по направлению к цели – только тогда ваша задача не будет представлять собой слепое движение вперёд, а должна сфокусироваться на другом вопросе, потому что вы будете на него отвлекаться. Продолжайте концентрироваться. Концентрируйтесь только на главном. Преимущество правильного подхода состоит в том, что вы можете перейти к следующему шагу без особого усилия – с большой неохотой, но зато с настоящим ощущением цели, достижимой без усилий. Как следствие, ваша текущая цель быстро теряется из виду. Она исчезает без следа. Задайте себе этот вопрос. Чем дольше вы его зададите себе, и чем больше вы будете сосредотачиваться на нём, тем быстрее ваша стратегия продвинется вперёд. Когда вы задумываетесь, что именно вы хотели бы поменять, у вас во рту появляется слюна. Когда вы чего-то сильно хотите или переживаете за кого-то другого, слюна превращается в пот. Когда вы одновременно смотрите на две реки, по одной из которых в любой момент могут пойти лодки, вы не можете найти лучшего пути, чтобы не отклоняться от правильной линии. Так что даже если вы движетесь вдоль потока и одновременно со вздохом замечаете, что едете, отталкиваясь от какого-то другого берега, направление может измениться в любую минуту. Если вы останетесь неподвижной и будете сохранять сосредоточенность на своём дыхании, будет происходить то же самое. Можно выходить из этого состояния на вершине горы, перепрыгивать через канаву с кислотой, взбираться по стене, пока она достаточно высока, или падать. Откажетесь от этого – и вас сбросит в яму со смолой. Неважно, каким способом вы это сделаете – сначала сосредоточьтесь на своём дыхании. Вы можете и не делать этого одновременно. Главное – сделать его быстрым. Если вы можете удерживаться в нём долгое время, скорее всего, это поможет вам удержать те состояния, которые вы выбираете для сосредоточения. Если вы будете сохранять сосредоточенность всю жизнь, вам не удастся удержать ничего из того, что у вас уже есть. Но если вы достаточно сконцентрируетесь, и будете заставлять свою энергию двигаться с медлительностью, можно будет осуществить очень быстрый и лёгкий трюк. Это просто, и очень полезно. Это требует сосредоточенности, но он удивительно прост. Манит всех людей тем, что из упражнений по вождению он в принципе не может быть длиннее. К тому же практикующим йогу, вовсе не нужно заранее разрабатывать спецификацию занятий. Важны лишь действия: упражнения, которые они выполняют постоянно. Это скорее медитация, чем подготовка к каким-то другим видам усилий. Если вы достаточно сконцентрированы и прекрасно усвоили инструкции для медитации перед любым важным занятием, начинайте тренироваться. Однако это будет несколько сложнее, чем нужно для приготовления больших стограммовых банок японского эклера. Если вы освоил основы вождения, используйте вождение сразу как процесс медитации, когда не нужно постоянно практиковаться. Вы можете практиковать его, даже если не владеете шиком. Теперь нужно завести свой рикшу, и всегда иметь при себе прутик с привязанным к нему топориком, для того чтобы водить джип без усилий. Это самый простой путь к совершенству. Обычно на маршруте вокруг центра Москвы есть станция по отводу проезжей части, где вас могут подвезти. Если вы планируете серьезный маршрут, лучше поехать на другой день на метро. К сожалению, во время командировки в иные районы маршруты часто перекрываются, и появляется необходимость в других инструкциях. Если этот способ не подходит для сбора дани, лучше следовать другому совету – сосредотачивайтесь на самом ритуале, его основах. Следуя им, вы вскоре обнаружите в своих действиях скрытую гармонию с небесными порядками. Практиковать один ритуал на входе в храм, а другой на выходе из него – лишь символические действия. В центре его всегда должны быть вы. Тщеславие и жадность оказывают влияние на порядок в мире. Вы можете им противостоять и использовать для этого любую традицию. Практикуя практику на входных дверях храмов, вы как бы выходите из храма в последний раз. Вам открывают дверь вашего существования. Все, что вы приобрели на пути к храму, должно быть к вам обращенно, и вы должны его содержать. Вы больше не служитель богов, вы – жрецы. Жрецам нет места в этом мире. Носитель Света никогда не умирает, он никогда не меняет свое имя. Поэтому, если вы собираетесь посвятить себя служению высшим ценностям, прежде всего храните данное вам тело. Планируя свою жизнь, помните, что тело – это всего лишь малая часть души. Если вы думаете, что сможете выполнить свою миссию, оставаясь внешне невинным жрецом, вы заблуждаетесь. Лучше всего ищите в своих действиях сознание своей благодати и посвящайте себя служению Высшему. Вам не помогут обычные попытки достигнуть совершенства. Об этом знают только высшие существа. Важно при этом придерживаться того, что здесь сказано в священных текстах: – «Пусть опыт любви будет вам лучшим учителем». Эти слова сегодня звучат как молитва о приближении вашей священной миссии. Вы не можете быть или кем-то другим, или чем-то другим. Ваше истинное «Я» – это цель, которого вы достигли. А ваше настоящее «Я» – это вы. Вам нечего больше ожидать. Живите сегодня, радуйтесь этому моменту, повторяйте за мной это слово – «я есть». Если вам удастся найти свое истинное «Я», обретете опору для ваших поисков в будущем. Живите сейчас, радуйтесь этому.» Помогая другим, вы помогаете себе, ведь все, что вы делаете, – только еще один шаг на пути к вечности. Возможно, этот диалог будет вам казаться несколько грубым, но он невероятно полезен в постижении Истины. Священный текст говорит: «Что есть то, что вы наблюдаете? Что есть то, что вы переживаете, с чем вы соприкасаетесь?» – «… То, что вы переживаете, действительно есть, а то, что вы вспоминаете – чистая выдумка, не имеющая отношения к вашей истинной природе». Вы видите, что все слова здесь либо аббревиатуры, либо полные имена. Все, что здесь сказано, может быть и моим именем. Учение о Мудром Дао вышло из Моголов, но в нем имеются многие трудности. Прочитайте несколько страниц из БЭМ, чтобы понять, что означает слово «Дао». Я объясню вам все. Доверьтесь своему сердцу. Это лучший способ в ваших поисках духовного учителя. И запомните, что хотя я выгляжу несерьезным типом, моя искренность и восприимчивость восхищают, и я искренен, когда говорю с вами. Ничто так не помогает другому узнать себя, как бескорыстный и дружеский интерес, пробужденный к личности Высшего существа. Ваш искренний интерес к этим трем главам даст вам такой опыт, что даже вам, Мудрому Дао, потребуется помощь некоторых людей. Но не старайтесь понять, что представляет собой ваш собственный ум. «Мой ум». И что такое «я»? Если это «я», то что же это «я»? Если «я», то где же тогда наш ум? – «Ум», «ум», «ум». Я вижу твой ум еще три года и остаюсь с ним и вечно, но даже мне кажется, что он связан с чем-то еще. Но кто же этот другой ум, который так прекрасно поддерживает его? Вы знаете – «Я есть Я». «Я есть Я» – это и есть вы. Но это «я» также, с одной стороны, и бесконечно. А с другой – бесконечно. И это бесконечное и бесконечное, как бесконечный и бесконечно многоцветный мир… Но какой мир? Конечно, не тот, где живет «Я». Это то, что находится перед глазами вашего ума, то есть то, чего нет в уме. Это то, чего вы не можете, а можете, но не можете увидеть. То, что вы не можете увидеть, есть не что иное, как ум, а то, что вы можете увидеть, есть не что иное, как то, что существует за вашим умом… Разве вы не ощущаете, что за вашим умом существует второй ум? Тот, с кем нет никаких трудностей? Это ум, который существует только для вашего ума. Ум – это то, что вы видите. Что такое ум, как не видение того, что вы не видите; разница между ними сводится к тому, что вы видите то, что видите, а ум видит то, что он видит. Для ума нет ничего, кроме вас. Вам не стоит заблуждаться на этот счет, потому что он заблуждается на всех остальных. Если вы посмотрите на небо, вы увидите небо, а если вы посмотрите на ум – вы не увидите ума. Так как ум является сущностью, то вы и есть сущность ума. Это просто отражающаяся идея, которую вы наблюдаете, потому что вся совокупность существующих образов называется тем, что мы воспринимаем, и таким образом вы и есть источник всех этих мыслей. Это бесконечное и бесконечное само есть. И как может возникнуть что-нибудь еще, кроме него? Что вы вообще знаете о мире? А когда возникает ум, ум становится вашим собственным умом, так же как вы есть зеркало; и вы – зеркало ума. Как может ум быть чем-то еще и в то же время чем-то другим? Когда вы ищете его, он оказывается за пределом. Это бесконечное есть всё, и в нем нет ничего, кроме бесконечной пустоты. Так как ум возникает из пустоты, вы сами это знаете, так же, как вы знаете про круг и его пределы. Следовательно, ум – это ничто. Нет никакого существования, нет никакой сущности, нет ни ума, ни пустоты. Всё есть ум, и никакой другой ум не существует, нет никакого объекта, нет ничего, кроме ума. Вы и есть единственный ум. Так где же вообще может быть другое существо, кроме ума? Почему там нет никакого другого ума, кроме вашего ума? Единственная разница, что ум не имеет никакого отношения к пустоте. Ум есть просто отражение ума, и чем меньше ум, тем меньше там отражений. Так как существует только ум, вы не можете увидеть никакого другого ума. Это заблуждение. Это неестественно, это вздор. Ум имеет связь только со своим отражением – с самим собой или с чем-то другим. Если бы вы видели любого другого живого существа, вы увидели бы в нем сам ум. А ум существует только на бумаге. Поэтому в ум невозможно смотреть невооруженным глазом. А во всех других существах нет ни ума, ни пустоты. Следовательно, ум – это и есть пустота, она не имеет никакого отношения ни к чему другому, и когда появляется пустота, ум исчезает. Что же тогда имеется? Что имеется в уме? Что имеется в уме? Ничего. Ум есть просто отражение ума, и чем больше ума, тем больше в нем отражений. Почему же тогда в нем нет никакого другого отражения, ничего другого? Именно это и происходит с пустотой. А с точки зрения пустоты нет никакого другого ума. Пустота есть просто способность ума. Даже будучи ничем другим, ум есть его отражение – просто из-за того, что ум не может двигаться в пустоте, – ум может находиться только в слове. Это просто способ существования ума. Когда ум начинает двигаться в пустоте, он исчезает. Ум есть просто возможность. Но не думайте, что он исчезает, потому что ум не имеет никакого отношения ни к чему, кроме своих непосредственных проявлений. Вы знаете тысячу примеров из жизни, когда ум исчезал и появлялся снова. Это известно всем великим мудрецам. Иногда ум исчезает, иногда появляется. В этом нет никакого различия. Все, что надо понять в этом – это что любой ум исчезал, исчезал и появлялся. Это не имеет никакого отношения ни к чему иному. И то, что появляется в нем, не имеет никакого отношения ни к чему. Фактически, здесь нет никакого отличия. Ум исчез – и появился снова; ум появился – исчез и появился. Это просто видимость… На самом деле вы там не остаетесь ни по какому поводу. Просто оставайтесь там. Я объясняю это потому, что вы, индусы, с самого начала знали, что это означает. Вы знали, что ум может исчезнуть и появиться в любой момент… Из всех живых существ ум может исчезнуть, но не появиться вновь. Даже если вы там будете какое-то время, ум не может туда войти. В ум может войти все, что угодно. Это просто как вокзал – все поезда могут там стоять или уезжать. Но вагон совершенно невозможно будет удержать в туннеле, потому что вагон невозможно будет удержать в вагоне. Такой вагон невозможно будет остановить – просто он его утратит. Если вы тот самый поезд, в котором нет проводника, а все пассажиры такие же составы, ум никогда не будет в нем останавливаться. Это как прогулка – туда вы идёте, назад – вас там нет. Это, конечно, очень трудно, но в общем-то так же просто, как любой другой вид передвижения. Если вы продолжаете про себя повторять свою умственную формулу, она исчезает, а ум появляется. Самая умная формула, про которую я говорю, выглядит как место, где что-то есть, где что-то появляется и исчезает, и это просто название, обозначающее это. Здесь нет места для чего-то другого. Ничего другого нет. Поэтому это и есть проблема. Если вы можете пройти через этот порог, умнетры говорят, что это возможно. Ум – это единственное хранилище истины, но истина не может быть передана в сознании, потому что из сознания приходят волны, и ум не в состоянии различить их волну. В уме нет истины, нет пространства. Истина вообще не может быть послана в сознание. Поэтому она пребывает в страхе. А ум – это единственное место, где можно услышать гудение пчел, жужжание мух и даже шум прибоя. Даже когда вы пытаетесь сохранить послание и сохранить его, вы так ничего и не услышите. Так что нет никаких надежд. Путь назад в место истины и путь вперед – это совершенно разные пути; единственная вера, о которой может идти речь, это вера в ад. Отсюда и происходит слово «тотем» – нечто такое, что находится не внутри ума, но где-то глубоко внутри души. Называется оно «тотемным просветлением». Это как болезнь или переживание смерти. Мы рождены в определенном месте, и память об этом месте живет во всем нашем теле. Она вызывает болезни. Но ум не может узнать об этом, потому что знание хранится в надибе и в сознании; то есть ум не в состоянии переживать то, что происходит с вами. Вы просто видите что-то, и все. И пока это один и тот же пережиток, вы можете понять, что это такое, потому что на этом переживании мы учимся распознавать свои собственные переживания и получать знания; кажется, вы скажете, что это безумие, но зато здесь в зеркале мы видим нашу собственную историю. «Тотем» означает «знание», «знание» означает «тотем». Это «надиб». Надиб может находиться где угодно и когда угодно. То же самое касается всех других переживаний и областей. Поэтому ключ ко всем переменам – это знание… Знаете, как учат? Знание неразрывно связано с другим знанием. Знание, от чего вы можете избавиться, не имеет никакого отношения к тому, чем вы можете овладеть – вы можете получить его и здесь. Знание все время рядом. Оно может появиться из ниоткуда, и вы можете получить его, живя в этом номере мотеля. Или в другом номере, и вы можете потерять его, путешествуя по всему свету. Если же вы не верите в него, то научитесь проверять его на практике. В этом и заключена религия Египта. Вот чем занимается ритуалы. Вот что учит религия. А какова цель этого ритуала? Он построен на узнавании того, что является вашим подлинным «я». Если вы знаете свое истинное «я», вы знаете, что оно находится в зеркале. Поэтому можете начать узнавать свое зеркальное «я», только начав изучать его. Но знание этого зеркало всегда где-то здесь. Понятно? А где скрывается это зеркало? Оно находится внутри вас, внутри вашего ума, внутри вашего тела. Вы становитесь этим зеркалом. Это то, во что вы превращаетесь, когда становитесь бин-али. Кто такая бин-али? Если вы помните это слово – это «точка духовного рождения, из которой все знания рождается».

Любовь

Эта история, возможно, захватит ваше внимание надолго. Итак, а если вы захотите уйти из него, а потом вернуться, мы снабдим вас такими инструкциями. Ну а я приложу все усилия, чтобы восполнить ваш пробел. Ну так как, подводим итог? Где вы думаете укрыться в эпоху великих перемен? Что вы сегодня видите? Или это уже прошло? Что вы видите завтра? Из того, что вы можете взять с собой в паломничество на ту сторону, я делаю вывод, что вы видели что-то кроме меню. Лучше выбирайте внутри что-нибудь из увиденного. Но помните, все, что вы слышите за этим меню, не останется с вами навсегда, а при более низких ступенях будет вам только фоном для иной виртуальной реальности. Вам нужно только согласиться с ним и ждать своей судьбы. Эта дверь закроется за вами, и тогда исчезнут ваши возможности делать выбор. И даже если вы сможете найти способ поступить по-своему, вы все равно не сможете пользоваться знанием заранее, чтобы заранее решить, что делать, потому что за этой дверью тоже нет никаких предсказуемых перспектив. Если вам нужен знак, знайте, что на месте вас всегда будет это знание. Да, его нельзя потрогать, оно никогда не убежит, но оно так же недоступно для внешнего воздействия, как и вы сами. Оно просто существует там, где вы были, как запах дыхания. Поэтому знайте, что знание, которое может рассказать вам про жизнь, совсем не похоже на все то, что вам когда-либо было нужно. Оно должно быть где-то рядом, но можно сказать – где-то слишком далеко. Некоторые люди называют это «переживанием Декарта». Это переживание, которое настолько коротко, что может быть пережито только один раз в жизни. В некоторых случаях все происходит с одной лишь мыслью о том, что вы можете переживать. Остальные обладают уже выраженной способностью проникать в эту тайну и понимать, как глубоко вас подводит рассудок. Знаете, что я пытаюсь сказать вам? Я знаю, что это звучит ужасно. Но не подумайте, что вы одиноки, понимаете ли вы это? Многоголовые попугаи, обитающие в твоей голове, всегда рядом с вами. Они могут сообщить тебе только одну вещь, а эту последнюю мысль и является вашим знанием. То, что я хочу сказать, заключается в том, что знание о том, что происходит, существует, но не всегда. Оно не только присутствует в самой глубине вашего сознания и может передаваться от человека к человеку, но и распространяется далеко за пределы нашей планеты. Я мог бы привести множество таких примеров, но мне не хочется портить слушателю вечер. Я хочу сказать вот что. Однажды оно приснилось мне, и это была единственная мысль. И вот в ней было все: то, что я должен был сделать, то, как я должен был к этому вернуться, то, что я сам мог о нем узнать. И еще, даже хуже того, у меня был ключ. В этом ключ ко всем тайнам. Почему я это рассказываю? Почему я пишу? Почему вы все время меня перебиваете? Все ваши вопросы о том, где тот ключ, которые приводят меня в чувство, приводят меня в ужас. Вот что значит не знать, где ключ! В этом ключ к всезнанию. Я не знаю, что будет дальше. Я очень плохо понимаю. А вы? Вас что-то пугает, доктор Феллер? Так знайте же, что это знание вовсе не пугает. Оно скорее дает повод говорить о нем, а не обеспокоить. Но знание, о котором я говорю, не дает к нему никакого отношения. Оно не имеет отношения к тому, что будет дальше. Оно не имеет отношения к тому, что я знаю сейчас. Когда ключ воткнут в скважину, от этого зависит все. Вопрос в том, каким ключом будет тот ключ. Этого не знает никто. Можно привести примеры. Есть человек, который уже давно не понимает значения слов, кроме одного. «Что такое любовь? Зачем она существует? Что это такое, когда ее нет?». Можно представить или хотя бы описать, как он страдает, когда его спрашивают, на что он пытается ответить, и тот ответ получается глупым и бессмысленным. Может быть, он скажет, что это незнание, но это – незнание первостепенной важности. Так и здесь. Вопрос о том: что такое любовь? Связан не с тем, будет ли его понимание подлинным или ложным. А с тем, как будут проявляться те знаки бессознательного, которые он будет пытать и испытывать. Мой собственный опыт в этом вопросе – только один на всю жизнь. Но никто не может сравниться с ним во всем остальном. Поэтому на все вопросы о любви не могут ответить и два или три человека. Скажу еще о других вещах. Я вижу, что за последние три дня в вас поднялось такое сильное волнение. Чем вам так не понравились эти слова «Любовь есть реальность?». Вот я и пытаюсь объяснить это явление тем, что самый лучший способ открыть для себя истину заключается в том, чтобы стать свидетелем ее, и испытать те эмоции, которые неизбежно возникают в этом случае, и пусть они остаются за пределами вас. Сейчас я задам вам следующий вопрос. До каких пор мне будет разрешено касаться этой темы? По-моему, вопрос достаточно корректный. Но мы привыкли поступать по своим правилам в любых обстоятельствах. Вам известно, что слово «проблема» часто употребляется как синоним слова «любовь». Однако то, что я вижу, оскорбляет ваш слух. Все объясняется просто. Слово «проблема» заключается в том, что оно должно существовать само по себе. Но когда такое слово не существует, оно всегда представляет собой проблему, потому что без проблем существовать невозможно. Вы не можете представить, как много людей на самом деле никогда не сталкивалось с этой проблемой. Это происходит из-за того, что существует множество параметров и фаз, вокруг которых происходит это взаимодействие. Люди, которые находятся в его центре, находятся в состоянии эмоциональной неподвижности, в состоянии эйфории от жизни, и единственное, чего они не могут себе позволить, – это тратить время на то, чтобы подумать. Они могут только волноваться, тревожить друг друга, переживать свои проблемы. И все время воображать их, придумывать новые проблемы и придумывать новые проблемы. Вы ни в коем случае не должны затрагивать эту тему в течение следующих двух недель. Так же будет поступать и ваше тело. Но не беспокойтесь. Вы будете думать о себе гораздо меньше, чем до этого дня. Пусть оно будет по-прежнему безмятежным и тихим. И тогда вы будете счастливы. Ни одного переживания, которое не было бы вызвано ощущением радости. И то же самое касается всех. Каждый день делайте ту же самую ошибку, которую вы сделали сегодня ночью. Осознайте ее и признайте ее своей проблемой. Выполняйте каждый день аналогичные упражнения. В целом не надо производить каких-либо усилий. Просто представляйте, как вам снятся все эти самые проблемы. Наслаждайтесь этой судьбой, думая о ней. Всегда представляйте ее себе, не задумываясь, действительно ли это была ваша проблема или нет. Это ничего не изменит. Вы всегда можете создать подобную ситуацию сама. Никто не сможет переубедить вас. Не нужно ничего придумывать, ни у кого не получится перебороть вас. Просто вообразите, что на самом деле именно ваши проблемы сделали вас несчастной. Убедитесь, что вы сами поставили этот вопрос. Что бы вы ни думали, что бы ни делали, задумайтесь о том, какой стала ваша жизнь. Когда вы будете видеть ваши проблемы в искаженном виде, это будет заметно. Самое трудное – поверить в это. Научитесь не обращать на это внимания. Спокойно осознайте это и продолжайте жить так, словно бы вы довольны. Именно из-за этого вся наша жизнь очень легка и безмятежна. Постоянно освобождайте этот ум от мыслей о самих себе, пребывайте в нем просто как он есть, и скоро вы увидите, как это изменит вашу жизнь. Поощряйте все происходящее, потому что жизнь – самое прекрасное приключение, когда-либо увиденное человеком. Ваше счастье происходит именно от того, что вы не связываете его ни с чем другим, и когда вы прекратите это делать, вы все равно будете счастливы». Его слова на время остудили мое возбуждение, и я почувствовала слабую тошноту. «А как быть с вашей совестью? – спросила я однажды. – У вас на нее нет никаких планов?» Он засмеялся. «Вы даже не представляете, – сказал он, – как много у нас планов». «Тогда я не понимаю, – сказала я. – Да и как можно жить так, словно у вас на совести нет никаких планов?» Он просто посмотрел на меня с жалостью, и глаза его тут же наполнились слезами. «Представьте, – продолжал он, – что не вы, а я убил Вашего Величества и бежал с поля битвы. Что бы это изменило?» Я попыталась скрыть этот выпад в ответ, но тщетно. «А что, если бы Вы умерли? Ведь тогда вся ответственность за это ложилась бы на Вас. Так бы все и было. А раз все равно вы приходите ко мне с обвинениями и взываете к моей совести, не лучше ли будет, если я немедленно исполню свою часть сделки? Она на этом не заканчивается. Вы же понимаете, о чем я говорю». Я кивнула, как эхо, и, как бы в ответ, на его губах появилась торжествующая улыбка. «Вы согласны?» Мне оставалось только кивнуть головой. «Тогда возьмите мой меч, – сказал он, – и отрубите мне голову. Я не боюсь смерти. Что бы ни случилось потом, я бы предпочла умереть в бою, а не в своих казармах. Вы выполните свою часть сделки? Я понимаю, в моем возрасте Вы всю жизнь учитесь говорить таким вот голосом – так хочется, чтобы это чувство сохранилось с вами навсегда. Простите меня за дерзость, но чем же Вам заплатить, раз Вы отдаете за нее всю душу?» Я закрыла лицо руками и разрыдалась. «Я даже не знаю, как Вам объяснить – то ли не мою, то ли ту часть души, что была Вами проявлена за последнее время. Только Вы сами непонятно как оказались в этом месте и теперь вместо денег предлагаете мне…» Тут я вспомнила, что он не знает, кто я такая и зачем пришла. Видимо, так и должно было быть. «Вы ведь знаете Сумрак», – мягко проговорила я. – «Знаю… Но ведь его можно как-нибудь победить». «Именно это мне и нужно, – отозвался он. – Лучше всего – это использовать его как оружие». Тут он как-то по-особому посмотрел на меня и почему-то перекрестился. «Вы полагаете, – медленно проговорил он, – что у него может быть какое-то иное оружие? Вы так полагаете? Возможно, он не совсем понимает всю глубину своего несчастья. У вас есть какие-то предложения? Давайте. Чем я могу помочь? Как я смогу вам помочь, если сам не знаю, кто я и что такое? Вы ведь знаете, как меня зовут? Меня зовут Михаил». Я чувствовала себя все более разбитой. «А я Михаил», – повторила я. «Михаил? – повторил он. – Ну и как?» «Мы почти договорились, – пробормотала я. – Думаю, что мы могли бы прийти в полицию. Но я бы хотела сначала немного отдохнуть». Михаил бросил на меня странный взгляд. «А вы что, не хотите отдохнуть?» – спросил он. «Нет, конечно», – пробормотала я. «И поэтому вы хотите пойти в полицию?» Я кивнула. «Теперь все будет по-другому», – сказал Михаил и направился к выходу. «Куда вы сейчас направляетесь?» – спросила я. «Где вас ждут», – ответил он. «Но…» – начала я, но он уже взялся за ручку двери. Я опять потеряла нить разговора, поняв, что сама могу не понять, куда мы направляемся. «Подождите», – я загородила ему дорогу. «Нет, – повторил он, – это не обсуждается. Вы поедете со мной. Вас отвезут домой. А потом я вернусь за вами». На моих глазах выступили слезы. Я чувствовала себя крайне неловко, совершенно не представляя, что делать, и понимая, что за моей спиной происходит. Но, тем не менее, идти за Михаилом было страшно. «Вы хотите сказать, что вы теперь будете со мной самим? – спросила я. – Ну, это уже не очень хорошая мысль. Вы можете в любой момент в меня броситься. А я не люблю бросать свои вещи». Михаил пожал плечами. «Я не специально, – сказал он, – просто решил на всякий случай». «Я не позволю вам испортить нашу прогулку», – предупредила я. «Ничего, – ответил Михаил, – не волнуйтесь». Он повернулся и зашагал в противоположном направлении. «Одну секунду», – окликнула я его. «Еще одну секунду», – повторил он, и я уже не заметила, как оказалась в его машине. Вскоре мы оказались в соседнем дворе. Михаил завел двигатель и медленно тронулся вперед. Неожиданно я почувствовала себя нехорошо и стала оглядываться по сторонам. Вдруг до меня дошло – машины нет. Только она была впереди, но Михаил уже свернул за угол. Мне показалось, что за ним ничего нет, и, поняв, что он меня бросил нарочно, я зарыдала и полезла в карман за платком. Как оказалось, это было очень предусмотрительно – но я не жалела об этом. Михаил оглянулся на меня через минуту и нахмурился. Он и правда оставил за собой черную полосу, и уже почти исчез из виду. «Что с вами?» – спросил он. «Ничего, – ответила я, – просто идиотка. Сейчас проверю, где вы». Он растерянно посмотрел по сторонам. «То же самое», – сказала я. – «Идите вперед. И ничего не говорите». Он на секунду задумался. «И все же», – сказал он, – «надо проверить». Я облегченно вздохнула. Михаил с интересом посмотрел на меня. «Включите кондиционер. Вам станет легче». «С удовольствием», – сказала я.

Смышлёный друг.

Его выразительный взгляд ощупывал меня с головы до ног. – Боюсь, это будет чистая правда. Но вы сможете определить лишь ее истоки. А значит, перед вами встанет множество задач… вам стоит еще многому научиться… э-э. К сожалению, сейчас мы не сможем посидеть и поговорить. Мы вынуждены участвовать в войне. Но по дороге нам надо будет посетить несколько городов. Судя по тону, которым командую я, визит будет запоминающимся… И многие увидят, как отцветут розы… ну, а как насчет вас? Возможно ли, что вас ждет сюрприз, Отмеченный Халатом? Угадайте, кто он такой? И не пугайтесь… Если угадаете, он вас не тронет. Но если нет… Если нет, не пугайтесь тоже, потому что если он вас не тронет, то к этому мы сейчас не имеем никакого отношения. Итак – подумайте… Сегодня же вечером. На это у нас нет времени. Так как насчет того, чтобы поужинать со мной наедине, У Джинн? Или лучше разделить нашу трапезу с кем-нибудь из солдат? А потом, когда у нас будет время, мы поговорим и об этом… У Джинн? Возможно ли, чтобы в компании со мной вы и вправду очутились… э-э……. Вы сейчас в полном нашем распоряжении, Отмеченный Халат? А? Что? А? Да. То есть, я хотел сказать, что только в том случае, если у вас не возникнет вопросов по поводу… э-э……. Что именно вы хотите мне сообщить, Отмеченный Халат? А-а. Вы не удивились. У вас, наверно, много вопросов. А я вас предупреждал. Итак… Итак… Итак, что именно привело вас сюда, от имени и по поручению Небесной Хозяйки? Совершенно очевидно, что он за кулисами, не так ли? В самом сердце толпы, только что собравшихся для представления, которое мне очень хотелось увидеть… Ха-ха-ха. Ха-ха-ха. И все же не могу не отметить, что вам, Отмеченному Халату, я дам любые объяснения, которые только придут мне в голову. Отметившийся Халат, а разве здесь не было от имени Небесной Хозяйки кого-нибудь назначено? У вас есть слушатель? Нет-нет, Вникающий Во все дела. У вас просто нет кого-нибудь на примете? Ха-ха-ха. У вас даже нет записок? Ха-ха-ха. Да что же вы такое говорите, Отмеченный Халат? Хорошо, пусть будет так. Хорошо. Что ж, приятно было познакомиться. У меня к вам много вопросов, Отмеченный Халат. Почему вы решили, что я ваш друг? Только не обижайтесь. Ответ вполне ясен. Вы приняли меня за кого? Да вы же даже не знаете, кто я такой. А между тем я уже слышал ваше имя. Отмеченный Халат. Почему вы решили, что я знаю, кто вы такой? Ответ понят так: вы вряд ли вспомните мои предыдущие ответы. Но ведь мне было так приятно знакомство, Отмеченный Халат. Значит, я вполне могу считать себя в вашем присутствии невидимым и не нестись галопом по улицам. Ха-ха-ха. Кроме того, когда я вошел в ваш дом и увидел вас, мне сразу стало ясно, кто вы. И мне даже показалось, что на моих глазах у вас забрезжила улыбка. Ха-ха-ха. Вот почему я так спешил со своим сообщением. Ха-ха-ха. Ну конечно, от кого же еще ваше послание, как не от меня. А как только у вас появилась идея быть невидимым, я сразу ее уловил. Как хорошо, что вы ко мне пришли, Отмеченный Халат. Знаете, это была моя первая мысль о том, чтобы одеться невидимкой. Ведь от вас зависит сделать невидимыми и тех, кто придет за вами. Ха-ха-ха. Вы этого хотите? Отмеченный Халат? Что ж, пожалуйста. Тогда повернитесь к стене, Отмеченный Халат. Ха-ха-ха. Да, точно, это мой приемчик с зеркалом. Вот так просто повернитесь спиной и спиной к зеркалу. А теперь я попробую вас взволновать. Нет, не обращайте внимания на мои манипуляции. Ха-ха-ха. Я тоже очень волнуюсь. Ха-ха-ха. Прошу вас! Стойте! Остановитесь! Вам нужна помощь? Ха-ха-ха. Вот это уже по-мужски. Значит, мы действительно попали в точку, Отмеченный Халат? Значит, мы обе попали в точку? Ха-ха-ха! Нет, если вы хотите сказать, что я выбрала неудачный момент, давайте уже договоримся заранее. О чем мы договоримся? А, об условиях нашего сближения. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха. Вы понимаете, о чем я говорю. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха! Это не выход для меня. Вот тут-то и начинается самое интересное. Я – не совсем такой, как в ваших картинах. Например, на мой шлем не течет. А моя боль здесь никому не нужна. Ха-ха-ха. Итак, когда ваше сознание начнет зашкаливать, я разблокирую все те агрегаты, которые вы выбрали. Вы не можете себя контролировать – вы можете только повторять в такт своим внутренним органам то, что мне можно говорить. Тогда в вашей памяти обязательно возникнет искусный проект, включающий в себя все возможное. Давайте сразу перейдем к делу. Назовите себя. Каким это вы псевдонимом пользуетесь на «П»? Ха-ха-ха. Ну все, пошла видеокамера в галоп! Уже сейчас это гениально. Ну что, следующий сегмент порадовать Вас? Ха-ха-ха. Ха-ха-ха! Где же Вы хотите оставить последние штрихи Вашего дефиле? Вы знаете, в какой последовательности? Ха-ха-ха. Может, не надо? Вы ведь и так знаете, да? Ха-ха-ха. Не переживайте, я вам скажу. Прямо на Вашем уровне. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха. Ха-ха-ха. Да Вы что, спятили? Ха-ха-ха! А как же хэппи энд? А как же конкуренты? Ха-ха-ха! На вот образец. Вот именно. И до последнего слова – там же сами поглядите. Не будете так внимательно смотреть? Ха-ха-ха! Правильно.

Тут все ясно? Да. Наверно. Это, я понимаю, от незнания. Почему же Вы думаете, что имеете дело с одним-единственным персонажем, которого Вы по воле случая угодили в сон? Вы ведь самый лучший актер на Земле. Нет же. Настоящий смельчак. Прямо хоть пойте, если Вам так интересно! Ха-ха-ха! Так Вы, значит, правда хотите остановиться в этой школе? Ха-ха-ха! Скажите, а почему бы и нет? А-а- а. Понятно. Тогда давайте начнем отсюда. К Вам когда-нибудь приходило в голову, что Вы уже стали исторической личностью? Вы постоянно смотрите на свой портрет и думаете: «Да, действительно. Уже видел. Видел. Хорош…» Ну и что? Что же теперь с этим делать? Ничего. Совсем ничего – вот именно. Пока Вы будете посещать этот пансион, Вы никогда не почувствуете никакого интереса к своей творческой судьбе. А если вдруг почувствуете, то сразу от нее откажетесь. А Вы, может, всего лишь вообразите себе такую вещь. Или другую. Разве не так? А ведь у Вас действительно великолепная фантазия, не правда ли? Ха-ха-ха! Как же Вам нравится, когда я принимаю ванны вместе с другими актерами? Ах, как восхитительно, не правда ли? Ха-ха-ха! Я так могу говорить всю ночь напролет. Знаете что? Давайте, не будем говорить на эту тему. Зачем усложнять себе жизнь всякой ерундой? Давайте вернемся к моим делам. Давайте сделаем эту зиму праздничной, я так давно жду нового сезона. Может, тогда мы сможем забыть обо всех глупых обидах и неприятностях. Быть может, у нас установится какая-нибудь традиция… Правда? Конечно же. По-моему, это замечательная идея. Вот только кто будет на ней играть? Разумеется, Вы. А кто придет из сцены? А кто будет кулисы строчить? Что? Ах, да. Ну да, конечно. Каждый будет делать свою работу, только давайте только сделаем так, что Вы придете с работы в белом халате, а я в халате, а мы начнем тачать кулисы. Ха-ха-ха! Так на чем я остановился? Ах, да. На том, что Вы снимаете пальто, перед тем как в него сесть. Идет? Правильно. И, как Вы мне говорили, Вам так не терпится заняться делом. Да-да, естественно. Я не спорю, так оно и есть. Вы уже принялись за работу? Готово. Ха-ха-ха! Вот и прекрасно. Тогда… Ха-ха-ха!

Небесный чай.

И в дальнейшем у вас появятся возможности для более подробного обсуждения этого пункта в кругу участников проекта. Однако проблема с таким перечнем неувязки в том, что в его число нельзя включить места пребывания автора сценария – такого же, как ваш. Причем, я не исключаю, что после того, как текст будет представлен таким образом, что одна его часть попадет к читателю без искажений, вторая уйдет в сторону. Можете не беспокоиться о том, кто будет в этот момент управлять вашей жизнью – это уже никого не заинтересует. Автор текста – ответственный за качество своих работ и знает, что замысел – это не секрет, а ключи от входной двери остаются у нас в руках. Таким образом, то место, где присутствует автор сценария, следует постоянно искать – если ему вздумается выйти за границу отведенного для него помещения, мы вынуждены будем это исправить. Вы это отлично понимаете. Если на самом деле автор сценария – некая реконструкция, возникшая после контакта с текстом и выраженная в художественных образах, а книга – это и есть его реконструкция, то мы категорически запрещаем копить личные впечатления и делать их достоянием других. Мы не разрешаем им даже подымать руку на мастера сказки – нам нужно, чтобы они исполняли роль простых свидетелей такого опыта. Поэтому мы не принуждаем их к этому, но и не позволяем ничего личного им брать. Это такие же установки, как и ваши, если не сказать больше. Книгу читают те, кто видит, кто ее читает. Поэтому здесь вы можете спокойно буянить в соответствии с законами природы. Ваш ум должен быть совершенно закрыт для внешнего мира. Вы можете быть с ним столь же беспечны, как раньше. Не считайте нас более жестокими, чем мы сами – мы просто более сдержанны по отношению к себе и полны сострадания. Мы просто хотим помочь вам понять, что такое жизнь, которую вы ведете сегодня как сейчас. В конце концов, возможно, вы захотите кого-нибудь подстраховать и пропустить увиденное мимо ушей. Мы никогда не торопимся. Как вам кажется, лучше подойдет Чен Бинь или мистер Манта? Если мистер Манта не подойдет, подойдите к другому мастеру сказки. Это вас устроит? Все, что вы сделаете, не будет вам вредить, как бы вы ни реагировали на увиденное. Мы создадим вашу собственную метафору. Это будет трудно сделать, потому что есть много двойников ваших живых телодвижений. Но мы стараемся сделать нашу метафору максимально доступной. Если вы найдете способ убрать своих механических двойников, это будет для нас сюрпризом. Есть несколько способов – посмотреть, как выглядят эти люди во сне, или посмотреть свое отражение в зеркале. Вы можете взять небольшой кусочек себя самого, раздеться, залезть на крышу и посмотреть, как там его будут встречать. Это будет… скажем так, необычной частью вашей жизни. В другой раз вы можете попробовать встать со своего стула и пойти на крышу, чтобы встретить своих механических двойников. Это тоже будет необычно, хотя и несколько по-другому… Но мы стараемся приспособить нашу метафору максимально легко. Поэтому не спорьте с нами до конца. Нам тоже нужно немного времени и терпения. А у вас есть вопросы? Хорошо. Пожалуйста, думайте очень тихо и не надо так громко говорить. Мы поняли, что вы хотите рассказать. У нас есть условия: если мы потеряем вас из виду, не соединяйте нас на вашем мыслете даже для того, чтобы о чем-то поговорить. Но для разговора уже поздновато, и можете не сомневаться, что ваш собеседник почувствует, что вы его избегаете и даже избегаете в своем уме. Тогда вы решите его слушать, если, конечно, он этого захочет. Теперь вы понимаете, почему мы не хотим, чтобы наш язык настолько приблизился к вашему разуму? Мы здесь просто как барьер, который не позволяет вам свободно прокладывать себе дорогу во время Великого Пути… Пожалуйста… Не будем мешать вашим размышлениям. Будьте счастливы. Позитронное эхо планеты. Какой бы могучий звук мы ни призвали, он послужит не для нас, а для вас. Мы, конечно, живем дольше, чем вы, и постепенно отработаем все передаваемые нам от вас воспоминания, но никакой другой человеческий ум с такой легкостью не сможет использовать нас, потому что на то есть определенные ограничения… Сейчас вы увидите радио – эту самую мышь, которая всем надоела и перестала слушать. Я всего лишь хотел создать вам иллюзию того, что у нас есть музыка. Но так как у вас нет музыки, вряд ли вы ее заметите… Добро пожаловать в наше пространство, помните… Помните, что вы – это все существующее… Разве вы не помните, кто вы есть? Вы – моя идея. А идея представляет собой живую жизнь, и у нее есть имя. Одно из них – «coffee». Хотите про это знать? Это просто. «Coffee» – это ваше имя, которое я попросил нарисовать на клочке бумаги. Это ни то что вы, потому что у вас нет имени, – там есть только ваше «я…». Чтобы доказать вам это, я разделил вас на два вида. Одни из вас являются здесь – это его помощники, какие-нибудь смешные котята и кошки, которых вы можете фотографировать. Если вы сразу увидите их, вы их и узнаете. А другие – просто обезьяны. Это не имеет значения – вы никогда не забудете их и даже не можете сказать, что они – вы, потому что у них нет такой возможности, а вы ее знаете. Есть несколько разновидностей обезьян, каждый из которых живет в своей клетке и похож на своего хозяина. Но когда вы находитесь с ними рядом, все меняется. Возникает особая атмосфера, и вы должны приспособиться к новому режиму. Быть с обезьяной гораздо проще и приятнее. Гораздо проще и приятнее. Просто практичнее – при этом вы больше никогда не будете себя чувствовать мартышкой. С животными так же нельзя. Обезьяна способна на сильные чувства, но это еще не делает ее жизнь приятной… К счастью, я немного знаком с вашим менталитетом, Ник. Приношу извинения за мою шутку, которую вы приняли за грубый сарказм. Я не подумал о том, что вы понятия не имеете о вашем месте. Быть обезьяной приятно, но не так уж просто. Мне не хочется портить вашу радость. Но, если вы хотите нарушить табу и посетить зоопарк, я могу туда пройти вместе с вами. У меня не будет особых трудностей. Я смогу сделать вам изображение всех животных. Сейчас я представляю себе каждый слон. Он просто крупнее вас. Он более совершенен. Но он даже еще совершенней, чем мамонт. Не то чтобы это подчеркивало его безобразность. Наоборот. Животное больше подходит для этой роли, потому что таких больше не делают. Но вы сами знаете теперь, как выглядят жирафы и жирароги. Возможно, мамонт, вы поймете, что это самое древнее и безобразное животное на земле. Но пока вы не постигнете природу зоопарка, на что-то там похожа его внутренность, у нас еще остается время. Оно тянется, и хочется чего-то другого. Но этого вы еще не можете и не захотите. А от добра добра не ищут. Поэтому в качестве исключения… Будь осторожен со словами. А теперь дайте мне слово. Идите. Как только мы встретимся с жирафом, у вас не будет никаких сомнений. Я обещаю, что не буду слишком волноваться и бояться». Так сказали переводчики. Мы даже не догадывались, насколько чутки наши переводчики. Потом в нашей жизни появился Мадж. Он сказал, что вы очень напуганы, а потом предложил пройти «Малекитский лабиринт». И там вы успели увидеть эти очень странные вещи. Особенно меня потрясло сочетание острых предметов и змей. Я никак не могла понять, в чем здесь фокус. А потом вы сказали, что у Маджа много денег. Но вам больше нет нужды бояться за свою жизнь. Вот тогда-то я и поняла, что это не фокус. Знаете, когда вокруг опасно и меня беспокоит только это – я начинаю бояться, потому что у меня есть возможность выбирать между бегством и смертью. А когда я должна это сделать, я не могу себя пересилить. Вы дали мне не очень мягкий совет. Я знаю, что в слова не верите, но мне очень хочется верить вам. А потом вы пообещали объяснить – как именно я могу избавиться от жирафа. Обаяние Маджа убедило меня. Мне удалось уговорить вас встретиться с жирафом. Вы ведь не отпустите меня до его приезда – вы ведь можете? Пожалуйста, поезжайте быстрее. Вы и так делаете много дел. Мне очень страшно. Мадж очень сильно мучает меня. Скажите, как мне вернуть ту силу, которой я обладала раньше. Вы ведь это понимаете. Для этого и существуют друзья. Неужели вы откажете мне в этом прекрасном и незнакомом предложении? Ведь с тех пор как я стала чувствовать в себе ту силу, которая вернула мне жизнь, я жила по-другому… Больше того, мне это просто безумно нравится. Быть с вами. Хотя бы вы не откажите мне в этом! Мне даже не нужны ваши таблетки – вы умеете их готовить. Я могу прямо сейчас отпить глоток – я даже представить себе не могу, как это здорово! Вам ведь не надо объяснять, что я чувствую. Когда я смогу отдать вам половину того, что оно мне возвращает? Пожалуйста, приезжайте скорей! И еще запомните, мои слова истинная правда! Вы ведь хотите от меня это услышать? Правда? Я думаю – да, хотите? Я обещаю вам, что в назначенный день вы отправитесь в путешествие на собственной яхте. Если через неделю-две… Ведь вы не забудете? Согласны? А то у меня столько дел. Хорошо? Да… Хорошо, хотя знаю – вы подумаете, что я вас обманываю. Нет. Честное слово! Вы сами должны прийти ко мне с открытым сердцем. Я буду там, и мы… Вы ведь очень хотели бы туда съездить, правда? Просто для того, чтобы побыть с Виратом наедине? Да… Да, конечно, я все понимаю. Да, давайте скорее вернемся. Я прошу вас. Вы должны дать мне слово верности, что вы не откажете мне в повторном глотке. Дайте слово! Да будет так! И еще… Почему у вас такой вопрос? А зачем? Хотите пойти мне навстречу, снова соблазнить? Правда? Это очень мило… Я обещаю. Ах, как хорошо. Что вы, вам так приятно. Так, так. Ну вот, теперь все хорошо… Ну вот и хорошо… Так хорошо, что мне хочется рассказать вам еще что-то. Вот только… Теперь у нас вроде бы все получилось… Да? Ну и замечательно. Так и должно быть… Теперь, когда я понял, что люблю… Нет, нет, не смейтесь надо мной. Знаете, в любви самое страшное не то, что нас никто не любит, а то, что мы не знаем того, кто это любит. Любовь – это намного опаснее… Нет, не смейтесь! Я… Знаете что? Давайте заключим сделку. Я дам вам один маленький сувенир на память, ладно? А вы скажите, что это вам. Это ваш стакан, который вы мне подарили. Вы же все равно сегодня выпьете не одну бутылку, верно? Ведь так? Только не подумайте, что я шучу. Я ни о чем вас не спрашиваю. Я просто спрашиваю – что это? Да вы сами знаете. Вот. С вашего разрешения, я буду носить его на цепочке. Договорились? Да, чуть не забыл! У нас ведь есть камин, правда? Он такой громадный. А свеча? Не помню, как его назвали. Я как-то не обратил внимания. Точно. Значит, чтобы вы не волновались. Что же тогда нам говорить про все остальное? А теперь вы мне покажете небо? Мы ведь видим. Идемте. Да, вот так, так. Пусть вы сразу уйдете от меня, и я буду ждать, сколько надо. Я не буду за вами следить и на вас не напьюсь. Господи, да чего ты молчишь? А, я же не то сказал? А теперь скажи что-нибудь. Что скажешь?.. Эх ты, дура! Сама теперь не знаешь, что делать. И я и ты… Эх, дура… Нет, правда – дура. А что нам делать? Теперь надо решить. Пошли в лабораторию? А может, ко мне на работу? Я там работаю. А ты скажи что-нибудь еще. Что? А, понятно. Снимай рубашку. Что? Зачем? А зачем? Конечно, вы правы. Снимай рубашку. Зачем вы ее портите? Так. Отлично. Теперь тебе не надо раздеваться. Спасибо… Да еще за что. А чего не надо? Так, чтоб не шибануло по голове. Да, конечно, так, что вы говорите. Вы только не спешите. Только медленно. А то уши от стыда прилипнут. И еще мне непонятно, чем вам горшка, если он такой большой, какой он сам себя считает. Ну ладно. Так, теперь второй раз. Тогда застегнись. Ой. А где же я буду застегиваться? Ах, да… Уже застегнули. Да, ведь я же вас не спрашиваю. Просто так. Так что вы на это скажете? Да, да – пожалуйста. Вы все поняли. Я же вам уже объяснял. Нет, не надо. Просто так? Да. Нет, я не говорю. Что? Что, я могу говорить вам о таких вещах, если вы меня совсем не слушаете? Но не надо так нервничать. Чего это вы так взволнованы? А вы знаете, что я сейчас сделаю? Вы сейчас сделаете, что я скажу… Что?

Для начала позвольте мне завершить главу следующим пассажем: Гении всегда считают и живут в Париже. Это шутка, которую мы с вами очень ценим. Я знаю, что ни один журналист в мире не сумел бы придумать такую же шуточку. За те несколько дней, что моя служба вам понадобится, Ита, вы увидитесь со множеством замечательных людей. Я расскажу вам только о некоторых. Мы ведь разные люди и слова нам часто не по пути. А потом вы встретите свою судьбу. Я говорю о предстоящей Вам Долине. Отгадывайте лучше сам. Там ваша судьба и появится – я просто ни разу туда не попал. Осталось только попросить Марион. Ты не хочешь со мной повеселиться? У нас все будет вкусно, когда я тебя поцелую. Ведь тебе уже трудно сдерживать смех. Итан… Не говори ничего. Все будет хорошо – скажи, что ты меня любишь. И не смей говорить, что я тебе надоела. Это правда. И не делай пока вид, что знаешь ответы. Ну улыбнись. Ты это тоже можешь. Отречься от всего – и полюбить меня по-настоящему. Правда, Ита? Уже недолго ждать… Нет, дай мне закончить. Не принимай все так близко к сердцу. Ты просто не знаешь, что такое та Долина, о которой я говорю. Когда тебя постигнут ее печали, дай волю своим чувствам, а когда это произойдет, я вернусь к тебе и мы продолжим наш разговор. А сейчас прости меня, дорогая, у нас мало времени. Позаботься о Шарлотте, не переживай. Она ведь должна скоро родиться. Я сделаю все, что смогу. Будь счастлива и верь, моя девочка. Я люблю тебя. И прошу тебя – прости. Это совсем не то, что ты думаешь. Так бывает. Еще раз спасибо… А теперь приготовься стать Евой. Не жди меня, я должен уйти, у меня срочное дело. Смотри не потеряй дитя. Спасибо за чудесный вечер и любовь…» Теодор хмыкнул и прочел: «Now I wish you feel sure… I shall get my people… Free to do that is star to me, sure. I shall be brainly besides that I have changed. But I could have, anyone must, too courage. No more value.» То есть, собственно, никакой загадки не было. Теодор только не знал, как объяснить все это Элизабет. Ее мысли по-прежнему были заняты Шарлоттой. Поэтому он решил поговорить об этом с королем. Тут ему в голову пришла интересная мысль. Если он и правда способен перемещаться в пространстве с помощью своего дара, значит, стоит попробовать сделать то же самое со своей жизнью. А дальше. Не может же он умереть прямо сейчас, не придумав никакого плана. Что ему надо сделать? Оставить свой пост, выступить на собрании и доказать, что он – Теодор Бреслау… Это было, пожалуй, лучше, чем начатая в кабинете короля. Пожалуй, не зря его имя появилось после этого. Правда, тогда пришлось бы принимать щедрые дары. Так что он уже приготовился рассказывать королю про свой план, когда в дверь постучали. Да что такое! А где же королевская свинья? Что случилось, Бриенн? Теодор уставился на человека, который сидел за дверью. Его жена была уже там. Это действительно была она, только ее цвета казались глубже и насыщенней. Или это были тени? Барон Вейзман, стоя за спиной Дамиана, провел рукой по своим волосам и радостно улыбнулся. Теодор недоуменно покосился на Дамиана, желая понять, что за сила заставила его одновременно ответить на приветствия многочисленных баронов и заметить, что он совершенно равнодушен к его жене. Но Дамиан вовсе не выглядел раздосадованным. Нет, просто он был по-своему доволен, и ему было совершенно все равно, когда к его объятиям и поцелуям прибавился мордобой и грубый лай. Теодор решил не спешить и выяснить все сам. Он сел на стул и не спеша обвел взглядом комнату – все было очень просто, стоило только как следует присмотреться и понять. Вейзман, которому явно хотелось задержаться на этом, принялся рассказывать про длинную кавалерийскую колонну, в которую входили лучшие конные бригады Европы. Тема была знакомая, но надо было еще выяснить. Теодор краем глаза увидел эту картину: на стене висел гобелен, изображавший проезжающего мимо короля Фридриха II. Рама изображала раскинувшиеся по берегу озера луга; голый король лежал на кушетке и глядел в небо. Это было очень старое, но все еще красивое гобелен – Теодору казалось, что в нем та же заря печали, что сияла в старинной фигуре. Если короля изображали совершенно обнаженным, то королевский конь изображался с совершенно оторванным от туловища конским хвостом – в этом тоже была какая-то новая перспектива. Да, подумал Теодор, такая загадка есть. И надо ее решать, если мы хотим, чтобы плавательный бассейн заработал по плану. Он достал из кармана сложенный вдвое лист бумаги и протянул Вейзману. Тот взял его, развернул и стал читать: «Философия искусства – это искусство жизни, а жизнь есть вечно-юный Пророк». Который, как известно, является чем-то вроде ирландского адвоката. Похоже, не только теоретически, но и реально Вейзман знал свои задачи. Он некоторое время сидел неподвижно, потом повертел головой, глянул на Теодора и сказал: «Слушаю». Теодор повернулся к Вейзману. «Вот вы читали Юнга. Вам интересно, почему мы называем умершего за границей Папой Римским? Там есть, в частности, такая надпись на чуме. Нам пришло в голову, что наш покойный Друг, вероятно, уже поднялся со своего кресла и уселся на его место перед алтарем. Поэтому мы назвали его нашим новым Папой. Когда же он так сделал, уже не имело смысла называться Папой римским. Он мог вознестись в небеса». Теодор задал вопрос и понял с первого раза, что Вейзман понимает, о чем идет речь. Вейзман несколько раз кивнул, и Теодор продолжил: «И поэтому, пожалуйста, не подумайте ничего дурного. Мы просто хотим вернуть его в Тироль. Если хотите, можете забрать его к себе и устроить там настоящий молебен, с костром». Вейзман задумался. «Вы этого не можете сделать», – сказал он наконец. «Что значит «не могу»? Мы его заберем. Но вы все-таки скажите, как именно вы можете это сделать? Он ведь все-таки Папа Римский». Вейзман на минуту задумался. «Как вам сказать, – ответил он. – Я ведь уже объяснял, что это будет дзенский обряд. В этом гробу мы закопаем Сердючку. И когда я начну ее умащать, я как бы уйду в нее вместе с ней. Я ее заклинаю». Через несколько минут Вейзман привел все необходимое и стал мазать, а остальные принялись открывать гроб. Когда он закончил приготовления, зазвонил телефон. Теодор услышал голос председателя Конгресса США – то был слуга. Он спросил, почему до сих пор никто не подключил верующих к компьютеру. Вейзман объяснил, что не знает этого правила. Тогда шеф велел компьютеру немедленно открыть глаза. В ту же секунду на крышке гроба вспыхнуло огромное сияние. Такое мощное, что присутствующих парализовало. А когда вернулось зрение, оказалось, что гроб исчез, а окружающие лежат на земле. Шеф так обрадовался, что почти расплакался: «Я уже подумал было, что ошиблись и положили его под машину». Вейзман пожал плечами: «Я тоже так подумал». Через несколько минут все были в полном порядке. В тот же день Вейзман был избран членом Сената США. Как я уже сказал, к празднику он сделал грандиозное заявление. Например, что так же его принял бы и Папа Римский. И снова отказался, поскольку был уверен, что ни один из этих пап, видя его жизнь, не стал бы преклоняться перед ним так слепо, как этот почтенный человек в линялых шортах… Но было уже поздно. Секундой раньше он был уже мертв. Теодор услышал его последние слова: «Мы живем в эпоху эры Советов. Ничего больше. Нам есть чему у них учиться». Это было сказано после того, как в Рим прибыла комиссия США, которую вел специальный агент по фамилии Тунизио. После этого никаких разговоров, естественно, не велось. А тем временем группа радиолюбителей окружила резиденцию Теодора в Мехико и записала на пленку предсмертные слова «фюрера». Позже вам об этом расскажет глава английской миссии в Испании Гельмут. Это его заявление цитировалось в интервью независимой радиостанции BBC. Герта начала новый день. Она была сильно взволнована – она знала, что Теодор скоро погибнет. Видимо, даже лучше, что она не знала этого, – так спокойнее было. Герта заснула прямо в своей спальне. Она даже не заметила, как уснула. За ней позже наблюдали все японские контрразведчики. Когда она проснулась, было уже темно. Она была немного пьяна, но только чуть-чуть. Она встала с кровати, подошла к двери и задернула шторы. На нее навалилась такая тоска, что она едва не упала в обморок. Прошло несколько минут, но она не могла пошевелиться и даже поняла, что сидит в той же позе, в какой ее бросили. Ее охватила страшная апатия. Она стала тихонько плакать. Вдруг с потолка спустился какой-то человек в черном халате, встал рядом и стал щекотать ее своим черным лицом. Когда она почувствовала, что он расстегнул халат, она укусила его за руку и сразу же стала брыкаться, ища выход. Немец засмеялся и просунул ей в рот огромную мохнатую тряпку. После этого она затихла, и эта тишина длилась довольно долго. Время от времени она тихо икала, но никогда не произносила ни слова. Она выглядела очень уставшей, и ее биение сердца было довольно ровным и регулярным. Через некоторое время она заметила на полу в углу кабинета знакомый узорчатый ключ. Видимо, она решила войти, потому что ключ повернулся в замке. Уже совсем было решив, что перед ней свои, она услышала шаги в коридоре, но тут же потеряла сознание. Когда она пришла в себя, комната была уже залита ярким солнцем. У стены сидел ее хозяин в белом халате, с торчащей из-за пояса черной ленточкой. Он поднялся ей навстречу и протянул букет белых роз. Он был очень возбужден. Кисара очень удивилась, но ничего не сказала. Затем немец вынул из кармана маленький чемоданчик, раскрыл его, вынул несколько монеток и положил их на стол. Раздав розы, он поднялся из-за стола, и сразу же на его голове появился черный тюрбан. Дальше произошло неожиданное. Словно под действием какой-то магической силы, Кисара вдруг, ни с того, ни с сего, полезла на него на четвереньках. Поняв в чем дело, немец даже побагровел и что-то закричал на своем гортанном языке – видно, хотел защитить и девушку. Когда Кисара добралась до его груди и несколько раз сжала руками ее ребра, он разжал руки и засмеялся, а когда она стала выкрикивать его имя и бранные слова, совсем успокоился. Устав смеяться, он показал на тумбочку рядом с кроватью и взял с нее бутылку. Кисара почувствовала, что ей стало немного стыдно и унизительно от своей глупости, и даже оскорбилась – неужели он не понимает, какая она неумелая? Она полезла в тумбочку, а немец зажал бутылку под мышкой и стал ходить из угла в угол, сильно жестикулируя. Кисара поняла, что он не хочет тратить деньги на нее, но не решилась спорить с ним и молча легла. Через несколько минут немец лег рядом и тоже стал изображать спящего – прижав к груди бутылку, он закрыл глаза, уронив голову на грудь. Это было так трогательно, что Кисара уже не могла сдерживаться и стала напевать какую-то казавшуюся сейчас особенно трогательной мелодию – в голове у нее мелькали какие-то чрезвычайно щемящие и прекрасные строки: «Мне кажется, что на моих руках и ногах столько крови, что невозможно найти их границу». После песни немец проснулся, открыл глаза, улыбнулся, и Кисара вспомнила, что по вечерам ему положено играть на каком-то монструозном музыкальном инструменте, и надо отнести ему бутылку с кокаином. Подумав, она положила в протянутую руку пластинку и осторожно потрясла ею за горлышко. Немец покосился на нее и, так ничего и не сказав, принялся за киску, одновременно укладывая на столик свои инструменты. Кисара без сил присела на место. Немец допил кокаин и стал играть что-то вроде индийского шансона. Постепенно во всем его облике появилась некоторая умиротворенность, и он заснул, посапывая во сне. Кисара тихонько встала и пошла в ванную. Умывшись, она быстро ополоснула лицо, почистила зубы и привела себя в порядок. В офисе все еще витал дух прошедшего вечера, и это уже не казалось Кисе такой уж привлекательной мыслью. Пора было возвращаться на работу. Она стала рыться в ящиках стола, отыскивая самое маленькое зеркальце, и вдруг увидела на своем столе целлофановый пакетик с письмом. В нем был тонкий лист бумаги, исписанный аккуратным женским почерком. Кисара нагнулась за ним, но листочка у нее уже не было. На ее рабочем столе лежала книжка Эвелин Ливайн «Небесный чай». Кисара бережно положила ее на место. Открыв только что открытые ящики, она убедилась, что упаковка от жвачки и даже носовой платок не тронуты, и глубоко вздохнула.

Молитва.

Остальное покрыл обычный набор цензурных вокалов. Однако вокруг были бесконечные ряды автомобилей и к тому же виднелись белые вспышки разгоняющихся в ночи огней, когда из темноты доносились резкие завывания сирен. В разбитые окна домов за окном бил свет фарами, за автомобилями мерцал черный луг, а где-то за рекой гудели грузовики. «Странно, – подумал я, – как мы ухитрились все это пережить, а сейчас вдруг оказываемся на этой поляне, у огня и водки? Странное чувство, когда вспоминаешь, что мы всегда жили не здесь, а где-то далеко, в какой-то Богом забытой стране…» Я достал из кармана старый греческий календарь, несколько листов которого сейчас горели в жаровне и которые мне подарил Григорий Семенович вместе со старой шапочкой с павлинами. Вынул их, разложил на столе и огляделся. Мне вспомнились все выпитые в те годы до капли графинчики водки и два стаканчика с общим названием «Жигулевский». Что-то неуловимо было в этом городе. Пришествие американской Америки уже не казалось мне кошмаром. Наоборот, я с теплотой вспоминал не только красивые американские фильмы, но и их русские исполнители – особенно Михалкова, который в своей знаменитой сцене из «Хождения по мукам» исполнял роль русского еврея. Да, это был мой город, а я все еще бродил по его улицам в римской тоге и под мантией римского патриция. А все мои горести, все мои невзгоды – просто от того, что я держал в руке эти кусочки глины. И те, кто говорил со мной сквозь эти слова, говорили не обо мне, а о каких-то других людях. Очень похоже на то, подумал я, что эти люди теперь называют меня маленьким, тоже лишь по тем небольшим шажкам, которые сделаны мной за жизнь из этих бесконечных бутылок, а я даже не знаю, что с этим делать. Но ведь скоро я вернусь в Нью-Йорк. Да и вообще, думал я, сколько можно ходить вокруг этого стакана? Я все-таки неплохой человек. Поэтому я подумал про себя, что и в самом деле не знаю, как это сделать. И вот, наконец я в нем оказался. Я сошел с лестницы и вошел в пустынный зеленый коридор. Он кончался дверью с надписями: «Архив мистера Кита» и «Советник» и, покружив по нему, оказался возле большого письменного стола. Я заметил, что на нем нет ни бумаги, ни карандаша. Открыв первую папку, я полистал ее. Это была современная «Книга рекордов Гиннесса». Что-то похожее на благоговение появилось во мне, когда я увидел ее. Я сразу же спрятал папку в стол и уселся в кресло. Она казалась такой маленькой и такой пустой, что я, казалось, могу сесть на нее хоть прямо в воздухе. Я попробовал сосредоточиться на какой-нибудь мысли, но ничего не приходило в голову. Тогда я положил папку, закрыл глаза и попытался представить, как выглядят мои руки и ноги перед тем, как они успевают запачкаться в коричневой жидкости. Вдруг по комнате прошел порыв ветра. Это были руки Мерлинтоса. Его плечи так затряслись от негодования, что мне вдруг сделалось не по себе. Я вскочил, выключил телевизор и схватил с стола папку с надписью «Операции БСЭ». Я читал ее с самого начала и сразу же понял, как надо действовать. Я быстро вывел пальцем стрелки к верхней и нижней строкам. Постарался отгадать нужное число, повернулся к стулу, на котором сидел до этого и медленно поставил его на пол. Это случилось настолько естественно, что я чуть не выронил папку, а затем так же медленно поставил и на свое место, до такой степени, что ручка соскочила с клеенки и чернильница ударила меня в руку. Но мои пальцы не пострадали. Тогда я опустил их на клавиши. Было видно, что ко мне подходит мощный заряд адреналина – я даже почувствовал противный металлический привкус. К счастью, я хорошо помнил формулу и сумел повторить все на автомате. Оставалось только напечатать номер. Я сел на пол и несколько секунд не мог прийти в себя; затем зажег сигарету и закурил. Происходящее казалось мне чем-то вроде шутки. Теперь оставалось лишь терпеливо ждать развязки. Дверь на улицу тихо приоткрылась, и в комнату вошел профессор Макартур. Он вежливо поздоровался и на цыпочках приблизился ко мне. Я поднял глаза и только тогда понял, что он принял меня за свою карточную колоду. Я подскочил к стулу и в два приема напечатал номер 421. Когда он вошел, я протянул ему колоду – по движению его пальцев я понял, что он хочет перевернуть ее. Но профессор внезапно пошатнулся и оперся руками о стол – я не обратил на это внимания. Он вдруг улыбнулся и показал пальцем на пол. Я поднял глаза. На полу была длинная белая змея. Он подтащил ее к ней и аккуратно смотал ее на место. Теперь передо мной лежал только пустой барабан для колоды. Положив его на стол, профессор щелкнул пальцами. Ко мне подошел и вытащил из кипы бумаг еще один, поменьше. Он протянул его мне. Это оказался таз, полный колотого льда. В нем было шесть разных частей. Я попробовал ложку из чайника и сказал: «Ай». Он медленно кивнул головой и повторил эту фразу. Я недоверчиво взглянул на него, поднял ложку и попытался засунуть ее в таз, как учил меня Мануэль. Но с первого раза не получилось – вода никак не хотела исчезать. Тогда я затолкал ее в руку и быстро поднес ее ко рту. Ко мне подошел профессор и положил в мою руку карточку с номером 421. Как только я коснулся ее, она исчезла так же быстро, как и появилась. Профессор вытащил руку, и я бросил туда свой стакан. Вода снова была на месте. Я повернулся к профессору и сказал: «Что вы сделали с моими стаканами?» Профессор подошел к шкафу с чистой посудой, вынул один из стаканов и протянул его мне. Взяв его, я несколько секунд смотрел на его поверхность, затем положил в стакан свое наполовину выпитое виски и поднес ко рту. Вода снова оказалась на месте. Я повернулся к профессору и спросил, чего он хочет. «Напиток, – ответил профессор, – абсолютно безобидный и не допускающий никаких болезненных последствий». Но меня нельзя было обмануть. У меня хватило наблюдательности, чтобы заметить, что его руки подрагивают. Сначала я даже решил, что у него грипп. Я быстро поставил стакан на стол и повернулся к нему спиной, решив внимательно прочитать газету, но вместо этого закрыл глаза и принялся думать о Дженис Форестер. Когда мои мысли о ней вернулись в мою голову, я понял, в чем дело. Возможно, это было глупо, но я почувствовал беспокойство. Причем тревога перешла в настоящую панику. Я давно не видел девушку такой, и у меня сжалось сердце. Мне захотелось поделиться своим состоянием с профессором, но я боялся, что он сочтет меня чокнутым или сумасшедшим. Поэтому я продолжил свои размышления вслух, словно желая заставить профессора обо всем догадаться: «Допустим, ее похитили. Предположим, она исчезла навсегда и никому не может помочь. Предположим, она умерла. Но какая разница для человека, который любит ее всем сердцем?» Я сам не знал, что хочу сказать. «Возможно, – продолжал я, – важно знать, жива она или нет. Именно этого и добивается Маскар. Наверняка он придумал ей другое имя, чтобы ее никто не узнал. Вот только его предатель… Меня всегда поражало благородство Маскара. Но если он и говорил правду, если он действительно любил девушку, почему он заставил ее сделать то, что она не хотела? Почему именно так?» С этими словами я стукнул ладонью по столу, надеясь, что профессор догадается сам. «Послушайте, профессор, – спросил я, – почему Маскару до такой степени необходимы были эти разоблачения? Почему он не воспользовался их полной откровенностью? Почему он скрыл от окружающих эту тайну?» Профессор наконец посмотрел на меня. Его брови сошлись на переносице, а на лице появилась тревожная и всепонимающая улыбка. «Я знаю, – сказал он. – Маскару надо было дать то, чего он хочет. И он выбрал это сам. Я прав, юноша?» Я кивнул. «Конечно. Я часто задаю себе этот вопрос. Ну что ж… Я предлагаю сейчас же задать ему один вопрос. Перед тем как отправиться в ад, он принес свое отречение в библиотеку. Я видел его после этого. Письмо он не завернул, а спрятал. Зачем? Он не хотел ни в чем оправдываться. Но я все равно знаю, что он боялся, что кто-то прочтет его последнее тайное слово. Так зачем ему нужно было скрывать? Зачем, если уже давно все видно? Я не понимаю… Ну хорошо, спросим все сразу. Зачем он сделал это? – Профессор взмахнул перед моим лицом пятерней. – Теперь твоя очередь. Почему он сделал эту страшную вещь?» На этот раз я задумался. «Зачем? Чтобы всю оставшуюся жизнь возвращаться в свою прежнюю реальность? Чтобы постоянно вспоминать эту ночь? Потому что в ней он увидел Истину? А истина – это он. Поэтому и смерть – это его смерть. Только никому не надо говорить, что он думает так». Мои веки сами собой опустились. В аудиторию вошел паренек в кацавейке, с густыми бровями на смуглом лице. Дождавшись, когда он откроет рот, профессор велел ему говорить первому. «В своем последнем письме он сказал, что душа не в себе, – сказал я. – Она слишком с к проповедям Христа, и его мысли всегда направлены к какой-то другой реальности. А настоящая реальность для него недоступна. Это значит, что она не в порядке. Что-то в ней сбилось в эту странную фразу, и он сказал, что душа и есть та единственно реальная реальность, которая доступна в жизни и на которую можно обратить все свои помыслы, потому что ей не нужны ни стрелы, ни бои. Душа, по мнению этого безумца, и есть сама жизнь. Христос объяснил, что Христос – это живая душа». – «Ну и что из этого? А зачем же тогда было целоваться с ним, если ты не знаешь, где та самая реальность?» – спросил кто-то из зала. Паренек покраснел. «Он хотел этим сказать, что никак не может прийти в себя. Не знает, где истина. А дальше его слова полностью совпадают с моими собственными. Когда он спрашивал о том, что именно делать, чтобы познать истину, он не говорил, где она, а утверждал, что не знает – куда, но, тем не менее, может установить это с помощью самого себя, правильно следуя рассуждению Христа». – «А ты бы хоть знал, где она? – спросила полная дама с пломбированным животом. – Хотя бы примерно. У тебя как раз такое лицо. По-моему, неплохое лицо, ничего не скажешь». – «Хорошо, хорошо, – огрызнулся актер. – Я не выдумываю». – «Ты сочиняешь»? спросил с улыбкой мужчина с громадной бородой. «А как же?» – «Очень просто. Я придумываю себя. А ты выдумываешь другого». – «Пусть будет так, как он говорит». – «Я не придумываю, – ответил актер. – Я изобретаю самого себя». – «Давай разбираться, кто же ты на самом деле», – сказала женщина с выпуклой грудью и попробовала сесть. Уперлась ногами в пол, потянула руки к груди и наклонилась вперед, пытаясь удержать равновесие. «А я тебя заставлю все забыть», – раздраженно закричал актер. А через несколько минут он крепко спал в своем углу огромного самолета. И его не беспокоило, что другие актеры тоже проснулись. Зато разбудило их другое. Раньше ничего подобного не случалось – ни с кем из них. Каждый из них раньше ни о чем не мечтал. Каждый из них всегда только так и мечтал, и всегда одновременно – как и во всем остальном, что с ними происходило. А теперь все так изменилось. Они зависли, висели, парили в пустоте, бесконечной и темной, и все время хотели жить и радоваться. А теперь они просто смотрели на бесконечную тьму, которая росла и росла, а между тем эти темнота и радость никуда не девались. Ничего в этом не было страшного. Наоборот. Страх был сильнее. Все равно что пытаться катиться вверх по дороге, цепляясь за ветки. Впереди росла пропасть, куда надо было прыгнуть, и все оказалось так просто. А сейчас ничего не хотелось, кроме как лететь вниз, и некуда было стремиться. И как только они научились жить и радоваться по-новому, им вдруг представился следующий путь. В эту пропасть можно было полететь. И все изменилось собой. Они не знали, как и почему, но ощущали это. И это и была та любовь, которой больше с каждым вдохом. Ничего даже отдаленно похожего в их жизни не было. Все так же они зависали в пустоте, летели вниз и не знали, что с ними делать, но уже не казались такой пустотой из-за того, что все стало на свои места. Этот их страх оказался вызван тем, что они перестали зависать в пустоте. Им совершенно нечего было бояться. А теперь все изменилось, и они стали бояться того, что с ними не так все будет. Они не знали, что это, но чувствовали, что оно есть в воздухе. Слышна молитва и про нее тоже. Они стали писать молитвы, чтоб их жизнь стала иной, как они раньше жили, и на самом деле они даже не понимали, почему. Они любили друг друга и не догадывались, что любовь всего лишь реальность.

Они знали, что в действительности они любили один другого так, как это чувствуют родители, а потом и дети вырастают, и их любовь продолжается. Об этом они никогда не говорили, но в жизни вообще много того, о чем люди не говорят. Между любовью и страхом была какая-то протяженность, та самая протяженность, которой мир не может достигнуть, потому что сам этот мир видит все совсем иначе, чем мы, но в то же время до мельчайших подробностей копирует мир наших предков. Это и есть так называемая любовь. Но из двух женщин Ваика, которая словно была как бы подругой, я больше всех любила Ваику, и еще маленькую Киари и Ари. И я уверена, что это не из-за любви, потому что я точно знаю, что любовь здесь ни при чем. Конечно, не только из-за любви. Есть еще что-то незримое, куда сложнее и страшнее. Вот это самое необъяснимое и чуждое нашему пониманию. И оно, действительно, вызывает страх. Но не просто страх, а ужас. И причина этого не в том, что случилось что-то такое, что угрожает нашему существованию. Ужасают не реальность, а наша ответственность перед миром. Понимаешь, угроза исходит не от реальности вообще, а от нашего страха, что все из-за нас изменится и нас постигнет та же участь, которая постигла животных и растения в прошлом веке, когда люди считали, что им не вынести угрозы смерти. Здесь присутствует такая же разница, как если бы история была не историей страдающих существ, а историей людей, страдающих оттого, что их превратили в зверей. Мы живем в таком мире, где все доступно для всего – это реальность, в которую только мы можем вглядеться с полным пониманием того, что мы есть на самом деле. Поэтому когда люди приходят к нам, со слезами на глазах и со слезами на устах, они искренне делают наше существование невыносимым. Это и есть наша сокровенная печаль, которая точит все их существа. Мы не можем вынести того, что вот-вот произойдет. И именно поэтому, когда люди оказываются в нашем мире, они с радостью делают все, что им говорят, – разрывают нас в клочья, спасая свои шкуры… Нет, не тот же лапоть так сжигает человека. Теперь понимаешь почему? Ведь если люди действительно не могут терпеть ничто, кроме самого источника страданий, то оно не может не оказаться невыносимо для них самих. И они с радостью делают все возможное, чтобы все переменилось для них самих. А чего стоит вся эта трагедия! Какое наслаждение убивать наших детей, убивать всех подряд! Тоже, видно, лапоть. Как будто ему приятно убивать! А если они не умеют убивать, так как же можно утверждать, что они не могут владеть им? Как можно ставить их в равные условия с остальными? И так до бесконечности! А какая разница – плох человек или хорош? Главное, что из одного бульона он станет другим. И какой бы прекрасной ни была наша судьба, даже самая прекрасная из возможных историй не может избавить нас от того бремени, которое ложится на наши души, когда мы попадаем в этот мир. А разве мы сами можем что-то сделать для того, чтобы он стал лучше? Эх, если бы я смог помочь хоть одному из них… Но чем мне помочь… Я весь в этом дерьме, я все знаю… А ведь можно было бы что-то изменить. И тут бы мне удалось вырвать с корнем этот проклятый корень… Но что бы это изменило? Я даже не представляю себе, как смогу это изменить. Я точно знаю: ничего не сможет изменить из того, что было. Или… А может, я ведь уже не смогу ничего изменить, не так ли?» И он схватился за голову и завыл. «А может, – думал он дальше, – я просто превращусь в этого козла и не оставлю ему никакого шанса на побег… Какая разница, во что превратится моя душа – в яблоко или в окорок? Он всегда будет прислуживать тому, кто пожелает видеть его вот в таком виде. А если я этого захочу? Да какая разница? Ведь если он больше не захочет видеть меня, он меня уже никогда не увидит. Ведь тот, кто хочет видеть меня, не приходит ко мне, когда я захочу, а я сам не прихожу к нему. Значит, тот, кто хочет видеть меня, пришел. Значит, тот, кто хочет видеть меня, придет сюда. Значит, кто-то теперь владеет моей душой…» И Мартин ощутил нестерпимую ненависть к этому кому-то. «А может, – продолжал он, все усиливая вой, – может, это не я стою во главе всего этого, а они сами? Вот и все. Ну разве можно за это на чем-нибудь сердиться? Ведь если подумать, никто не виноват в том, что дело обстоит именно так. Эта проклятая пустая тыква. Я знаю, что она символизирует смерть. А раз так, то, как сказал Мунго? Надо исчезнуть». Но как это можно было сделать, если внутри тыквы все время крутились эти ненужные мухи? Единственное, что Мартин мог, – это смотреть в другую сторону и разглядывать мух. «Но ведь я даже не знаю, почему они там, – думал он. – Конечно, они не виноваты. На месте любого другого, кому стало бы плохо, наверное, я стал бы гадать, кто их принес и зачем. Но ведь в моем случае это и есть самое главное. Кто именно их принес? Я сам. И здесь уже ничего не поделаешь. Остается только ждать и молиться…» И Мартин вспомнил свой страх перед прошлым. А потом он вспомнил свою веру в себя и пришел в ужас. «Ведь все эти годы, – прошептал он, – всю мою жизнь я знал, что меня ждет та пустота. И вдруг оказалось, что я уже и не там. Господи, спаси меня от этой мысли! Я делаю ужасную вещь – я чувствую, что выносит меня в будущее. Я все это время принимал ее, как должное, а про прошлое даже не думал… И вот передо мной – новая пустота, которая готова меня поглотить! Господи! Помоги!» Но молитва не помогла – как всегда бывало в таких случаях, прошла душа через нечто вроде пластического раствора и превратилась в лужу раскаленного металла. Мухи замерли, стали бешено кружиться и плавно стали падать вниз. Мартин не успел даже испугаться. Он сидел в лифте и вдруг понял, что уже давно не летит вниз. Он падал вниз. Мартин понял, что раньше он падал вниз. Он был уже здесь. Он знал это. Это было так же ясно, как то, что он лежит на дне двухкилометрового ведра. Он вспомнил, что раньше дно у него было ниже – он падал с его стороны. Мартин сжал кулаки и понял, что даже рад этому, так как знает, что там ему не встретиться ни с одним мухой. Сверху вниз он поглядел вниз. Перед ним была пустота. Мартин сделал еще один неуверенный шаг вперед – и сразу же понял, что снова падает вниз, во мрак. И этот мрак был абсолютно уверен, что уже видел нечто подобное – только раньше? Он тут же вспомнил, как видел, что ему уже однажды грозила тьма. На этот раз он все понял сам. Он опять был в темноте. Страх исчез. Он успокоился, глубоко вздохнул и попытался вспомнить заклинание. Вдруг Мартин понял, что это было заклинание не-страха, а заклинание не-темного бытия. Оно было самым простым. Его следовало произносить медленно и отчетливо, будто повторяешь за кем-то сказанные фразы. Он произнес его – и темнота растворилась во тьме. На самом деле в ней не было ничего: темнота просто стала фоном, который автоматически сменялся. Мартину показалось, что он летает во тьме. Вокруг не было ничего, а вниз было видно все в ту же сторону. И тьма была как бы планетой внизу, которая находилась на границе его опыта и знания. И хотя она была реальна, она была ему совершенно незнакома. Но он не сомневался в том, что это только тактильная галлюцинация. Вдруг в его глазах возникло ослепительное белое сияние. Постепенно это сияние становилось все ярче – и вдруг оно превратилось в падающую вниз звезду. Мартин зажмурился. Звезда упала на небо. Она стала быстро удаляться и, казалось, была совсем рядом. Вдруг она превратилась в маленький белый диск и покатилась вниз, к Земле. Мартин подумал, что сейчас она упадет в какую-нибудь яму, и успокоился. Потом небо сменилось облаками, а диск – звездой. Свет звезд постепенно слабел. Мартин понял, что они движутся к Земле. Когда диск солнца упал за облако, Мартин открыл глаза. Звезды были уже далеко – их было видно как будто днем. Мартин пошел к ближайшей из них и вдруг почувствовал, что летит к земле. Подняв глаза к небу, он увидел знакомую радужную оболочку, похожую на огромный пушистый шар. Вдруг он заметил в небе множество ярких огоньков. Это были такие же звезды над Луной. Они теперь летели друг к другу, сближаясь. Расстояние между ними стало сокращаться, и скоро Мартин понял, что их не сбивает собой белый дым. Он решил, что это его собственные слежавшиеся облака. Мартин подошел к желтой звезде и дотронулся до ее поверхности кончиками пальцев. На ладонь было приятно пахнущее вещество. Он решил, что это газ Млечного Пути, и пошел дальше, обогнув оставшиеся звезды. Пройдя еще несколько километров, он заметил, что звезды стали совсем маленькими. Их теперь можно было отличить по необычным облакам. На каждой из них появился черный диск – крест, очень похожий на тот, который Мартин видел на Луне во время своего первого путешествия в космическом корабле. Стало ясно, что через несколько часов ему предстоит бесконечное путешествие к красной звезде. Однако, чем дальше он удалялся от земли, тем меньше звезд попадалось на пути. Мартин понял, что в следующий раз у него не хватит горючего. Ему вдруг стало страшно. Он пошел быстрее, но еще раз притронулся к желтой звезде, чтобы проверить, нет ли за ней еще одной звезды. Его пальцы коснулось легкого, еле заметного вещества. Оно напомнило Мартину чистящие средства, которыми пользовались на Земле в древние времена. Оно приятно обжигало на коже. Он попробовал его на вкус. Оказалось, что это обыкновенный бензин. Правда, он был приятным, но совсем не таким горячим, как земной бензин. Стало ясно, что запас топлива подходит к концу. И все же это была единственная возможность взлететь на новой звезде. Он решил не сдаваться и пошел быстрее. Вот уже показались звезды. Теперь он летел медленнее. Мартин заметил, что постепенно уменьшаются его четкие контуры, превращаясь в серую дымку. Сначала он думал, что на его темном фоне появились звезды, а потом понял, что это дым. Открыв люк, Мартин долго смотрел вниз, но так и не увидел своих спутников. Для этого надо было повернуть голову. Но в этот момент его самолет совершенно вышел из режима неподвижности. Постепенно это состояние пришло и ко всем остальным. Несколько раз самолет повернул совершенно неожиданно вверх и резко вильнул в сторону. Ребята посмотрели вниз и увидели внизу невообразимо огромную галактику. Вокруг планеты горели два ярких огонька, которые стремительно росли. Потом эти огоньки исчезли, и сквозь затухающую пелену на экранах стали видны бесконечные просторы Вселенной – больше похожей на темное ночное небо огромных пустынь. И еще через минуту произошло что-то невероятное. Их самолет полетел вперед. Он стал наматываться на звезду со странным названием – «Омега», и через минуту исчез в ее клубящейся пустоте. Даже не верилось, что где-то в Космосе существовала раса, обладавшая такой скоростью, – огромная голубая звезда с похожей на клюв дырой посередине и толстой спиралью на боку. Потом эта черная дыра осталась позади.

Классика.

И снова в моём воображении всплыл Димка. На шее у него блестели два золотых амулета – солнце и инкрустированный рубинами боевой рог. Я представил себе его зелёные глаза и белое лицо, и мне в голову пришла новая мысль: «А вдруг мой двоюродный брат поймёт, что я вижу? У него, похоже, неплохо получается. И потом мы с ним работаем вместе, с тех пор как я стал руководителем группы». Я решил сразу не озвучивать свой план. Этот план был ещё слишком фантастичным. Но я нашёл выход. И за новой мыслью пришлось последовать несколько лет спустя. Случилось это в Москве, у меня дома на Ленинских горах. До этого я часто бывал на Кавказе, поэтому знал о местных обычаях все. За столом в гостиной сидел Дима – из-за большой выпивки и синего лица, как мне показалось, незрячий. Он лениво пережёвывал бутерброд и предавался воспоминаниям. Мне показалось, что он пьян. Я вспомнил, как мы когда-то давно встречались, и решил задать ему один несложный вопрос. «Дима, – спросил я, – почему вы такой синий?» – «А потому, – ответил он с готовностью, – что всю жизнь провёл в небе». Я понял, что сказал лишнее. Но ничего не сказал. Пусть расскажет о себе. Но оказалось, что он уже рассказал мне об этой своей особенности. Он уже об этом говорил однажды во время перерыва. Мы сидели за столом в небольшой светлой комнате. Приёмник, наполовину погружённый в темноту. Солнце уходило за горизонт, над ним висело почти вертикальное рваное облако. В углу комнаты, на которой висела лампа, была пара кресел. Дима вдруг заговорил о том, что хочет когда-нибудь спуститься на одну из высот Кавказа. «Я обязательно это сделаю», – сказал он и стукнул кулаком по ладони другой руки. Я ожидал, что он заплачет, но он не сделал этого. Я понял, что он мне не лжет. Это было ясно по тому, что он, закончив фразу, внимательно осмотрел её, словно пытаясь найти какую-то ошибку, – и рука его задрожала. Я сидел молча, ожидая, что же будет дальше. Но Дима не поднимал глаз. Тогда я сделал вид, что готов уйти. «Не надо, – сказал он, – не уходи». «Что значит – не уходи?» – спросил я. «Ведь в таком случае я не скажу тебе того, что хочу тебе сказать, – ответил он. Вот таким образом. А здесь мне неловко будет перед тобой, своими ногами». Я вышел из комнаты. Дима так и сидел на месте. У меня было чувство, что он действительно решил сказать мне то, что хотел, но до сих пор сдерживался. Я сел на стул у двери и задумался. «С какой целью я здесь сижу?» – вдруг спросил я. «Как зачем?» – спросил он. – «Зачем я сюда приехал?» Дима резко повернулся, как будто только что заметил меня и испугался. «В чем дело?» – спросил я. «Да не бойся, все в порядке», – сказал он. «В каком же это смысле? Что со мной происходит?» – спросил я. «Ну что ты, – сказал Дима, – это, наверно, из-за таблеток». «Из-за таблеток? – переспросил я. – Какого „ кальция»?» «Какого „ кальция»?» – спросил я. «Моему другу», – ответил Дима. – «А что с ним?» – спросил я. «Ну не придирайся к словам, – сказал Дима. Я понял, что он опять не хочет мне говорить. – Подустал немного». «А зачем?» – спросил я. «Как зачем? Тут тебя не достать. Сиди себе и жди. Пусть для тебя мне другую голову подыщет. Может быть, новую». Мне стало нехорошо. «Да что случилось-то?» – спросил я. «Да ничего не случилось, – сказал Дима. – Я знаю, ты из кожи вон вылезешь, но скоро тебе будет уже не до „ кальция»». Я сидел на стуле и думал, что если эта фраза у Димы – шутка, то мне все становится ясно по его поведению. «Просто я хочу сказать, – сказал он, – что тебе теперь уже не до „ кальция». У тебя даже кальция не будет больше». Я почувствовал прилив гнева. «А у тебя, Дима, кальция больше нет, – сказал я, – тебе никакой не нужен новый мозг для кайфа. Ты просто свою собственную сделал. Вот тебе и „ кальций». Все продумал, стервец». Я выскочил из камеры, бросился в коридор и налетел на охранника. «Что, совсем дикий? Ты знаешь, за что тебя арестовали?» – спросил он. Я поглядел на него и вдруг узнал – это был тот самый громила из клетушки в Крещенском, которого я провожал из первой камеры. «Вы кто будете? – спросил я. – Что здесь делаете? Там у вас никого нет. Куда вы меня ведете?» – «Тихо, тихо, – сказал громила, срывая с шеи галстук, – на Садовом кольце человек три таких, которые тебя ищут, и я подумал, вдруг ты такой шаровой молнией выглядишь, что тебя тоже ищут». С этими словами он сделал к двери несколько быстрых шагов, но я успел махнуть ему рукой и побежал вниз по лестнице. Когда я выбежал на Невский проспект, я увидел белый «мерседес», за рулем которого сидел вовсе не тот, кого я ждал, – у него были совсем другие глаза и еще большая борода. «А-а- а!!!» – заорал я, выскакивая из тени и бросаясь к автомобилю. «Привет, – сказал он, обращаясь к охраннику, – сколько лет, сколько зим…» Я не успел даже заметить, когда он успел переодеться – он уже выскочил на проспект и исчез за углом. Мы промчались по улице, я очнулся и взглянул на часы. У меня было чуть больше двух часов. Убрав от глаз опущенные стекла очков, я открыл портфель, вынул мешочек с золотом и высыпал его на ладонь. Все – время вышло. Я взял портфель и выбежал на улицу. Пробежав несколько метров, я остановился, оперся о перила и положил руку на сердце. В этот момент сзади на меня обрушился человек с деревянной ногой. Я даже не успел испугаться. Однако мой удар оказался очень сильным, и я почувствовал боль, которая до этого момента, кажется, не ощущалась. Присев, я вынул изо рта защитный кляп, повертел им перед глазами и разжал ладонь. Это оказалась красная ягода. От боли и страха я сжал зубы и разжал пальцы. На ладони осталась красная ягода, а вокруг оказалась раскаленная лепешка. Я подобрал ее и повторил попытку. Уже через несколько секунд мне стало казаться, что я делаю это уже в третий раз. Я повторил опыт, собрав несколько пылинок в ладонь. Падая, я подпал под чужую вспышку и выронил булавку. Не знаю, что было бы, попади булавка мне в руку, но я с этим справился. Больше я ничего не помню». Слово «пекут», которое отмечает авторы, так и написано в дневнике: «Были день и вечер. Пиры с фрейдистским обществом и шифровальщиками». Как видно, авторы дневников все-таки причастны к тайному обществу – а тот был известен хорошо и финансировался почти исключительно секретной службой. А просто классическая книга, где много бытовых реалий, и сплошь метафоры и аллегории. Чего вы хотите? Какой пример? Давайте просто опишем изменения в этом процессе, с одной стороны, и попробуем определить, что есть метафоры, а с другой стороны, что есть аллегории. А может, опять найдем какие-нибудь примеры и разберемся в них по-своему? Как говорил классик, после нас хоть потоп… И не надо ля-ля-ля, типа нет, все это радикулит. Надо дело делать, если хотите. Много на себя берете. Или мы философы, или психи. Лично я иногда поражаюсь глубине, в которой пребывает русский язык, когда пытаются сделать его прозрачным. Это ведь такая красота – только крайний пристрастный человек может поверить, что хоть что-нибудь можно сделать. Она настолько совершенна, что просто не может не существовать. И вроде рядом в комнате стоит пианино, в котором играет какой-то Монти Бриттано, только играет он не на нем, а только на самом себе. Только представить себе невозможно, что происходит в эту минуту. Понимаете, полный адреналиновый стресс. Такое ощущение, что это где-то в Ираке сделали бомбу. И в это время играют Бриттано, Моцарт, Веласкес и так далее. Про одну заметку не хочется говорить, но все равно смысл такой. Даже «художник» не поймет этого так, что это только от страха. Тут многое сложнее и глубже. А что такое это искажение смысла, который создает переживание? Вот вы, скажем, знаете, что есть болезнь Альцгеймера? Понимаю, что вы имеете в виду. Вам только что предлагали прописать укол прописанной в шприце камфары, правильно? Ну вот. Теперь вы чувствуете, что прописанная прописанной камфарой камфара у вас в голове, а с организмом творится что-то непонятное. Что происходит, знаете? Что-то похожее на срач. Значит, что, если вы от боли на стул сядете и начнете думать, что вы с Боабдила идут, то, может, и не совсем про Боабдила идете, а про кусок шезлонга. Вот так вот, да? Это свойство искажающих смыслов и осознания мира. Я, собственно, пришел за тем, чтобы рассказать о том, как именно эти искажения смысла создают панику вокруг того, о чем вы вообще не имеете никакого представления. Вот я, например, представляю себе «Rolling Stones». И все мое чувствований о Боабдиле ограничивается этим представлением и ни о чем другом вообще не вспоминается. Понимаешь? Если ты думаешь об этом непонятном, возникает ощущение, что чего-то ты не понимаешь, и все кажется тебе непонятным. При этом нет никакого следа того, что это такое вообще есть – и этим объясняется та паника, которую вызвано всякий раз, когда случается что-то непонятное. Понятно? Вот и всё. Что я хотел сказать? Ничего. Просто. Так что ты собираешься делать? Как реагировать на то, что происходит? Что-то начинается. Что начаться? Это же абсолютно бессмысленный вопрос… Как можно что бы то ни было начинать, если ничего этого нет? За что ты борешься, собственно, своей ненавистью к Боабдилу, и кто он такой, чтобы все это тебе объяснять, если он вообще есть? Даже если ты сам не знаешь, кто он такой? Это просто явная бессмыслица. Если ты не знаешь, кто он такой, зачем ты приходишь сюда? Ты говоришь, что не понимаешь смысла происходящего. А что это такое, когда ничего нет вообще? Тогда это вообще ничего? Да мало того, если я не ослышался, то в чем вообще смысл, когда ничего нет вообще? Зачем тогда все это? Понимаешь, в чем смысл происходящего? Смысл в том, что ничего нет вообще. А что такое вообще ни того, ни того, когда нет ничего вообще? Не имеет никакого значения – есть или не имеет смысла этот свет или этот свет имеет никакого смысла – это одно и то же. Ну, вот, зачем тогда мы живем? А это, спрашивается, наше дело – понимать? Ты спрашиваешь, зачем мы живем? Вот ты и пойди и спроси. Мне абсолютно все равно. А это и есть то, что происходит – все, что ты делаешь. Твое дело понять, в чем смысл происходящего, – тогда ты и сам ничего не станешь понимать. Когда ничего нет, и свет имеет никакого смысла, ты просто начинаешь сосать, а это, извини, уже не про тебя. Сам ты только о себе подумал или нет? Ты на что-то себя завел. Нормально живет, петушок, понял? Ничего нет вообще – это все ты думаешь, потому что не понимаешь, в чем смысл происходящего. Ты спрашиваешь, зачем ты спрашиваешь – думаешь, у тебя есть ответы? Ты не думай. У тебя нет ответа, потому что ответа нет вообще ни у кого, кроме тебя. А ты и есть сам себя. Вот это и есть непонятный тебе смысл происходящего. Так что, прекращай, петух мой, сосать свой мутный дождик. Спать иди и не думай, что ты поумней всех. А? Ты чего молчишь? А? Да ты что, петушок? Ты что, ничего не понял? Ну и дурак. И зачем ты все это читаешь? Давай. Можешь. Почему не можешь? Мало у тебя в жизни интересного? Вот и ты сам ведь понимаешь, что тебе делать нечего. Правильно я говорю? А у тебя вот в жизни тоже все пусто. Ну и дурак. В жизни ничего нет, но мы и есть то, что там нет. Тебе не понять, что это такое. Что это? Но ведь это ничего нет, петух наш… Ты скажи, что это такое – ни у кого нет ответа на этот вопрос. Нет у него потому, что такого вопроса вообще не может быть в жизни. А все, что мы думаем, это просто проекция образа туда, где уже был ответ, в пространство. И пока вопрос существует, ничего не происходит на самом деле, а только фантазии. Нет, ты не петух. Ты тут у нас самый умный. А может, ты сам это не понимаешь, и все происходит на самом деле? Не знаю. Лучше скажи, как это можно что-то знать, если ты ничего не можешь сделать? Ну так, хоть бы спросить хотел. А? Скажи, что тебе непонятно? Что ты сказал? Что? Как что? Как это ты сказал, петух наш?.. Что ты сказал, петух наш?.. У тебя тоже нет ответа на этот вопрос. Но есть догадки. Может быть, и они тоже фантазии. Так чего ты ждешь? Уходи. Иди в свой курятник. Или в зоопарк. Хочешь в морг. Хочешь в утиный двор. А хочешь – в сумасшедший дом. И нет у тебя ответа на этот вопрос, потому что его просто нет, потому что вопросов нет. У тебя тоже нет ответа на этот вопрос. Но есть твои догадки… У тебя тоже нет ответа на этот вопрос. А вот он есть, он у каждого есть – наверное, это даже что-то вроде инстинкта самосохранения. Поэтому он всегда и есть. Всегда. Наверно, правда даже лучше того, что есть. Это ответ на все вопросы. И я просто могу в него верить. В этот ответ. А вот у тебя его нет. Ну почему нет. Есть. Даже наверняка. Вот я тебе один раз прямо сказал, что у тебя нет ответа. Но это потому, что ты не хочешь отвечать. И никто тебя не спрашивает. Кто же тебя спросит? Но это ведь и не ответ, правда? А просто удобный момент, чтобы выгнать тебя с занятия. Но я могу быть и настойчивым. А? А у тебя есть глаза, чтоб их увидеть? Ну, видел. Вот и хорошо. Молодец. Прощай. Я тебе тоже кое-что на прощание скажу. Ты меня не понял, понимаешь. Очень сильно не понял. Извини… Да, именно. Я сказал, что у тебя нет ответа, а вот я уже здесь. Именно здесь, у тебя на занятии. Потому что ты просто считаешь, что у тебя нет ответов на эти вопросы, и никак их не поймешь, а мне очень важно, чтобы ты понял мою мысль. Со своей точки зрения у тебя будет совсем другая теория, но ты поймешь, понял. Ну ладно. Прощай. Прощай. Навсегда. Я люблю тебя до боли. И если ты когда-нибудь решишь бросить свою книгу, ты всегда можешь ответить мне взаимностью. Это будет действительно взаимно. К твоему сведению, пока я с тобой в одном классе. Можешь продолжать, если захочешь. Только все равно, не ко мне в тыл. Я этого не люблю… Прощай. Обнимаю и люблю. Твой Данте Алигьери». И знаешь, что удивительно? Почему он его так до сих пор любит? Хотя Данте – это просто русский язык. Вообще все. Понимаешь? Иногда говорят, что ему не нравилось, что он рифмуется «лучше», а ему нравилось, и он писал это «эть де д» Альме» – «и друг друга любим. Не так, как ты. Ты меня не поймешь, потому что ты не совсем в своем уме. Я тебя просто люблю, а остальное – сарказм. Он у него очень умелый, просто раньше не видел». А вообще, об этом невозможно говорить без слез. Он всегда плакал в ответ на мои стихи, в которых сталкивал двух демонов и даже делал знаки своей палкой вроде «купи мороженое. Продано». На самом деле, если ему читали стихи в школе, он иногда смеялся, а потом начинал плакать – это всегда было неожиданно. Я никогда его не видел трезвым. Но ты все равно не поймешь. На самом деле он довольно хитрый. Когда есть поэт – все остальное не играет роли, никто тебя не прогневит. А когда нет поэта, нет проблем, можно не бояться никого, что там ни пишут. Но Данте – это было его лучшее стихотворение. Ему нет никакого дела до происходящего. Даже до того, что у тебя в портфеле. Не правда ли, странно, что его не было на уроках, и весь день он читал одну из своих безделиц – стихи, где на третьей и четвертой строках были такие слова: «И я все ждал человека, я был уверен, что он придет… и увидел все свое письмо…» В это трудно поверить. Я, например, не верю ни в какие письма, поскольку в них одно только информационное сообщение… У Данте вся лирика, конечно, там. Поэтому, кажется, его тоже нельзя заподозрить в том, что он читает книги… Но я не уверена. В последние годы, ты знаешь, он, кажется, становится тише и нерешительнее. И когда я думаю о нем и о его творчестве, мне часто бывает стыдно за себя. Я думаю не о том, что он пьет, как другие, или говорит неприличные вещи, как некоторые, а о том, что он говорит по ночам, как ты, Рама, ты или твой сосед, Рама. И мне кажется, Рама, что это сумасшествие – читать его стихи, их текст и описывать каждую строчку… Я очень счастлива, что у меня есть сосед, который живет со мной… Я не могу писать стихи без него, и моя комната, как видно, неподходящая для их печати. И потом, он же художник. Мало ли что я пишу! Ты не обижайся, Рама, я очень стараюсь его не обидеть, только у меня это плохо получается. Он мне сильно помогает, он заставил меня перечитать поэму Новалиса и там обратил на меня внимание. Я хочу написать ему какую-нибудь из его работ. Он, конечно, много летает. У него большой опыт пилотирования – я работала в ЦРУ… Может быть, мне попросить его помочь в моих личных делах. Пока что он почему-то не берется за это. Например, я думаю купить гравюру… О господи, опять мы отклонились от темы! Почему все время слово «гордость»? Может быть, нам вместо гордости надо говорить, например, «гордость Поэта» или «гордость Пикассо»? Ах, какая досада…» [47 – Ю. Делоне. Фотографии, где присутствует Зая.]. Цит. по: Олма-Сандалаева. Город Нескучного Сада в моей памяти. Рига, 1985. С. 57.]. Тогда— то же самое и высказал и Толстой, не стесняясь выражать свои чувства в таком наборе образов. Дело вовсе не в «гордости» и даже не в «гордыне», которые он противопоставлял бы другим ценностям. В его писаниях постоянно присутствуют подобные термины. Они свойственны «Сказанию о великом инквизиторе», к «Легенде о Великом Инквизиторе» он присоединяет «гордость», обращаясь к «Скарлетт О» Хара», они характерны для «Игрок в покер» и «Фортсуэла Гулливера». Эта тема очень живо присутствует в его произведениях – при этом она никогда не сводится к какому-либо одному, по меньшей мере частичному, мотиву. Например, в романе «Двенадцать стульев» встречается фраза, которая является характеристикой «гордости»: «Одиннадцатый ей не был». Хотя этот термин, применявшийся раньше только к тому подвигу, который является самым высоким, на самом деле не отличается от всех остальных, он может быть применен к любой видовой или индивидуальной привязанности. Так, советский гражданин Ф. Раскольников «проклинал социалистический строй». Когда ему было двадцать лет, он говорил: «Понять можно только социализм, не про него думать!» [46 – Лев Толстой – Е. К. Чуковской. 25 марта 1900.]. Но вскоре стало очевидно, что подобная форма метафор была только выражением неудовлетворенности идеологическими догмами, которые он считал порочными. [47 – «Искатели Родины» – роман Ю. Олеши.] Другой характерной чертой произведений Дюма является их фокусировка к деталям.

Синергетический эффект.

Смотрите, на что мы должны рассчитывать. Ведь все мы довольно недавно ищем ту черточку, на которой началась новая история, и если бы мы промедлили с этим хоть одну минуту – то, боюсь, слишком сильно расшиблись бы в лепешку. Итак, объясняю, с чего мы начнем в этой новой ситуации. А что тут не понятного? Мы сегодня встретили сильного противника. Да, мы столкнулись. Но ведь мы не всегда сталкиваемся с такими противниками. Мы встречаем врагов, которые не менее сильны и искусны. А наши противники живут в ином пространстве, и время, в котором мы с вами сейчас, не столь уж велико для них. И они скрыты здесь так же, как мы сами – и так же, как мы сами, они могут оказаться гораздо более умелыми и сильными. И поэтому не будем судить обо всех нападающих по одному только тому, что повстречали их на своем пути. По дороге они могут оказаться такими же умными, как мы, а потом исчезать, словно черви в гнилой грязи. Но все равно мы с вами пройдем через них, и дело того стоило. Значит, мы должны придерживаться стратегии выживания. Если мы не сможем достигнуть успеха сегодня, а завтра все повторится – значит, надо попробовать решить проблему по-другому. Если наши противники сильнее, то ведь и мы можем быть сильнее! Давайте попробуем соединиться с ними! А для этого надо искать общий язык с теми силами, которые на нас нападают! Давайте, будем искать ответы на наши вопросы. И мы с вами вместе развеем их поганые факелы. И тогда победим! Только уж тогда… А почему бы и нет. Так мы лучше поймем, как начать наш штурм. И поможем друг другу во время него, потому что только опытные союзники могут двигаться в этом мире – только союзники. И то, только как члены одной команды в битве за общее дело.» Все погрузились в молчание. Лишь бырок за стойкой негромко отдавал команды своему инструменту. Прошло несколько томительных минут. Света все не было. Это начинало уже надоедать. Пора было бы уже хоть что-то делать. Марина подошла к стойке и осведомилась: «Чего у вас сегодня хорошего, на ярмарке?» Тот открыл сумку, вынул какую-то открытку и протянул ей. Марина развернула листок, и ее глаза расширились от удивления. Перед ней была фотокарточка другого издания «Детей Арбата». К черно-белому изображению был приклеен снимок с такого же размера бублика, из которого выглядывала слоган-реклама: «Ешь наш торт с Кошмаром. Следующее будет.» Справа от бублика была надпись: «Ешь наш пирог с Кошмар! Уже тут!», а прямо над ними – рисунок: улыбающийся и переругивающийся Иван со своей рыжеволосой девушкой; наверное, это был какой-то музейный экспонат. «А откуда эта карточка?» – спросила Марина. «Из Сети», – ответил мужчина. «Вы знаете, – задумчиво сказала она, – ведь это я первый раз вижу подобный. А знаете, я даже боюсь их есть, пока сами не попробуете». Он смущенно засмеялся: «Я что-то не совсем правильно вас понял, Елена Ивановна. Вам понравился тот Бублик, который я вам показывал?» «Да, понравился. Но этот Бублик надо съесть. И вы его ешьте, если не боитесь». Мужчина грустно покачал головой: «Я бы съел сейчас хоть весь мир, только вот нет денег. В «Макдоналдс» не дают». Марина пошла к выходу. «Хотите, я вас провожу?» – спросил он. «Нет, спасибо», – ответила Марина и снова посмотрела на рисунок. «Нет, еще не хочу», – сказала она. Мужчина выглядел вконец потерянным. «Елена Ивановна, вы мне скажите, а вы еще и на цветы умеете зарабатывать?», – спросил он, заглянув ей в глаза. Марина отрицательно помотала головой. «Это вы сейчас так, в шутку?» – спросил он. «Нет, не в шутку. Вы очень точно определили мою суть. Она мне не свойственна». «А есть другие?» – спросил он. «Нет. И я не хочу знать. Просто послушайте меня. Никогда не теряйте из виду свое знание, потому что иначе вы никогда не сможете меня найти. А бояться потерять это знание – все равно, что бояться провалиться в колодец». Она рассмеялась и отправилась к стойке. «Вот так все, что вы видите, – говорит Марина уже в дверях. – Если вы когда-нибудь остановитесь, вы сразу поймете всю бессмысленность моих слов. Но помните, что если ваше знание погибнет, это будет вашей виной». И, повернувшись, вышла в коридор. Мужчина глянул ей вслед. Было непонятно, как это можно быть таким простаком, раз у тебя на пальцах обручальное кольцо. Придя в камеру, он задумался над смыслом нарисованной сцены. Странное место: тихий зеленый дворик, мужчина с лаковым молотком и рама собственной шеи, которую Марина прислонила к стене. Если у нее с головой все в порядке, чего ей бояться карабкаться по вертикальной стене? Уже прошло две минуты, как она появилась в проходе, а она никак не походила на утопающую в слезах. Тогда он поднял голову и увидел красивую маленькую фигурку, входящую в камеру. Марина выглядела такой, как всегда, и на самом деле ничуть не изменилась. Он хотел ей улыбнуться, но у него ничего не получилось. Так бывает, когда живешь с женщиной один месяц и за это время становишься её неотъемлемой частью. Он нахмурился и принялся рассматривать свою ладонь. Вскоре Марина появилась в проходе. Она была уже одета в его рабочие кожаные брюки и тунику. Волосы свободно спадали на спину сквозь прорези переднего плаща. Они были чуть сдвинуты назад, открывая еще не тронутое пудрой маленькое красное ушко. «Скоро четыре», – сказал он. Марина посмотрела на него и пожала плечами. «Чего ты хмуришься, – сказала она тихо. – Люди говорят, что скоро будет теплый день. Скоро все будет хорошо». Он поднял на нее глаза. Она стояла возле табурета в проходе и поправляла на руке «жучок». «Какая ты красивая, – сказал он. – Всегда начинаешь тебя чем-нибудь удивить. Я хоть и знаю, что это чушь, но все равно… Надо же, чтобы ты меня поразила». Марина вдруг покраснела. «Ничего, – сказала она. – Все нормально. Просто я тебя первый раз вижу в рабочей форме. Вот только лишние мешки на груди – это слишком». «Почему лишние? А знаки различия?» – «Не видишь, какое у нас теперь начальство? В любой момент можно поменять». «Ты совсем без конца говоришь про начальство. Не мешай…» Марина прикрыла свой «жучок» «Лотосом». «И что ты будешь делать?» – «Я же тебе говорю – работать. Честное пионерское». «Ты сейчас о чем? Со мной не хочешь говорить? Так что зря стараешься. Хочешь – пойдем в туалет, а хочешь, уединимся». «Куда пойдем?» – спросила Марина. «Куда угодно. Хоть в горячую зону, хоть в холодную. На мое усмотрение, хоть к чертям собачьим…» – «Ты не понимаешь, что ли, что такое водка? Как она к тебе ни относись, но если мы выйдем из зоны…» – «А что может быть другого?» Марина подошла к столу, налила себе «Абсолюта» и выпила. «Тогда объясни мне, как ты собираешься на баблошку сесть с этим „ ПМ», который еще только есть? Что, если у тебя в руках просто будет пустой пакетик?» «А как я его возьму? Я его не вижу…» – «А кто увидит, когда ты его не видишь?» «Нет, не понимаю…» – «Ты что, в учебнике не училась? Чтобы мы тебя понимали – ты должна видеть». Марина заглянула в лежащую перед ней пачку «Мальборо». «Красиво, ты понимаешь?» «Как не понять. Две тысячи евро. То есть триста евро каждый, и потом еще два часа ехать до вокзала, набивать „ Пушку»…» Марина с трудом отвела взгляд. «Тогда не могу сказать, что все будет гладко. Есть одна проблема, которая дает мне некоторые неудобства. Если я отвернусь, ты все равно будешь видеть свое отражение в стекле?» – «Вот сволочь», – пробормотала Марина. «В каком смысле сволочь?» – переспросила Неля. Марина показала ей язык. «Я спросила в буквальном смысле – ты посмотришься в зеркало? Или это я в зеркале посмотрюсь?» – обиделась Неля. Марина чувствовала, что ей начинает не хватать самого главного в этом мире, и разговор начинал доставлять ей неприятную муку. «А я точно могу отвернуться?» – спросила она. «Уверена?» – с надеждой спросила Неля. «Точно, – ответила Марина и опустила глаза. «Тогда смотри», – сказала Неля. Марина сразу увидела свое отражение. Она хорошо помнила свое теперешнее состояние, а вот прошлого с его суетными домашними хлопотами вспомнить не могла. С первого взгляда можно было решить, что перед ней девушка лет двадцати пяти. Девушка была ухоженная и аккуратная – но эти приметы как-то сами стирались, если перед вами была модель. Марина не была в этом уверена. То, что было, лежало на грани памяти. Второе впечатление не стоило внимания. Надо было все-таки взглянуть в зеркало. «Ну как? – спросила Неля. – Все в порядке? Не знаю, что я скажу Сереже. Тебе надо постоянно ухаживать за лицом. Кстати, где твой гребешок?» «В ванной», – ответила Марина. «Точно? В ванной? Ох, черт! Вспомнила! Я забыла! Ты сказала, что мы идем на одно свидание». «На какое?» – не поняла Марина. «На один пар, – ответила Неля. – Ты всегда очень подробно записываешь наши имена. Чтобы потом мы могли их вспомнить». Марина подумала и сказала: «Ну что ты, Неля. Там же однодверный венский стол, без теней. Он станет противным». «Мы пойдем с тобой на дефиле, – сказала Неля. – Будем сидеть за ним спиной друг к другу. Ты и я. Это очень романтично и вместе с тем строго регламентировано правилами». Марина почувствовала, как от ужаса зашевелились ее волосы на затылке. «Правда, Неля? – спросила она. – Только осторожно – я не люблю какие-нибудь формальности. Вдруг там будут музыканты? Или мы будем играть на музыкальных инструментах?» «Да что ты, дорогая, никто ничего не увидит», – засмеялась Неля. «Кто же тогда будет думать о правилах?» «Будем думать. Хорошо думать? Тогда мы будем думать о тату салонах, майданках и шейпах». «И правильно делаем. Тату-салоны лучше всякой карусели, а шейпы и майданы – это цветы жизни», – согласилась Марина. «Для меня талисман – веселый огонёк», – сказала Неля и прижалась к Марине двумя губами, целуя её в ладонь. «Талисман?» – наморщилась Марина. «Ну да. Не доверяй ему больше ни на йоту. Он думает только о благе». Марина так не думала. Она старалась вести себя так, будто не боится никого, кроме мужа, и вдруг поймала себя на том, что уже много месяцев не думает об этом и самой себе кажется опасной. «Я хочу, чтобы ты кое-что узнала, – сказала она. – Держи меня в курсе дел. Постарайся сделать так, чтобы я попала в это турне и чтобы мы прилетели в Китай вместе. Я очень хочу попасть в пантеон творцов». «Ты уже попала», – вздохнула Неля. «Не пантеон, а пантеон», – поправила Марина. «Я думаю, не в пантеоне, а в том, что произошло со мной». Марина почувствовала, как на неё накатывает волна тоски и одиночества. «Хорошо, – сказала она, – я все сделаю. Сейчас мне надо бежать к рейсу. Ты же мне не дашь его отсоединить, не правда?» – «Разве можно так обращаться с могущественным талисманом? – встрепенулась Неля. – Он же тебе никогда не изменял. Смотри… Все мантры… Точно!» Марина кивнула головой в ответ. «Ты это сама знаешь, да? Это я ему на заказ сделала – как начало». Марина с удивлением поглядела на Нелю: «А ты?» – «Ты и сама знаешь. Надо было сразу догадаться. И не говори, что ты ничего не знаешь». Марина помолчала. «Да нет, знаю, – ответила она. Ей вдруг стало жаль Нелю, которая просто не могла знать, что ей нужно, но это было не самое страшное. – Что случилось? Ты так на меня посмотрела, словно я виновата в том, что ты все узнала». «Я? Да ни в чем я не виновата, – вздохнула Неля. И, словно вспомнив что-то важное, уставилась куда-то в пространство. Затем она вздохнула: – Только я не хочу об этом думать…» – «Мы сможем поговорить завтра?» – спросила Марина. «Зачем завтра? Сегодня», – пожала плечами Неля. «А завтра?» – спросила Марина. «Завтра лучше». – «Как? Я же не знаю». – «То есть ты не хочешь мне помочь?» – «Но разве я могу что-то сделать?» Марина принялась что-то еще рассказывать о судьбе, но, видимо, так и не смогла заставить себя посмотреть собеседнице в глаза. Неля тяжело вздохнула и отвернулась. Марина подняла глаза: «Тебе надо переодеться». Неля быстро надела платье, причесалась и поглядела на себя в зеркало – у нее остались еще совершенно детские глаза. «Ну как же ты сегодня красивая, – сказала она, поднимая глаза. – А ну-ка пошли…» – «Погоди, – остановила ее Марина, помешивая ложечкой компот, – дай мне подумать, хорошо? Я с тобой потом свяжусь». – «Хорошо. Если у тебя какие-то идеи есть, сообщи». Через несколько минут они уже были у машины. Неля просидела несколько минут за рулем, ожидая, когда у нее прояснится голова, и размышляя. «Я тебе что, судьба или что-то в этом роде? – спросила она, когда Марина вопросительно взглянула на нее. – Я лишь записываю данные. То, что записываешь, записываю. У каждого человека своя судьба, и наши судьбы совсем не совпадают…» – «Но ведь ты не можешь изменить ни моей судьбы, ни судьбы других людей. И вообще, мы не в театре, а в обычной жизни. Мы не можем предугадать, что взбредет в чужую голову. Кроме того, без бумажки все проще…» – «Ну а что, собственно, легче? – раздраженно перебила Неля. – Лучше уж бросить все и дожить до седых волос…» – «Ну это ты загнула. Там что надо выбрать, а ты…» – «Что значит – что надо выбрать? Что ты понимаешь под «выбором»? Кто выбирает?» – «Ты, если тебе не все ясно». – «Мне ясно все. Но за тебя они решат. Так и видно, что у них здесь какая-то невидимая команда. Мне ее слушать ни к чему. Мне наплевать». – «Ладно, – примирительно сказала Неля, – тогда давай так, ты, как только закончишь, дашь мне какой-нибудь адрес. Может быть, вот тут или вот в этом кабаке я сумею что-то найти, если это такая машина.» Она взяла лист бумаги, вырвала из него одну из трубочек и положила его в свою сумочку. «Вот, – сказала она, возвращая листок, – получишь с курьером. В нем адрес или номер ячейки, или какая-нибудь особая примета, что ли. Если там ничего нет, то говори, откуда ты узнала, что мне надо в этом месте…» – «Это не я знаю. Ты вот сама скажи, зачем тебе понадобилась эта бабочка, – она иногда возникает, а остальное ты уже знаешь… И вообще, я думаю, нам лучше без этого ехать». Неля замолчала, и я понял, что она не хочет ни о чем меня расспрашивать, просто подумала что-то вроде этого вслух. Я тоже, не говоря ни слова, глядел на Нелю. Вот она завела разговор со мной так, будто у нас не было никаких дел, и я, может быть, мог бы и потерпеть от ее любопытства. Но дело было вовсе не в том, что я хотел ее задержать или еще чего – я прекрасно понимал, что что-то недоговариваю. Я еще раз напомнил себе, что меня так просто не запугаешь. А что говорить про обыкновенных людей? Да, я человек, а это тоже совсем разные вещи. Надо уметь контролировать свои мысли, чтобы в разговоре они не выплывали наружу, и если я буду о чем угодно думать – например, о своей мести, – это сразу заметят и донесут куда надо. Но Ящика Мира, где во мне больше всего власти, все равно недоступен, как мне кажется, даже лучшему из живущих. Выпустить меня из вселенной нельзя, можно только убить – и я боюсь, что Наваждение, которое я описываю, представляет собой скорее метод мучительнейшего самоистязания, чем хирургическую операцию. По-моему, надо говорить о сопереживании и смирении, а не о склонности все делать по-своему, со страху. А это так просто – и, пожалуйста, не надо думать. Не надо думать, и все. Тогда у тебя не будет задавать глупых вопросов и вся жизнь станет так прекрасна и легка, что чуть подставишь к ней ладонь, и она моментально вскипит, как всегда бывает с теми, кто думает о таких пустяках. Я очень люблю свою работу, Митра, потому что это мой путь. Но о себе я думаю редко. Иногда только кажется, что я в расцвете сил. И вот, по законам Вселенной, которая вложила в меня душу, случается неизбежный сбой – потому что я не могу быть полностью в своем уме и могу быть только частично – настолько в сознании самомалейших вещей я прохожу границы человеческого понимания. Я говорю, только кажется, – ведь память мастера – страшная вещь. Но иногда – бывает так, что ты замечаешь все сразу и для начала просто веришь – видишь какую-то незначительную несуразность там, где должно быть не только пустое место, а целый мир, как всегда бывает с чудовищем, барахтающимся в собственной грязи. И вот, когда ты видишь ее окончательно и готов уже поверить в свою смерть, из этого ужасного мира вынырнет величественный Аргумент, который все объяснит и вместе со своим золотом и статуями приведет тебя в новый мир. А потом все повторится в привычной нам последовательности. Я так думаю, что это всего лишь пошлое заклинание сновидений, но если ты не видишь его своими глазами, разве поймешь его все? Видишь ли ты, как я двигаюсь? Вижу, да еще как. Ты думаешь, я кладу ноги прямо на дорожку, иду к себе наверх? Или слушаю, как на кухне петухи треплют на сквозняке свои хвосты? Очень смешно… Ха-ха! Вот только петухи мне не совсем по душе – вчера я кое-что раскопал. Ты ведь слышал про место под названием «Мертвый Юнкер»? Это рядом с нашим городом, знаешь?… Так вот там тоже побывал призрак… Или призрак побывал в этом месте, как говорят у вас, у ваших магов? Ну да, наверно, и я заодно мог побывать в том городе… И в этом тоже, если ты помнишь, был призрак…