Читать книгу Тай-Цзи Ци-гун. Усилие без усилий - Михаил Роттер - Страница 5

Чем больше я над этим думал (точнее, чем больше я в это погружался), тем чаще у меня появлялась мысль: если Ци-Гун – это работа с энергией, а человек постоянно с ней работает, то Ци-Гун – это все. Ем, пью, дышу, сплю – накапливаю энергию, смотрю, говорю, хожу, работаю – расходую ее.

Разумеется, я не сам это придумал – в системах высшего уровня [21, 30, 36] любая деятельность рассматривалась как Ци-Гун – даже смех. Смех я отмечаю отдельно не потому, что он важнее еды или сна, а потому, что наследственно люблю посмеяться. Поэтому, узнав, что смех – это Ци-Гун, я решил, что хоть в какой-то его части я – мастер. И вообще «мастерство смеха» – штука важная: средний ребенок смеется примерно 400 раз в день, а взрослый – всего 8 (в 50 раз меньше!). Получается, чем ты больше смеешься, тем ты моложе.

Даже Гиппократ отмечал благотворное воздействие смеха на пищеварительную систему (видимо, чтобы побыстрее стать «толстым и красивым», нужно много есть и много смеяться).

Франсуа Рабле (не только автор книги о Гаргантюа и Пантагрюэле, но и доктор медицины) считал, что «бедствия мира сего не страшат человека, умеющего смеяться», и советовал любое зло, в том числе болезнь, страдание и даже смерть, встречать смехом.

Видимо, для таких, как я, любителей посмеяться индийский врач-психиатр Мадан Катарья в 1995 г. создал специальную практику «Йога смеха» (Хасья Йога). По этому поводу он говорил так.

«Смех связан не только с умом, но с телом. Взрослые люди не смеются просто так. Сначала они оценивают, что смешно, а что нет, и только потом решают, нужно ли над этим смеяться. Иначе говоря, смеются „от ума“. Дети же ничего не оценивают умом, они смеются просто так, „от тела“. Именно такой чистый и свободный смех мы практикуем».

Система получилась весьма удачной и «пользуется спросом» по всему миру. Например, в одном из округов Индии полицейские в обязательном порядке проходят курсы Йоги смеха (видать, есть кто-то умный у них в министерстве внутренних дел).

А начиналось все просто. Мадан Катарья встречался каждое утро со своими друзьями в парке, где они рассказывали друг другу анекдоты. При этом Мадан вел дневник, где отмечал заметное изменение в лучшую сторону психосоматического состояния участников.

Далее система стала развиваться. В ней (по аналогии с набором поз-асан Хатха-Йоги) появился «набор улыбок» (собаки, льва) и «набор смехов» (курицы, свиньи, обезьяны, мыши).

Стали даже различать, какой смех на что влияет: «хо-хо» – на органы брюшной полости; «ха-ха» – на сердце; «хи-хи» – на снабжение кровью горла и мозга.

* * *

В 1991 г. начали издавать журнал «Ци-Гун и спорт», который в 1997 г. переименовали в «Ци-Гун и жизнь». Под этим названием он просуществовал до 2004 г. Журнал был прекрасный, до сих пор жалею, что он больше не издается. А вспомнил я о нем из-за его второго названия, которое для меня стало звучать несколько иначе: «Ци-Гун – это жизнь» или «Ци-Гун – это и есть жизнь».

Однако было одно исключение, которое не вписывалось в мою мудрую теорию «Ци-Гун – это все». Конечно, можно было его списать на то, что «исключение подтверждает правило».

Но, во-первых, я никогда не верил в то, что серьезные правила могут иметь исключения. Всякие грамматические правила вроде «слова стеклянный, деревянный, оловянный пишутся с двумя буквами Н» я за правила вообще не считал. Сегодня решили, что с двумя, завтра решат, что с одним, а послезавтра – вообще с тремя.

Было такое уже, когда в 1904 г. Орфографическая подкомиссия при Императорской Академии наук под председательством А. А. Шахматова опубликовала «Предварительное сообщение» по поводу реформы правописания. Новые правила исключали из алфавита буквы Ять, Фита, «И десятеричное» (вместо них следовало употреблять соответственно Е, Ф, И). Твердый знак на конце слов и частей сложных слов также исключили, что привело к некоторой экономии при письме и типографском наборе (по оценкам Л. В. Успенского, текст в новой орфографии стал примерно на 1/30 короче).

Про эту реформу мне рассказывала еще бабушка, которая говорила, что все школьники (гимназисты) просто обожали новые правила письма за то, например, что отпала необходимость учить наизусть, какие слова пишутся через Е, а какие через Ять. Кроме того, что список слов, где употреблялась буква Ять, был весьма длинным, он был еще не слишком точным, так как различные орфографические руководства тех времен местами противоречили друг другу.

Практическая реализация реформы произошла после революции, как часть борьбы «с пережитками». В декрете за подписью Народного комиссара просвещения А. В. Луначарского «всем правительственным и государственным изданиям» предписывалось с 1 января 1918 г. «печататься согласно новому правописанию».

Противники большевизма, разумеется, придерживались совсем иного мнения. Так, Бунин по этому поводу писал: «По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму большевистского правописания. Уж хотя бы по одному тому, что никогда человеческая рука не писала ничего подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию».

Поэтому никакие «придуманные» правила с «придуманными» же исключениями и разногласиями и «разномнениями» меня не интересовали, так как у серьезных правил исключений в принципе не бывает. Иначе говоря, если правило имеет исключение, то это не совсем правило.

Например, закон всемирного тяготения. Покажите мне предмет, для которого оно не работает, и я во все поверю. Или покажите мне вещь, которая не изнашивается, человека, который не стареет и т. д. и т. п.

А во-вторых, слишком это было объемное событие (точнее будет сказать «кусок жизни»), чтобы можно было назвать его исключением.

А дело было так. Когда я учился в институте, меня познакомили с вьетнамским «воинским» мастером. Я и до этого видел мастеров. Но такого… Описывать его биографию я не берусь. Дюма-отец, например, мог бы попробовать, но лишь после «репетиции» в виде написания «Графа Монте-Кристо». Да и он мог бы не справиться, так как по сравнению с историей Миня (так звали этого вьетнамца) приключения Монте-Кристо казались путешествием на поезде из Москвы в Питер. Дюма же сын точно бы не справился. Так что я не пытался.

Но понять связь Ци-Гун и метода, с помощью которого Минь преподал воинское искусство, я должен был хотя бы попробовать. Дело в том, что на первый взгляд связи не было никакой. Раньше меня это не слишком интересовало, диалог (в котором я сам себе задавал «умные» вопросы и сам себе давал «умные» ответы) в голове у меня складывался примерно такой.

– Без Ци-Гун настоящего воинского искусства не бывает. В принципе! Минь меня учил без обмана, это я знаю точно. Но где же Ци-Гун в его системе рукопашного боя и в его системе преподавания?

– Дурацкий вопрос. Система работает?

– Еще как!

– Тогда зачем тебе нужен какой-то Ци-Гун, если и без него все работает, как часы?

– Но без Ци-Гун воинское искусство пустое. Нет ни духа, ни энергии.

– Это ты уже по второму кругу пошел. Мол, без Ци-Гун воинского искусства не бывает. Слышали уже. Выходит, бывает. Кстати, ты более сильного мастера видел?

– Нет.

– И заметь, без всякого Ци-Гун. Так что заткнись. Или просто заткнись, или заткнись и подумай.

* * *

В чем заключалась эта связь, до меня дошло десятки лет спустя. На этот раз «диалог с самим собой звучал так.

– Что такое Ци-Гун?

– Это работа ума.

– Что требуется для эффективной работы ума?

– Максимально возможная концентрация.

– Правильно. А вспомни, было ли такое, чтобы на занятиях у Миня ты позволил себе ослабить уровень сосредоточения, потерять внимание?

– Нет, никогда!

– Врешь, один раз было. На самом первом занятии. Вспомнил?

– Правда, было.

– Чем закончилось, помнишь?

– Еще бы, получил три раза, по нарастающей. Первый раз по колену. Видимо, я не понял урока и последовала вторая демонстрация: уже пяткой по морде. И это при том, что Минь никогда не поднимал ногу выше уровня промежности, говорил, что это гимнастика, а не боевое искусство. Но тут, видимо, не выдержал и врезал для полной, так сказать, наглядности. Очевидно, он решил, что я и на этот раз не понял, и через несколько минут последовал третий контакт: двумя пальцами в глаза. Намек был простой: или приспосабливайся, или уходи. Совсем.

* * *

Так что после первой встречи я уже никогда не ослаблял концентрации. Разумеется, свою строго отмеренную дозу я получал каждое занятие, но никогда более по невнимательности. Работало это так: вошел в зал – завязал пояс, сосредоточился; вышел из зала – развязал пояс, перешел в нормальное состояние сознания.

Очень напоминало таксистскую байку:

– Когда таксист может расслабиться? Когда отвезет и высадит последнего пассажира?

– Ни в коем случае. Только когда поставит машину на стоянку и отойдет от нее на 10 метров.

Получалось, что в систему был встроен чрезвычайно эффективный Ци-Гун, который не просто там был, но пронизывал ее всю от начала до конца. Не знаю, как он назывался (Минь не говорил), поэтому я сам дал ему имя и даже не одно, а сразу три: «Ци-Гун концентрации сознания», или «Ци-Гун здесь и сейчас», или «Ци-Гун боли».

Причем эти названия имеют совершенно логическое объяснение, которое звучит примерно так. Когда человеку причиняют боль (или когда в любой момент ее могут причинить), он делает все возможное для того, чтобы ее избежать. Чтобы это делать эффективно, он должен пребывать в состоянии полного сосредоточения, полной концентрации сознания. Иначе говоря, в состоянии, известном как «здесь и сейчас». Это состояние является важнейшей целью многих практик, но едва ли есть более эффективный способ его достижения, чем тот, который мне ежедневно демонстрировал Минь. Куда уж эффективнее: достаточно было выйти из этого состояния на мгновение (намного меньше секунды), что-то вспомнить, увидеть, услышать что-то ненужное, постороннее. В общем, стоило отвлечься, как наказание следовало незамедлительно, можно сказать, тоже в стиле «здесь и сейчас».

Степень эффективности такого «Ци-Гун для ума» была очень высокой. Причин тому я видел несколько.

• Очень высокий уровень мастерства учителя, который подбирает степень воздействия и дает ученику «выжить», если тот все делает правильно.

• Безвыходность ситуации. Ученику просто некуда деваться (разве что только совсем бросить занятия). Он точно знает, что его будут бить, бить умело и столько, сколько учитель сочтет нужным для достижения необходимого «воспитательного воздействия». Поэтому его задача не избежать побоев (это неизбежно), а минимизировать их количество и болезненность. А сделать это он может, только находясь в состоянии полного и ежесекундного осознания происходящего («здесь и сейчас»).

• Система «умных» ударов. Если бы («если бы», потому что «недопущение» посторонних на занятия было одним из первых условий, поставленных Минем) посторонний человек попал на занятия, он бы решил, что ученика сейчас изувечат. Уж очень болезненными были удары. Однако, когда десятки лет спустя я начал все это анализировать, я вспомнил, что за годы занятий с Минем у меня не было ни одной серьезной травмы, несмотря на то что в конце каждого занятия он работал со мной в полный (точнее, в почти полный) контакт. Стало понятно, что методы, которые он использовал, только казались варварскими: касание и ученик падает, стараясь заорать не слишком громко (Минь не любил, когда ученик показывает слабость или страх, так что вполне мог и добавить). На самом деле способ обучения был весьма утонченным: очень больно, но совершенно не вредно для здоровья и не мешает заниматься. После занятия все болит, но на следующий день вроде все уже вполне терпимо. Работая с нами, тяжелыми «потрясающими» ударами в голову Минь вообще не пользовался. Видимо, хорошо понимал, что такое сотрясение мозга. А зачем ему ученики с «отбитыми мозгами»? Воин может быть хромым, не слишком сильным физически, даже (говоря это, Минь хитро подмигивал) импотентом. Дураком или тугодумом – нет. Медленно думает – быстро умрет.

• Как это ни странно, но такой подход (возможно, мне это только казалось) способствует успокоению ума и даже улучшению характера. Со стороны кажется полным бредом: человек, которого много бьют, должен становиться все злее и раздраженнее. Но есть важный секрет, который заключается в том, что нужно знать, как это делать. Если человека бьют со злобой, желая причинить ему боль, оскорбить, нанести вред здоровью, то любой «не ангел» (а ангелы встречаются нечасто) рассвирепеет.

В самом начале своей «Карате-карьеры» я попал к местным умельцам, которые у себя на занятиях установили некое подобие (надо сказать, весьма удачное) армейской дедовщины. Благо могли себе позволить – конкурентов в то время у них не было, так что желающих заниматься было так много, что зал не вмещал. Поэтому можно было совместить приятное (унижение учеников) с полезным (зарабатывание денег). В результате так называемых младших учеников гоняли почем зря, отрабатывали на них приемы и ставили их в спарринг со «старшими».

Теоретически считалось, что спарринг длится строго определенное время, проходит без контакта и под наблюдением судьи. Иногда так и было. Однако младшие попадались разные: были среди них спортсмены (борцы и боксеры), были уличные хулиганы, привычные к драке и не приученные уважать кого-то только за то, что он сам себе повязал черный пояс, были просто твердолобые упрямцы, не признававшие ничьего авторитета и готовые попробовать этот самый авторитет «на зуб». Учитывая, что старшие (это я понял примерно через полгода – год) и сами были невеликими мастерами, спарринг не всегда проходил по «положенному» сценарию, который я называл «старший торжественно бьет младшего, а тот с низким поклоном и слезами благодарности принимает побои». Иногда (достаточно нечасто, но бывало) случалось, что младшему удавалось достать старшего: ударить, подсечь, бросить. Вот тут и начинался настоящий цирк. Про «бесконтакт» и время все забывали, судья (тоже, разумеется, из старших) незаметно исчезал, и начиналась нормальная драка, основной целью которой было несомненное и прилюдное унижение «младшего».

Мастер Минь все делал совершенно иначе. Процесс избиения младенцев (простите, учеников) был обставлен совершенно иначе. Во-первых, все было «по-семейному»: никаких зрителей, никого чужого, никто никого при публике не унижает. Во-вторых, все спокойно, я бы сказал уважительно. Минь пояснял это так: «Я не могу вас не бить – не научитесь. Во Вьетнаме я своих учеников еще больше бью (интересно, куда еще больше-то?). Но это на занятиях. А когда мы вышли из зала, я вам не мастер, а вы мне не ученики. Мы друзья».

В результате все воспринималось как-то совершенно буднично. Ну побили, но это для моего же блага (в учебных, так сказать, целях). А вообще мы друзья (кстати, именно так оно и было). В результате ни злобы, ни гнева, ни обид ни у кого не возникало. Да и характер становился заметно спокойнее, я бы сказал, рассудительнее и сосредоточеннее. Поэтому я дал этому методу обучения еще одно название: «Ци-Гун хорошего характера». А что, побои, нанесенные дружелюбной рукой, вовремя и за дело, способствуют улучшению характера, как ничто другое.

Чтобы в дальнейшем «исключить исключения» вроде того, которое представилось мне в случае с методом мастера Миня, я решил расширить свое определение Ци-Гун (как «работа с энергией») так, чтобы оно включало подобные случаи.

Сделать это оказалось на диво просто. Любой Ци-Гун включает три урегулирования (действия, которые необходимо произвести для того, чтобы практика была успешной): ума, дыхания и тела. Поэтому мое новое определение Ци-Гун получилось не сложнее предыдущего: «Ци-Гун – это любое действие, обеспечивающее улучшение работы ума, дыхания или тела».

В таком контексте метод мастера Миня, обеспечивающий мгновенное сосредоточение ума и приведения его в состояние «здесь и сейчас», тут же переставал быть исключением, которым он казался мне раньше. Мало того, множество разных занятий превращалось в Ци-Гун.

Например, мой папа, придя с работы и пообедав, вместо того чтобы заниматься домашними делами, как положено всякому нормальному человеку, садился «делать цацки» (так неодобрительно называла этот процесс моя бабушка). «Делание цацок» являло собой процесс очень многосложный, требовавший отдельного места, инструментов и, самое главное, времени «чтобы никто не трогал». Вообще говоря, именно это и есть требования к самому настоящему Ци-Гун высшего уровня. Нужно иметь инструменты (метод), специальное место и время, где и когда никто не будет беспокоить.

Так много всего было нужно потому, что папа много чего и делал (Ци-Гун высшего уровня!). При этом, если модели (деревянные корабли и металлические автомобили) в принципе мог сделать любой ремесленник достаточно высокой квалификации, то деревянные скульптуры и оловянные солдатики требовали большого художественного таланта.

Внешняя реализация «Ци-Гун оловянных солдатиков»

Окружающие относились к этому как к безобидному чудачеству. Ну сидит себе человек, никого не трогает, строгает, выпиливает, постукивает молоточком. Пользы от этого никакой, но и вреда тоже вроде бы нет. В домашней жизни не участвует, ну так, может, оно и к лучшему, для ведения хозяйства есть жена и теща.

По-настоящему радовался один я, с детства у меня были игрушки, подобных которым не было ни у кого. Огромный, на всю ванну парусник; чуть поменьше хищный крейсер серого цвета; деревянный автомобиль «Победа» размером чуть ли не с детский велосипед. А всякой мелочи – не счесть. От всего этого остались одни фотографии и тепло на душе (о Ци-Гун, мастерстве и тепле чуть позднее).

Важность смешного этого занятия «делания цацок» мне стала понятна достаточно скоро, сразу после института, когда я попал в армию.

Достаточно часто нас забирали из казармы, чтобы помочь на похоронах офицеров, служивших ранее в этой дивизии и после демобилизации поселившихся в этом же городе. После нескольких похорон я отметил странную деталь: умирали совсем не старые мужчины, которых больными во время службы никто не считал. Мне это было непонятно, а непонятного я сроду не любил. Поэтому я решил обратиться за разъяснением к ротному: «Почему такие здоровенные мужики умирают в таком совершенно «не смертельном» возрасте?» Ответ, к моему удивлению, у него затруднений не вызвал, на этот счет даже была готовая армейская присказка: «Портупея держит». Видя мое непонимание, он пояснил: «Пока служит (носит портупею), он при деле, все время занят, не то что умирать – болеть некогда. Демобилизовался (снял портупею) – никому сразу стал не нужен, пенсия большая, подрабатывать нет необходимости, делать сразу стало нечего. Потом стал болеть, а дальше – ты сам видел».

Дошло до меня сразу: человек теряет смысл жизни, ему становится скучно, неинтересно жить, ну и так далее. С людьми, у которых есть собственное (не связанное с общественным статусом и работой) занятие, подобные вещи происходят намного реже. Например, есть у человека дача. Когда он выходит на пенсию, он просто меняет работу: выходит не в бывшее родное учреждение точно к началу рабочего дня, а к себе на дачу и когда захочет. Те, у кого нет дачи, растят цветы в горшках на подоконнике или на балконе

Так что тот, у кого есть привычка «делать цацки» (правильные люди называют это «хобби»), – это счастливчик, у которого есть свое личное пространство (это может быть рабочий стол, кухонная плита, дача, что угодно), где царствует он один и где он один принимает решения и воплощает их. Хочет – делает самолетик, а хочет – кораблик; хочет – засадит огородик огурцами и помидорами, а хочет – картошкой; хочет – сварит на обед борщ, а хочет – суп.

Так, Кант считал, что человек должен быть «при деле». Лучшим хобби он считал, разумеется, философию. Однако для «ограниченной головы» (а по сравнению с ним 99,999 % населения относятся именно к этой категории) он допускал любую «невредную» деятельность (например, некий старичок собрал коллекцию старинных часов, которые били друг за другом, но никогда одновременно).

В общем, важно иметь возможность делать что хочешь и когда хочешь. Это очень способствует достижению спокойного и ровного состояния сознания, которое в Ци-Гун обозначается как «урегулирование ума».

Теперь о Ци-Гун, мастерстве и тепле, о которых упоминалось чуть ранее. Мне всегда было интересно, почему ручная работа так высоко ценится. Этикетку с надписью «hand made» я впервые увидел много лет назад, когда мне в руки попала гравированная индийская ваза (медная, кажется). Совершенно было непонятно, что там такого особенного. Ваза как ваза: форма, конечно, хорошая, а вот гравировка (та самая, которая «hand made») сделана достаточно небрежно. Примерно так я писал на уроках чистописания в школе, когда хотел побыстрее закончить эту занудную работу, заключавшуюся в выведении закорючек разной формы и размера.

Если бы вазу гравировала машина, то выглядела бы она точно намного аккуратнее, чем «hand made».

Тогда я так ничего и не понял, а потом и забыл: вещей «hand made» мне больше не попадалось, так что проблема эта не была для меня хоть сколько-то заметной. В чем тут дело и почему богатые умные люди (богатые люди редко бывают дураками) предпочитают ручную работу, я понял, только когда начал заниматься Ци-Гун и у меня появилось чувство Ци. Оказалось, что «ручные» вещи несут в себе тепло, как бы отпечаток энергии мастера. Если пафосно, то его «дух». А «машинные» вещи – пустые и ощущаются совсем не так, иногда никак не ощущаются.

Был тут, правда, один весьма существенный нюанс. Называл я его «кто это делал?», и заключался он в том, что совсем не все равно, кто сделает ту или иную вещь. Есть садовники, у которых особенно хорошо растут цветы; есть хирурги, у которых операции проходят практически без осложнений и у чьих пациентов быстро рубцуются послеоперационные швы; есть парикмахеры, после стрижки у которых волосы начинают расти намного быстрее.

То же самое касается и еды. Еда, приготовленная мамой или бабушкой, «по полезности» значительно превосходит еду из ресторана. Точнее сказать, не превосходит, а просто несопоставима, хотя ресторанная на вид будет, несомненно, красивее. Так происходит потому, что еда эта сделана с теплом, с душой, с любовью, с энергией, с мыслью о том, кому она предназначена.

По этому поводу с большим пониманием пишет Мария Семенова:

«Щи были сварены не очень умело, но старательно и любовно. Кроме капусты, умудрившейся сохранно долежать до нового лета, венн распознал молодую крапиву, щавель и вообще почти все, что успело вырасти на здешних огородах. А также кругом. Волкодав ощутил, как возрадовался желудок.

_«···»

Другое дело, щи, как любая очень добрая снедь, словно бы провалились мимо нутра, не причинив тяжести, лишь навеяв теплую благодать в животе».

_«···»

«Одним из самых страшных веннских проклятий было пожелание всю жизнь есть хлеб, не матерью испеченный».

Так что приготовление еды – это тоже несомненный Ци-Гун. Например, в Рэй-Ки [14, 15] считается, что у человека, «подключенного» к этой энергии, еда получается вкуснее и полезнее. Полезнее или нет, проверить трудно, а вот насчет «вкуснее» – запросто. Достаточно попробовать еду, приготовленную одним и тем же человеком до и после «подключения» к Рэй-Ки. Это понятно и совершенно естественно. Энергия Рэй-Ки, проходя через руки человека, насыщает то, к чему он прикасается. В данном случае – приготавливаемую пищу.

Хотя есть такие духовно и энергетически одаренные люди (мне очень повезло, я не только знал таких, но и «кормился у них с рук»), у которых еда и без всяких дополнительных фокусов получается прекрасной. У такой еды всего один недостаток: остановиться невозможно.

Но все это не более чем мои измышления на тему «Ци-Гун и жизнь». Есть, однако, и традиционные рекомендации по этому поводу. Причем очень простые, без всяких излишних умствований, буквально на уровне «думать – есть – пить – двигаться – закаливаться».

Звучит это примерно так.

• Думать. Не раздражаться, не злиться, не жадничать.

• Есть. Не переедать, поменьше употреблять мяса и побольше уксуса. Иногда (чтобы очиститься от шлаков) даже можно поголодать.

• Пить. Употреблять кипяченую воду, причем в достаточном количестве.

• Двигаться. Каждый день нагружать тело до появления испарины. Если есть возможность, раз в неделю забираться на гору.

Закаливаться. Ежедневно ополаскиваться холодной водой.

Разумеется, эти рекомендации предназначены только для достаточно крепких людей. Ослабленным людям голодать, забираться на гору, охлаждать тело холодной водой не следует. Это, можно сказать, «Ци-Гун здорового человека».