Читать книгу Голубые ступени / Stepping into the blue - Михаил Садовский - Страница 2

Она остановилась внезапно, от неожиданности – последние три ступеньки были голубые… она даже оглянулась назад на бетонную широкую лестницу, ведшую к тяжёлым дубовым дверям старого особняка, – позади неё ступени были обычного серого цвета, даже тёмно-серого, потому что намокли… а эти – она перевела взгляд… по ним с площадки перед парадным стекала вода, словно дорожку расстелили сверху вниз, и в этой гладкой струящейся поверхности отражалось небо – мартовское, голубое… тоже вроде стекало с высоты и превращало всё в голубое… Сквозь прозрачный цвет проступали выбоины, залитые водой, а потому более тёмные, чернели небольшие камешки, песчинки, набросанные дворником рано утром, потому что было скользко… это теперь солнце растапливало последние залежи снега на крыше, и капли вразнобой стучали по площадке, брызги затуманили низ двери, а потом всё – и капли, и брызги… стекали по ступенькам и несли на себе небо. Голубое небо…

Она так и стояла с небольшой сумкой на левой стороне спины, отчего не было видно её изуродованной горбом правой половины… стояла, не в силах наступить на эту блестящую голубую поверхность и чувствуя, как сильно бьётся сердце… стояла, неожиданно и против своей воли покорённая этим голубым потоком, затопленная им, наполненная им, радуясь ему и удивляясь… Мимо шли люди, не замечая неба у себя под ногами, наступали на него, разрушали… но небу привычно – после любых гроз, туч, облаков оно опять счастливое и голубое.

И вдруг она поняла отчётливо-ясно, что больше никогда не увидит его. Не увидит этого неба… она не могла признаться себе, что не увидит и того, ради которого шла сюда, – тогда всё становилось бессмысленным… но не увидит неба… столько лет жила надеждой, что не могла, да и никто не смог бы, разрушить такую надежду в одночасье… «не увижу этого неба» было настолько объёмнее и холоднее, что как-то даже не взволновало её… это было реально возможно: не видеть неба, не ходить под ним, не летать в нём, не дышать им – это всё абстрактно, но не видеть Его… это не произносилось, не формулировалось – всё остальное возможно… кроме этого… даже профессор, к которому она сейчас шла на операцию, не смог её переубедить… и вот эти голубые ступени, это небо под ногами, этот образ, конечно, не случайно возник – понимала она… и сейчас совершенно точно уже знала, что профессор прав… но это уже ничего не могло изменить… даже небо, которое бросилось ей под ноги поперёк пути, на которое она не могла наступить… «Сейчас, сейчас, ещё минуточку, ну, ещё чуть-чуть… и я поднимусь, войду в эту дверь… никто же не видит… я сейчас…»

Десять против одного – не много шансов… не много, но для неё это давно уже не имело значения, потому что без этой операции у неё просто не было шансов – ни одного… с тех пор, как она поняла, что жить без него не может… и не будет… у неё не было никаких шансов… не только одного из десяти…

Пока они были маленькими и вместе ходили в школу, с первого класса же, с первого дня… он тоже был маленьким, даже ниже её чуть чуть… и горбик её не так выделялся. Врачи что-то колдовали, врали маме, что с годами может выправится. Это они с мамой потом поняли, что им врали, когда она стала старше и всё проявилось во всём уродстве, и книжек они начитались разных специальных, а тогда верили… мама не шибко грамотная была… не то что его… тоже мама… даже это у них похоже было… только мама… отцов у обоих не было. У неё – забрали ещё до войны и… на десять лет без права переписки… но ни он, ни его мама тогда не испугались, не отвернулись, как многие… а через три года его – погиб в самом начале войны.

Они подружились сразу, потому что сразу оказались в стороне… он не умел постоять за себя и не любил шумные игры и потасовки, она стеснялась своей неловкости…

Но больше, чем эта физическая слабость, их объединяло совсем другое… даже среди своих, избранных – не по рождению, а по способности слышать товарищей – они выделялись именно слухом… мало того, что абсолютным, но ещё каким-то необыкновенным, фиксирующим десятки, если не сотни обертонов… особенно они заслушивались колоколами, хотя удавалось не часто…

Она представила себе, как это будет, и даже привстала на цыпочки… три сантиметра… она зажмурилась и так стояла. Три сантиметра – и уже можно дотянуться до его лица, до его губ… так сладко, так сладко. И она не могла даже подумать, что этого может не случиться, – именно потому, что не могло такого «не быть»! Тогда зачем и представлять это – фантазировать? Она снова открыла глаза – проходящий мужчина смотрел на неё… она ведь была красива и знала это: правильной формы нос, что само – уже редкость… как ножки, как у Пушкина… «две пары стройных ног», и волосы – то, что называют пышные, потому что они не распрямляются вовсе, а мелкой-мелкой волной ложатся… густо- коричневые… мужчина отвёл глаза и прошел мимо. Оглянется или нет? Оглянулся – и она улыбнулась: всё будет хорошо. Загадала – случилось, значит, всё будет хорошо!..

Вёсны, годы проскакивали незаметно, может быть, ещё и потому, что они всегда были вместе, и для неё мир всегда начинался с него, а всё, что в мире происходило, было связано с ним: учёба, отдых, общие друзья… а своих подруг у неё не завелось.

После окончания специальной музыкальной школы они вместе поступили учиться дальше, даже в один класс, к одному профессору, и внешне опять ничего не изменилось, только появилось много новых товарищей…

И развлечения, которые были им доступны, никак не разъединяли их – наоборот… на танцы они не ходили: она – понятно почему, а он – потому что не умел танцевать, стеснялся девушек… да и вообще это ему не приходило даже в голову – пойти на танцы… зачем? Как это? Они, как все, бегали в кино, телевизоры только-только появились и редко у кого были, доставали в театр «входной билетик» и, конечно, не пропускали концерты, особенно в консерватории, куда попадали почти всегда бесплатно… Музыка их объединяла. Там они были на равных, хотя… она никогда и ни в чём не чувствовала с его стороны хоть малейшего намёка на своё несчастье, а должна была бы непременно почувствовать при необыкновенно обострённом восприятии окружающего мира и своей наказанности в нём, если бы был хоть малейший намёк на это. Нет. Ни разу он не подумал об этом ни в жалости, ни в обиде… А она была уверена, что наказана за чьи-то грехи в предыдущих поколениях, и теперь вот должна искупать чью-то вину…

Потихоньку от него (и это было единственное, что она делала втайне от самого близкого человека) она читала книжки об этом, о вечной жизни души, реинкарнации… да никого и нельзя было спросить – только самой разбираться… если бы узнали в консерватории, она бы поплатилась. Жестоко. Да выгнали бы, пожалуй…

А он жил рядом с ней, не замечая других девушек, женщин, что обычно свойственно его возрасту. Он и на неё не смотрел как на женщину. Ему не приходило такое в голову – они были просто друзья. И всё. Она радовалась этому и покровительственно думала: «Он ещё маленький. Мальчики вообще позже созревают!».

Лёгкая тучка набежала на солнце. Резкое изменение света прервало её мысли-воспоминания. «Сейчас. Сейчас, – пробормотала она одними губами. – Сейчас, – и посмотрела на часы. – Ещё пять минуток…». Она закачала головой, вспоминая свои страхи по поводу первой курсовой работы… она писала о композиторе Шебалине, он о Прокофьеве… помогали друг другу… вслух читали… получилось – не зря… сначала их отметили профессора, а потом и читатели, потому что их работы рекомендовали для печати. Теперь у неё появилось много дел, а времени стало не хватать, но только не для него… он был первым советчиком и рецензентом, он первый, с кем делилась радостью, кому дарила свои пахнущие краской странички с автографом… а больше никто и не просил… она ему – он ей…

Замелькали лица, лица… и перед самым дипломом она поняла, что наступает самое страшное – распределение на работу, потому что она не может себе представить, что скоро они вынуждены будут видеться совсем редко. Не бывает же, чтобы так везло долго – столько лет проучились вместе. Теперь диплом, потом работа… он в одном месте, она в другом… нет – вот этого она себе представить не могла. Не могла – и всё. Её красивое лицо с чуть тяжёлым подбородком стало очень напряжённым… она даже сама заметила в зеркале… и ещё улавливала, как брошенный на неё мужской взгляд сначала загорался, а потом ускользал в сторону… и она чувствовала, что не из-за её «уродства» (как она про себя называла), а скорее всего из-за этого написанного на лице и живущего в глазах напряжения… нет, всё что угодно, но не врозь – так всё отчаянно кричало в ней! «Но почему? – возражала она сама себе. – Невозможно же быть всю жизнь вместе! Почему? – опять опровергала она. – Почему невозможно?». И однажды пришедший сам собой ответ ошеломил её: «Потому что я люблю его… Господи, как это случилось? Господи!». Кто же ещё мог ей ответить!

А он ничего не замечал. Где уж ему, когда она сама об этом только-только догадалась! Ему вроде и не нужны были девушки, ему хорошо было с ней.

Все любили его, как любят привычного весёлого товарища, который никогда не откажется помочь, и если лишний рубль завёлся, что случалось крайне редко, всегда отдаст любому. «Раз нужно, – возражал он на её прагматичный укор, что тот „всё равно прокутит“. – Ну, так ему же нужно!». Он не понимал, как можно отказать…

А она всем своим существом напряжённым и сверхчувствительным возражала против предстоящей разлуки и не знала, как быть, что делать… Только не стать смешной со своим чувством, не навязываться, чтобы он должен был страдать из-за неё! Никогда! А без него… Без него… что без него? Это вообще нереально… «без него» для неё не существовало.

Но получилось, как и предположить невозможно…

Все окончившие, да их не так уж и много-то было, и она получили распределение в печатавший их журнал. Получили все, кроме него… «Вы настолько талантливы, у вас такая характеристика, что мы пока не можем подобрать вам места!» – сверхвежливо улыбаясь, заявил ему чиновник в министерстве. Он был убит – и что только не делал, где не искал работы… да ещё без диплома, потому что диплом выдавали после распределения по месту работы… ехидный заколдованный круг…

Она даже поёжилась, вспомнив это время… зато виделись опять каждый вечер… а тут грянуло «Дело врачей». Они и раньше говорили о его национальности (она знала, что такое быть изгоем, после того как забрали отца) – обид и страхов хватало, но теперь просто стало физически страшно… может, оттого, что понимать больше начали, стали старше, а может, и правда: так страшно ещё не было… еврей превратилось в клеймо. Проклятие. Было ясно: теперь без работы – смерть… «беспачпортному»…

И она взялась за телефон. Побежала по друзьям. Знакомым. Знакомым знакомых…

«Ирочка, – спрашивали её, – для кого ты хлопочешь?.. Ты разве не устроена?». И когда узнавали – разговор заканчивался. Но… «Может быть, это чудо, – думала она, когда получилось, – может, я вправду помощь с небес получила?!.». И дома потихоньку целовала крестик, который хранила в шкатулке под бумажкой, покрывавшей дно… напрасно она боялась, что он станет возражать против такого места: «Как? С консерваторским образованием? С красным дипломом и в музыкальную школу?.. – она улыбнулась. – А теперь уходить не хочет». Четыре года прошло…

Она посмотрела на часы – всё, пора идти…

Она не волновалась, не спешила и не думала, заставляла себя не думать, что будет… с тех пор как поняла, что всё равно без него жить не сможет, главное было уже сделано: она нашла профессора, который согласился её оперировать… это оказалось очень трудно. Очень. Один шанс из десяти… зато три сантиметра вверх… она посмотрела на солнце – тучка миновала, и не было в голове больше никаких пошлых слов вроде «всё будет хорошо».

«Удачное время, – только подумала она, – его неделю не будет… маме записку написала… вот и все дела…

Мама, мама… она мне всегда говорила: «Ирка, гляди: влюбишься и пропадёшь совсем. Ты вся в меня, вполовину жить не умеешь…". Мамочка, мама…».

Она подсунула пальцы под широкий ремень на груди, тряхнула плечом, поправляя сумку на спине, и это вернуло её назад – отбросило… и ступени впереди стали просто мокрыми, недаром люди так спокойно шли по ним, ничего не замечая. Она знала, с того момента, как поняла, что любит его, что сделает этот шаг – сделает. Сделает этот шаг – будь он верным или неверным – для неё единственно возможным.

Она на мгновение опустила веки, занесла ногу и наступила на небо… голубизна нарушилась. Отпечатались её мокрые следы – раз, два, три ступеньки… талая вода снова натекла, и небо отразилось в ней – всё стало как было… не всё ли равно ступеням, воде, небу, кто и зачем их потревожил…