Читать книгу Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни - Михаил Самуилович Качан - Страница 15

Доклеивали обои уже при нас. В первый же день мы сдирали со стекол полоски приклеенной бумаги, и я вспоминал, как в июне 1941 года мы эти полоски клеили на стекла.

В нашей комнате из старых вещей остался мамин письменный стол и дубовая книжная полка. Они потом переехали со мной в Новосибирск в 1959 г., а потом обратно в Ленинград в 2001, который уже назывался Санкт-Петербургом. Письменный стол и полка и сегодня стоят в нашей квартире в Санкт-Петербурге на канале Грибоедова.

А из новых вещей стоял раскладной диван, на котором спали мама и папа, и две узкие кровати – одна для меня, другая для Аллочки.

Был конец августа 1945 г. Вот мы и дома. Всё привычно и непривычно. Через несколько дней приехали из эвакуации бабушка и дедушка. Они стали жить там же, где раньше, в левой большой комнате с фонарем. А вот в средней комнате, где раньше жила прабабушка Двойра в своем уголке за ширмой, теперь никого не было.

– Она умерла в блокаду от голода, – сказала мама в ответ на мой вопрос.

В других комнатах нашей коммунальной квартиры жили совершенно другие жильцы.

За стенкой по очереди играли на скрипке девочка и мальчик. Они жили там в двух комнатах вместе с отцом и матерью. Их фамилия была Гоман.

А вот с другой стороны коридора, где до войны жила в трёх комнатах только семья Кольки, теперь в каждой из трех маленьких комнат жило по семье.

В первой, ближе к входной двери в квартиру, – жила одинокая тихая женщина, Евфалия Ивановна. Она ходила, как тень, и ни с кем вообще не говорила.

В следующей – жила семья из трех человек – Медведевы, муж жена и маленькая девочка, Анечка.

Наконец в третьей, ближе к кухне, теперь жила Мария Абрамовна Молдавер, пожилая женщина, которую регулярно навещал сын.

На кухне стало теснее, прибавилось керосинок и примусов. На некоторых столах стояли недавно появившиеся в продаже керогазы, более совершенные, чем керосинки.

Я выходил из дома и узнавал знакомые места. Вроде бы те же самые, но что-то в них изменилось. Два дома на улице Восстания были разрушены. Развалины одного из них разбирали военнопленные немцы. Я увидел пленных впервые. Мне очень хотелось сказать им: «Гитлер капут!», – но я сдержался. Они на меня не обращали внимания.

Вот Басков переулок, улица Красной связи, улица Некрасова, – асфальт и булыжные мостовые были все в ямах, но трамвай ходил и по ул. Восстания, и по ул. Некрасова. Дома стояли некрашеные, надписи, предупреждающие об опасности хождения по этой стороне улицы, не были стерты, остались и указатели, направлявшие в бомбоубежища.

А я радовался, что я снова живу в нашем доме, на нашей улице, и был уверен, что опять начнется та счастливая жизнь, которую я помнил и ярко представлял себе всю войну.