Читать книгу Если женщина просит - Михаил Серегин - Страница 2

Ей не хотелось сводить глаз со сверкающего бокала с рубиновым коктейлем, который она держала двумя пальцами за тонкую ножку.

Напиток, до половины наполнявший бокал, испускал длинные искры и точился приятным ароматом, но… но она ненавидела эту холеную руку с золотым браслетом, подарком Дамира, ее собственную руку, и этот дорогой хрустальный бокал с дорогим изысканным коктейлем, так тонко благоухавшим.

Потому что на эту руку и на этот бокал смотрел сидящий через столик молодой круглолицый мужик в дорогом темном пиджаке, из-под которого виднелась расстегнутая на несколько пуговиц светлая рубашка.

Нет, он не просто смотрел – он буквально пожирал глазами и эту точеную руку, и высокую грудь в откровенном вырезе платья, и ее бледное лицо с яркими губами и бархатными темно-синими глазами.

И волосы, черные, как два воронова крыла, обтекающие это лицо.

Анна узнала его. Сколько бы она дала, чтобы он не узнал ее. Нет… встал и направился прямо к ее столику. Присел и, поставив возле Ани бутылку мартини, спросил:

– Не желаете выпить?

– Нет, – ответила и поставила бокал. Будь что будет, может, Дамир и выругает ее, но она отмажет этого… этого старого знакомого.

Мужчина прищурил глаза и спросил:

– Значит, не узнала?

– Узнала, – сказала она, не меняя тона и не поворачивая головы, хотя в груди болезненно ухнуло и упало, словно сорвалось в пропасть, Анино сердце. Он узнал ее!

– Ну тогда привет, Аня. Как поживает твой принц на белом «Мерседесе»?

Она не ответила: принца на белом «Мерседесе» не было и уже не предвиделось. Хотя если приравнять «Мицубиси Паджеро» Дамира к белому «Мерседесу», а самого Дамира – к принцу… с натяжкой, конечно.

– Не стоит делать каменное лицо. Ну точь-в-точь Клеопатра, – вроде бы как добродушно сказал он. – С этой прической и этим тональным кремом ты на нее очень похожа. Или это природная бледность?

Аня продолжала молчать. Потом встала и пошла к стойке бара.

Он попытался было удержать ее за руку, но она вырвалась. Вопреки ее тревожному ожиданию Кислов не последовал за ней.

Бармен Андрон, высоченный парень, внешне представляющий собой помесь Жан-Клода Ван Дамма с лесной гориллой, которую не приняли в зоопарк вследствие аморального поведения, взглянул отсутствующим взглядом поверх Аниной головы и что-то буркнул на ее просьбу позвать Дамира.

Дамир сидел в VIP-апартаментах и пил коньяк с каким-то важным гостем, поэтому Андрон отреагировал на ее повторную просьбу коротким:

– Он велел его не беспокоить.

– Я тебе говорю, нужен! – уже повысила голос Аня. – Ты что, не понимаешь?

– Позвони по сотовому.

– Он мне лично нужен!

Андрон все так же индифферентно пожал широкими плечами и сказал:

– Ну хорошо… только сама с ним потом будешь объясняться, если что…

Аня оглянулась: старый знакомый все так же сидел за ее столиком и спокойно отпивал из бокала, даже не глядя в ее сторону и, вероятно, твердо рассчитывая на то, что никуда она от него не денется, а упрямство… что ж, каждая женщина имеет право поломаться.

До определенного момента, конечно.

Нехорошее чувство заледенело в груди Ани: интуиция подсказала ей, что он появился здесь не просто так. Прийти по чистой случайности, сесть у столика напротив, рассматривать ее своими холодными желтоватыми, как у совы, круглыми глазами с короткими ресницами, а потом подойти и заговорить – уверенно, ровно.

Дамир появился через три минуты. Раздраженный, с желваками на скулах, с металлическим блеском в глазах. Очевидно, разговор с важным гостем, даже подогреваемый дорогим коньяком, не получался.

– Чего? – бросил он, взглянув на часы. – Я же сказал – не беспокоить меня! Ладно… в чем дело?

– Я не могу работать.

– Что? – Его миндалевидные, восточные глаза вглядывались в нее с плохо скрытой досадой. – Не можешь работать? Что за новости? Месячные у тебя вроде бы кончились, да?

Аня покачала головой:

– Ты не понял. Ко мне за столик сел мой старый знакомый. Я с ним в одной школе училась. Редкая сволочь. Я не могу с ним работать. Он ублюдок.

Дамир пожал плечами:

– Не хочешь – не работай. Найди другого клиента.

– Так он сидит за моим столиком.

– Так пересядь… погоди. Вот этот?

Дамир глянул туда, где сидел столь нежеланный для его путаны человек.

– Да ты что мне тут… бакланишь? – прошипел он. – Это же зять Вайсберга, который сейчас у меня сидит. Быстро иди к нему и делай все, что он тебе скажет! И если он на всю ночь зависнет, то… работай с ним, другие отменяются. Понятно?

Аня широко распахнула свои и без того большие глаза:

– Погоди, Дамир. Вот этот… Юрка Кислов – зять банкира?

– Да. Зять Ледяного… Вайсберга, я же тебе сказал! Быстро… мымррра!

Мымрой он называл Аню только тогда, когда его накрывала волна едкого, нестерпимого, жгущего раздражения, стремительно разрастающегося в откровенную ярость. И Аня поняла: с Дамиром сейчас лучше не спорить.

Ну что ж, это ее крест. Она сама выбрала.

Интересно посмотреть на дочку банкира, которая выбрала себе в мужья этого желтоглазого, недалекого, хамоватого сынка директора текстильщицкого кафе «Кафе». Вайсберг. Вероятно, какая-нибудь жирная усатая еврейка с кривыми волосатыми ногами и непомерным апломбом.

Кислов даже не посмотрел на нее, когда она опустилась на свое место за столиком, только произнес:

– А, вернулась? Ничего хорошего от Дамира Маратовича не услышала? То-то же.

И только тут зять банкира соизволил поднять на нее взгляд, и она увидела в этих до отвращения знакомых круглых глазах сытое презрение и – похоть.

– Восемь лет не виделись, – протянул Кислов. – Восемь лет. Помнишь, когда в последний раз, нет? В Текстильщике, когда ты ждала этого, как его… Каледина. Он меня тогда еще ударил. Удачно.

При этом не самом приятном воспоминании на круглой раскормленной физиономии Юрки появилась холодная усмешка: дескать, я ничего не забыл и ничего не простил.

– А ты потом… куда делся-то? – с трудом выговорила Аня.

– А я переехал. Сюда, в Саратов. Нам тут квартиру… подкинули, – щуря глаза, сказал Кислов. – Отец подсуетился. Между прочим, Ванька, калединский папаша, ментяра ушлый, хоть и алкаш. Мы с Каледиными в одном доме квартиры получили. Папаша-то калединский с моим брался было работать. Да не пошло. А мой – удачно подсуетился… прорвался. Да он и сейчас суетится. Насуетил мне фирму и жену-банкиршу. Ты не смотри, что Вайсберг сейчас в банковском бизнесе: он семь лет назад с моим папашей кафешку в Саратове открывал. Совладельцы были. Потом попер в гору. Хитрый, что ж ты хочешь? Вот такие дела. А ты, Анька, я смотрю, тоже преуспеваешь? Холеная какая стала! Конфетка просто.

Она с трудом перенесла его раздевающий, откровенный взгляд и отчаянно вскинула ресницы:

– Каждый устроился, как карта легла.

– А у тебя карта так легла, что ты и сама легла, – хихикнул Кислов. – Сначала под Дамира, а потом под всех, – выдал сомнительный каламбур Кислов. – Ладно, не парься. Давай лучше выпьем.

– Давай, – выговорила Аня. – Что ты мне крашеную водичку-то подсовываешь? – произнесла она, видя, что Юрка нацеливается налить ей мартини. – Если уж выпить за встречу, то – выпить!

– Водки, что ли?

– Хотя бы.

Юрка развалил толстое лицо в самодовольной усмешке: дескать, что ж, водки так водки. Противно тебе, девочка, со мной в кровати кувыркаться на трезвую голову? Ну что ж, напейся. Мы, дети трактирщиков, то есть директоров точек общепита, не обидчивые…

* * *

Юрка распахнул дверь номера вальяжным тычком ноги. Аня к тому времени накачалась водкой до такой степени, что уже почти пересилила отвращение к Кислову. И даже прикосновения его потных ладоней к ее рукам и плечам уже не казались невыносимо гнусными.

– А я так и думал, что когда-нибудь так б-будет, – брякнул Юрка, прямо на пороге пытаясь стянуть с Ани платье. Это удалось ему только в некоторой степени: с плеча содрался лоскут и остался в потных руках Юрки, а испорченное платье начало медленно сползать вниз, открывая плечи и грудь девушки.

– Не боись, – бормотал Юрка, – сломал – починю. За все… за все запла… заплачено. В-выпьем?

– Наливай, – кивнула Аня и сняла платье. Все равно снимать, а так этот болван криворукий и вовсе в клочья порвет.

Под платьем оказалось тонкое кружевное белье, которое не столько прикрывало, сколько подчеркивало женские формы. Надо сказать, что с тех пор, как Юрка и Аня виделись в Текстильщике, цветок давно уже успел распуститься: несколько угловатые линии фигуры четырнадцатилетней школьницы давно приобрели ту ласкающую глаз округлость и законченность, ту грациозность, что бьет в нос, как аромат терпкого дорогого вина, лишает разума и осмотрительности и заставляет учащенно дышать.

Фигура Ани стала совершенной.

Юрка засопел и, шмыгая носом, стал расстегивать штаны, что-то бормоча под нос. Аня, которая еще четверть часа назад смотрела на него с плохо скрываемым омерзением, внезапно улыбнулась: нет, этот человек не был страшен, он был смешон.

Из-под сытой маски самодовольного зятя преуспевающего банкира проглянул прежний Юрка – глуповатый и… дешевый сопляк, который, пыхтя от желания и подогреваясь юношеской гиперсексуальностью, шарил шершавыми потными ладонями по ее телу и предлагал смотреть на закат с сеновала.

Тогда она уклонялась от его назойливых рук, не говоря уж про иные конечности, и предлагала ему, коли уж так приспичило, обратить внимание на доярку Верку, которая, несмотря на то что находилась в состоянии перманентной беременности, давала встречному и поперечному, правому и виноватому, кривому и косому.

Теперь же Аня уклоняться не собиралась. Да и не было у нее этой прежней возможности перевести стрелки на ударницу сельского полового фронта Верку-доярку.

И когда Юрка стащил наконец штаны и стянул смешные трусы в цветочек, обнаружив под ними не бог весть какое хозяйство, Аня медленно освободилась от лифчика и трусиков – плавными, хищными движениями, скопированными у моделей «Пентхауза» – и вытянулась на спине через весь траходром, как она именовала это роскошное ложе в апартаментах для интимного общения с особо желанными клиентами.

Юрка похотливо замычал, когда она по-кошачьи выгнула спину, выставив грудь, и заученно-обворожительно улыбнулась красивой неестественной улыбкой. А-ля Джулия Робертс в фильме «Красотка».

Боевой орган г-на Кислова стремительно набирал обороты, переходя в рабочее состояние.

Он промычал что-то, вероятно, предлагая ей перейти на ковер и сделать ему минет, но она поманила его к себе пальцем, выгнув бедро, и он сорвался с места, забыв о предварительном оральном разогреве.

– А-а-а, бля-а…

Его рука скользнула по ее обнаженной груди, короткие влажные пальцы сжали дерзко торчащий сосок, но, несмотря на то что ей не могло быть не больно, Аня засмеялась журчащим звонким смехом и произнесла преувеличенно низким, бархатным голосом:

– Презерватив не забудь натянуть, герой.

– Вот так, хорошо! – пропыхтел он, хватая ее за бедра и переворачивая, а потом грубо – с Ани от боли на мгновение слетела вся наигранная масляная сладострастность, профессиональное качество, так сказать – входя в нее сзади. – Ага! А мы с пацанами спорили, кто из нас тебя первый… трахнет. И я… я… я… выигра-а-ал!

При каждом «я» он совершал сильное, упругое, резкое движение, отчего Аню сильно подавало вперед с угрозой стукнуть головой о стену.

На слове «выиграл» он утробно завопил, а потом крик сполз в скулеж, а вслед за ним сполз и сам Юрка – сполз по Аниной спине, держа девушку за бедра.

– Быстро ты отстрелялся, – иронично произнесла она и, дотянувшись до водки, налила себе и выпила одним глотком. Без закуски, как воду.

Кислый полежал три минуты и снова потянулся к ней, и она вздрогнула, почувствовав на себе прикосновение его дряблого, несмотря на молодость, мокрого волосатого живота.

– Еще! – бухнул он и, встав на колени, снова грубо схватил Аню, на этот раз за шею, и развернул к себе лицом. – Соси… давай! Э-э-э… только зубами не… ага… да-а-а…

Несмотря на то что Кислов стал зятем банкира Вайсберга, он не сменил своего пренебрежительного отношения к элементарным нормам гигиены, которое он показательно демонстрировал еще в Текстильщике, но там хоть уважительная причина была – не было горячей воды. Это Аня почувствовала тотчас же, едва приблизив свое лицо к члену Кислова. От гениталий Юрки несло чем-то протухшим. Весь он кислый, что ли?

Аню едва не стошнило, но снова спасла предусмотрительно выпитая водка. Господи, думала ли она, что встреча с этим уродом, то есть другом детства, будет такой… любвеобильной?

Минетом Юрка забавлялся недолго. Он стащил Аню на пол, к самой двери, а потом взгромоздился на нее всем телом и, пыхтя, как пожилой боров на случке, начал двигаться взад-вперед, грозя расплющить Аню своей потной тушей. Впрочем, вес – это еще ничего: как-то раз Дамир подложил ее под какого-то узкоглазого… кажется, крупного казахского бизнесмена, который имел не только значительный финансовый, но и чудовищный личный, в килограммах, вес. Чуть ли не два центнера.

Помнится, Аня тогда долго отмокала в ванне и посещала массажиста, чтобы снять последствия этого приятного общения.

Кончить второй раз Юрке долго не удавалось. Он пыхтел, кряхтел, бормотал, что много выпил, – одним словом, вел себя не как двадцатичетырехлетний парень, у которого вроде бы все должно быть нормально, а как переваливший через «полтинник» полуимпотент, сидящий на «Виагре» и всяких там вытяжках из акульего хряща.

Аня почти заснула, тепля в сознании только одну мысль: когда же эта потная гора жира отвалится от нее, как насосавшаяся крови пиявка? Конечно, она не прекращала постанывать в такт его неуклюжим движениям, как это предписано профессиональными канонами; но, конечно, ничего такого, что могло бы вызвать эти стоны, она не ощущала. Было просто неприятно, и в низу живота уже начинало разгораться жжение – тусклая, рассеянная, но все укрупняющаяся боль.

Аня закрыла глаза и, совсем перестав стонать и двигать бедрами, попыталась погрузиться в полузабытье под волны расслабляющей чувственной музыки из колонок СD-плейера. Да еще уклониться от капель едкого пота, текущих с Юрки и грозящих перерасти в целые потоки.

Ей уже не было противно. Просто устала. Скорее бы он это… скорее бы.

Но вот у Юрки, кажется, пошло на лад. Он запыхтел с удвоенной силой, движения его набрали большую амплитуду, став куда порывистей и резче. Аня застонала и, не открывая глаз, рассчетливым движением закинула руки за спину, уставив сосок левой груди прямо в нос Кислову и думая, что, быть может, это подогреет Юрку на долгожданных подступах к честному трудовому оргазму.

Расчет оказался верным: зятька банкира задергало, заколыхало, как блоху на накаленной сковородке, он заверещал и, испустив длинный протяжный вой, выхлестнувшийся в какой-то щенячий визг, вдруг обмяк и расплылся по Ане горячим, потным и соответственно отнюдь не ароматным студнем.

Все.

Аня откинула голову, чувствуя, как его натруженное естество в ней обмякает и становится похожим на выжатую тряпочку.

Слава богу.

Кислый меж тем, кажется, на самом деле перетрудился. Он не шевелился, похоже, он даже затаил дыхание, чтобы успокоиться и прийти в норму.

Аня попыталась оттолкнуть его, но он был слишком тяжел. Впрочем, ей все-таки удалось несколькими движениями выползти из-под сомлевшего клиента и, подойдя к кровати и взяв сумочку, вынуть из нее сигарету и нервно закурить.

– Ну что, очухался? – спросила она, не поворачивая головы.

Юрка молчал.

Аня наконец-то удосужилась посмотреть на него и…

Сигарета выпала из ее пальцев.

Господи!!!

Кислов все так же лежал на животе, но теперь Аня увидела его с другого ракурса. С ракурса, который беспощадно давал понять: Юрка никогда не очухается после этого сексуального опыта.

Потому что он, этот опыт, оказался последним.

В голове Кислова зияла кровавая рана. Маленькая, совсем маленькая, крови почти не вышло – но ее с лихвой хватило, чтобы через эту дыру вышла и улетучилась душа детского приятеля Ани.

Его застрелили.

Застрелили, наверно, тогда, когда он… когда он кончил и испустил этот финальный стон.

Аня лихорадочно выхватила из сумки сотовый телефон и трясущимися пальцами, с трудом попадая в кнопки, набрала номер Дамира.

– Ну заговори же, заговори, – бормотала она, когда гудок за гудком уходил в пустоту и терялся, не выуживая спасительного баритона Дамира на том конце связи.

На десятом гудке он все-таки ответил:

– Да, слушаю!

– Дамир, это я, – быстро заговорила она, боясь, что он перебьет ее гневным окриком. – У меня тут…

– Я же тебе сказал: работай, и никаких порожняковых базаров! – рявкнул он.

– Да ты не… У меня… Дамир… Дамирчик! Кислова тут… убили Кислова! Только это не я… я его не… не убивала! А то подумают, что это я… что… на меня подумают… Дамирчик!

Дамир, уже раскативший было первый звук яростной отповеди, осекся. Помолчал. Потом тихо спросил:

– Что?

– Нет, я развлекаюсь! – с истерическими нотками выкрикнула Аня. – Натрахалась и прикалываю тебя!

– Ты во второй кабинке?

– Да… приходи.

– Сейчас, – коротко сказал он. – Буду через минуту. Ничего не трогай, с места не сходи. Ляг на пол, даже головы не поднимай. Все.

* * *

Дамир вошел в сопровождении своего личного охранника Вадима. Вошел и тут же плотно закрыл за собой дверь.

Его руки были в перчатках: вероятно, не хотел наследить и перекрыть возможные отпечатки пальцев своими.

Войдя, перчатки он снял и положил во внутренний карман пиджака. На Аню даже не взглянул. Она, совершенно голая, скорчилась на полу и смотрела на Дамира широко раскрытыми глазами, в которых был нескрываемый ужас.

Дамир склонился над трупом Кислова и несколько секунд смотрел на его простреленную голову.

– Та-а-ак, – наконец протянул он, – извиняюсь за каламбур, но – кислое дело! Да-а-а! Вот черт! Даже не знаю, что теперь делать.

Он перевел взгляд за Аню, а потом швырнул ей порванное платье, сопроводив это движение словами:

– Прикройся, дура!

– Что же теперь… что же теперь будет, Дамирчик? – пролепетала Аня.

– Что будет, что будет! Да ничего не будет! Ни кредита, который мне обещал Вайсберг, ни того, чтобы замолвить за меня словечко Андронику! Да и… – Тут он осекся, сочтя, что уже и без того сказал слишком много, а потом выключил продолжавшую играть музыку и подошел к Ане, присел перед ней на корточки и отрывисто спросил:

– Как все вышло?

– Я не знаю, – быстро заговорила Аня, кривя губы. – Он был на мне. Вот там, где он сейчас лежит. У него долго не получалось… я чуть не заснула.

– Конечно, весь вечер водку жрала! – яростно рявкнул Дамир, а потом, вероятно, сочтя, что словесного внушения недостаточно, ударил ее раскрытой ладонью по щеке так, что она упала на ковер. – Дура! Мокрощелка, шалава тупоголовая! Вот блядь! Да что же это такое?! Ну, конечно… конечно, на тебя подумают! Ты еще так демонстративно выкобенивалась на весь клуб: дескать, не буду его обслуживать, противен он мне. Сука!

– Дамирчик, – пролепетала Аня, конвульсивно прикрываясь рваным платьем. – Я ничего… никого не… не… спаси меня, Дамирчик!

И она уткнулась в его плечо бледным лицом со вскипающими на глазах слезами ужаса и боли.

Дамир остыл. Вероятно, даже в его не знающую жалости и сострадания душу запало сочувствие к этой переполненной страхом девушке. Конечно, проститутка не человек, даже если это элитная проститутка. Дамир всегда так считал. Но тут… тут и его может зацепить: его девчонка. Его кадр. А банкир Вайсберг – человек влиятельный. Если раскочегарит дело, можно и не отделаться одним закрытием клуба и полным банкротством.

Так что он, Дамир, с этой безмозглой плачущей сукой – в одной лодке.

Вероятно, так или примерно так он и размышлял про себя. Хотя кто их знает, владельцев ночных клубов, торгующих и распоряжающихся чужими жизнями куда наглее и полновластнее, чем своей собственной!

– Ну ладно, – проговорил он, положив ладонь на голову Ане и чуть шевельнув пальцами, обозначая призыв: успокойся. – Посмотрим… разгребем. Я велел никого из клуба не выпускать и никого не впускать. Давай подробно рассказывай: как все было?

– Да я уже все… все рассказала. Он кончил… я думала, что все, ему больше не захочется. Пошла к кровати. Закурила. А потом посмотрела – а он мертвый валяется. Вот… вот и все. Я сразу тебе позвонила.

Дамир почесал в черноволосой голове.

– Н-да, – протянул он, – история. Ну что же… ты оденься пока, Анька, а ты, Вадик, прикрой этого Кислого простынкой и сходи пока за этим жидом… за Вайсбергом. Будем разбираться.