Читать книгу Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина - Михаил Сергеевич Шелков - Страница 5

Две большие плоскодонные лодки скользили по мутной воде реки Растеряевки. Удолье¹ сплошь заросло тонкими деревьями, кустарником и осокой. Лодки то и дело застревали в камышах, приходилось отталкиваться длинными шестами. В этих зарослях они были нужнее вёсел.

– Ить ты! Неужто, берегом не пробратьси? – сквозь зубы процедил Фрол, цепляясь рукой за водный куст и отталкиваясь от него.

– Твердят жо тобе! Не можно берегом! Нема тамо ходу! – мрачно отозвался Ермил-кузнец.

– А тобе пощо ведомо? Сам гутарил, що не бывал тутова!

– Сяк батя мени баял, и дед баял.

– Брехня… Ход, он везде найдётси, – настаивал Фрол.

– Чем слабже воля, тем пуще доля! – усмехнулся с другой лодки дед Петро, – Не кручиньтесь казачки′! Бог не без милости, казак не без щастьи!

Филька, сидевший рядом с ним, почти никогда не молчал и распевал песни то громко и с задором, то себе поднос. Сейчас, под плеск талой воды, он затянул:

Ой ты, батюшка славный Тихий Дон,

Ты, кормилец наш, Дон Иванович!

– Гыть! Да, щоб тобе! – Фрол не унимался и был рассержен, – Токмо песен нам и не хватало!

Филька не обратил внимания и продолжал:

Про тобе лежит слава добрая,

Слава добрая, речь хорошая.

– Да, нехай поёт! – заступился Авдей Кривой, правивший рядом с певцом, – А то квак одних единых да гнуса и слухаем!

Ой, бывало, ты усё быстер бежишь,

Ты быстер бежишь, усё чистехонек;

– Ай, шта в курятне раскудахтались ей-богу… – проворчал Иван Молчун – это было первое, что он сказал за день, – Уж дюже правили бы…

– Во, Филька-то! Даж Ивана загутарить заставил! Певец! – засмеялся Авдей.

А теперь ты, кормилец, все мутен течешь

Помутился ты, Дон, сверху донизу!

– И сяк тошно, а тутова исчо ты воешь! – не унимался Фрол.

– Ай, ну вас! – махнул рукой Филька, – Я – рылешник, я без песен не можу!

Филька бежал на Дон с верхней Волги. Говорили, что был из раскольников. Очень ему нравились песни донских казаков. Филька слушал их как упоённый, а потом перепевал. Сначала неумело, а потом всё складней, мелодичней. Типичный русский говор Фильки очень быстро ушёл, и он стал не только петь, но и разговаривать, как донской казак, хоть и жил среди, голытьбы, где беглых с царской Руси было больше, чем донцов. Фильке уже минуло два десятка лет, а подбородок его всё оставался гол, даже усы не росли. А курчавая светло-русая голова и голубые глаза подчёркивали, что средь казаков Филька – пришлый.

– Рылешник? Рыло ты свинячье! – озлобленно кинул Фрол.

– Балалаечка без струн, балалаечник – дристун! – передразнил дед Петро. Как Филька не мог жить без песен, так и он не мог жить без поговорок. Вернее говорил только ими. Знакомые казаки его называли, Петро-Баюн, или просто дед Баюн. Всегда весёлый, дед улыбался ртом, наполовину лишённым зубов, а многочисленные морщины его в момент улыбки словно исчезали. Длинные седые волосы были свиты в пучок, а на макушке блестела лысина.

Степан Разин сидел в лодке со своим братом Фролом, кузнецом и Василием Усом.

– Вот те и спутнички поднабрались… – покачал он головой и взглянул на Василия.

– Сяк що ты хотел от голытьбы, Степан Тимофеич! – развёл руками Ус.

Голытьбой именовались голутвенные казаки, бедные и неимущие. Минуло десятки лет, но Русское царство всё ещё переживало последствия Смутного Времени, периода, когда государство осталось без единого правителя, а за трон боролись как родовитые дворяне, так и самозванцы. Страдал от этого, как всегда и бывало, только народ. Тысячи деревень остались разорёнными и лишёнными урожая, который доставался то русским боярам, то польским захватчикам. После восшествия на престол нового царя Михаила, положение крестьян не улучшилось. Напротив, с каждым годом они всё более походили на рабов своих помещиков. Они уже не могли поменять своего хозяина. Алексей Михайлович, наследник Михаила шесть лет назад ввёл окончательную кабалу, огласив Соборное уложение, что навсегда прикрепило подневольных людей к земле. Отныне каждый беглый крестьянин объявлялся в сыск на вечный срок.

Степан Тимофеевич Разин, потомственный донской казак, хорошо знал историю. Что-то слышал от отца, что-то от старшего брата, а потом сам много путешествовал по Руси. Ездил с казачьими станицами² в Москву, в Воронеж, в Царицын, в Астрахань, даже провожал старцев на богомолье в Соловецкий монастырь. И насмотрелся Разин на мытарства простого народа порядком…

Донские казачьи земли, нетронутые внутренними войнами, переживали спокойствие и процветание. Казаки не были отдельным независимым народом, но и крепостное право на них не распространялось. Они выставляли боеспособные войска для охраны границ русских земель, за что получали из государственной казны золото и зерно. Казаки не платили оброка, и не заступали на службу к царю против своей воли. Традиционными врагами казаков, на которых и снаряжались походы, становились турки, крымчаки, ногаи и персы. В последнее время Москва всё чаще диктовала Дону на кого можно выступать в поход, а на кого нельзя, в зависимости от политической ситуации. С кем-то Русь находилась в состоянии войны, с кем-то в состоянии мира и торговых отношений. Казаки потихоньку начинали роптать, что Москва им навязывает свою волю…

Каждой станицей управлял казачий круг, состоявший из старейшин, который выбирал атамана на год. Атаман имел безграничную власть только при наступлении войны. Центр Донского казачества находился в городе Черкасске, где собирался большой Круг от атаманов всех станиц и старейшин, самых уважаемых казаков, выбиравший верховного атамана. Верховный Атаман уже обладал властью не только в военное, но и в мирное время. В том числе именно он вёл диалог с московским царём от лица всего донского казачества.

Пастбища и лошади любой станицы принадлежали всему обществу. Лишь некоторые, самые зажиточные казаки имели небольшие конюшни во дворах своих куреней. Земледелием казаки не любили заниматься, считая это уделом подневольных народов. Однако многие уже начинали засеивать свои поля.

С приходом Смуты, бесконечных войн, новых законов и притеснений множество крестьян пыталось бежать от своих угнетателей, чтобы укрыться в Донских землях. «С Дона – выдачи нет!» – гласило священное правило казаков. Царский указ не распространялся на их народ.

Только беглецы с северных и восточных земель добирались до казачьих поселений голодные и в оборванных лохмотьях, ничего при себе не имея. У них не было средств даже на то, чтобы отстроить себе дома. И им ничего не оставалось делать, как наниматься на работу к более зажиточным казакам, которые ещё больше могли обогатиться за их счёт. Таких казаков стали называть домовитыми, они имели богатые хутора, крепкое хозяйство, были хорошо обеспечены. Бедняки же именовались голутвенными, практически ничего не имели и едва сводили концы с концами. Иногда доходило до того, что голытьба собиралась в поход, а несколько домовитых казаков обеспечивали их оружием и припасами, вроде как этот поход оплачивали. Но вернувшиеся из похода голутвенные казаки должны были делиться с ними частью награбленного. Для домовитых такие предприятия были рискованными, ведь любой поход мог пройти неудачно. Однако и за свои жизни можно было не волноваться.

Разина подобный подход домовитых раздражал. «Що на скачках играетесь! Придёть конь первой аль не придёть, вот и будет вам достаток аль не будет!» – говорил он. Сам он войны любил. Не только сопровождал он станицы по Руси, но ещё и ходил в походы на калмыков, крымчаков и турок. Два последних раза в качестве атамана. Был физически крепок и рассудителен. С чёрными, как смоль, волосами, густыми сросшимися бровями и жёсткой бородой, он всегда смотрелся грозно и сурово. Хотя находил Разин время и покуролесить.

Голытьбу он жалел, сочувствовал ей, но знал о её трусости и ненадёжности. В них всё ещё текла кровь крепостных крестьян, не казаков!

– Що, нема веры в них? – поинтересовался шёпотом Василий.

– Откель же ей взяться-то? – Разин покосился на лодку с Филькой, Авдеем, Иваном и дедом Петро. Авдей, сейчас весь всклокоченный, изъеденный шрамами, – беглый разбойник. Он грабил со своей шайкой и бояр, и крестьян. Воевода Курский пресёк разбой, всех товарищей Авдея прилюдно казнили, однако он спасся. Иван – типичный мужик. Здоровый, в плечах точно былинный богатырь. Но простак, разумом – дуб дубом. Зато чистый сердцем, самоотверженный. Он до смерти забил оглоблей своего помещика после того, как тот силой взял его невесту. Филька воровал из барских погребов запасы, после чего его высекли чуть ли не до смерти. Едва оклемавшись, будущий певец тайно покинул боярский двор. Дед Петро вообще умудрился спалить пол деревни, неумело затопив баню. Так все четверо стали беглецами.

– Не боись, Степан Тимофеич, не боись! Ручаюсь за них!

– Ха! А кто жо мени за тобе поручитси?

Василия Уса на Дону ране никто не знал. О его роде тоже не слыхивали. Молва пошла о нём год назад, когда Ус с голытьбой около трёхсот человек отправился на Москву. «Да, на царску службу заступить хотели!» – уверял он после атаманов. Но к казацкой ораве стали примыкать беглые крестьяне. Под Воронежем в его отряде было уже больше восьмиста людей, под Тулой – до полутора тысяч.

Ус регулярно получал от гонцов из Москвы грамоты с требованием повернуть на Дон. Толпа из отребья всё множилась и теряла контроль. Царь и бояре явно волновались. У Тулы Василий со своими людьми был окружён царскими войсками, и голутвенная казачья армия была вынуждена разбежаться. Кто-то достиг вольных земель, кто-то был пойман и предан суду.

Сам Василий был схвачен в Черкасске, верховный атаман Корнила Яковлев уже получил грамоту от царя с приказом наказать Уса за неподчинение. Казачий Круг предал того показательной порке, но царским людям не сдал.

Мотивы и цели похода Василия Уса к Москве, остались неясными для донских казаков. Для Степана Разина в том числе.

– И мени, поди, нема веры! – лукаво спросил Ус.

– И тобе, – согласился Степан.

– С чаго ж тады повёл нас сюда?

– А Ермилу вот верю!

Пожилой, но статный Ермил, как заметил Разин, будто приободрился после этих слов. Расправил плечи, чуть улыбнулся. Ермил так и пылал здоровьем, силой. Даже под широкими рукавами рубахи угадывались жилистые мышцы. Длинная борода, уже украшенная сединой, была заплетена в несколько кос, что добавляло кузнецу степенности.

– Сяк кто жо тобе с Ермилом-то свёл?

– Да, дело он бает, Степан Тимофеич! – вмешался Ермил, – Я ему, поди, животом обязан!

– Гарно ужо! – махнул рукой Разин, – Ежели вышли, то не назад повертать!

– Брате, да акий тамо! – опять подал голос Фрол, – По урёме ентой век продиратьси будем! Щоб не вернутьси?

– А ты що заныл?! – злобно гаркнул Разин на младшего брата, – Куды вернёмси? Корнилку-крёстного в зад целовать? Не по нраву дорога, дык сидел бы в курене мамке титьку сосал! Али плевать хотел на Ивана?

Род Разиных был на хорошем счету. И отец, и дед Степана были зажиточными казаками и завсегдатаями походов, а сам он стал крестником атамана Яковлева. Из всех походов, в которых сам Разин принимал участие, он возвращался с богатой добычей, приумножая семейное состояние. Крепкому, сильному и рассудительному Степану прочили с годами стать Верховным атаманом. Мол, недаром же крестник Яковлева.

Всё изменилось несколько месяцев назад. Старший брат Разина Иван командовал казачьим отрядом, сражавшимся на западных границах Руси против поляков. После пяти лет службы, когда наступило временное перемирие, а люди ждали прихода зимы, он потребовал у своего командира князя Юрия Долгорукова возвращения домой для себя и своих людей. Казаки хотели вернуться к мирной жизни и начинали роптать на затянувшейся войне. Традиционно зимовали казаки дома. Долгоруков разрешения не дал, и тогда Иван, следуя донским законам, попытался увести своих людей самостоятельно. Князь же приказал схватить Разина-старшего как дезертира и казнил его.

Для всего семейства Разиных это стало явным оскорблением со стороны царских властей. Степан, его мать, брат Фрол и двое дядей искали правды у атамана Яковлева, но тот лишь разводил руками, не в силах что-либо предпринять. Степан же видел, что атаман который раз просто закрывает глаза на беззаконие, потому что состоит в тёплых отношениях с царским двором, получая оттуда богатые подачки. Однако большинство казачьих семей и в Черкасске, и за его пределами поддерживали Разиных, видя в поступке Долгорукова прямую угрозу их строю, укладам и традициям донского казачества.

Однако это были лишь слова, вздохи, пустые негодования. Оставлять насиженные места домовитые казаки не собирались, как и открыто выступать против царской власти. Зато на Дон после неудачного похода голытьбы прибыл Василий Ус, который предложил Разину дерзкий план.

– Во-во, – начал Василий, – Ты, Фрол, слухай, что брат бает! Я опосля корнилкиных розг неделю сидать не мог!

– Не окстили бы Корнилку, сел бы задом своим на кол в Москве, – усмехнулся Разин.

– А ведь енто ты, Степан Тимофеич, вступилси за мени, окаянного? – пытливо поинтересовался Ус.

– Не за тобе, но за усё казачество!

– Вот енто верно! – подхватил Ермил, – А то, поди, атаман наш выбранный ни коих законов не чтит!

У Ермила также были причины ненавидеть верховного атамана и старейшин вокруг него. Двух зрелых дочек Ермила украли братья из соседней станицы Демид и Павел и увезли в Москву, где встали на царскую службу. Ермил требовал атамана послать царю прошение на поиск беглецов, а тот не предпринял никаких мер. Многие же опять поговаривали, что если Яковлев отошлёт подобное послание, то царский двор ему напомнит обо всех беглых холопах, что укрылись в Донских землях. Но Ермил не был простым кузнецом. Хоть род его за века ничем особо не прославился и в походах участвовал мало, из поколения в поколение в роду передавался секрет о тайнике из далёких времён, где был спрятан великий дар от предков, живших на донских землях сотни лет назад. О том, что Ермил владеет этой тайной, как-то прознал Ус. Он-то и свёл Разина с Ермилом.

– Да, брешешь небось! – первый раз сказал Разин кузнецу.

– Вот те клятва моя, Степан Тимофеич! Всё аки мени батяня покойный баял!

– И що жо тамо схоронено?

– Шолом боевой, Сварога, отца небесного нашего!

– Старовер³, значить?

– Аки и предки усе мои!

– И що тот шолом даст мени?

– Мудрость обретёшь под стать отцу нашему, Сварогу!

– Дык, я и не дурень, поди!

– Не то, Степан Тимофеич!.. Ведать неведомое отсель станешь!

– Сяк… А сам тады чагой не в шоломе? Пощо сам ране тайник не выискивал? Пощо отцы и деды твои не выискивали?

– На то завет был дан нам! Що негоже роду нашему шоломом владеть! Но аки народится в землях наших вой, душой и телом крепок, да за правду стоящий во усём, вот ему и указать, где дар схоронен!

– Сяк енто я, посчитай, за правду?

– На то молва про тобе, Степан Тимофеич, ходить! Корнилу-злодея люд простой клянет, а за тобе встанет!

– Енто аки значить встанет?

А тут свой план изложил Ус, доселе участие в разговоре не принимавший:

– Ты послухай, що баять буду, Степан Тимофеич. Неправды много в городах и весях чинитси, вот голытьба и тикает на Дон. Царь-то, он долго терпеть не станет, и конец усей вольнице положит в коей-то раз.

– Не бывать тому, спокон веков Дон вольным был.

– Що ж тады атаман беззаконье творить начал? Все устои казачьи попирает!

– Неровен час, казаки его сбросють, да правого выберут.

– А выберут ли? Вон коей год за Корнилку горлят! И добре усем жить. Старшины, поди, що бояре стали, усе в сласти да почёте!

– И що жо ты таперича мени нашептать хошь? – насторожился Разин.

– Подними казачков голутвенных, погуляй за зипунами⁴! Токмо сам… Без корнилкиного спросу…

– Царь на турку и перса не велел ходить… – ответил Степан, но уже стал понимать, куда клонит Ус.

– Сяк он жо Корнилке не велел… А пощо тобе царь да Корнилка? Ты казак вольный! И сам погуляешь и голытьбу потешишь! А коль вернёсси с почётом да подарками, сяк и домовитые за тебя прогорлят, аки на добро глянут! Оно мож, царь тобе вором и объявит, коли мир порушишь… Да токмо чагой тобе трухать, покудова ты на Донской земле бушь? А Корнилка тобе тронуть не посмеет. С Дона – выдачи нема!

– Лукав ты, Василий! А що ж тобе с ентого будеть?

– А я, мож, тож погулять хочу!

– Ты погулять токмо хошь, а Ермил вот про отца небесного гутарит!

– Я за правду гутарю, Степан Тимофеич, – вмешался Ермил, – За зипунами сходишь, атаманом станешь, вот и беззаконью конец положишь!

После этих слов Разин задумался. Народ в его родной станице Зимовейской уже два раза кричал за него, выбирая атаманом при походах на Крымскую орду и турок. Да и молва о том, что его в Верховные атаманы прочат, тоже долетала до куреня Разиных. Но после смерти старшего брата он оказался в безвыходном положении. Если бы он не осудил Яковлева за его бездействие, то потерял бы свой авторитет в глазах народа. Толки бы о нём могли пойти совершенно иные, мол, Степан переступил через родную кровь. Да и сам Разин, хоть и мало знал брата ввиду постоянных войн и разлук, горел жаждой справедливости и отмщения. Но, публично обличив верховного атамана, он отдалил себя от круга старейшин и теперь стал в Черкасске нежеланным гостем.

Тогда он сам стал впервые задумываться о вольном походе за зипунами. Последнее время решения о походах принимал только верховный Круг вместе с Яковлевым. Русское царство вело войны с турками и татарами на протяжении многих веков. Но когда помимо этого громыхали войны на западе, царь ценил любое, пусть даже короткое перемирие с южными соседями. Случайный набег казаков с целью грабежа мог грозить всему царству новой войной. Алексей Михайлович старался всячески задобрить старейшин, чтобы они контролировали самовольные попытки казаков отправиться к южным соседям.

Но Разин знал, что Яковлев не сможет его удержать. Слишком отчаянным стало его, Степана, положение. Конечно, он мог просто просидеть атаманом в Зимовейской ещё несколько лет. Но это могло не понравиться даже домовитым казакам. «Атаманом быть – удар держать», – сказал бы дед Петро. Разину нужно было оправдывать своё имя. Предложение Василия пришлось кстати. А что до тайника, про который рассказывал Ермил, то Разин в это не верил. Но ему было крайне важно, чтобы в народе пошли слухи о справедливом атамане, заступающимся за каждого, кто нуждается в правде. Он решил, что откликнется на просьбу обиженного кузнеца, который доверил ему главную тайну своей жизни. На случай, если тайник вдруг окажется пуст, или же его просто не существует, Разин придумал следующее: в свою походную торбу он положил самый обычный шлем с кольчужной бармицей, который взял из походного арсенала Черкасска. Шлем был довольно стар и вполне походил на древнюю реликвию. Зато так должна была родиться легенда о том, что атаман обрёл от предков волшебный шлем, а с ним неслыханную мудрость. Это бы укрепило в казаках веру в него, как в абсолютного лидера. И казаки, и русский люд оставались набожными и поддавались всяким рода суевериям. Причём люди из ватаги Василия Уса, которые хоть и виделись Разину не казаками, а жалким посмешищем, могли эту молву разнести среди прочей голытьбы.

Однако сам Ус Разина смущал. «Що ж на уме у него, чорта хитрого?» – думал он, – «Не предаст ли, собака? Кому служит, хрен поймёшь!»

Филька тем временем начал распевать новую песню, похожую на первую, но на другой лад, чуть изменив слова:

Фрол заткнул уши пальцами и чуть не выронил шест, лежавший на его коленях.

– Правь давай, олух! – огрызнулся на него Разин.

– Дык, аки же можно то, брате! Уши вянут!

– Не гутарь пощо зря! Ладно поёт! А с песней любо на всяко дело идтить!

Младший брат раздражал Разина пуще прочих. Робкий, неуверенный, при этом со скверным характером, смазливой и хитрой мордашкой, совсем не мужественный. Если кто-то в детстве или юности пытался учинить ему взбучку, то он грозился именем брата, и обидчик, как правило, отставал, не желая иметь дела с грозным Степаном. Один раз Фрол заспорил с огромным молодым казаком Демьяном из-за какой-то девки. Он бросил Демьяну фразу, что если тот не уступит ему, то за него заступится брат. Как только слухи об этом дошли до Разина, он сам приволок Фрола к Демьяну и сказал, что тот волен поступить с ним как сам пожелает. Демьян тогда хорошо отмутузил Фрола, так, что тот запомнил надолго. И после того имя брата упоминал с опаской.

Разину не хотелось брать брата с собой в поход, но он был уверен, что если Фрол надолго останется в станице один, то добром это не кончится. Слишком много он нажил себе врагов. Когда Степан ходил в последний поход пару лет назад, по возвращении он узнал, что Фрол неделю скрывается в степях: опять заспорил с кем-то. Но каким бы скверным человеком Фрол не рос, он всё равно приходился Разину братом. Тот не мог его просто так бросить.

– продолжал Филька.

– Ну, що, Ермил, далече исчо? – спросил кузнеца-проводника Ус.

Разин внимательно оглядел его: рваная чёрная папаха, старый потёртый зипун с заплатами, а поверх него дорогой пояс, наверняка украденный, за поясом – сабля со следами ржавчины. Из-под папахи точат грязные лохмы волосьев, под носом двумя копнами спадают к подбородку длиннющие усы, а на щеках вьётся кучерявая борода, к которой постоянно прилипают комья грязи. «Поглядишь: чистый оборванец», – думал Разин, но Василия выдавали глаза. В них читались и мудрость, и тоска, а если приходилось в них смотреть очень долго, то открывалась и какая-то чёрная неведомая глубина. Под глазами – паутина морщин. «Нема, друже, сякого взгляду у холопа не встретишь! И хоть речи ты гутаришь под стать голытьбе, токмо сам ты не из них… Смотри жо у мени! Усё одно, прознаю, кто ты!»

– Нема, недалече, аки батя баял! Скоро у Бесова Камня станем! – ответил Ермил. А Филька всё продолжал петь:

– А що ждёть тамо, Ермил? Ты про чудищ баял, да толком не пояснил! – обратился к кузнецу Разин.

– Филька закончил песню, и все, кто сидел в его лодке, теперь могли слышать Ермила.

– Псоглавцы тамо почивают! Но пробудятси оне токмо, ежели кто порешит шолом украсть!

– А ты, поди, не дашь им пробудитьси?

– Да, баял я, Степан Тимофеич, заговор мне ведом нужный!

– Сяк прочти заговор-то!

– Нетушки! Нема! Не можно сяк! Заговор токмо я ведаю и прочту его в тайнике!

– Э, ты сыч акий! А вдруг забудешь?

– Дык, аки же я его забуду, ежели кажну ночь замен молитвы повторяю!

– Казак молчить, а усё знает! – крякнул с соседней лодки дед Петро.

– А що, Ермил, станется, ежели не прочесть заговора? – оскалился в улыбке Авдей. По нему было видно, что он пуще других спутников Разина, не верит в существование тайника.

– Беда-бедовая станется! Пробудятси псоглавцы и пойдут разбойничать по сёлам и весям, шолом рыскать будут, ежели от них далече сокрытьси! А за собой поведуть алапесов, всадников чёрных, прислужников зла лютого… А имени того зла и называть не стану! Запретно оно и проклято!

– А чагой алапесы те натворят? – продолжал скалиться Авдей.

– Много дел худых натворят! Голод принесут, моровую язву да прочие беды!

– А ежели заговор прочесть, значить, сяк почивать и будут?

– Да то неведомо мени… Батя баял, що почивають оне, ежели шолом рядом.

– А, ну обожди, Ермил! – вмешался Разин. – Енто жо аки складываетси! Псоглавцы твои да алапесы всё едино пробудятси и шолом станут рыскать.

– Сяк и будеть!

– А на що жо тады нам твой заговор?

– А тутова и хитрость, Степан Тимофеич, я заговор прогутарю, дабы они не пробудились, покудова мы в тайнике будем, а ты шолом сразу на головушку надень, он то тобе Сварожьим гласом и пробает, аки дале быть.

– А коль не пробает, то псолглавцы порешат всех! – прыснул Авдей и глупо захохотал.

– Дурень ты немытый! Енто ж отец наш, Сварог! Не можно, дабы он не пробаял, детей своих защитой обделил! Не бывать тому!

Налетел лёгкий ветерок. Казаки все, как один, поёжились. Кончался сентябрь. День был облачный и нежаркий. Деревья в непролазных лесах вдоль берегов Растеряевки пожелтели. Разин смотрел по сторонам и соглашался, что пробраться через эти заросли было, если не невозможно, то крайне затруднительно. Проходить на лодках через камыши также было нелегко, но так хоть что-то удавалось. Хоть и медленно, но за день они проложили путь почти на две версты⁵, оставляя в некоторых сплошь заросших местах свободную водную прогалину. Два раза ходу лодок мешали бобровые плотины. Приходилось вылезать в воду, руками разбирать их и ждать, пока вода с верхнего яруса сольётся в нижний. В обоих случаях это делал Иван Молчун, обладавший недюжинной силой, имевший огромные руки и плечи, сам весивший не меньше семи пудов⁶. Фрол продолжал ворчать, а Филька петь песни.

Наконец Ермил привстал на ноги, указав пальцем вдаль:

– Вот и он! Бесов Камень!

Вдалеке за камышами показалась скала исполинских размеров. Среди мягких песчаников она выглядела неуместно и устрашающе. На вершине виднелись два каменных нароста, напоминавшие рога. Дед Петро перекрестился по-раскольничьи, двумя пальцами. Глядя на него, неуверенно повторил жест Филька. А потом и Фрол, но уже троеперстием. Авдей как обычно ухмыльнулся, а Иван промолчал.

– Не боязно, Степан Тимофеич? – с лёгкой улыбкой спросил Василий.

– Мени то що боятьси? У нас жо Ермил, ему заговор ведом! – спокойно ответил Разин. А сам подумал: «А тайник-то, кажись, и взаправду есть! А то и краше выйдет! Молва звучней пойдёт…»

– Тот не казак, кто боитси собак! – запричитал дед Петро, будто бы и не он перекрестился первым.

– Вот и поглядим на собак тех! А, ну к берегу, браты, правим! – скомандовал Разин, – Прям за ентот Бесов Камень и зайдём!

Казаки подвели лодки к берегу и вышли на сушу. Со всех сторон зловещую скалу с рогами обступили заросли, ещё более густые, чем шли до этого по берегу. Ветви дерев и кустарников словно сплелись между собой, создавая непроходимый заслон.

– Ну, Ермил, и куды таперича? – спросил Разин проводника.

– А мени пощо ведомо? Рыскать нужно Бесово Логово.

– Ин где жо его рыскать? – уже без ухмылки запричитал Авдей, – Тутова ветви, що сеть паучья! Их токмо саблями и рубить осталось.

– Василий, пищаль наготове храни! – приказал Разин, – А ты, рылешник, замолкни! – обратился он к певцу.

– А на що пищаль, брате? – робким голосом спросил Фрол.

– А чорт ведает, мож здесь ведмеди водютси! Ишь глушь какая!

– Ведмеди? – испугался Фрол ещё больше.

– Казак смерти не боитси, он богу нашему снадобитси! – попытался подбодрить его дед Петро, но получилось это плохо.

Казаки осматривали берег. Разин запретил далеко уходить и теряться из виду, тем более лезть в чащу. Земля была устлана опавшей пожухлой листвой. Травы также потеряли цвет. Картина могла бы ожить под солнечными лучами, окрасив местность в золотые краски, но день выдался довольно мрачный.

– Сюды, сюды, браты! – раздался голос Ермила, – Дык нашёл ведь!

Все кинулись на его голос. Кузнец стоял с оборотной стороны скалы и указывал на камень высотой почти в сажень⁷.

– Проход тамо! Камень надобно сдвинуть!

– Да що там баять, аки его сдвинуть то можно? – опять заголосил Авдей.

– Довольно лясы точить! – гаркнул Разин, – А ну, подмогни дюже! Иван, Фрол, Филька, налегайте тож! Василий, пищаль деду дай, и к нам!

Шестеро казаков налегли на камень, но он не поддавался. Ермил в это время стоял в стороне, обратив взгляд к небу и воздев руки вверх.

– Свароже, Отче наш, огнем ясным очисть тела и души людьёв, тобе славящих, кои нужду теплють в сём, и отвори двери свои во блага благие!

Как только Ермил закончил молитву камень с лёгкостью пополз по земле в сторону, точно на полозьях. За ним открылась чёрная дыра прохода. Казаки застыли в замешательстве. Дед Петро, Филька и Фрол опять перекрестились.

«И впрямь Бесово Логово, чары ведь – не иначе», – думал Разин, – «Тьфу, чертовщина! Ведь не веровал жо!»

– Ермил, ты со мной! А вы, казачки′, усе у входу!

– Степан Тимофеич, – вмешался Василий, – Ты жо не ведаешь, що тамо встретить могёшь! И токмо вдвоём…

– Баяно тобе, у входу! Вот и стой, карауль! – осадил его Разин. Он понимал, что рискует. Он по-прежнему не верил в истории про псоглавцев и алапесов, но произошедшее с камнем на входе смутило его. Теперь он даже не представлял, что может ждать внутри. В том, что это и есть тот самый тайник, а легенда Ермилова рода не лжёт, сомнений уже не было. Но Разину не нужны были лишние глаза внутри. «Коли внутри кладу нема будеть, то и сказу ладного не выйдет!»

Ход вёл в тёмную пещеру. Разин озирался по сторонам, различая лишь тёмные очертания сводов тоннеля. Изнутри тянуло запахом затхлости и зверья. Иногда Разину казалось, что он слышит тяжёлое похрапывание. Он всё больше стал убеждаться, что здесь могут обитать медведи, хотя пещера была и велика для берлоги. «Эх, зазря Василию пищаль оставил!» – подумал он и оголил саблю. Ермил всё тараторил под нос свои молитвы. Ход вывел их в круговой зал, где на каменном помосте посреди стоял шлем причудливой формы. Вокруг шлема было светло, будто бы сам он светился изнутри. Далее вокруг стелилась тьма, но по грубым сопящим звукам стало понятно, что здесь находятся живые существа, пребывающие во сне.

«Логово зверей, да, поди, далеко не малых… Да, неужто, правду гутарил Ермил!» – мелькнуло в его голове, а кузнец приложил к губам палец и указал на шлем.

– Свароже, дидо рода небесного, – уже громко вслух начал провозглашать Ермил, – Ты творец мира явного, солнца, звезд и земли-матушки. В тобе сила творения великая сущая, коя в хозяевах рода нашего проявляетси, мы исть начало всяким деяниям благим, що в сердцах рождаютси, в уме созревают и в яви плоды приносють. Разве можу я начать без благословеньи твого? Молвлю к отцу небесному, пусть благословит дело наше правое, пусть одушевит светом своим, щобы содеяли мы на добро и радость свету белому, роду людскому, и родичам моим. Слава Сварогу!

С первыми словами молитвенного заговора Разин схватил шлем и одел на свою голову. Всё проходило очень быстро. Сварог, по словам кузнеца, должен был подсказать, что делать дальше. И Разин почувствовал, что шлем действительно будто говорит ему: «Быстро доставай другой шлем из торбы и ставь на помост!» Повинуясь этому внутреннему голосу Разин оставил припасённую реликвию посреди пещеры и потянул за рукав Ермила. В последний момент ему показалось, что рядом мимо выхода промелькнула фигура всадника, без плоти, только с очертаниями… Но вглядываться было некогда, нужно было бежать!

За спиной послышался топот и рык. Не волчий рык, не медвежий. Псоглавцы уже не казались Разину выдумкой… Но нужно было бежать, бежать, что есть мочи, а не думать о преследователях.

Вместе с Ермилом он вылетел из пещеры, обнаружив на выходе лишь Авдея. Разин хотел на бегу спросить его, где остальные. Но тут услышал новый приказ от шлема: «Руби Авдея саблей!». Голос этот был настолько убедительным, что Разин ни мгновения не колебался и ударил того наотмашь. Сабля проделала путь от левого плеча Авдея почти до области сердца.

– Вызнал таки, тварь, – успел прохрипеть Авдей и, выронив из ладони нож, видимо заготовленный заранее, рухнул наземь.

«Налегай на камень! Пусть Ермил молится!» – раздалось в голове.

– Чти молитву свою! – завопил Разин, навалился на камень и начал толкать его обратно.

Ермил завёл свою прежнюю «Свароже, Отче наш…», и камень, на удивление Разина, пошёл назад также легко, как шёл, когда его толкали вшестером. В несколько мгновений вход оказался снова закрыт гигантской глыбой. Показалось, что с обратной стороны о глыбу что-то глухо ударилось. Что-то живое…

– Енто ж аки сяк… – лепетал Ермил, не находя себе места.

– Свинари говёные! Куды подевались! – злобно прокричал Разин.

– Да, здеся мы… – раздался негромкий голос Ивана Молчуна со стороны лодок.

Разин нашёл Уса, Фрола, Фильку и деда Петро, повязанных крепкой бечёвкой по рукам и ногам и ей же связанных между собой. Во рту каждого торчал тряпочный кляп. Рядом стоял Иван, который уже распутывал товарищей.

– Да, щоб вас, сукины дети никчёмные! Аки ж сяк сделалось? – кипел Разин.

– Да, не брани нас! Таково ужо вышло… – промямлил Иван, ему удалось освободить рот Уса.

– Степан Тимофеич, без вины виноваты! – запричитал тот, – С ним, с Авдеем, исчо четверо было, видать следом шли…

– Казаки вы аль щенки высранные? – продолжал негодовать Разин.

– Да со спин вже оне подлетели! Не ждали мы… Авдей баял: «Ей, богу! Ведмедь на берегу! Поди, Иван, глянь, тобе ужо не задерёть». Вот Иван ушёл, а те налетели, аки кречеты с ентой стороны Бесова Камня.

– Дык, сяк и было, брате, – заголосил Фрол. Иван уже всех распутал.

– На чим пришли?

– На лодке, аки и мы. Им легчее было опосля нас по воде… по проталине – предположил Ус.

– А где прочие? Найтить надобно! – приказал Разин.

– Не надобно, – опять проворчал Иван, – Мени повстречались… Побил усех…

– Ну, ты вол… – Разин одобрительно хлопнул по плечу Ивана, – А вы… Тьфу! Не казаки, а срамота! Голой жопой ежа не раздавите!

– Казак без атаману сирота, – оправдательно вставил дед Петро.

– Смотри, Василий, – Разин посмотрел на спутника, коему доверял меньше всего и пригрозил пальцем, – Прознаю, що за тобой оне шли, а не за Авдеем, пожалишься, що на свет появилси!

– Да как можно, Степан Тимофеич… – попытался оправдаться Ус.

– Сяк и можно! Пищаль Ивану отдай! – голос Степана был грозен. «Избавить собе от него, чорта, надобно! Скверный, нема веры! Не смог бы Авдей един сиё задумать!»

– А шолом-то, шолом, – вмешался Ермил, – глас Сварога-то слышен?

– Кабы был не слышен, не стоял бы тутова ужо! – махнул рукой Разин и пошёл в сторону лодок.