Читать книгу Богини славянского мира - Михаил Серяков - Страница 3

Чтобы хотя бы отдаленно представить себе образ первоначальной богини, которой в глубокой древности поклонялись наши предки, обратимся к грузинскому «Житию Георгия Святогорского». В нем при описании событий 1056 г. мимоходом упоминаются верования живших около Афона славян: «[В с. Ливиздия (Ливадия?) на Афоне] жили болгары, именуемые славянами. (…) В том владении (…) с давних времен и до наших дней стоял один идол, мраморный, изображавший женщину. Эти неразумные люди служили ей и говорили: «Солнце и дождь, и всякое благо дается нам от нее, которая имеет власть даровать жизнь и смерть кому пожелает. (…) Помолись нашей богине, чтобы она помогла тебе перед царем»³². Понятно, что мраморное изображение женщины было, скорее всего, древнегреческой статуей, на которую славяне перенесли представления о своей Великой богине. Согласно представлениям болгар, в ее власти находилась жизнь и смерть, а также социальные отношения, она управляет небесной влагой и, следовательно, земной растительностью, а также солнцем, что однозначно свидетельствует о космических функциях данной богини.

Отголоски подобных представлений встречаются и в некоторых других местах славянского мира. Средневековый немецкий хронист Гельмольд при перечислении главных божеств отдельных западнославянских племен упоминает «Живу, богиню полабов»³³. Верховная богиня этого западнославянского племени, как это следует из ее названия, выступала как олицетворение жизни как таковой. Поскольку обожествление абстрактных понятий было явно не самым ранним этапом развития религиозных представлений, Живу мы не можем напрямую отождествить с изначальной богиней каменного века наших далеких предков, хоть, безусловно, она и дает определенное представление о приписываемых ей функциях. «Каталог магии Рудольфа» отмечает, что еще в XIII в. в Силезии «в ночь рождения Христа оставляют стол (накрытым) для властительницы неба, называемой здесь «Почтенной госпожой» («Pania holda»), чтобы она им (во всем) помогала»³⁴. Следы этого величественного образа встречаются нам и в русской вышивке: «Всюду особое, вполне привилегированное положение женщины и сопровождающие ее символы неба и светил, моление пред нею великих и малых людей или человекообразных существ ясно указывает на то, что пред нами не простая женщина, а богиня, царица неба и земли. А это объясняет, почему для нее возводятся жертвенники, храмы с поставленными в них, очевидно, с ее же изображениями, с ее же кумирами. Не трудно также решить вопрос о значении постоянно сопутствующего и часто замещающего богиню древа: это, очевидно, есть древо жизни, и если богиня так тесно связана с ним, то, значит, в народном представлении, она сама есть начало жизни, мать всего сущего. Ей, как таковой, принадлежат все стихии: воздух, вода и земля»³⁵.

Мы видим, что, несмотря на патриархальную революцию, в отдельных частях славянского мира все-таки сохранилась памать о великой и всемогущей богине. Впрочем, внимательный исследователь русской вышивки В.А. Городцов отметил и отразившуюся в ней тенденцию к снижению значимости этого персонажа: «Итак, пред нами открывается замечательный по своему стройному и величественному содержанию культ «царицы небесной», имя которой забыто русскими, так как, по-видимому, целиком перенесено на христианскую «Царицу Небесную». Эта великая русская языческая богиня, однако, не представляется наивысшим автократным существом: иначе она молитвенно не возносила бы своих дланей кверху. Очевидно, в русском народном сознании, над великою матерью всего сущего возвышалось такое необъятное божество, изобразить которое отказывалось народное творчество, выражая лишь иногда его светлую природу сияющим диском солнца, возвышающимся над головою великой богини»³⁶.

Культ Великой богини был известен и у других индоевропейских народов. Наиболее развернутое описание этого образа встречается нам в романе древнеримского писателя Апулея. Главный герой романа, «зная, что высокое владычество верховной богини простирается на все человеческие дела и даже может руководить провиденьем», обратился к ней со следующей молитвой: «Владычица небес, – будь ты Церера, первородная матерь злаков, что, на радостях от обретенья дочери, упразднив звериное питание древними желудями, установив более мягкую пищу, теперь Элевсинскую землю охраняешь, – будь ты Венера небесная, что рождением Амура первобытную вражду полов примирила и, навеки произведя продолжение рода человеческого, в священном Пафосе, морем омываемом, пребываешь, – будь сестрою Феба, что на благодетельную помощь приходишь во время родов и стольких народов взрастившая в преславном Эфесском святилище чтишься, – будь Прозерпина, лаем страшная, что триликим образом своим набег привидений смиряешь и, властвуя над подземной обителью, по различным рощам бродишь, различные поклоненья принимая, слабым светом освещающая наши стены и влажными лучами питающая веселые посевы и во время отсутствия солнца распределяющая нам заемный свой свет, – как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, под каким бы ликом ни надлежало чтить тебя, – в последних невзгодах ныне приди ко мне на помощь, судьбу шатающуюся поддержи, прекратив жестокие беды…» Великая богиня вняла его молитве и предстала пред ним в следующем облике: «Прежде всего, густые длинные волосы, незаметно на пряди разбросанные, свободно и мягко рассыпались за божественной шеей: макушку стягивали всевозможные пестрые цветы, причем как раз посередине лба круглая пластинка излучала свет, словно зеркало или само отражение луны. Слева и справа круг завершали поднявшиеся аспиды, положенные поверх хлебных колосьев. Тело ее облекал многоцветный виссон, то белизной сверкающий, то оранжевым, как цвет шафрана, то пылающий, как алая роза. Но что больше всего поразило мне зрение, так это чернейший еще плащ, отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми складками, по краям обшитыми бахромою.

По краям в виде фона вытканы были блистающие звезды, а посреди них полная луна излучала пламенное сияние. Там же, где ниспадало широкими волнами дивное это покрывало, отдельные венки были вышиты всевозможных цветов и плодов. И атрибуты были у нее один с другим несхожие. В правой руке держала она медный систр, выгнутая наподобие подпруги основа которого пересекалась посередине небольшими палочками, и они при тройном встряхиваньи издавали пронзительный звук. На левой же руке повешена была золотая лодочка, на ручках которой с лицевой стороны змей подымал голову с непомерно вздутой шеей. Блаженные ноги обуты в сандалии, сделанные из победных пальмовых листьев. В таком-то виде, в таком убранстве, дыша ароматами Аравии Счастливой, удостоила она меня следующих слов:

– Вот предстаю я тебе, Луций, твоими тронутая мольбами, родительница вещей природных, госпожа всех элементов, превечное довременное порождение, верховная среди божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны свод лазурный неба, моря целительное дуновенье, оплаканное безмолвие преисподней. Единая сущность моя под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами чтится Вселенной. Там фригийские перворожденные зовут меня Пессинунтской матерью богов, тут аттические прирожденные насельцы – Минервой Кекропической, здесь приморские кипряне – Пафийской Венерой, критские стрелки – Дианой Диктиннской, троязычные сицилийцы – Стигийской Прозерпиной, элевсинцы – Церерой, древней богиней, одни – Юноной, другие – Беллоной, те – Гекатой, эти – Рамнусией, но эфиопы, которых первые лучи восходящего солнца раньше других озаряют, арии и египтяне, богатые древним учением и чтущие меня соответствующими мне церемониями, зовут меня настоящим моим именем – владычицей Исидой. Предстаю я, твоим бедам сострадая, предстаю я, милостивая и скоропомощная». Она обещала Луцию спасение, но предупредила: «Но запомни накрепко и сохрани в своем сердце, что весь остаток твоей жизни, вплоть до последнего вздоха, ты посвятишь мне. Справедливость требует, чтобы тому, чьим благодеянием возвращен человеческий образ, принадлежала и вся человеческая жизнь. Ты будешь жить счастливо под моим покровительством, ты будешь жить прославляем, и когда, совершив свой жизненный путь, сойдешь ты в ад, то и там, в этом подземном полукружии, ты увидишь меня просветляющей мрак Ахеронта, царствующей над Стигийскими пустынями и, сам обитая в полях Елисейских, часто воздавать мне будешь поклонение. Если же примерным послушанием, исполнением обрядов, упорным воздержанием ты угодишь нашей божественности, знай, что в моей власти продлить твою жизнь дольше положенного срока»³⁷. Это достаточно подробное описание рисует нам впечатляющую картину Великой богини, почитаемой всеми народами под разными именами, повелительницу стихий и мать природы, которая одновременно является владычицей небес и загробного царства. При этом она богиня плодородия, природного и человеческого, покровительница родов, от ее воли зависит не только срок жизни человека, но и посмертная участь ее души. Она – единый образ всех богов и богинь, и всем миром правит именно ее промысел. Великая богиня благожелательна и милосердна, но при этом требует поклонения за свои благодеяния. Весьма интересны и ее атрибуты: цветы и хлебные колосья, змеи и музыкальный инструмент, луна и черный плащ со звездами.

Может возникнуть подозрение, что ученый римский автор сам выдумал этот величественный образ или использовал при его создании религиозные представления неиндоевропейских народов, тем более что своим истинным именем Великая богиня называет имя египетской богини Изиды. Религиозный синкретизм действительно имел место во времена Римской империи, однако средневековая молитва к богине земли из английского травника ХII в., автор которого вряд ли был знаком с таинствами Изиды, рисует нам весьма похожий образ всемогущей богини: «Земля, священная богиня, мать Природы, твоей волею взрастает все и каждый день заново восходит солнце, которое ты дала людям; Заступница неба и моря, всех богов и прочих сил, твоей властью вся природа затихает и погружается в сон… И вновь, когда ты благоволишь, ты посылаешь веселый день и нежишь все живое всеобъемлющей божественностью; и когда душа покидает человека, то к тебе она возвращается. Тебя справедливо называют Великой Матерью Богов. Победно твое священное имя. В тебе источник силы народов и богов, без тебя ничто не родится и не совершенствуется, ты могущественная, Царица Богов. Богиня, возношу к тебе мою любовь и зову тебя по имени. Откликнись на мою просьбу, чтобы я вознес к тебе благодарственную молитву, ибо верую в тебя…

Заступись за меня, ибо ищу я защиту в твоей власти и твоем могуществе. Молю тебя, которую родила Земля, всеобщая матерь, ставшая всем нам источником здоровья и награжденная царским величием, сотвори добро людям. (…) Подари нам доброе зелье волею всех сил…»³⁸ Более чем на полторы тысячи лет ранее примерно эти же мысли были изложены на другом краю Европы, в Греции. Гомеровский гимн к богине земли Гее, матери всех, гласил:

Данный гимн вновь подчеркивает, что именно от Великой богини, матери всех и носительнице плодовитости и плодородья, зависит не только благополучие, но сама жизнь и смерть человека. Почитание Геи в Древней Греции было столь велико, что именно с Хаоса и Матери-Земли начинает Гесиод происхождение богов:

Очевидно, что первородство Геи, породившей сначала бога неба Урана, а с ним и второе поколение богов, является отголоском матриархальной идеологии. Аналогичную картину мы видим и в Индии, где богиня Адити (буквально бесконечность) является матерью целого класса богов (РВ, VIII, 47)⁴¹, названными в ее честь Адитьями. Тот же самый принцип был положен в основу родословной кельтских богов: «Мифы называют два имени, которые, впрочем, принадлежат одной и той же богине: Ану или Ана, «Матерь ирландских богов», о которой Кормак-Глоссатор говорит, что «она хорошо кормит богов». Ану, богине процветания, обязан своим плодородием Мунстер, где ее почитали. И по ее имени были названы «два соска Ану» (два холмика-близнеца) в этой провинции. Другим именем этой великой ирландской богини было Дана (уэльский эквивалент Дон). От имени Дана образовано название Туата Де Дананн или «Племена Богини Дана». Как известно, ирландцы так называли свои дохристианские божества, так и мифическое население Ирландии, предшествовавшее годейлам»⁴². Как известно, при реформе иранской религии Заратуштра стремился сделать Ахура-Мазду не просто верховным, но единственным божеством своих соплеменников. Однако отголоски прежних верований сохранились в священной книге зороастрийцев «Авесте», где в гимне, посвященном богине Ардви Суре Анахите, говорится, что ей молился сам Ахура-Мазда:

Все эти примеры показывают, что некогда в пантеоне индоевропейцев верховное положение занимала именно богиня, отголоски культа которой сохранялись у этих народов уже в исторический период. Поскольку наиболее ранние памятники мифологии различных индоевропейских народов убедительно показывают, что к моменту распада данной языковой общности главной фигурой в пантеонах различных племен был уже бог-мужчина, господство матриархальных представлений следует отнести ко времени индоевропейской общности, если еще не к более раннему периоду. Хоть во многих случаях Великая богиня отождествляется с Землей, есть основания полагать, что это была не первоначальная ее ипостась – образ Матери-Земли становится значимым для мифологического сознания человека с началом земледелия или, как минимум, с начала систематического собирания съедобных злаков. Между тем отмечено, что первоначально наиболее значимым способом добычи пропитания для древнего человека была охота на диких животных. Исследовавшая религиозные представления древнего населения Европы, которое она не считала индоевропейским, М. Гимбутас пришла к следующему выводу: «Сердцевиной древнеевропейской символики является циклическое повторение таинства рождения, смерти и нового возвращения к жизни не только человека, но всего живого. Ее символы и образы концентрируются вокруг партеногенетической (самозарождающейся) Богини, единственного источника жизни. Ее могущество – в бьющих ключах и колодцах, в свете луны и солнца, в земле, во всех животных и растениях. Она – дарительница жизни и смерти, богиня возрождения и земного плодородия, рождающаяся и умирающая вместе с растительностью»⁴⁴.

Когда же возникло у людей поклонение богине? Археологические данные указывают, что занятие женским божеством главенствующего положения в религиозном сознании древнего человека произошло еще в эпоху палеолита. Одним из наглядных показателей этого являются находки статуэток богини-Матери, так называемых «Венер» палеолита, при практически полном отсутствии соответствующих мужских божеств. Как отмечают исследователи, эти «Венеры» находятся в Европе на обширных просторах от Дона до Рейна, объединяющихся в виллендорфо-костенковское культурное единство. Время создания наиболее ранних этих памятников религии и культуры охотников на мамонтов в центре Европы датируются 28–27 тысячами лет назад⁴⁵. Как отмечал В. Семенов, эти тучные богини воплощали иррационально-витальные силы природы. Как правило, у этих палеолитических «Венер» гипертофированно выделены ягодицы и груди, что указывает на их способность преумножать жизнь.

М. Гимбутас в свое время отметила: «Судя по несметному количеству изображений, доставшихся нам от доисторической Евразии, источником древнейших религиозных переживаний было великое таинство женской животворящей силы созидания. Великая богиня-Мать, из священного мрака утробы которой исходят все творения, была метафорой самой Природы, вселенского источника жизни и смерти, постоянно обновляющегося в непрерывной смене жизни, смерти и возрождения. (…) Древнейшие из вырезанных на скалах символов, как и изделия из рога и кости, являются прямым следствием глубочайшей веры в Богиню-дарительницу жизни, источник всего сущего»⁴⁶. Эта богиня олицетворяла собой все формы и проявления постоянно обновляющегося жизненного цикла. Исследовательница выделила три основные категории изображения богини: 1) богиня, олицетворяющая производительные силы природы, в ее ипостаси жизнедарительницы и покровительницы размножения; 2) богиня, олицетворяющая разрушительные силы природы, или богиня смерти; 3) богиня возрождения и регенерации, которой подчинены жизненные циклы всего природного мира. Поскольку смерть и возрождение неразрывно соединены как части естественного природного цикла то Богини смерти и возрождения нередко выступают как единое божество, что подчеркивает синхронность и взаимозависимость циклических функций⁴⁷. Анализируя символику мегалитических погребений, М. Гимбутас пришла к следующему выводу: «Вселенная и есть тело Богини, внутри которого происходят смерть и возрождение»⁴⁸.

Другие исследователи отмечали, что у этих палеолитических «Венер» почти никогда не изображались лицо и глаза. К этой особенности настолько привыкли исследователи первобытного искусства, что когда во Франции в Брассемпуи была найдена женская голова с изображенными глазами и носом, то она вызвала даже сомнения в своей подлинности – настолько резко эта находка контрастировала с безликими «Венерами» палеолита. Эту особенность ученые объясняют тем, что взгляда богини боялись, она, наподобие более поздней Медузы Горгоны греческой мифологии, внушала людям страх и ужас. Если эти наблюдения верны, то палеолитические «Венеры» соединяли казалось бы несоединимое, являясь одновременно и источником жизни, и источником смерти. При этом, если судить по памятникам древнего искусства, данное представление было весьма широко распространено: изображения женских фигур, как отметил В. Семенов, создавались по единому канону от Пиренеев до Русской равнины.

Объективности ради следует отметить, что у мужчин-исследователей встречается и другая трактовка изначального образа Великой богини: «Образ почитаемой богини глобален. И повсюду он носит сходные черты: она мать-родительница и в то же время злая, жестокая, кровожадная. Надо полагать, что когда женщины на дионисийских празднествах, доводя себя до исступления, разрывали на части животных и впивались зубами в их еще бившиеся в конвульсиях члены, они подражали образу свирепой богини. Пережитки представлений о неолитической богине сказались на образе Горгоны/медузы, на таких персонажах древнеегипетской мифологии, как дочь Ра, истребляющая человечество, или чудовище Амамат, пожирающая души грешников. Чтобы угодить богине, ей приносили человеческие жертвы, в ее честь убивали детей, совершали самоубийства, самоистязания, избивали друг друга. (…) По-видимому, богиня считалась не целеустремленно злой, а просто не различающей добра и зла, подобно животному или слепой стихии природы. (…) Образ такой богини не мог возникнуть на основе обожествления материнских предков. Это божество представляло собой персонификацию недоброй и вздорной мистической силы, от которой зависит судьба и жизнь людей»⁴⁹. Как и кукушка, Великая богиня не проявляла любви к тем, кому она дала жизнь.

Еще одним показателем произошедшей матриархальной революции стало изучение распределение мужских и женских символов на стенах пещер. На основании анализа 63 гротов А. Леруа-Гуран установил, что «женские знаки расположены главным образом в сакрализованных местах святилища (центральная стена зала, альков), тогда как мужские тяготеют к «проходным» частям пещеры»⁵⁰. Но из этого наблюдения следует вывод, что главенство в религиозной жизни в эпоху пещерного искусства принадлежало именно женщинам. Этот вывод подкрепляется и открытиями на верхнепалеолитической стоянке охотников на мамонтов в Мезине на территории современной Украины. Найденный там набор музыкальных инструментов был открыт в жилище, в котором помимо них были обнаружены такие специфические женские инструменты, как игла, шилья, украшения и браслеты, недвусмысленно свидетельствующие нам о том, что именно женщины исполняли экстатические музыкальные мистерии. Исполнялись они, по всей видимости, именно в честь богини. Связь именно женских мифологических персонажей с музыкой, песнями и танцами является чрезвычайно устойчивой и встречается на протяжении многих тысячелетий у различных народов. Выше уже отмечалось, что Великая богиня в описании Апулея держала в руке музыкальный инструмент, а в античной Греции даже существовала поговорка «Где только не танцевала Артемида!». Анализируя женские образы славянской низшей мифологии, такие как русалок у восточных славян, самодив у болгар, вил у сербов и богинок у западных славян, исследовательницы приходят к следующему выводу: «К наиболее характерным свойствам всех четырех демонов относится их любовь к музыке, пению, танцам. Более общими, свойственными всем персонажам нечистой силы являются способности к оборотничеству, к прорицанию, к знахарству и колдовству»⁵¹. Восточнославянские предания также отмечают, что на игрищах ведьмы поют волшебные песни, доступные только им и никому более⁵². В сказке «Ночные пляски» рассказывается, что у одного короля «было двенадцать дочерей, одна другой лучше. Каждую ночь уходили эти царевны, а куда – неведомо; только что ни сутки – изнашивали по новой паре башмаков». В конечном итоге выяснилось, что каждую ночь царевны ходили на танцы в «подземное царство к заклятому царю»⁵³. Как видим, этот жанр фольклора отмечает тесную связь женщин не просто с танцами, но с танцами с хтоническим сверхъестественным персонажем.

Верхнепалеолитическая мезинская стоянка интересна не только тем, что на ней найдено одно из древнейших свидетельств музыкальных женских культов, но также и тем, что между ней и культурой ставших впоследствии жить на данной земле славян прослеживается определенная связь. Касаясь проблемы происхождения орнамента северорусской вышивки в целом, С.В. Жарникова отмечает ее чрезвычайно древние истоки: «Во-первых, на территории Восточной Европы, и, в частности Русского Севера, орнаментальная традиция, истоки которой ведут в верхнепалеолитические костенковскую и мезинскую культуры, развивалась непрерывно на протяжении тысячелетий, трансформируясь и видоизменяясь, но сохранив в восточнославянской традиции древнейшие архетипы, сложившиеся еще более двадцати тысячелетий тому назад»⁵⁴. К их числу исследовательница относит в первую очередь крест и ромбо-менандровый узор, свойственные так же вышивке ряда других индоевропейских народов: «Многие орнаменты, являющиеся составными элементами сложных геометрических композиций северорусского бранного ткачества, вышивки и кружева, с одной стороны, и среднеазиатских, иранских и североиндийских орнаментальных комплексов – с другой, имеют свои истоки в орнаментике таких верхнепалеолитических культур Восточной Европы как костенковская (ряды косых крестов) и мезинская (ромбо-менандровый узор)»⁵⁵.

Из числа других находок, сделанных на данной стоянке, следует упомянуть два браслета из бивня мамонта. Первый состоял из пяти прилегающих друг к другу пластин, украшенных насечками по 14 линий, что соответствует половине лунного месяца. В совокупности на всех пяти пластинах было записано удвоенное число суток в 10 месяцах или число дней и ночей в 10 месяцах, а именно 10 лунных месяцев и длится женская беременность. Будь это единичный случай, можно было бы допустить случайное совпадение, однако на втором браслете, совершенно другому по орнаменту, мы так же видим 564 линии, соответствующие удвоенному числу дней в 10 лунных месяцах⁵⁶. Данный календарь свидетельствует об астрономических наблюдениях, которые вели обитатели этой стоянки, а также о том, что они связывали циклы ночного светила с циклом женской беременности.

Более полное представление о культе Великой богини дают нам археологические находки из Чатал-Хююка, древнейшего из известного на сегодняшний день города в Старом Свете, расположенном на территории современной Турции и существовавшего в период 6500–5700 гг. до н. э. Здесь мы уже видим развитый культ Великой богини-Матери, включавший в себя в том числе и охотничьи функции: «Представление богини вместе с дикими животными указывает на ее древнюю роль созидательницы ритуальных игр в охотничьих социумах и покровительницы охотников»⁵⁷. Действительно, богиня-Мать изображалась там в сопровождении леопардов, что, по мнению исследователей, подчеркивает агрессивный, дикий и зловещий ее аспект. В другом случае рельефы повествуют нам о рождении ею барана или быка, являясь, таким образом, предтечей греческого мифа о рождении Минотавра. Как показали исследования археологов, богиня-Мать была связана в Чатал-Хююке также с домашними животными, земледелием (ее статуэтки находили, в том числе и в зернохранилищах), ткачеством, а так же со смертью. На последнее со всей очевидностью указывают многочисленные человеческие черепа, найденные в фундаменте ее алтаря. «Рассматриваемые святилища с очевидностью свидетельствуют о сложной, но в целом непонятной ранней стадии земледельческой религии, центральной фигурой которой является богиня-прародительница, повелевающая стихийными силами и животными, частично унаследовавшая свои функции от палеолитических «Венер», которые также являлись воплощением концентрации витальных энергий и мрачноватым намеком на потусторонние силы»⁵⁸. Весьма похожую картину мы наблюдаем и в Европе. Древнейшим из известных земледельческих неолитических поселений здесь на сегодняшний день является Неа Никомедия в Северной Греции, возникшее в VI тысячелетии до н. э. По оценкам археологов, все поселение состояло из 15 домов и жило в нем около ста человек. В центре его было большое сооружение, в котором было найдено пять женских фигурок⁵⁹, что говорит о существовании у обитателей этого поселения культа женского божества, которое Т.В. Блаватская характеризовала как покровительницу плодородия полей и стад.

Однако очевидно, что великая богиня-Мать стала почитаться покровительницей охотников не в условиях городской цивилизации, а много раньше, когда предки создателей Чатал-Хююка занимались охотой и вели полукочевой образ жизни.

Следы представлений о богине-хозяйке животных встречаются и в славянской традиции. Один охотничий заговор рисует следующую картину: «На том на святом акиан-Море стоит свят злат престол. На том на святом на злате престоле сидит сама Мати Пречистая Богородица, Мати Божия, Государыня многомилостивая; в руках Она держит золотую пряленку и золотое веретенцо, и прядет она нити белаго и краснаго, и чернаго шолку шемаханского – на белых зверей, на белых зайцев, на красных лисиц, на черных, бурнастых…»⁶⁰ Очень показательно, что в данном случае высший женский персонаж христианской религии связывается не с плодородием или здоровьем, как это имеет место в подобных заговорах, а именно с охотой. Это обстоятельство указывает не только на весьма древнее происхождение заговора, но и на роль первоначально фигурировавшей в ней богини как хозяйки зверей, черты которой многие тысячелетия спустя перешли на богородицу. Вместе с тем веретено в ее руках – атрибут более поздней эпохи и, судя по всему, лишь впоследствии был включен в текст заговора. Более архаичную картину мы видим в украинском предании: «Между малорусами ходит такой рассказ: жили-были три брата, занимались рыболовством и звериной охотою; и на лове, и на охоте братья не знали неудачи: закинут ли сети – а они ужь полнехоньки рыбою, возьмутся ли за ружья – зайцы сами бегут на выстрелы. Дело в том, что мать у них была ведьма. Раз братья решились ее испытать; взяли тенета и ружья, пошли за зайцами, а матери сказали, что идут ловить рыбу. Что же? Раскинули тенета – и вместо зайцев полезли в них окуни, караси да щуки!»⁶¹ Понятно, что ружья в данном случае – это тоже позднейшее напластование, однако образ колдуньи, своими чарами обеспечивающей охотникам постоянную богатую добычу, в своей основе является более архаичной деталью, нежели прядущая богородица.

В сказке о Кощее Бессмертном вторая сестра так характеризует свою старшую сестру, к которой отправляет Ивана-царевича, ищущего свою любимую: «Впереди по дороге живет моя бо́льшая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики – зверь лесной, другие ответчики – птица воздушная, третьи ответчики – рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете – все ей покоряется». «На другой день встала старуха ране́нько, умылась беле́нько, вышла с Иваном-царевичем на крылечко и скричала богатырским голосом, сосвистала молодецким посвистом. Крикнула по морю: «Рыбы и гад водяной! Идите сюда». Тотчас сине море всколыхалося, собирается рыба и большая и малая, собирается всякий гад, к берегу идет – воду укрывает. Спрашивает старуха: «Где живет Ненаглядная Красота, трех мамок дочка, трех бабок внучка, девяти братьев сестра?» Отвечают все рыбы и гады в один голос: «Видом не видали, слыхом не слыхали!» Крикнула старуха по земле: «Собирайся, зверь лесной!» Зверь бежит, землю укрывает, в один голос отвечает: «Видом не видали, слыхом не слыхали!» Крикнула старуха по поднебесью: «Собирайся, птица воздушная!» Птица летит, денной свет укрывает, в один голос отвечает: «Видом не видали, слыхом не слыхали!» – «Больше некого спрашивать!» – говорит старуха, взяла Ивана-царевича за руку и повела в избу…»⁶²

Богиня-владычица зверей могла даровать людям изобилие, однако была у этой хозяйки животных и смертельно опасная для людей ипостась. В русской легенде о возникновении озера Светлояр рассказывается следующее: «Больше всего боялись люди далекого прошлого богиню леса и лесных зверей Девку-Турку. Где конь ее огромный ударял копытом, там проваливалась земля, оставалась яма. В наших заволжских лесах, в глухих местах жило в селении гордое, непокорное племя, которое забыло про Девку-Турку. И та, разгневавшись, напустила на жителей селения своего коня. Конь бил землю копытом, все провалилось и заполнилось подземной водой. Так и возникло на месте, где жило это племя, Светлояр»⁶³. То, что в данном предании речь именно о богине, а не об отзвуках войн с турками, говорит как прямое указание, что все это случилось в далеком прошлом и характеристика Девки-Турки как богини, так и ее пол – в турецком войске амазонок не было. Понятно, что упоминание ее коня появилось в легенде позднее и в начальном варианте богиня, скорее всего, непосредственно уничтожила не захотевших покоряться ей людей. Что касается ее необычного имени, то оно семантически связано с русским названием дикого быка – тура: «С названием тура нераздельны понятия о быстром движении и стремительном напоре: туровый, туркий – скорый, поспешный, турить – ехать или бежать скоро, гнать кого-нибудь…»⁶⁴ Кроме того, ее имя перекликается с турицами русских былин и допускает предположение о том, что первоначально турицей могла мыслиться и сама хозяйка животных.

У других индоевропейских народов даже имеются образы богинь-охотниц, которыми были Артемида в Греции и Диана в Риме. Весьма показательно, что определенной аналогией русского предания о Девке-Турке является греческий миф о том, как «Аполлона сестра, Артемида, зверей господыня» («Илиада», XXI, 470) во гневе наслала страшного вепря на город Каледон, а когда он был убит, возбудила вражду между участниками охоты, ставшую причиной кровопролитной войны:

Как видим, в этом мифе богиня уже не лично уничтожает прогневавших ее людей, а насылает на них свирепого зверя, что является дальнейшим переосмыслением первоначального сюжета, когда зооморфная ипостась уже отделяется от облика богини. Интересно отметить, что золотое веретено так же было одним из атрибутов Артемиды, что роднит ее облик с образом богородицы из приведенного выше русского охотничьего заговора.

Однако этим значение древнегреческой владычицы зверей и богини-охотницы не исчерпывается. Античные мифы сообщают, что от ее руки погиб охотник Орион, отождествлявшийся греками с одноименным созвездием: «Артемида же убила Ориона на острове Делосе. (…) Орион же, как говорят некоторые, …был застрелен Артемидой из лука, когда пытался совершить насилие над Опидой, одной из дев, прибывших от гиперборейцев»⁶⁶. В специальном исследовании мною было показано, что образ Небесного охотника, отождествлявшегося с созвездием Ориона, является одним из древнейших мифологических образов, и представление о нем как о прародителе человеческого рода предшествовало представлению о Великой богине-Матери⁶⁷. Уже по чисто физиологическим различиям между полами охота с древнейших времен была мужским занятием, в силу чего миф об убийстве Небесного охотника Артемидой, узурпировавшей его основную функцию и ставшей богиней-охотницей, отражает произошедшую в глубокой древности матриархальную революцию. Подобные же мифы о гибели охотника от женского персонажа отмечены у целого ряда народов, в том числе и восточных славян, и один из них будет приведен ниже. Отголосок этой же матриархальной революции встречается нам и в польской «Истинной повести об основании монастыря на Лысой горе», согласно которой какая-то «госпожа», победив «Александра Великого», так возгордилась, что «велела она почитать себя как богиню Диану», античную богиню-охотницу. У лужичан, еще одного западнославянского племени, сохранились воспоминания о богине Дзивице, которая описывалась ими как красивая молодая охотница с луком и собаками, появляющаяся в полдень или лунной ночью⁶⁸. Судя по всему, именно о ней в конце ХVII в. писал немецкий автор А. Френцель, отмечая наличие в пантеоне лужицких сербов особой богини диких лесов Дзиевонии: «De Dzievvauna seu Dzievonia, Dea ferarum Silvestrium, Silvarumque»⁶⁹. Таким образом, вопреки широко распространенному мнению, образ богини-матери не является древнейшим мифологическим образом человечества – ей предшествовал образ Небесного охотника-прародителя, память об убийстве которого той или иной богиней сохранилась у целого ряда как индоевропейских, так и неиндоевропейских народов. Произошедший переворот в общественном сознании был осмыслен как миф о гибели Ориона и о переходе его функций охотника к богине. Насколько мы можем судить по археологическим данным, матриархальная революция произошла очень давно, примерно 30 тысяч лет тому назад, хотя, как будет показано в следующей главе, имеется одиночное свидетельство в пользу ее гораздо более ранней даты.

Заканчивая эту главу, следует отметить еще один важный момент, который мы отмечаем в эпоху матриархата. Речь идет о возникновении у человечества образа божества. Хоть созвездие Ориона и было уже обожествлено в двух древнейших религиях, от которых остались письменные свидетельства, а именно в египетской и шумерской, у нас нет достаточных доказательств, чтобы утверждать, что Небесный охотник почитался в качестве бога еще до начала расселения человечества по земному шару. Хоть, в принципе, он и мог уже быть обожествлен, однако надежные доказательства существования образа бога у людей в ту далекую эпоху отсуствуют. По поводу более поздних «Венер» палеолита мнения ученых разделились, часть исследователей видят в них богинь, некоторые так не считают. Однако в отношении находок из Чатал-Хююка или упомянутых выше богинь-прародительниц индоевропейских народов, подобных расхождений нет, и специалисты единодушно говорят о них как о богинях. Следовательно, определенно говорить о существовании образа божества мы можем применительно к эпохе матриархата. Это был колоссальный сдвиг в общественном сознании, хоть, как было показано в исследовании о Небесном охотнике, именно его образ заложил исходный архетип божества как такового. Тем не менее именно с эпохи матриархата в сознании человечества прочно устанавливается образ могущественного сверхъестественного существа, от которого зависит судьба человека и которому поэтому следует поклоняться. «В Богине воплощена бескрайняя мощь природы и диктуемые ею законы растительной, животной и человеческой жизни»⁷⁰.

Если же рассматривать этот вопрос с психологической стороны, то первообраз богини относится к «тем архаическим осадками, которые от века хранят в себе следы мощных неизгладимых впечатлений о сущности женщины – женщины как матери и женщины как желанной девы. Эти впечатления потому были могучи, что как в младенце, так и в зрелом муже они разряжали силы, непосредственно заслуживающие атрибута божественности, то есть чего-то непреодолимого, безусловно принуждающего»⁷¹. Несмотря на то что в ходе матриархальной революции был низвергнут изначальный образ Небесного прародителя человечества, на первом этапе новые религиозные представления несли определенные позитивные изменения, поскольку, по мнению К.Г. Юнга, поклонение женщине «значительно укрепило мужскую душу как психологический фактор; ибо поклонение женщине имело в виду поклонение душе»⁷².