Читать книгу Судьба Центрогаза. Сага о ребятах с нашего двора - Михаил Синягин - Страница 4

Этой ночью после знакомства с Яной, то ли от возникающей влюбленности, то ли от света полной луны, Дима долго не мог заснуть. Он перебирал в голове все произошедшие разговоры, менял свои реплики на более остроумные и воображал, как бы на них ответила Яна. «Ну, почему же я сразу так не сказал!?» – упрекал он себя, невольно подтверждая старую мудрость о крепости заднего ума.

Вспомнил он и о Яниных абортах. «А меня это совсем не задело? Почему? Не возмутило? Вообще-то это дело дрянное и плохо ее как бы характеризует, а я всего лишь пожалел ее?»

В этом сумбуре и наплыве чувств хотелось разобраться. Дима стал вспоминать, что курсе, примерно, на третьем института был у него очень трудный роман. Девушка, предмет его страсти по имени Лена Птичкина, была выдающейся красоты и еще более выдающейся гордыни. Парней она в лучшем случае считала за какой-то щебень под ногами, а кто может отличить один камушек от другого? Так что Лена топтала, пинала и разбрасывала эти камушки безжалостно.

Были у нее основания так поступать? Да, считала она, были основания!

Во-первых, она была красивая. Стройная блондинка, слегка осветленная, с милыми голубовато-зелеными глазами. Ротик пухленький, аккуратненький. Лобик не слишком высок, такой мужчинам нравится, женственный лобик. Скулы узкие – европейского образца. Нос тонкий, выдающийся в меру. И главное, все пропорционально. Хорошее лицо. Такое лицо хотелось целовать.

Во-вторых, не такая уж она была и дура! Институт-то у них был нелегкий, а она все же доучилась до конца! Звезд с неба не хватала, трояки в основном, но до пятого курса все же доползла, а уж диплом-то она по-любому защитит. Кто там реально будет чертить-рисовать-считать – неважно, выяснять не будем! Главное, Лена контролировала этот процесс, притом успешно.

В-третьих, таинственные родители ее пребывали бессрочно в какой-то неизвестной загранице. У нее была отдельная квартира в центре, где она, правда, жила с братом.

В-четвертых, характер у нее был веселый и легкий. Она даже нисколько не сомневалась, что была добрым человеком. Впрочем, кто тут разберется, а право на мнение имеет каждый.

Дима сам был парень недурен собой, выше среднего роста, худощав. Лицом смугл, даже слегка красноват, но не до отвращения. Как будто недавно с горы спустился, из турпохода. На типичного русского не очень похож, но и не туземец какой-нибудь. Происходил из семьи внешнего торговца. Папа его регулярно рос по службе, сей факт для знающих людей означал крепкую связь с органами. Какими, спросите, органами? Известно, с какими. Со специальными! С «конторой», проще говоря.

Девчонки институтские Диму отмечали как очень, очень перспективного парня, а некоторые просто на него всерьез обижались из-за его невнимания. Как-то раз, на первом еще курсе, одна провинциальная студентка до того себя взвинтила, что прилюдно закатила Диме пощечину, сопровождая это эмоциональное действие словами: «Да как ты смеешь ко мне приставать!». Дима вообще эту девицу практически не знал, но в возникшей душевной сумятице не нашелся, что ответить, поскольку был еще очень юн и не подозревал о тонких движениях девичьей души.

В отношениях с девушками Дима вел себя инстинктивно, другими словами, как Бог на душу положит. С какими-то из них он сходился очень весело и легко, едва ли не в первый вечер запускал руку под юбку, и обычно праздновал быстрый и полный успех. С другими он гулял долго, и они в конце концов теряли всякое терпение и просто-таки требовали от него близости при первой возможности. Он, тем не менее, никак не мог себя заставить пойти на эту близость. Что его останавливало, он и сам понять не мог. Он себя за это заслуженно критиковал порой даже ядовитее и острее, чем невозлюбленные им студентки.

«Ну, чем Зойка плоха, скажи мне? – ехидно и самокритично спрашивал он себя. – Глаза, глянь какие! А губы – так бы и съел все без остатка, не приходя в сознание! Целуется – просто с ума можно сойти! Да все, все у нее в порядке! Сладкая она, сладкая! И хочет ведь! Вчера только сказала, что девственность хочет потерять. Не иначе в девках боится застрять? А я, идиот, что же я делаю? Я что? Не понимаю чего-то? Она уже прямым текстом говорит! Чего же я дожидаюсь?! Так она насмерть обидится!» И правда ведь – обижалась Зойка.

«Или взять Лизу, – вспоминал он свою другую пассию, – ух какая! Прямо художественная гимнастка! Правда, не московского она разлива. Украиночка. Хочет, стало быть, девчушка, за Москву зацепиться после института. Пожалуй, что и в загс загонит через комсомольскую организацию, если что. Циничные у нее ценности, да и принципы тоже, хоть и красавица – нет слов! Да, здесь все правильно, с Лизкой-то как раз осторожность не помешает!»

«Ну а Танька? Отец – генерал-полковник, сама – хоть и разведенка, а хороша! Квартира в центре на Садовой – четыре комнаты на троих в «сталинском» доме! А я как болван себя веду! Чего мне не хватает?»

Словом, не был Дима профессионалом в сердечных делах, как и большинство окружающих его юношей. Не хватало ему цинизма и расчетливости, что тут поделаешь? Поэтому к Лене Птичкиной подступил он как любитель и романтик – то есть стал звонить, предлагал в театр или кино, подходил к ней в институте и звал в кафе, отчаянно звал даже к себе домой, когда родители куда-то вместе отбывали. Только толку от этих призывов долгое время не было.

Наконец Лена включила его, настойчивого, в то, что она про себя называла короткий список контактов. Сколько всего контактов было в этом списке, мы никогда не узнаем, да не особенно и хочется.

Стали они встречаться после института. Димина влюбленность, которая поначалу была микроскопической и возникла, прямо скажем, из соперничества с другими ухажерами, стала нарастать по мере того, как Лена отказывала ему в разных мелочах. Чем больше она отказывала – тем больше ему хотелось, ну, например, взять ее под руку. Или на прощание поцеловать в губы. Нет, только в щечку! А ему хотелось непременно в губы. Нет, только в щечку! Вот такая мелкая борьба приобретала в его голове какой-то ненужный размах и значение.

Иногда, под давлением внешних обстоятельств, какой-нибудь производственной практики или сессии, встречи прекращались и Димина влюбленность пригасала.

А после возвращения и новых встреч игра возобновлялась. Потому что со стороны Лены это, конечно, была игра. Дима был явно не одинок на этом поле, а Лена, как опытный судья, внимательно и хладнокровно наблюдала за соперниками, грубиянов – наказывала, а зарвавшихся – удаляла с поля! Единственное, что отличало ее от футбольного арбитра – это поощрение. Иных игроков она поощряла. Например, совместной поездкой в Юрмалу. А как, интересно, назвали бы на трибунах судью, который приглашает футболиста в Юрмалу, даже если тот отлично играет и соблюдает все правила?

Увы! Юрмальского счастья Диме так и не досталось. Наверное, не заслужил.

Они встречались уже около года, и Дима совсем уже было разочаровался. За этот год он уже прошел новый роман с упомянутой генеральской дочкой Танькой, уже успел с Танькой рассориться, помириться, вновь рассориться.

И тут пришел Новый год. В компанию надо было прийти с девушкой, именно таков был девиз этой компании. А Диме оказалось не с кем. С Леной к этому моменту он созванивался очень редко, он понял-таки, что у них несовместимая химия, у него – органическая, а у нее – какая-то непонятная, другая. Она пыталась, как ему казалось, держать его на коротком поводке, но и слишком близко не подпускать. Был он на нее не то чтобы зол, но как-то тихо негодовал он внутри себя по ее поводу, хотя этого не показывал. Хотел он все постепенно спустить на тормозах, без душевных травм и скандалов.

Ощущая некоторое раздражение на себя за то, что вынужден обращаться с такой просьбой, он позвонил Лене и пригласил ее на Новый год. Был удивлен, когда она согласилась. Тут он прямо сказал, пытаясь вынудить ее отказ, что ей придется заплатить за себя вскладчину. Она опять согласилась. «Вот зараза!» – подумал шокированный Дима, но делать было нечего, слово уже вылетело.

Они пришли в эту компанию как супружеская чета, прожившая без любви лет двадцать – то есть как чужие люди. Танька, генеральская дочь, тоже заявилась с новым парнем. Дима, встретившись глазами с ее лихорадочным взором, внезапно понял, что она этого малого привела для него. Чтобы его раззадорить. Чтобы его опять зацепить. И что она хочет его прямо здесь и сейчас.

Была глубокая новогодняя ночь. Начались танцы. Лена висла на нем как камень на утопленнике. «Что с ней происходит?» – думал Дима, но дальше этой мысли никак не мог продвинуться, поскольку из головы у него не шел горячий Танькин взгляд. Кое-как отмучившись в паре танцев, Дима вышел на балкон покурить. Лена в это время, сославшись на усталость, а вернее всего испытывая обиду за холодность и невнимание Димы, ушла отдохнуть в темную комнату. Дорога была открыта, и Дима увидел, что на него словно ночная сова – грозная и бесшумная – надвигается Танька.

Они бросились друг другу в объятия, как будто и не было между ними двухмесячной ссоры. Молча и горячо целовались они взасос на ветреном балконе, и Дима чувствовал, как Танька в него вжимается всем телом, то ли стремясь сохранить тепло на морозе, то ли зачем-то еще. Ночь обретала смысл и становилась незабываемой. Дима не стал дольше колебаться и, ощущая неимоверную силу, повлек Таньку, как купидон, почти не касаясь ногами земли, темным коридором в ванную комнату, где и овладел ею прямо там, стоя.

– Не вынимай! – горячо шепнула на ухо она, как только он попытался освободиться. Дима застыл, ноги его дрожали от возбуждения. Он приметил табуретку, на вид довольно прочную и опустился на нее вместе с Танькой. Затылок его уперся в раковину. «Как в парикмахерской», – успел подумать Дима до того, как был вновь покрыт Танькиной страстью.

– Ты почему не звонил, гад? – нежно спросила Танька, когда настал момент передохнуть.

– А это что за кадр с тобой? Серьезный дядька? Рыжий какой-то.

– Да это все из-за тебя, ты сам во всем виноват!

– А ты-то чего не звонила? – перешел в контратаку Дима.

– Женщина никогда первой не позвонит, дурачок, – забавлялась Танька.

– А если сама виновата?

– В этом случае вообще никогда не позвонит. А ты, я вижу, совсем маленький? Пора бы знать нашу таинственную натуру! – Танька схватила Диму снизу за помидоры. – Вот это мне больше всего нравится!

– Эй! Осторожнее с маникюром! Коготки не выпускай!

Танька рассмеялась хищным шепотом.

Диме не хотелось покидать эту ванную комнату в старом, пропахшим временем доме, что называется «сталинской» постройки. Ему казалось, что он может просидеть так всю жизнь с расположившейся на нем Танькой, время от времени продолжавшей свои конвульсивные движения, но все проходит. Прошло и это желание.

Выскользнув в коридор, Дима чувствовал внутри себя великое умиротворение, тепло и доброту, и только черной молнией его стегала мысль о постылой блондинке, застывшей в ожидании в соседней темной комнате. Он побоялся сразу идти к Лене, поскольку свою умиротворенность и то особое спокойствие, которое бывает после секса, скрыть не смог бы.

Поэтому он пошел на кухню, выпил там с Владиком и новым Танькиным ухажером коньяка. Рыжий оказался веселым парнем, рассказал подряд три анекдота. Посмеялись, потом еще выпили. Диме было приятно смотреть на этого рыжика, отчетливо сознавая, что функция его выполнена и никогда эта компания не услышит уже от него ни одного анекдота. Потом вышли на балкон покурить. И только после этого Дима навестил усталую блондинку в ее комнате.

Нечего и думать, чтобы Димины отношения с Леной после такого празднования наладились. Он и сначала не понимал, как она согласилась с ним пойти, а после Танькиной агрессии и пережитых бурных минут вообще постарался выкинуть ее из памяти.

В наступившем январе пришла пора сдавать государственные последние экзамены, а затем уходить на дипломное проектирование. Предстояло еще и распределение. У Димы произошел в этой связи разговор с отцом:

– Тебя уже распределили? – спросил отец.

– Нет, это будет после госэкзаменов. Где-то в феврале, а окончательное – в мае.

– Что-нибудь уже предложили?

– Да нет, аспирантуру не предлагают, а так предложат на завод какой-нибудь, хорошо, если в Москве.

– Может, от нашей фирмы что-то сделать?

Дима, конечно, помнил разговор с отцом на эту тему пару лет тому назад. Тогда они к единому мнению не пришли. Было еще время подумать, но после разговора Дима стал приглядываться к тому, как работает отец.

Как всякий служащий, он работал с утра до шести вечера, но практически не было и дня, чтобы он пришел рано с работы. Частенько отец приходил домой навеселе, приносил заграничные напитки и сигареты. По праздникам отец приносил какие-то продуктово-винные наборы, которые явно было невозможно купить в обычном магазине. Когда Дима спросил отца об этих наборах, тот ответил, что это выдают их сотрудникам в протокольном отделе из сувениров, предназначенных фирмам. Как-то это прозвучало туманно, но Дима не стал переспрашивать, просто запомнил этот факт. Водились дома и бесполосые сертификаты, которые отец получал в загранкомандировках.

Теперь пришло время поговорить.

– Вопрос надо серьезно прорабатывать, – начал отец. – Так просто к нам не попадешь. Ты же не в партии, впрочем, какая к черту в институте партия, для этого надо на завод, а там застрянешь. Тебе комсомольцы в случае чего характеристику дадут?

– Дадут, наверное.

– «Наверное» не годится. Надо наверняка! И хорошую. Получишь?

Дима никакой особой общественной работы не вел, не имел к ней стремления, и это было хорошо, так как не было оснований его в чем-либо упрекнуть. Платил взносы, ходил на собрания.

– Получишь? – еще раз спросил отец.

– Надо какую-никакую нагрузку взять. Общественную. Я подумаю, а то нечего в ней будет написать.

На следующей неделе он спросил своего приятеля Витьку Макарова, комсорга факультета, нет ли какой общественной вакансии.

– Тебе зачем? – удивился Витька.

– Характеристику надо, – честно признался Дима.

– Ты мне халтуру сделаешь, а я тебе помогу.

– Какую халтуру?

– Надо одной заочнице курсовую контрольную по химии написать. Бабе моей. Светке.

Ну, для Димы это было простым делом. Ему хватило одного вечера, и работа была сделана. А Витька в ответ предложил стать ему заместителем председателя ДОСААФ. Это как раз была должность для комсомольца.

Была в ДОСААФе одна золотая жила – курсы автолюбителей. Почти все институтские парни имели к четвертому курсу права. Обучение входило в курс на военной кафедре, но была еще масса людей, которым автоправа требовались. Все же происходила массовая автомобилизация. К Диме, которого председатель институтского общества определил на хлопотную должность заведовать направлением на курсы, потянулись граждане, главным образом девушки.

От Димы требовалась всего лишь подпись на стандартной бумажке направления, но как же силен административный ресурс! Почти всесилен! Дима кожей ощущал его мощь, когда испытывал на себе заискивания, лесть, заигрывания, откровенный флирт, предложения подарков и прочие кошмарные проявления зависимости людей от обладателя права подписи.

Весна! Что ты с нами делаешь! Надуваются бутоны, лопаются почки, и гормоны начинают бурное движение в сосудах. Кончается спячка, начинается жизнь.

Пришла весна и в Димину жизнь. Новыми глазами увидел он Лену Птичкину, которая, следуя примеру подруг, обратилась к нему за подписью. Лена тоже увидела его как будто заново. Быстро простила она ему зимние обиды, как будто их и не было вовсе. Все, что они накопили ранее, в эту последнюю их весну потребовало реализации.

Они встретились в тот же вечер и, не договариваясь ни о чем, повинуясь только своему инстинкту, отправились на квартиру к Диме. На их счастье родители отсутствовали, отъехали накануне в Карловы Вары на воды.

Дима, не раздумывая, бросился в Ленины объятия, а она их ему немедленно открыла. То, что она раньше запрещала, талантливо играя роль недотроги, теперь разрешалось, более того – поощрялось! Они целовались и не могли нацеловаться. Оказалось, что Ленка классно целуется.

Дима без задержки пролез рукой в разрез блузки и мягко прихватил волнующуюся грудь Лены.

– Подожди, я сниму, – шепнула она.

Пока она снимала блузку и бюстгальтер, Дима ловко и быстро опрокинул диван и превратил его в просторную кровать. Простыня и две подушки мгновенно проследовали из платяного шкафа.

– Я в душ, милый, – шепнула Лена и вышла.

Когда она вернулась, запахнутая в цветастый импортный халат, принадлежавший, понятно, Диминой матери, Дима сам отправился в душ.

Когда он вернулся с натянутыми от возбужденных гениталий трусами, он увидел на постели в призрачном лунном свете почти совсем обнаженную Лену, кожа которой светилась, точно облитая жемчугом. Грудь ее призывно напряглась и ждала Диму.

– Какая у тебя потрясающая кожа, – тихо сказал Дима и поцеловал ее прямо между грудей, – это какое-то чудо!

– Говори, говори, – шептала Лена, – говори…

Дима спускался губами ниже: от груди к пупку, Ленин живот при этом волнообразно колебался, а сама она начала постанывать. Прикусив зубами резинку трусиков, Дима потянул ее вниз и затем, неторопливо помогая себе руками, стянул трусики на Ленины бедра. Лена, для облегчения задачи, немного приподняла свою восхитительную попку.

– Какая ты нежная, – провел Дима рукой по внутренней поверхности бедра девушки, – я с ума схожу!

– Говори, говори! – стонала Лена.

Дима поцеловал тонкий завиток светлых волос и подумал с уважением: «Да она настоящая блондинка!»

Он порывисто сорвал свои трусы, обнажив член – туго натянутый, как толстый стальной канат. Он, как Диме теперь казалось, жил собственной жизнью, вел себя самостоятельно и тянул Диму туда, где ему хотелось быть больше всего на свете.

Лена лежала, раскинув широко ноги, и одной рукой взяла его за член, а другой тянула его к себе за кудрявый затылок.

– Иди, иди ко мне… – грудь Лены вздымалась. – Ты только в меня не спускай, ладно? А то у меня уже был случай. – вдруг тихо и внятно сказала она.

В голове низко бухнул колокол, а в грудь Димину, наоборот, ударил айсберг! Острый и прозрачный с голубыми прожилками. Примерно такой, от которого погиб «Титаник». Тело его мгновенно окоченело, замерзло и застыло, один только член в дрожащей Лениной руке шевельнулся, увял и выскользнул. Дима тихо сполз на пол и, скрипя замороженными суставами, надел трусы. В голове было тревожно. Ему показалось на минуту, что между ушей у него разместилась проволочная клетка, внутри которой взад-вперед сновали сумасшедшие попугаи. «Что ты дуришь? Трахни, трахни ее немедленно!» – чирикал один. «А зачем она спросила? – визгливо интересовался другой, – может, она какую-нибудь аферу с беременностью придумает, что тогда?» «Как? Разве она не целка?» – притворно скорбел третий. Четвертый сказал убедительным басом, как говорил декан факультета: «Вспомни, что Олька с Кириллом сделала!» Остальные просто галдели, а что – не разберешь.

Эти воспоминания до того разбередили Димину душу, что он полночи не мог заснуть. Когда же это удалось, то его немедленно посетил сон, который он тогда совершенно не понял, и только значительно позднее придумал он этому сну истолкование. Правильно он это сделал или нет, мы не знаем. Впрочем, сон был как сон, не лучше и не хуже других, просто он запомнился.

Снилось ему, что будто бы учился он в девятом классе, и по литературе было у них сочинение. А тема была такая: «Образы писателей в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»». И будто бы Дима выбрал себе в герои Ивана Бездомного. Будто бы Дима писал, что Булгаков вначале Ивана очень не любил, что будто бы Иван был для него воплощением тех ужасных ремесленников политико-литературного блуда, которые не только голову заморочили всему русскому народу, но и преследовали самого Булгакова.

Но вскоре, столкнув бедного так называемого поэта с сатаной и увидев жуткие последствия этого, Булгакову стало жаль Ивана. Стал он его жалеть, а потом и любить и понимать. Сделал он его внимательным ухом Мастера, поверенным в его самых сокровенных тайнах.

Выходит, Булгаков поверил, что даже такой литературный мерзавец, проходимец и паразит, каковым без сомнения был Иван Бездомный, может испытать духовное перерождение?

Да, да, может! – утверждал Дима в сочинении, – но только для этого надо встретить настоящего сатану, сойти с ума и пройти через сумасшедший дом, где твою больную душу, возможно, совсем и не вылечат, но она, возможно, очистится.

Дима во сне поражался, разглядывая самого себя, как будто он встретил делегата из параллельного мира.

Он ведь никогда не любил русского языка и литературы. Никакого Булгакова в школьные годы он не знал, да и знать-то не мог. Сочинение же было для него неприятной обязанностью и сводилось всегда к переписыванию каких-то обрывков из учебника. Нашинковав цитаты и нафаршировав ими скользкие и обтекаемые, как фабричные пельмени, формулы, сдавал он эти изделия в положенный срок и забывал совершенно всяких там героев нашего времени с Татьянами и Павками.

Роман, который он так увлеченно разбирал в сочинении, был им прочитан уже в студенческом возрасте, и впечатления на него не произвел. Он случайно нашел у отца сброшюрованную из двух журналов потрепанную книжицу, напоминавшую скорее изделие самиздата. Это в основном и вызвало его интерес. Сам же роман, с его мистикой, ранними христианами, библейскими мотивами, русскими сумасшедшими, сатаной и его присными, какими-то неведомыми литераторами его не впечатлил и даже не развлек. Дима твердо стоял обеими ступнями на почве прагматизма и не признавал никакой мистики.

Во сне именно эти факты и вызвали изумление Димы. Как это можно писать сочинение о романе, который ты еще не читал? Но он, тем не менее, писал…

Поутру первые его мысли были о Яне. «Неужели зацепила она меня? Неужели зацепила?» – думал он. И чем больше он думал, тем яснее чувствовал, как острые коготки влюбленности проникали в его грудь.