Читать книгу Ослепительно белый рассвет - Михаил Соловьев - Страница 5

С работы Мария Ивановна вернулась поздно, она тихонько приоткрыла входную дверь и чуть слышно вошла в квартиру, сняла отсыревшую обувь и заснеженное пальто, по ощущениям, ее ноги были, как две деревянные палки, от того, что от холода она их просто-напросто не чувствовала. Мария решила, что для того чтобы согреться ей нужно срочно принять горячую ванну, но заметила, что в комнате дочери горит свет, и зашла к Алене. Та зачиталась бульварным романом и не слышала, как мать вернулась домой:

– Мамочка, ты уже вернулась? А я зачиталась и не слышала, как ты вошла, – растерянно произнесла Алёна, при этом глянув на часы, – неужели уже девятый час?

– Да, Алёночка! Там такой холод, брррр…

– В ночь обещали до двадцати. А почему ты так поздно?

– Я ездила за билетом, – с улыбкой ответила Мария Ивановна

– За билетом? Ты уезжаешь?

– Да, решила съездить в Петербург. Если не поеду сейчас, то после уже не решусь.

– А как же твоя работа?

– А я рассчиталась…

– Ты ушла с работы?

– Да. Сколько можно писать похоронные тексты.

Алёна покачала головой, пытаясь прийти в себя после чтения и понять, что на самом деле происходит.

– Мамочка, неужели это, правда, ты? Ты за последнее время так изменилась… Жаль, тебя тетя Нина сейчас не видит.

– Я поняла, доченька, что жизнь проходит мимо меня, что не ровен час, как и на до мной прочитает кто-нибудь сухой похоронный текст, а может быть, даже и отпоют мою грешную душу… Не так я живу, понимаешь? Не по-настоящему как-то… У меня каждый день перед глазами десятки смертей, а что в своем большинстве видели все эти люди? Пусть, кто-то из них прожил и короткую жизнь, но кто-то же ведь очень большую. А видели эти несчастные люди, я так предполагаю, по сути, не много… Давай возьмем, к примеру, мою маму и мою сестру: мама видела войну и голод, прошла через блокадный Ленинград, а сестра, что видела моя бедная Верочка? Да ничего хорошего, тюрьму и предательство, мое и своего любимого… вот и все, Алёночка, вот и все. Ты знаешь, мне с недавних пор так стало жалко людей, сама не понимаю, что со мной твориться. Ты помнишь, как в одной известной песне: «Не поздно все опять начать сначала, пока не меркнет свет, пока горит свеча».

– Когда едешь?

– Послезавтра

– Надолго?

– Еще не решила.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Нет, девочка моя, я поеду сама, мне нужно по дороге о многом подумать.

– Хорошей тебе дороги!

– Спасибо, милая! А теперь я побежала в ванну, а то ужас, как замерзла.

Через пару дней Мария Ивановна сошла на заснеженном перроне Московского вокзала и медленно побрела по Невскому проспекту, ей до сих пор не верилось, что она действительно вернулась в город своего детства. Вокруг нее были величественные здания и площади, каналы и мосты, ее любимый Зингер и Казанский собор, где она была всего несколько раз, но всегда восхищалась стилем русского классицизма.

После прогулки по городу Маша свернула на улицу Марата и остановилась возле знакомой парадной. С трепетом в душе Маша подняла голову, чтобы взглянуть на окна своей квартиры и увидала, что на подоконнике, как много лет назад стоят мамины цветы, ее мама очень любила герань. Мария Ивановна дернула за ручку входной двери, но дверь не отворилась, Мария дернула еще раз и опять ничего: «Замок, Машенька, а ключика у нас с тобою нет», – подумала Мария. Вдруг она заметила женщину в белой куртке и длинными светлыми волосами, которая в обеих руках держала пакеты с продуктами.

– Вы меня извините, пожалуйста, вы не из этого дома? – поинтересовалась Мария у незнакомки.

– Из этого, вон мои окна – указала незнакомка на окна четвертого этажа, – хотите, я открою вам дверь? – предложила Дама.

– Я была бы вам очень признательна! – скромно продолжила Мария Ивановна.

Женщина, пристально посмотрела на Марию, в ее взгляде можно было уловить таинственность веков и твердость коммунистических уставов. Ее статный рост и прямая осанка делали ее похожей на боевую амазонку, готовую встать на защиту принципов идеологии. Ее светлые волосы были убраны в аккуратный пучок, а лицо украшала настойчивость и горячность страстей. Она поставила свои пакеты у ног Марии, набрала номер домофона и дверь запищала. Мария Ивановна посмотрела на незнакомку, чтоб поблагодарить, и в это время почувствовала, как через все ее тело как-будто пробежал электрический разряд.

– Светка, это ты чтоль? – осторожно поинтересовалась Мария.

Женщина всмотрелась в лицо Марии и спросила:

– Мы знакомы?

– Света, я Маша из сорок восьмой! – сквозь слезы радости выдавила из себя Мария Ивановна.

– Машка, неужели ты? Как же ты изменилась… Ущипни меня, чтоб я поняла, что это не сон…

– Да прекрати ты… Светик, дай я тебя лучше обниму! – взволнованно воскликнула Мария Ивановна.

– Маша, а я бы тебя и не узнала! Ты давно приехала?

– Только с поезда.

– Ваша квартира пуста, в ней никто не живет, маму вашу лет десять, как схоронили, Вера тоже вот… Эх, Машка, имела я с сестрой твоей покойной нелицеприятный разговор, точнее, говорила больше я, конечно, а Вера, или как там ее по-другому называли, больше молчала, молилась, думается мне в это время… Обидела я её тогда сильно, хотела извинения просить, да все не получалось почему-то, а после узнала, что нет ее больше. Нехорошо получилось, одним словом, вот…

– Мы так и будем с тобой в дверях стоять? Пойдем ко мне поднимемся!

– Что, прям так, с корабля – на бал?

– Ну, а чего тут такого?

– Я с сумками.

– Да ну и ладно…

– Боишься одна заходить? – спросила Светлана.

– Ты даже не представляешь, как… Как представлю: захожу, а там темно и пусто, так сразу не по себе становится, – трясущимся голосом ответила Мария.

– Хорошо, пойдем! Тем более, что кушать у тебя я предполагаю нечего, а мы на скорую руку что-нибудь с тобой сварганим, и отметим свадьбу моего сына, – уверенно произнесла Светлана Борисовна, указав на свои пакеты.

– Как-то неудобно получается, – пробормотала Мария Ивановна

– Да что тебе неудобно, Маша, то, что ты тридцать лет не видела подругу, – заталкивая Марию в парадную, возмутилась Светлана Борисовна.

– Светик, а ты так и не поменялась, – усмехнувшись, продолжила Мария Ивановна, заходя вовнутрь.

Подруги быстрым шагом поднялись по лестнице на третий этаж, остановились у двери Риммы Марковны и Мария надавила на кнопку звонка. Некоторое время за дверью была тишина, а потом послышалось удаленное: «Кто там?»

– Римма Марковна, это ваша соседка из сорок восьмой квартиры, – ответила Мария Ивановна

– Сейчас, матушка, открою, – ответила Римма Марковна и со скрипом отворила дверь.

Когда дверь распахнулась, то Мария Ивановна пронзительно смотрела на Римму Марковну, а та на нее, Светлана же в свою очередь, на них обеих.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла Мария

– Но, позвольте, что это за шутки, – надевая очки, с возмущением прохрипела Римма Марковна

– Мы за ключами, – продолжила Мария

– За какими еще ключами? – ничего не понимая, продолжала Римма Марковна.

– За ключами от сорок восьмой квартиры, – вмешалась в разговор Светлана.

– А где же матушка? Нет, без матушки я никому ключи отдавать не стану, – с возмущением в голосе оборвала Римма Марковна и хотела уже закрывать дверь.

Тогда Мария поняла, в чем дело и поспешила представиться:

– Римма Марковна, я Маша, это для меня вам Таня оставила ключи!

Римма Марковна, сделала два шага вперед, приподняла очки и пристально всмотрелась в лицо Марии:

– Боже милостивый, а как же не похожа…

– Не похожа на кого? – не выдержав, вмешалась Светлана.

– На Машку не похожа, – ответила Римма Марковна, – та была невысоким и задорным дитем, а вы женщина, совершенно другая…

– Так больше четверти века прошло, поменялась я, – чуть слышно произнесла Мария.

– Видать потрепала тебя жизть, покусала, – добавила Римма Марковна и пошаркала ногами в сторону шкафа, где лежали ключи.

– Сама-то бабка тоже не помолодела, все такая же вредная и страшная, только к этим всем достоинствам добавилась слепота и морщины, – возмутилась, ободряя подругу Светлана.

Через пару минут Мария с подругой стояли в огромном коридоре сорок восьмой квартиры. Мария Ивановна спешно осмотрела коридор: зеркало и калошница неизменно оставались на своих местах. Маша сняла обувь и быстрым шагом, по лежащей на своем месте ковровой дорожке, направилась в свою комнату, попросив при этом Светлану поставить чайник.

В комнате все оставалось без изменений, как будто время не было властно над этими предметами. Мария бросила свой взгляд на шкаф стоящий возле двери, гвоздь, обычный, правда уже поржавевший от времени, был, как и тридцать лет назад, вбит в левую стенку. Этот гвоздь когда-то для Марии забил ее отец, она часто пользовалась им, вешала на него свой домашний халат. Мария улыбнулась и перевела взгляд на кровать, если стоять лицом к окну, то кровать располагалась по правую руку. Эта кровать, как и тогда, была накрыта любимым маминым атласным синим покрывалом, а поверх покрывала стояла треугольником подушка, на которую была накинута тюлевая накидка для общей красоты, эта накидка была пошита еще до войны маминой бабушкой, Марусей. Сердце Марии заколотилось, и глаза покраснели, но она справилась и подошла к письменному столу, который стоял у изголовья кровати, рядом с окном. Напротив стояли постель и стол Веры. Мария Ивановна села за свой стол, на котором лежали ее тетради, она взяла одну из них, в тетради что-то было написано не разборчивым подчерком. Мария усмехнулась непонятности текста и отложила тетрадь в сторону. Посередине стола лежал запечатанный конверт, на нем печатными буквами было написано: «Маше». Мария Ивановна заметила его сразу, как только вошла в комнату, но боялась его открывать, боялась читать послание от Веры. Как только Маша сумела справиться с собой, то положила на него ладонь и тихонько прошептала: «Прости меня, Верочка! Прости меня, сестренка». В этот момент она ощутила то, что никак не мог принять ее рассудок, она даже подумала, что у нее случилась галлюцинация, или защемление межпозвоночного нерва, который отвечает за чувствительность рук. Она почувствовала, что этот, оставленный больше двух лет назад на столе, конверт излучает необъяснимое тепло. «Нет, нет… что это за бред?» – подумала Мария и резко убрала свою руку. Она закрыла глаза, прикрыла лицо ладонями, из глаз вырывались слезы и катились по её щекам, она попыталась что-то произнести: «Как же так получилось, Верочка?», ее голос сильно дрожал. Она взяла письмо, открыла конверт и начала читать: «Дорогая и любимая Машенька! Если ты читаешь это письмо, значит мы уже не сможем с тобой встретиться и поговорить… Последний раз, когда мы с тобой разговаривали, был тот злосчастный день. Я хочу подчеркнуть, что это был именно несчастный случай, не вини себя в случившемся. Я прожила очень хорошую жизнь, пять тюремных лет моей жизни помогли мне понять меня саму, помогли расставить всё по своим местам. После освобождения я приняла монашеский постриг, меня нарекли Серафимой. Наша обитель помогает организации Красного креста, и мы принимаем непосредственное участие в помощи людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, тем, кто остался без крова и копейки за душой, тем, кто вынужден жить на улице… Маша, ты помнишь пословицу „от тюрьмы и от сумы не зарекайся“? Так как я частично испытала это на себе, мне стало так жалко этих несчастных людей… Знаешь, я однажды спросила у одной бездомный женщины, что она хотела бы получить прямо сейчас, какое бы желание она загадала? Мне тогда подумалось, если загадает она какой-нибудь торт, к примеру, поеду и привезу ей немедленно торт, а ты знаешь, что она попросила?»

– Нет, – ответила дрожащими губами Мария Ивановна.

«А загадала она, Машенька, увидеть свою дочь, хотя бы краешком глаза, хоть бы издалека, но посмотреть, что у той всё хорошо, и только ради этого она готова дальше мерзнуть и страдать. Вот они наши материнские сердца, готова страдать, лишь бы дочери было хорошо… Ты представляешь, как она её любит, пусть даже по-своему, какой-то другой, никому не понятной любовью… Но она готова ради дочери страдать, то есть, пожертвовать собой ради ближнего, а это и есть, Машенька, любовь! Любовь есть жертва. Спаситель наш Иисус Христос принес себя в жертву ради нас. А мы проповедовали научный атеизм и ломали храмы. Вот такая у нас получилась благодарность. Я так хотела тебя найти, предпринимала не одну попытку, но всё безрезультатно… Машенька, ты даже не представляешь, как я рада, что ты нашлась, что ты вернулась домой! Ты помнишь наши долгие дождливые вечера? Когда мы всей семьей собирались за кухонным столом: я, Таня и ты, а мама с папой по очереди читали нам какие-то детские рассказы… Нам не нравились эти рассказы, мы были возмущены ими до глубины души… Но, оказывается, это было самое счастливое время моего детства!».

– Мое тоже, Верочка! – со слезами выдавила из себя Мария Ивановна.

«А знаешь, Машенька, почему оно было самое счастливое?»

– Знаю, Верочка, – отвечала Мария Ивановна

«Конечно, ты это знаешь! Потому что нас любили родители, а мы любили их и друг друга! Вот так же, Машенька, нас любит Бог, всех без исключения, хороших и плохих… Запомни, что любовь – это самое лучшее чувство! Машенька, я тебя очень люблю! Я всегда тебя любила! И прости меня, что по моей вине тебе пришлось покинуть отчий дом».

Мария Ивановна прижала письмо к груди, её руки тряслись, а из глаз продолжали литься слезы, слезы капали на стол, Мария Ивановна совершенно забыла, что пришла домой не одна, а с подругой. Светлана постучалась и приоткрыла дверь, Мария испугано повернулась в сторону двери