Читать книгу Дети Ржавчины - Михаил Тырин - Страница 9

Ваэропорту, несмотря на ночное время, было шумно и оживленно. Я пробился к дежурному, показал свою карточку и объяснил, что мне нужно. Тот порылся в распечатках, сделал пару звонков и сообщил, что может посадить меня на транспортный самолет, но нужно торопиться – он вот-вот взлетит. Правда, добавил дежурный, сидеть придется на ящиках. Меня это устраивало.

Я оказался один в огромном грузовом отсеке. Мы летели чуть больше часа, и все это время я изнывал от нетерпения. После приземления я едва дождался остановки винтов и помчался к стоянке такси. Пользоваться своим положением и брать машину у администрации аэропорта или милиции мне не хотелось.

Уже понемногу светало. Я смотрел через стекло машины и совершенно ничего не узнавал, однако объяснил водителю, что мне нужно за город, и даже указал направление. Я знал, что в нужный момент чутье подскажет, где остановиться. Водитель посматривал на меня несколько удивленно. Наверно, он впервые вез пассажира, который не знает, куда ему нужно.

Чутье не подвело. Едва за очередным поворотом показался двойной изгиб реки, похожий на цифру 5, я понял, что цель близка.

Я велел таксисту остановиться, бросил на сиденье несколько смятых купюр и вышел на пустынную дорогу, ограниченную с обеих сторон плотной стеной ельника. На подозрительный взгляд, которым проводил меня водитель, я не обратил ровно никакого внимания.

Машина уехала. Я простоял в тишине, может, минуту, собираясь с мыслями. Собственно, никаких мыслей и не было. Меня вело лишь какое-то смутное воспоминание, настолько хрупкое и тонкое, что оно вот-вот могло порваться и оставить меня в рассеянности и недоумении: какого черта я оказался здесь, в сотнях километров от дома, совершенно один.

Но воспоминание не отпускало, и ежеминутно моя уверенность только крепла. Я на верном пути. После сеанса у Романа Петровича я вообще решил внимательнее и серьезнее относиться ко всем сигналам сердца.

Наконец я сдвинулся с места. Решительно повернулся и шагнул в плотные еловые ветки, устроив себе душ из холодной росы. Насчет направления у меня не возникло никаких сомнений.

Мой дорогой и красивый костюм довольно быстро утратил свой торжественный вид, а галстук я вообще снял и, скомкав, сунул в карман. Вскоре начало хлюпать в ботинках, от холода застучали зубы. День еще не разгорелся, тем более здесь, среди плотно стоящих деревьев.

Скоро я наткнулся на старую, редко посещаемую дорогу. Для меня это был знак того, что идти осталось немного. Может, две-три сотни шагов.

Развалины старинной усадьбы я увидел издалека. Они громоздились посреди большой поляны, окруженные обломками кирпичной кладки, прогнившими, вросшими в землю бревнами, зарослями крапивы, а также множеством пустых бутылок, бумажек и прочего человеческого мусора.

Я остановился, жадно разглядывая потемневшие от времени стены из красного кирпича. Это и была моя цель на сегодня. Я несколько раз обошел вокруг старого, всеми позабытого жилища, коснулся пальцами холодных камней, заглянул в окна. Внутри все было, конечно, загажено. Но меня это не очень интересовало.

Вход в подвал прятался под пышным кустом бузины. Он был такой узкий, что я собрал на свой пиджак массу грязи, когда протискивался в него. Еще грязнее было внутри. Под ногами чавкало, на лицо липла паутина или хлопья пыли. Я зажег фонарик. Луч выхватил из темноты слежавшиеся кучи древнего мусора и останки большой собаки, нашедшей здесь свой последний приют.

Я прикрепил фонарик на карман пиджака, подобрал половинку кирпича и начал простукивать стены, сложенные из небольших прямоугольных камней. Один из них под моим ударом дрогнул. Тогда я достал свой складной нож, открыл лезвие-отвертку и начал расшатывать камень. Лезвие быстро сломалось. Но и камень не устоял. Со звонким шлепком он упал в грязь у моих ног. На его месте открылась черная дыра, из которой тянуло неожиданно сухим и теплым воздухом. Запах оттуда шел незнакомый, мертвый, гнетущий.

Справиться с остальными камнями и расширить проход было уже нетрудно. Я просто повышибал их ногой. В свете фонаря мне открылся круглый сухой тоннель, уходящий вниз, и две металлические полосы, проложенные по его полу. Рельсы...

Я торопливо пробрался в проход и сделал несколько шагов по тоннелю. И все же не выдержал, обернулся. Конечно, я не увидел за спиной ничего, кроме стены с неровной темной дыркой. Воображение напомнило мне про лесные заросли и солнце, разгорающееся среди редких прозрачных облаков. Туда еще можно было вернуться. Только нужно ли?

...Я шел и шел вниз, чувствуя, как напряжена огромная масса земли надо мной. Подземный коридор оказался однообразен – только стены и потемневшие рельсы.

Потом я начал «плыть». Это случилось перед тем, как я наткнулся на округлую, похожую на галошу вагонетку с каким-то тряпьем на дне. Рассматривать ее я не хотел, потому что уже появилась тошнота, закружилась голова и заныли суставы. Мне было не до вагонетки. Я испугался, что наглотался каких-то подземных газов. Но все равно убедил себя идти дальше.

Мне стало хуже. В ушах зазвенели колокольчики, загомонили сотни голосов, запели трубы. Я терпел. Иногда казалось, что я на несколько мгновений теряю сознание и иду как бы по инерции. Потом это проходило. Потом – возвращалось опять. Стены вдруг становились зыбкими и тряслись, как желе. Я делал над собой усилие – и шел дальше.

Неожиданно я упал на колени, и меня вырвало. Поднявшись, я охнул от внезапно ударившей по вискам боли. Теперь мне было по-настоящему страшно и тесно в этом подвале. Тем более что, поднявшись, я не вспомнил, куда и откуда иду. Тоннель был горизонтален и одинаков во всех направлениях. Правда, стены казались уже не такими гладкими и больше напоминали внутренности природной пещеры.

Я сунул трясущуюся от слабости руку в карман, достал зажигалку и двинулся в направлении, которое огонь указал мне своим подвижным красным пальчиком.

Стало холодно, и я едва шевелился. Тошнота и головная боль не слабели, к ним прибавились кашель, резь в горле. Я уже не способен был чувствовать ничего другого, кроме этих мук, и почти не испытал облегчения, когда впереди мутным пятном загорелся дневной свет. Я вывалился из пещеры и упал на мелкие камни, напоминавшие речную гальку. Меня снова вырвало.

Я лежал на спине, наблюдая, как вокруг шевелится густой туман. Когда холод доконал меня, я перевернулся, встал на четвереньки и пополз, не обращая внимания на камни, которые впивались в ладони и колени. Вокруг были валуны в человеческий рост и выше. Туман скрывал их, иногда я цеплялся за них плечами.

Потом я выбрался на ровную площадку и распластался на ней, отдыхая. По горлу и пищеводу вновь прокатилась волна судорог, но это закончилось приступом тяжелого болезненного кашля. Едва лишь я попытался приподняться, как сверху раздался жуткий вой, от которого я сразу покрылся липким потом. Надо мной нависло огромное животное с кривыми желтыми зубами.

Лошадь... Это обыкновенная лошадь, но мое воспаленное воображение сделало чудовище. Она не выла, а просто ржала. Я попытался откатиться в сторону, чтоб не попасть под копыта, и тут в тумане промелькнули темные фигуры, появились люди, задребезжали голоса, впиваясь мне в уши тупыми буравчиками. Я ничего не соображал и не сопротивлялся, поэтому меня благополучно перетащили и бросили на телегу рядом с воняющими рыбой мешками. Чьи-то заботливые руки опустили на меня грязную одеревеневшую шкуру со свалявшимся мехом. Я поспешно начал заворачиваться в нее, но она давала тепла не больше, чем лист жести.

Теперь, когда отпала необходимость куда-то ползти и что-то искать, я понадеялся, что дурнота и слабость отпустят меня, сменившись отдыхом под скрип медленно катящейся повозки. Но я ошибся. Мне не стало легче ни на йоту. Тело все так же сотрясали судороги, голова на каждое движение отзывалась волной боли. От надрывного кашля ныла грудь.

Иногда я впадал в короткое забытье, но даже там, по ту сторону реальности, испытывал прежние муки. Рядом постоянно что-то происходило: раздавались голоса, кто-то заглядывал в лицо, пытался напоить из стеклянной фляги.

Туман стал рассеиваться, и я увидел, что моя телега не одинока – по каменистой дороге, обросшей чахлым кустарником, двигалась целая процессия повозок, запряженных грустными лошадьми с тяжелой поступью. Впрочем, этот факт я отметил лишь краем уходящего сознания...