Читать книгу Время Оно - Михаил Успенский - Страница 3

...Жихарь оглянулся через левое плечо. Там было все по-прежнему: рыжая башка богатыря лежала на столе, вокруг быстро-быстро бегали люди, тащили на стол бочонки и кувшины, мгновенно их опоражнивали.

Жихарь оглянулся через правое плечо. Сзади была полная, непроницаемая тьма.

Богатырь хотел вздохнуть поглубже, но было нечем. Вернее, стало все равно – дышать или не дышать.

Впереди, в серых сумерках, покачивался в седле посланец побратима. Жихарь ускорил шаг и, как ему показалось, поплыл над землей, изредка отталкиваясь от нее сапогами. Так бывает во сне или когда отведаешь перелет-травы.

– Как же так – я и там лежу, и здесь хожу, – сказал Жихарь, но голоса своего не услышал.

Он упорно держал направление на всадника. Вороной тоже двигался медленно, еле поднимая ноги, но поспеть за ним богатырь никак не мог. Вот впереди уже лишь черная полоска на сером окоеме... Потом полоска начала расти, словно всадник остановился и решил подождать. Жихарь начал нагонять его долгими плавными прыжками.

Жихарь еще раз оглянулся через левое плечо. Прошлая жизнь осталась на прежнем месте, в двух шагах. На постоялом дворе люди перестали гулять, но двигались стремительно, уложили тамошнего Жихаря на стол, суетились вокруг него, пробовали поднять...

Оглянулся через правое – опять ничего, темнота.

– Отгулял... – беззвучно сказал богатырь.

Солнца здесь никакого не водилось ни на восходе, ни на закате, поскольку свет был ровный, серый, жидкий – об корягу не запнешься, зато и рассмотреть ничего толком не рассмотришь.

Черная полоска впереди все росла и доросла до того, что стало понятно: никакой это не всадник, а дерево от земли до неба. Богатырь с детства знал, что существует такое. Не знал только, что увидит его так рано.

«Отчего же мне и не дышится, и не говорится?» – спросил себя Жихарь и сразу вдруг понял, что тело его там, сзади, на разоренном столе живет и дышит – но не видит, не слышит, не думает...

«А кто же я тогда такой?» – испугался Жихарь, похлопал себя по бокам и сообразил, что он теперь никто.

– Это все сонный морок! – закричал богатырь без голоса, чтобы утешить себя.

Дерево было уже совсем рядом, и Жихарь запрокинул голову, чтобы разглядеть верхушку. Устроено дерево было не по земным законам: одни ветви его (каждая ветвь – что добрая сосна) чернели голые и даже припорошенные снегом, с других свисали и капали весенние сосульки, на третьих набухали громадные почки, на четвертых светились яркой и неподходящей для этой серой страны зеленью листья, на пятых эти же самые листья желтели, краснели и время от времени слетали на землю, словно расшитые золотом и багрецом царские покрывала.

Долог и неспешен был их полет, а по очертаниям походили они на листья ясеня, хотя попадались и дубовые. «Ничего себе!» – решил Жихарь.

Там, где сходились к стволу два корня, бил из земли чистый ключ, огороженный невысокой каменной кладкой. Три старухи в серых лохмотьях черпали воду золотыми ведрами и тут же выливали ее на землю – должно быть, чтобы корни не сохли.

– Глупые, – сказал богатырь, не слыша себя. – Вода так и так до корней дойдет, чего вам на месте не сидится?

Старухи поставили ведра и поглядели на Жихаря с недоумением – вроде услышали и поняли. Они стали что-то беззвучно кричать, махать на богатыря тонкими сухими руками. Жихарь плюнул без слюны, подпрыгнул, кое-как перелез через выступавший из земли корень и увидел, что с другой стороны в узловатую и на вид каменную древесину впился большими зубами мерзкий огромный червяк.

– Точи, точи, – хмыкнул Жихарь. – Век долгим покажется.

Червяк не обратил на героя никакого внимания. Да у него, кажется, и глаз-то не было.

А вот у дракона, вцепившегося в третий и последний корень, глаза были большие, навыкате, но и он, серый и грязный, глядел совершенно равнодушно – ведь если рядом никто, так на него и бросаться незачем, да оно, поди, и невкусное – никто...

Богатырь миновал дракона и увидел стволы малых деревьев. Стволы двигались, покрыты они были не корой, а рыжими иглами шерсти и заканчивались копытами – каждое с мельничный жернов.

Жихарь снова запрокинул голову и сообразил, что вовсе это не стволы, а ноги четырех оленей. Олени, отталкивая друг друга, хватали мягкими губами листья, норовя ухватить позеленее.

Он отбежал подальше, чтобы не попасть под копыто, и тут разглядел свисавшие с дерева огромные человеческие ноги в кожаных лаптях.

Богатырь отошел еще. На самой нижней ветви, удавившись толстым ладейным канатом, висел волот-великан. Язык у великана вывалился едва ли не ниже густой бороды. Один глаз волота был закрыт, другого, видно, не было вовсе – иначе зачем нужна была висельнику при жизни черная повязка, как у морского разбойника?

Мало того, из груди волота торчало толстое и длинное древко копья, коим был он пригвожден к стволу.

«Ух ты! – промолвил молчком Жихарь. – Надежно с тобой распорядились, наверняка...»

Великан, словно бы услышав его, открыл глаз. Око было большое и ярое. Волот приподнял свисавшую руку и несколько раз двинул ладонью в сторону: дескать, проходи, не мешай, не до тебя...

Жихарь подчинился и попятился назад, не выпуская дерева из виду. Там еще много чего было любопытного: в кроне примостился громадный орел, а между глаз у орла сидел вылинявший ястреб. Ястреб размером был как раз с обычного орла, а уж каков орел, и говорить не надо. Да что орел – белка, перескакивающая с ветки на ветку, не уступала величиной медведю, а пушистый ее хвост – другому медведю.

«Во сне ведь человек и думает не так, как наяву», – уговаривал себя богатырь. Он еще разок оглянулся налево – и снова перед ним было, рукой подать, покинутое Многоборье, славный Столенград, как бы разрезанный пилою прямо по избам и теремам. Люди суетливо жили, колотили молотами, щепали лучину, топили печи, а в одной избе лежал на ложе из мехов тот, дышащий Жихарь. Вокруг него шустро шныряли старухи-знахарки, курили травами, поили через воронку неведомыми отварами...

«Нечего озираться, я отрезанный ломоть!» – велел себе герой и долгими прыжками поскакал дальше – ведь там, наверное, тоже что-то было.

Прыгал он недолго, поскольку впереди обозначилась битва – безмолвная и оттого много страшнее, чем бывает на самом деле.

Множество варягов, молодых и старых – старых было куда меньше – секли друг друга мечами и топорами, разлетались на куски дубовые щиты, падали убитые налево и направо, но крови почему-то не было. И не было у северных молодцов на лицах боевой ярости, дрались они как мальчишки с деревянными мечами – улыбались друг другу, подначивали, беззвучно хохотали при попаденном ударе.

– Вот тут бы и мне лечь окончательно! – решил Жихарь, вбежал в схватку, хотел вытащить из мертвой руки топор, но пальцы сомкнулись на пустоте.

Варяги оставили усобицу, вложили мечи в ножны, начали помогать павшим подняться. На Жихаря они глядели вовсе не добродушно – напротив, споро выстроились в два ряда и погнали богатыря по проходу между двух человеческих стен, поддавая сзади ножнами и обухами топоров, и удары эти богатырь очень даже чувствовал, потому что это были обидные, позорные удары, а позор для воина пуще всякой боли. Хорошо еще, что слова до него не доходили – известно ведь, что варяги большие мастера складывать и хвалебные, и хулительные речи.

А потом варяги сомкнули строй, разом повернулись и пошагали, обнявшись, к высокой каменной хоромине, где хозяин приготовил пиршественные столы.

«Ясно, – подумал Жихарь. – Я ведь не в битве пал, вот они на меня и взъелись... Стыд-то какой – лег рожей в объедки!»

Страдая и сокрушаясь, он добрел до широкой реки. А может, и не реки, потому что серая непрозрачная вода никуда не текла, да и куда ей течь на такой плоской равнине. На противоположном берегу богатырь различил деревья – опять же серые, белые и желтые.

«Вот они – Костяные Леса! Бродить мне теперь по ним вечно! Только сперва переправиться надо, а тут ни лодки, ни перевозчика... Да что уж теперь терять, коли тело потеряно!» С такой думой он шагнул в воду – ладно, что лишь одной ногой. Серая мутная жижа вдруг занялась синим пламенем, страшная боль пронзила богатырскую ступню – и запрыгал Жихарь на одной ноге по немнущейся серой траве.

«Нет, видно, не переправиться мне, покуда не похоронят, – подумал он. – Скорей бы уж им там надоело со мной возиться, отхаживать... Хорошо бы княжеской домовины для меня не пожалели – недаром же я догадался Жупела оттуда вытряхнуть... Да больно-то как! Это бабки, поди, меня каленым железом в рассудок привести пытаются...»

Тут он понял – не услышал, а понял, – что его окликают. Богатырь повернулся на зов и увидел воина, покидающего седло. Воин был не из крупных, Жихарю по грудь, а одет как степняк – у него и конь был небольшой, лохматый, с крупными бабками, самый степняцкий. Шлем у воина был расколот добрым ударом, и лица сквозь запекшуюся кровь было не разглядеть. Утвердившись на коротких кривых ногах, степняк одной рукой обнял своего конька за шею, а другой вытащил большой гнутый нож и ловко перерезал животине шею. Славный конек упал на траву и забился. Когда кровь вышла и уползла в реку, принявшую ее с гнусным пузырением, степняк быстро и умело, как никогда бы Жихарю не суметь, снял с коня шкуру. Потом он расстелил шкуру на траве, достал из седельной сумы большую костяную иглу, в которую заправлена была крепкая желтая жила, и протянул ее богатырю, знаками объясняя, что от Жихаря требуется.

Богатырь пожал плечами, но иглу попробовал взять – она, конечно, в мнимых Жихаревых пальцах не задержалась, упала на траву. Степняк досадливо дернул плечом, подобрал иглу, побросал мясо и внутренности в воду – запахло едой. Степняк лег на расстеленную шкуру, довольно улыбнулся, показав крепкие желтые зубы, завернул края и стал зашивать шкуру изнутри. На Жихаря он уже не смотрел за ненадобностью. Скоро никакого степняка не стало видно.

«Чего он задумал? – удивился богатырь. – Ведь шкура от здешней воды не убережет...»

Тут над головой потемнело, словно бы набежала туча, хотя туч в этих краях водиться не должно. Птица, похожая на давешнего орла – только шея у нее была длинная и как бы побритая, – на лету подхватила шкуру смертоносными когтями, ушла вверх, пересекла погибельную воду и скрылась со своей добычей за Костяными Лесами.

«Сам себя степняцким обычаем похоронил, вот ему и широкая дорога открылась, – позавидовал Жихарь. – А мне-то как быть? Чего они там тянут?»

Он подумал и попробовал сделать глубокий вдох. Чуть-чуть воздуху, кажется, захватил. «А, значит, у того Жихаря дыхание слабеет, – сообразил он. – Ну-ка, я сейчас постараюсь, приморю свое тело, не вечно же здесь межеумком болтаться в глухом краю...»

И тут он услышал во рту своем страшную горечь, в глазах потемнело, и какой-то безгласный, но неодолимый вихрь подхватил его и понес над серыми равнинами спиной вперед. Жихарь поглядел вниз – к реке подходили какие-то люди, поодиночке и ватагами, кто пешком, кто верхом.

«Степняки тризну правят после битвы, – догадался богатырь. – Непонятно только, что за битва, они же зимой в набеги не трогаются...»

Он миновал место варяжской усобицы, чуть не задел оленьи рога, пролетая мимо Мирового Древа. Повесившийся и приколотый великан сучил руками и ногами, норовя освободиться. Он весело помахал летучему богатырю и подмигнул одиноким глазом. Три старухи у чистого ключа бросили ведра и грозили маленькими кулачками.

И Жихарь услыхал громовые слова:

– Ну, вроде все. Вставай, лежебок, в лесу уже все медведи поднялись, один ты дрыхнешь да храпишь – всю зиму народу спать не давал!