Читать книгу Устав соколиной охоты - Михаил Успенский - Страница 3

Васька Мымрин с молодых ногтей был смышлен гораздо. То одно придумает, а то совсем другое что-нибудь. За смышленость его и переверстали из писарей в подьячие. Выдумал в те поры Васька тайное письмо: вроде и не написано ничего, а кому надо – прочтет. Вообще Васька непозволительно много думал. Ладно, что думал о государевом благе. А если бы о воровстве и смуте помышлял? Страшно представить, что натворил бы тот Васька Мымрин, будь он вором и шишом. Но вором и шишом он не стал, потому что его крепко пороли в детстве. А когда в детстве человека крепко порют, он неволею задумается: ежели меня за такую малость этак взгрели, так что же за воровство и татьбу положено?

На государевой службе он всегда наотлику ходил, как великий мастер распознавать заговоры да наговоры. Честно говоря, кабы не Васька, государь не прожил бы и сутки: или сглазили бы Алексея Михайловича, или зарезали. Жила у князя Куракина на дворе слепая ворожея Фенька, жила и жила. Так Мымрин и тут смекнул, что к чему. «И не Фенька это вовсе, – шептал он Алексею Михайловичу. – Это она для отводу глаз выдумала: Фенька, мол. А на деле не иная кто…» Конец доноса скрывался в царском ушке. Предположительно это была покойная Марина Мнишек. От нее ничего хорошего, кроме порчи и сглазу, ожидать было нельзя. Потому и дворовые люди князя Куракина пытаны были накрепко, и сам князь, и жена его, и волы его, и ослы его… За это дело приметили Ваську. А все оттого, что некогда велел князь Куракин гнать сопливого недоросля Васятку со двора взашей.

Не то Авдей. Авдей был силен. Ой, силен! Более нечего и сказать про Авдея. Так они и работали на пару: ум да сила.

…Ко кружалу подбирались в сумерках, с разных сторон. Стрельцов с собой не брали: каждому всего только по полклада достанется, да Авдей и так с десятью Щурами управится.

Целовальник мигнул: все, мол, в порядке, Никифор ждет Ивашку в особой горенке. Ждать было долго, взяли питья.

– Как войдем с двух сторон, – учил Васька, – так ты их обоих в ручки прими и лбами стукни до смерти!

– Ну, – не поверил Авдей. – Как же он, вор, нам клад объявит, покойный-то?

– То моя забота, – засмеялся Мымрин. – Мы все доподлинно узнаем.

Помолчали. Целовальник взял четверть и трижды звякнул об нее ковшиком. Это означало, что Щур появился.

Петраго-Соловаго рванулся было править государеву службу, но Васька одернул его.

– Сиди! – зашипел он. – Пущай наговорятся!

И снова успокоил напарника напитком. Так они ждали, ждали да и запели свою любимую песню, которую сами про себя же и сложили:

За пением и не заметили, что целовальник трижды чхнул условным чихом. Целовальник чхал-чхал, подскочил к соколам и, уже не в силах чхать натурально, сказал словами:

– Чхи! Чхи! Чхи!

Соколы снялись и полетели в тайную горенку: один по лестнице, другой черным ходом.

Авдей ворвался первым, изготовился имать и хватать, но хитрый Щур, видно, бросился ему в ноги и уронил, задув при том свечи, а сам бегал поблизости, увертываясь от Мымрина. Авдей ухватил Щура за ноги, стал вязать их узлом. От боли Щур заорал голосом Василия Мымрина.

Прибегал целовальник, зажигал свечи. На полу лежали трое: Авдей, Васька и покойный – по ножу в груди видно – Никифор Дурной. Об него, мертвенького, запнулся Авдей. С горя Авдей стал тихонько биться головой об косяк. Мымрин же не слишком горевал, даже продолжал мурлыкать песню про соколов. Потом, наказав целовальнику молчать, велел унести труп с глаз долой: на гулящем спросу не производили, за недосугом [Т. е. не заводили уголовного дела.].

– Ни Ивашки нету, – сказал Авдей, – ни клад не узнали.

Он долго и пристально вглядывался в мелкие глазки неизвестно чему радовавшегося Мымрина, а потом с криком: «У-у-умной!» – кинулся душить сослуживца.

– Господь с тобой, Авдюша, – причитывал Мымрин, бегая кругом стола. – Да когда я тебя, Авдюшу, обманывал? Да я даже рад, что он ушел, – меньше шуму (они пошли уже на девятый круг). Славно-то как, Авдюша: Никишку вор сам зарезал, нас облегчил… (тут ворот мымринского кафтана, ухваченный Авдеем, громко затрещал и оторвался). А про казну мы сейчас все узнаем, разговор их у меня весь как на духу имеется…

Авдей осадил.

– Я, Авдюша, все продумал! – гордо сказал Мымрин и полез под кровать. Из-под кровати он достал дурачка ведомого – Фетку Кильдеева.

– Вот! – похвастался дурачком Васька. – Я его о прошлом месяце нашел. Хоть он и вне ума, Фетка, однако при нем сказанное накрепко помнит. Я это давно придумал: запоминалу сажать, чтобы, не соображая, запоминал дословно…

– Эка! – только и сказал Авдей.

Между тем Василий Мымрин покормил Фетку пряником из кармана и щелкнул в середину лба. Авдею послышалось, что у дурачка внутри что-то лязгнуло и зашуршало. Перекрестился.

– …что же ты храпоидолица ни подмести ни сготовить вовремя ой да за что а чтобы ставила пироги косые да пироги долгие да с визигою и с маком а мучица дорога здравствуй батюшка мой афанасий семеныч здорово шпынь давай поесть да выпить и дарьицу присылай здравствуй красавица…

Дальше Фетка понес всякое, отчего Авдей закраснелся.

– Ничего не поделаешь, – вздохнул Васька. – Целый день тут сидит, пока все не выговорит, до дела не дойдет.

– …а и сами вы бесстыжие, – продолжал Фетка ровным голосом, – ой не пущу дверь сломаю кто с тобой там афонька небось хряськ уходи змеища здравствуй митрий ну ее к ляду…

Фетка замолк. Мымрин нашел в кармане еще пряник и угостил запоминалу. До утра пряников извели фунта четыре.

– …проходи никишка тут и жди здравствуй иван здравствуй никифор а кто это суршит под кроватью не мышь ли нет не мышь это вот кто надергай-ка ваты из одеяла…

И снова Фетка замолк. Пряники он ел, а говорить больше ничего не хотел. Василий тряс Фетку, лил в него напитки, крутил дурачку нос и уши – Фетка молчал. Мымрин стал его осматривать и понял, в чем дело: дошлый в воровских делах Иван Щур нашел дурака и заткнул ему уши ватой.

– Да, много запоминало твое запомнило! – грозно подытожил Авдей и снова с криком: «У-у-умной!» – бросился на Ваську. Тот изловчился, прыгнул в дверь, по столам и лавкам выскочил из кружала и побежал по улице в сторону торговых рядов. За ним, выставив руки на сажень вперед, мчался неумолимый Авдей. Длинными руками Авдей успевал подбирать с дороги посторонние предметы: камни, палки, половье – и все метал в напарника. При этом он не забывал кричать велегласно: «У-у-умной!» Москвичи сидели по домам за воротами и не высовывались посмотреть, кто это там такой умный объявился на ночь глядя. Хожалые, чье дело было блюсти порядок в стольном граде, шарахались от бегущих. Брехали собаки. Мымрин был бледен и на бегу сбрасывал с себя мешающее движению. Авдей наливался кровью. Хожалые говорили потом, что было видение: по ночной Москве-де бежал Лжедмитрий Первый, а за ним Лжедмитрий Второй с кирпичом, на ходу оспаривали друг у друга права на российский престол, а потому надо ждать новой смуты и польской интриги. За такие разговоры хожалые насиделись за приставами.

Соколы бежали до окраинных слобод и только уже у самых рогаток опомнились: один от страха, другой от гнева. Потому отвечать перед государем надо было вместе. И пошли назад.

– Ништо, – успокаивал себя Мымрин. – Все одно словим!

– Головушка моя горькая, – стонал Петраго-Соловаго. – Связался я с тобой, зломыслом…

– Господь с ним, с кладом. Подставного Щура представим…

Мымрин не унывал. Срок, данный государем, был доволен. Много чего можно было придумать. Из Москвы вор не уйдет. А на худой конец объявить большой сыск…

Так и шли, каждый о своем думал.

– Васенька, – спросил Авдей. – А что, на литовской границе заставы крепки ли?