Читать книгу Тогда в Иудее… - Михаил Васильев - Страница 9

Малх – доверенный слуга Иосифа, посланный им к Дровяным воротам узнать, что же там всё-таки произошло, вернулся в дом наси в шестом часу дня. Слуга побывал у Дровяных ворот, послушал рассказы, которыми делились торговцы, но толком узнать ничего не смог. Каждый рассказчик отстаивал свою версию и доказывал ее с пеной у рта. Малх даже обратился к начальнику римского караула у ворот, положив в широкую ладонь легионера серебряный денарий. Монета сделала декуриона словоохотливым, но, кроме того, что проклятые богами дети собак иудеи убили римлянина, тот ничего сказать не мог. Единственное, что точно узнал слуга Иосифа, – это то, что арестованы два человека и отправлены в тюрьму претория. Одному инсургенту удалось убежать. Декурион говорил, зло выплевывая слова. Он заверил Малха, что хоть сейчас готов перерезать всех иудейских собак, толкущихся у ворот. Слуга Иосифа отошел от пышущего гневом легионера, который продолжал уже в одиночестве ругать иудеев, мешая латинские и арамейские бранные слова. На Малха декурион смотрел как на своего.

Тот был непохож на иудея, да и не был он иудеем. Слуга Иосифа скорее походил на ветерана, получившего отставку. Удлинённое бритое лицо, покрытое темным загаром, прямой нос, большие серые глаза и светлые, коротко подстриженные волосы говорили о том, что Малх был дальним потомком македонского солдата, осевшего после войны на Востоке. Он родился и вырос в Гадаре, городе, входившем в Декаполис области городов, населенных греками. Его родной дом стоял на берегу Гиеромакса – древней, как мир, реки, чьи мутные воды мешались с теплой соленой водой из источников, бьющих из-под земли. Отец Малха владел двумя такими источниками. Расширив их и обложив края камнем, отец превратил источники в два небольших бассейна, поставил рядом с ними две невысокие статуи Асклепия и Гигеи, вытесанные местным скульптором, поэтому у Асклепия – Эскулапа получились только посох и змея. Сам же Асклепий больше походил на бродягу, нежели на бога врачевания. Гигею скульптор изобразил сидящей на камне и держащей на коленях змею. Левая грудь богини была обнажена, и скульптор придал ей такие размеры, что больные, принимавшие лечебные ванны, смотрели на нее не отрываясь. Отец лечил людей, не получив и малой толики медицинских знаний, и, хотя он уверял, что его прадед был Асклепиадотом, врачевал он, опираясь на здравый смысл и природную сметливость. Так как некоторые больные выздоравливали, а смерть остальных объяснялась волей богов и слепотой Парок78, то у отца не было проблемы с пациентами. Брал он недорого и потому был популярным лекарем. Старшего брата Малха тоже отдали в учение к врачу. Грек, прослуживший пятнадцать лет военным врачом в легионах и осевший по окончании службы в Гадаре, согласился учить брата за весьма умеренную плату. А Малх? Он не хотел быть врачом, не хотел прожить всю жизнь у подножья холма, на котором располагалась крепость Гадары. Он ходил к учителю, но науки не увлекли его. Малха манил огромный мир, полный странных вещей и неограниченных возможностей. Таинственность мира за границей Гадары привлекала его. Сын лекаря не боялся неизвестности, наоборот, именно неизвестность манила его. Он любил слушать разговоры отца с пациентами, когда те прели в горячей воде бассейнов. Среди них были и отставные легионеры, и солдаты аксилии, служившие не только в Сирии, но и видевшие пески африканских пустынь и густые леса германских земель. Среди них был один совсем дряхлый старик, который при Августе служил в далекой Британии, лежащей, по словам ветерана, на самом краю Ойкумены. Армия не привлекала Малха своей дисциплиной и зачастую привязанностью к одному месту. Он хотел чего-то другого. Чего? Он и сам толком не знал. Отец, видя нежелание младшего сына следовать по его пути тем более, что старший, окончив учение, стал верным помощником, отпустил младшего странствовать. Отец дал Малху новую халамиду, дорожную суму из грубой кожи, длинный нож и два десятка денариев и сказал на прощание:

– Иди, сын, ищи свое счастье.

Так Малх стал блудным сыном. Но он не вернулся в дом отца, не припал к его коленям. И отец Малха не приказал зарезать жирного теленка и не устроил пир по случаю возвращения блудного сына под родной кров. Он умер в полном неведении о том, что стало с младшим из сыновей. Малх не вернулся домой даже тогда, когда понял убогую однообразность мира, когда утренним туманом истаяли мечты юности. Он шел своим извилистым, как полет летучей мыши, путем. И этот путь непостижимым образом привел его в дом наси Иосифа, где Малх стал доверенным слугой, наемным работником.

Во дворе дома наси его встретила служанка – пожилая женщина в старой рубахе и такой же старой шали, покрывавшей редкие бесцветные волосы. Тихим голосом она сообщила, что господин уехал и приказал Малху ждать его. Тот прошел в угол двора, где на первом этаже дома, рядом с кладовыми, была его маленькая каморка. Кроме дощатой кровати и небольшого глиняного сундука с деревянной крышкой, служившей сиденьем, в каморке ничего не было. Малх снял синюю симлу, аккуратно положил ее на сундук и сел на тощий тюфяк, лежавший поверх рамы из досок. Протянув руку, он потрогал жесткий валик, служивший ему подушкой. Пальцы его нащупали нечто твердое. Это был кожаный кошель, в котором хранились его сбережения. Достав его, Малх стал пересчитывать деньги. Там лежало двадцать тирских шекелей, серебряных монет с изображением бога Мелькарта и орла. Насладившись приятной тяжестью и пересчитав деньги, Малх спрятал кошель среди пучков грубой, свалявшейся шерсти и положил валик на место. Сумма скопилась приличная. За эти деньги можно было купить небольшой участок земли или скромный дом на окраине Иерусалима. Но земля Малху была не нужна: он не хотел заниматься земледелием. Его мечтой, пережившей другие желания, был караван-сарай в торговом городе вроде того, который содержал Жирный Бенони, куда Малх заходил иногда выпить дешевого местного вина и послушать разговоры заезжих торговцев. Но для караван-сарая недоставало еще столько же тирских шекелей, и Малх погрузился в размышления, как в короткий срок достать необходимую сумму. Он не собирался надолго задерживаться в Иерусалиме. Малх интуитивно чувствовал опасность: еще немного, и в городе, да и во всей провинции, вспыхнет мятеж, который римляне утопят в крови, не разбирая, кто прав, кто виноват. Размышления его прервало появление слуги из дома бар Шета. Тот передал приказ немедленно явиться в дом Хананни. Малх поднялся, надел симлу и вышел во двор.

И вот он стоит перед Иосифом и Ханнани бар Шетом и ждет вопросов. Оба: и зять, и тесть – были облачены в парадные одежды, хитоны тонкой ткани, цититы с кистями, блестевшими золотыми нитями, на головах их возвышались пышные тюрбаны. Оба они являли собой воплощение богатства и власти.

– И что ты узнал? – спросил Хананни бар Шет

– Немного, господин, – ответил Малх. – Я был у Дровяных ворот, слушал разговоры, но люди говорят разное, часто противоречат друг другу.

– И что говорят люди? – повторил вопрос Хананни, – Говори все!

– Говорят, что напали на офицера, тот ехал во главе колонны всадников.

– И что это за всадники? – вступил в разговор Иосиф.

– Солдаты, – Малх помолчал. – Но не сирийцы и не себастийцы. Римский отряд около двух сотен.

– Префект привел подкрепление? – бар Шет посмотрел на зятя.

– Я ничего не знаю, – смущенно ответил Иосиф.

– Они расположились во дворце царя Ирода, – вступил в разговор Малх.

Сухие когтистые пальцы Хананни застучали по черному подлокотнику.

– Выходит, – произнес он, обращаясь к зятю, – вместо одной когорты, как было прежде, префект привел еще и отряд конницы, а может быть, и не один. Зачем?

Вопрос был обращен к Иосифу, но тот промолчал.

– Продолжай! – приказал бар Шет.

– Я дал денарий начальнику стражи у ворот. Тот рассказал, что арестованы были двое. Одного он знает, точнее, видел раньше. Этот человек, по словам начальника стражи, часто торговал у ворот, продавал всякую дрянь. Так сказал начальник. Денарий я дал из своих денег, – уточнил Малх.

– Тебе вернут денарий, – проговорил Иосиф.

– Еще, – продолжал Малх, – я поговорил с торговцем дровами. Тот уверен, что сбежавший от солдат сикарий – не иудей, а чужак, похожий на араба.

– Это все, что ты узнал? – спросил Иосиф.

– Все, господин, – ответил Малх.

Тогда иди и жди в своей коморке. Ты сегодня, может быть, еще понадобишься нам.

– Про этого третьего, – задумчиво произнес Хананни, когда слуга ушел. – Меня беспокоит этот третий, не похожий на иудея. Не задумали ли наши друзья из Адиабены помочь нам избавиться от римлян. Или помочь царю Артабану. Я получил письмо из Нагардеи от одного почтенного человека. Он пишет, что знать Парфии недовольна усилением власти царя. И если цезарь Тиберий пришлет к границам Парфии одного из царевичей, живущих в Риме, то неизвестно, удержит ли царь Артабан власть. А если в провинции начнется восстание, то Риму будет не до Артабана, и тот сможет спокойно укрепить свою власть и в Парфии, и в Армении. Если третий, сбежавший, прислан из Парфии или Нагардеи, то префект легко обвинит в заговоре в пользу враждебного государства всех черных тамкаров и, конечно, почтенного Гедалию.

Хананни замолчал, размышляя. Молчал и Иосиф. Он хорошо знал, что в такие минуты тестя лучше не тревожить. Неожиданно по сухим тонким губам бар Шета скользнула улыбка. Иосиф удивленно посмотрел на тестя.

– Ты что-нибудь придумал? – спросил Иосиф.

Хананни вновь улыбнулся недоброй улыбкой, показав мелкие острые зубы.

– Если то, что я придумал, нам с тобой удастся совершить, то все черные тамкары будут у меня вот здесь, – и он показал зятю кулак. – Для этого нам необходимо поговорить с префектом и как можно скорее.

Хананни позвал слугу, приказал подать большой паланкин и удвоить количество носильщиков. Когда господа удобно разместились на подушках паланкина, рабы-носильщики подняли его и скорым шагом пошли, почти побежали по улице, ведущей к Храмовой площади.