Читать книгу Светлая Пасха. Семейное чтение - Михаил Вострышев - Страница 8

В окрестностях Иерусалима ночь следующего после субботы дня выдалась тихая, обвеянная нежным дыханием ветерка. На краю горизонта виднелся неясный и отдаленный отблеск света. Трепетно вздрагивали стройные пальмы и гигантские кедры Масличной горы – этого единственного живого пункта среди бесплодной, выжженной солнцем пустоты, окружавшей святой город. В эти первые весенние дни смирна, алоэ, корица – нежные растения, издающие сильный аромат, – наполняли священную землю благоуханием храма. Вдыхая эти ароматы, люди лучше понимали пророков, которые воспевали таинственные ночные часы древнего Востока, когда и ночь рассказывает о блеске и славе Иеговы.

В эту ночь Гамалиил не находил покоя. Суббота, которая наконец закончилась, была очень тяжела для него. Он провел целый день на террасе своего дома, неподвижный и задумчивый, оставшись один по уходу членов синедриона. Гамалиил держал в руках свитки Священного Писания, которые так и остались неразвернутыми. Его глаза были устремлены на Голгофу, пустынную и зловещую, высившуюся за стенами города. Погруженный в глубокое созерцание, он без сомнения видел там вещи, невидимые для других глаз. Глубокая печаль омрачала его лицо и, когда наступил час вечерней молитвы, Гамалиил инстинктивно и бессознательно прочитал псалом, не имевший никакого отношения к торжественному дню субботы. Глухим голосом, едва шевеля губами, он повторял «Боже мой! Боже мой! Зачем Ты меня оставил!»

Эти самые слова Голгофа слышал из других, Божественных уст!

Сам Гамалиил сделал первый шаг. Если он признал Иисуса Пророком и возлюбленным Сыном Божиим, то беспокойное сомнение охватывало его каждый раз, когда он задавал себе вопрос: принадлежит Иисусу или нет страшный титул Мессии? Вокруг этого вопроса сгруппировались теперь все его размышления и терзания. Он мог бы сформулировать этот вопрос словами Иоанна Крестителя: «Тот ли Ты, Который должен прийти, или ждать нам другого?»

Вопрос был задан Крестителем Иисусу Христу в начале его земной миссии, когда рассказы о чудесах и шум первых триумфов достигли пустыни, где жил Иоанн Креститель. Позорная смерть Иисуса, исчезновение учеников, скорбный вопль на кресте, который Гамалиил невольно смешал с псалмом субботы, – все это увеличивало сомнения и колебания его фарисейской души, убаюкиваемой грезами о славе и гордости.

Между тем, как ни остра была проблема, как не безотрадны и тяжелы были ее исследования, потому лишь, что он был израильским учителем и предвидел «края пропасти», Гамалиил не мог оторвать своих мыслей от неотвязного вопроса. Этот Мессия был страстным ожиданием целого народа, смыслом его жизни, его надеждой, воплощением торжества и красоты. Всякое заблуждение по этому поводу было бы ужаснейшим проступком и повело бы за собой еще более ужасные последствия.

Тысячи лет подготовляли пришествие Мессии, и тысячи лет, несомненно, пройдут после Него…

Гамалиил думал не без страха, что весь узел истории человечества заключался в обещании, данном Адаму на заре его дней, и что израильский народ поддерживал в себе, как священный огонь, великую надежду на исполнение этого обещания. После Него мир уже не будет таков, каким был до Него, он озарится новым светом.

«Восстань, Иерусалим, и возжигай огни. Вот Царь твой грядет во всей Своей красоте».

Вся история еврейского народа, длинный ряд милостей и даров Божиих, ошибки, наказания, раскаяние, прощение, судьи, цари, пророки – все это подготовляло постепенно пришествие Мессии. Был ли для Израиля какой-либо более животрепещущий вопрос, чем тот, которым занят был в этот момент ум Гамалиила? Этот вопрос делал еще острее и интимнее тот факт, что страшное пришествие Мессии должно было проявиться в каждом отдельном человеке особым образом.

По словам Иисуса, один человек, сообразно своим наклонностям и внутреннему складу, все поймет и прозреет, а другой останется безнадежно слеп. Один будет взят, другой – оставлен.

Разве эти слова не оправдались?

Каифа в своей слепой ненависти был уверен, что, погубив Иисуса, он совершил дело Божие. Наоборот, Иосиф, Лазарь, Никодим, члены синедриона или ученые, как Гамалиил, день ото дня становились все увереннее и убежденнее, несмотря на свои сомнения. Наконец, что ближе касалось его, Гамалиила, его родная сестра Сусанна обрела источник света в этом кресте, который для нее еще продолжал тонуть во мраке.

Сусанна! Иногда Гамалиил заходил к ней. С тех пор, как ее унесли без сознания с Голгофы, насильно вырвали из мрака «девятого часа», молодая девушка постоянно плакала как Рахиль и не хотела утешиться. Напрасно кроткий и ученый равви Гамалиил пускал в ход всю нежность, стараясь ее утешить и понять. Она даже не слышала его. Он не мог сказать ей тех единственных слов, которых она желала услышать – слов веры и надежды.

С горечью сознавал Гамалиил свое бессилие; и чувство, похожее на гнев, охватывало его и кипело в душе. Он завидовал молодому Учителю, Который назвал Себя Сыном Божиим, и Своею смертью оставил в человеческих душах бездны скорби и страдания.

Мрак еще продолжался, но суббота давно прошла. Гамалиил был свободен и мог располагать своим временем. Он не мог более выносить своей бессонницы, уединения, бездействия или слез Сусанны и решительно вышел из дома.

Куда направился он – Гамалиил не сумел бы сказать. Правильными и сухими ударами звучали его шаги по узким мраморным плитам. Это был единственный шум, нарушавший великую тишину ночи, и этот шум, казалось, стучал в его висках и раздражал его. Какая надобность была ему убегать от людей? Нет, он бежал от самого себя. Почему он колебался, не зная, по какой дороге ему идти? Почему выбрал именно эту улицу, а не другую? Почему шел медленно, склонив голову, по дороге, где три дня тому назад следовал Осужденный? Почему остановился, когда увидел темные, резко выделявшиеся на яркой белизне мрамора пятна? Почему трепетал от ужаса, когда согнулся до земли и с тоской смотрел на кровавые следы?

Правда, скоро он выпрямился. Уверенным и важным жестом поправил носимые на лбу и левой руке филактеры с выгравированными на них еврейскими буквами. На филактерах были написаны тексты из книги Исхода, и Гамалиил старался укрепить свои мысли этими текстами. Он гнал от себя навязчивое воспоминание и повторял: «Слушай, Израиль, Господь Бог твой есть единый Бог». Он упорно твердил эти слова, как бы желая бросить вызов противнику, которого не смел назвать. Хотел ли он защитить Бога Авраама, Исаака, Иакова от вторжения другого Бога, до сих пор неведомого, который мог присвоить Себе все почести, ревниво охраняемые древним Иеговой?..

Тяжелые башенные ворота сторожили выход за городские стены, и дорога сворачивала в сторону. Гамалиил направился по узкой каменистой тропинке, ведущей на Голгофу. Он шел по ней довольно долго. Проходили часы, а он ничего не замечал вокруг. Между тем, в воздухе чувствовалась предрассветная свежесть. Нежные девственные отблески зари осветили сухую землю.

Но Гамалиил, совершенно равнодушный ко всему внешнему, продолжал бороться внутри себя против деспотически завладевших им мыслей. Он думал: «Если бы я только мог видеть Его, не в толпе, а один на один, и говорить с ним как Никодом! Я спросил бы Его: Что скажешь Ты о Себе Самом?»

Вдруг Гамалиил остановился. Воображение нарисовало ему Христа среди судей и палачей, отвечающим им: «Я – Сын Божий».

И величие этого ответа в минуту, когда Христос знал прекрасно, что умрет, если произнесет эти слова, наполнило душу Гамалиила священным ужасом. Он сделал несколько шагов вперед, говоря вслух:

Это правда. Он думал тогда, что Бог избавит Его. Теперь, когда Господь оставил Его умирать без помощи, Он, наверное, уже не сказал бы этих слов. Между тем, доверие Гамалиила к молодому Пророку было настолько сильно, что он охотно спросил бы Его, как спрашивал некогда Иоанн Креститель: «Ты ли Христос?»

Ученый был уверен, как и Креститель, что Иисус в чистоте Своей кроткой души сказал бы только истину и не принял бы незаслуженных почестей. Почему же за все три долгих гола Его служения Гамалиил не поговорил с Ним один на один?

Ах, если бы он мог это сделать теперь! Как радостно выложил бы он перед Иисусом все свои противоречия, смутные мысли!

И снова древняя традиция проснулась в душе учителя и стала протестовать против одолевавшего ее смущения. Гамалиил силился собрать вместе все свои возражения. «Разве Сын Божий мог быть подобным нам человеком, жить нашей жизнью, ходить взад и вперед, разговаривать с людьми, смешиваться с толпой? Было ли это достойно Его совершенного Существа? Что говорят пророки?..»

Невольно внутри его какой-то голос ответил: «Предвечному угодно путать наши понятия, мы слепы относительно Его предначертаний и путей. Он начертал Свое произведение гигантскими буквами, которые мы своими близорукими глазами умеем разбирать только отчасти и не можем соединить вместе. Так было и с Посланником Божиим, о Котором пророки говорят, что Он будет последним из людей, Человеком скорбей и страданий, как бы отпрыском, внезапно вышедшим из засохшей земли, и в тоже время Мессией. Царем, владычество Которого распространится до границ отдаленнейших островов, и враги Его будут подножием ног Его. И вернет Ему Господь престол Давида, Отца Его… Не подразумевается ли здесь духовный престол? Подобное толкование, конечно, будет возвышеннее…»

Упрямый учитель возражал сам себе: «Если Он пришел, чтобы освободить нас от ига римлян, то должен ли Он был снизойти до народа, до толпы простых людей? Или должен был остаться среди избранников народа, среди учителей мысли и знаний?.. Вопрос решается сам собою. Для нас неоспоримый факт, что Бог, по Своей мудрости, отдает должное мудрецам».

Гамалиил продолжительно вздохнул, как бы удовлетворенный тем, что нашел это торжествующее возражение. Но его торжество продолжалось недолго. Внутренний голос снова заговорил: «А если это Он, Адонаи[11], действительно! Должен ли Он был на пороге вечности одеться в человеческие лохмотья, которые мы называем богатством и славой? А все наши знания, наша наука – не лохмотья ли также? Можно ли представить себе Сына Божия, оспаривающего ту или другую систему, когда наши величайшие учителя повторяли, стоя уже у дверей могилы, что «нет ничего лучше молчания»?.. Какая ирония! Забросить лучи вечной истины в наши пререкания! Разве не было понятно Его смирение, Его добровольное отчуждение от нас? Подобает ли Мессии, чтобы Его называли богатым или бедным!»

Гамалиил оживился. Теперь он находился на последних склонах Голгофы, неподалеку от вершины. При неясном свете зари зловеще вырисовался покрытый кровью крест Иисуса. Скорбным жестом Гамалиил протянул дрожащие руки к этому символу пустыни, который получил теперь новый смысл и значение: благословение и божественная надежда.

«Ах, если бы Иисус слышал меня, если бы Он мог услышать, я крикнул бы Ему: доказательство, вот оно – доказательство, что Ты обманул нас, что Твоя божественность было лишь мечтой! Если бы Ты был Сын Божий, Ты не явился и не исчез бы как миф, не успев создать ничего основательного, не оставив ничего позади Себя. Мог ли Ты так умереть? Умереть как раб, осыпаемый насмешками народа! Умереть, покинутый Богом и людьми! Все наши надежды, все, что смутно назревало в наших душах и толкало нас идти по Твоим следам – все это умерло на кресте вместе с Тобой! Умерло».

Гамалиил беспокойно ходил взад и вперед. Он отдал бы все на свете, чтобы положить с Его ногам свою веру, омытую слезами. Быть может, он держался слишком далеко, благодаря своему фарисейству? Быть может, благодаря своей гордости, он только издали чувствовал присутствие Божие?..

Воспоминание о словах и чудесах Иисуса, угрызения совести, необъятная тоска Гамалиила – все это столпилось теперь у деревянного креста, запятнанного Его кровью, подобно тому, как у смертного ложа любимого существа внезапно встают сквозь слезы горькие воспоминания, сожаления и тоска.

Но вместе с этими мертвыми воспоминаниями мир не спускался в его душу. Гамалиилу казалось даже, что Тот, Кто умер, вызывал его на беспощадный поединок, посмеиваясь над его мудростью, его аргументами и доказательствами, побивая каждый довод более глубоким и проникновенным доводом, подобно тому, как там, на краю горизонта, сияние зари погасило все звезды, одну за другой, возвещая появление еще невидимого, но победоносного солнца. Сердце Гамалиила как бы успокоилось на мысли об этой непрестанной борьбе. Он нашел в ней какое-то особенное наслаждение, словно воспоминание или призыв Того, Чья душа, согласно верованию евреев, витала еще на границах земного и загробного миров. Перестав спорить, Гамалиил весь отдался воспоминанию и стал молиться.

– О, если Ты слышишь меня… Ты не захотел бы, чтобы я веровал в Тебя только потому, что мое сердце смущается, созерцая там, внутри себя, сияние Твоего юного лица. Ты не захотел бы, чтобы я верил в Тебя благодаря слезам Сусанны или по примеру Иосифа и Никодима. Даже потому, что Ты говорил так, как никогда не говорил никто… Чтобы отдать свою душу, нужно нечто большее, чем снисхождение или даже восхищение. Все это годится для человека, но не для Мессии! Если Ты был Бог, я должен был иметь глубокую, беззаветную веру в Тебя, ради Тебя Самого, без всякого постороннего влияния. Смотри, вся моя душа перед Тобою. Она трепещет, она дрожит в этом мраке. Я чувствую, что мы с Тобой одни в этом ужасном поединке, Ты и я. Смотри, я отбросил прочь все мое прошлое, все воспринятые мною мысли, любовь и ненависть. Все то, что было в глубине и на поверхности моего существа, я сбрасываю с себя. Моя душа обнажена и девственно чиста перед Господом, как в прежние дни, когда Он создал ее Своим дуновением. Я ищу Тебя не для того, чтобы искушать, но чтобы через Тебя познать истину. О, молю Тебя, брось на меня яркий луч света из мрака Твоей смерти, если Ты можешь, если ты меня слышишь!

Все было тихо кругом, ни один голос не ответил ему. Гамалиил, совсем разбитый и удрученный, смотрел на мертвенные молчаливые окрестности, на Иерусалим, тонущий во мраке, весь белый, тихо дремавший на желтой, выжженной солнцем земле. Вдруг он почувствовал, что он не один, и увидел…

Гамалиил закрыл глаза и схватился обеими руками за голову, не имея сил, не желая видеть это. Но непобедимая сила заставила его отнять руки…

В нескольких шагах от него, на том месте, где высился крест, стоял Христос. Это не была тень или призрак, а Он Сам в сиянии новой жизни. Из Его изувеченного тела исходило какое-то неземное сияние. Но этот неземной свет, окружавший Иисуса, не изменил Его прежнего вида.

Сначала Гамалиил подумал о галлюцинации и попытался избавиться от нее. Но по мере того, как проходило время, он чувствовал все более свое бессилие. Рассудок был в полном порядке, фарисей ясно различал все окружающие предметы, видел землю, камни, холмы, синеватую даль Моавитских гор. Вокруг начиналась обычная суета утра. Он слышал пение птиц, блеяние овец, а там ниже, в траве паслись козы и звучали песни пастухов. А здесь – пустынная и обнаженная Голгофа, окровавленный деревянный крест, следы крови на земле и перед ним… Никто иной, как живой и лучезарный Иисус.

Гамалиил, быть может, желал, чтобы Господь явился ему в облаке, как его предкам; чтобы Он призвал его на гору, как Авраама, или послал бы к нему ангела, как к Иакову. Все это было бы лучше, чем снова увидеть Того, Кого он считал распятым и умершим три дня назад, Чье сердце не билось более и на устах Которого он тщетно искал малейшего признака дыхания.

Среди полного беспорядка и сумятицы мыслей, Гамалиил вдруг вспомнил священный текст: «Бог предохранит Его тело от разложения». Священный ужас охватил его, он задыхался, утопал в чувстве невыразимой, огромной радости. Куда девались все важные вопросы израильского учителя? Почему он не предложил из Тому, Кого только что призывал дать ему ответ?..

Христос стоял спокойный, кроткий, серьезный, как Существо царственное и вечно живущее. Несомненно, если бы Гамалиил спросил Его, Он дал бы ему вечный божественный ответ. Но одно Его присутствие уничтожало все вопросы, Его воскресение рассеивало все сомнения. Это не был теперь человек, которого можно судить в границах горделивого человеческого разума. Это был Господь, Который повелевает и желает; и все, что Он желал, было прекрасно. Он бросил в лицо миру божественный вызов – все безумие Своих крестных страданий, ужас Своей казни, – презрев и величие, и мудрость, и науку человеческого мира для того, чтобы люди верили в Него, в Него одного, без всякой человеческой поддержки, так как Он пришел на землю «ради людей и их вечного спасения». Его слова открыли целый мир Его ученикам. Пример Христа, Его земная жизнь и смерть, указав ученикам следы Бога, Которого они должны были обожать и любить, были для них образцом, которому они должны следовать. Он спустился на землю ради Своих верующих, чтобы указать им новый и незнакомый путь. Он шествовал первым во главе Своих избранников по еще неизведанным тропинкам.

После Него ученики должны были продолжать Его дело, бороться, умереть за Него. Они должны были сеять там, где другие собирают жатву. Этот путь, казалось, был так печален и тяжел. Но он вел в невидимый, полный вечного сияния мир, вел к Нему, подле Него, для Него… И это была такая радость, такое опьяняющее счастье!

Гамалиил последовал божественному предначертанию, озаренному ярким светом воскресения Христа, которое отразилось в нем как в чистом кристалле.

Он прозрел, он уверовал…