Читать книгу Поэмы - Михаил Лермонтов, Михаил Юрьевич Лермонтов, M. Y. Lermontov - Страница 5

«Отец, отец, оставь угрозы,

Свою Тамару не брани;

Я плачу: видишь эти слезы,

Уже не первые они.

Напрасно женихи толпою

Спешат сюда из дальних мест…

Немало в Грузии невест;

А мне не быть ничьей женою!..

О, не брани, отец, меня.

Ты сам заметил: день от дня

Я вяну, жертва злой отравы!

Меня терзает дух лукавый

Неотразимою мечтой;

Я гибну, сжалься надо мной!

Отдай в священную обитель

Дочь безрассудную свою;

Там защитит меня Спаситель,

Пред Ним тоску мою пролью.

На свете нет уж мне веселья…

Святыни миром осеня,

Пусть примет сумрачная келья,

Как гроб, заранее меня…»

И в монастырь уединенный

Ее родные отвезли,

И власяницею смиренной

Грудь молодую облекли.

Но и в монашеской одежде,

Как под узорною парчой,

Все беззаконною мечтой

В ней сердце билося, как прежде.

Пред алтарем, при блеске свеч,

В часы торжественного пенья,

Знакомая, среди моленья,

Ей часто слышалася речь.

Под сводом сумрачного храма

Знакомый образ иногда

Скользил без звука и следа

В тумане легком фимиама;

Сиял он тихо, как звезда;

Манил и звал он… но – куда?..

В прохладе меж двумя холмами

Таился монастырь святой.

Чинар и тополей рядами

Он окружен был – и порой,

Когда ложилась ночь в ущелье,

Сквозь них мелькала, в окнах кельи,

Лампада грешницы младой.

Кругом, в тени дерев миндальных,

Где ряд стоит крестов печальных,

Безмолвных сторожей гробниц,

Спевались хоры легких птиц.

По камням прыгали, шумели

Ключи студеною волной,

И под нависшею скалой,

Сливаясь дружески в ущелье,

Катились дальше, меж кустов,

Покрытых инеем цветов.

На север видны были горы.

При блеске утренней Авроры,

Когда синеющий дымок

Курится в глубине долины,

И, обращаясь на восток,

Зовут к молитве муэцины,

И звучный колокола глас

Дрожит, обитель пробуждая;

В торжественный и мирный час,

Когда грузинка молодая

С кувшином длинным за водой

С горы спускается крутой,

Вершины цепи снеговой

Светло-лиловою стеной

На чистом небе рисовались

И в час заката одевались

Они румяной пеленой;

И между них, прорезав тучи,

Стоял, всех выше головой,

Казбек, Кавказа царь могучий,

В чалме и ризе парчевой.

Но, полно думою преступной,

Тамары сердце недоступно

Восторгам чистым. Перед ней

Весь мир одет угрюмой тенью;

И все ей в нем предлог мученью —

И утра луч и мрак ночей.

Бывало, только ночи сонной

Прохлада землю обоймет,

Перед божественной иконой

Она в безумье упадет

И плачет; и в ночном молчанье

Ее тяжелое рыданье

Тревожит путника вниманье;

И мыслит он: «То горный дух

Прикованный в пещере стонет!»

И, чуткий напрягая слух,

Коня измученного гонит.

Тоской и трепетом полна,

Тамара часто у окна

Сидит в раздумье одиноком

И смотрит вдаль прилежным оком,

И целый день, вздыхая, ждет…

Ей кто-то шепчет: он придет!

Недаром сны ее ласкали,

Недаром он являлся ей,

С глазами, полными печали,

И чудной нежностью речей.

Уж много дней она томится,

Сама не зная почему;

Святым захочет ли молиться —

А сердце молится ему;

Утомлена борьбой всегдашней,

Склонится ли на ложе сна:

Подушка жжет, ей душно, страшно,

И вся, вскочив, дрожит она;

Пылают грудь ее и плечи,

Нет сил дышать, туман в очах,

Объятья жадно ищут встречи,

Лобзанья тают на устах…

. . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . .

Вечерней мглы покров воздушный

Уж холмы Грузии одел.

Привычке сладостной послушный,

В обитель Демон прилетел.

Но долго, долго он не смел

Святыню мирного приюта

Нарушить. И была минута,

Когда казался он готов

Оставить умысел жестокой.

Задумчив у стены высокой

Он бродит: от его шагов

Без ветра лист в тени трепещет.

Он поднял взор: ее окно,

Озарено лампадой, блещет;

Кого-то ждет она давно!

И вот средь общего молчанья

Чингара[6] стройное бряцанье

И звуки песни раздались;

И звуки те лились, лились,

Как слезы, мерно друг за другом;

И эта песнь была нежна,

Как будто для земли она

Была на небе сложена!

Не Ангел ли с забытым другом

Вновь повидаться захотел,

Сюда украдкою слетел

И о былом ему пропел,

Чтоб усладить его мученье?..

Тоску любви, ее волненье

Постигнул Демон в первый раз;

Он хочет в страхе удалиться…

Его крыло не шевелится!

И, чудо! из померкших глаз

Слеза тяжелая катится…

Поныне возле кельи той

Насквозь прожженный виден камень

Слезою жаркою, как пламень,

Нечеловеческой слезой!..

И входит он, любить готовый,

С душой, открытой для добра,

И мыслит он, что жизни новой

Пришла желанная пора.

Неясный трепет ожиданья,

Страх неизвестности немой,

Как будто в первое свиданье

Спознались с гордою душой.

То было злое предвещанье!

Он входит, смотрит – перед ним

Посланник рая, херувим,

Хранитель грешницы прекрасной,

Стоит с блистающим челом

И от врага с улыбкой ясной

Приосенил ее крылом;

И луч Божественного света

Вдруг ослепил нечистый взор,

И вместо сладкого привета

Раздался тягостный укор:

«Дух беспокойный, дух порочный,

Кто звал тебя во тьме полночной?

Твоих поклонников здесь нет,

Зло не дышало здесь поныне;

К моей любви, к моей святыне

Не пролагай преступный след.

Кто звал тебя?»

                      Ему в ответ

Злой дух коварно усмехнулся;

Зарделся ревностию взгляд;

И вновь в душе его проснулся

Старинной ненависти яд.

«Она моя! – сказал он грозно, —

Оставь ее, она моя!

Явился ты, защитник, поздно,

И ей, как мне, ты не судья.

На сердце, полное гордыни,

Я наложил печать мою;

Здесь больше нет твоей святыни,

Здесь я владею и люблю!»

И Ангел грустными очами

На жертву бедную взглянул

И медленно, взмахнув крылами,

В эфире неба потонул.

. . . . . . . . . . . .

О! кто ты? речь твоя опасна!

Тебя послал мне ад иль рай?

Чего ты хочешь?..

              Ты прекрасна!

Но молви, кто ты? отвечай…

Я тот, которому внимала

Ты в полуночной тишине,

Чья мысль душе твоей шептала,

Чью грусть ты смутно отгадала,

Чей образ видела во сне.

Я тот, чей взор надежду губит;

Я тот, кого никто не любит;

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь, – я у ног твоих!

Тебе принес я в умиленье

Молитву тихую любви,

Земное первое мученье

И слезы первые мои.

О! выслушай – из сожаленья!

Меня добру и небесам

Ты возвратить могла бы словом.

Твоей любви святым покровом

Одетый, я предстал бы там,

Как новый ангел в блеске новом;

О! только выслушай, молю, —

Я раб твой, – я тебя люблю!

Лишь только я тебя увидел —

И тайно вдруг возненавидел

Бессмертие и власть мою.

Я позавидовал невольно

Неполной радости земной;

Не жить, как ты, мне стало больно,

И страшно – розно жить с тобой.

В бескровном сердце луч нежданный

Опять затеплился живей,

И грусть на дне старинной раны

Зашевелилася, как змей.

Что без тебя мне эта вечность?

Моих владений бесконечность?

Пустые звучные слова,

Обширный храм – без божества!

Оставь меня, о дух лукавый!

Молчи, не верю я врагу…

Творец… Увы! я не могу

Молиться… гибельной отравой

Мой ум слабеющий объят!

Послушай, ты меня погубишь;

Твои слова – огонь и яд…

Скажи, зачем меня ты любишь?

Зачем, красавица? Увы,

Не знаю!.. Полон жизни новой,

С моей преступной головы

Я гордо снял венец терновый,

Я все былое бросил в прах:

Мой рай, мой ад в твоих очах.

Люблю тебя нездешней страстью,

Как полюбить не можешь ты:

Всем упоением, всей властью

Бессмертной мысли и мечты.

В душе моей, с начала мира,

Твой образ был напечатлен,

Передо мной носился он

В пустынях вечного эфира.

Давно тревожа мысль мою,

Мне имя сладкое звучало;

Во дни блаженства мне в раю

Одной тебя недоставало.

О! если б ты могла понять,

Какое горькое томленье

Всю жизнь, века без разделенья

И наслаждаться и страдать,

За зло похвал не ожидать,

Ни за добро вознагражденья;

Жить для себя, скучать собой

И этой вечною борьбой

Без торжества, без примиренья!

Всегда жалеть и не желать,

Все знать, все чувствовать, все видеть,

Стараться все возненавидеть

И все на свете презирать!..

Лишь только Божие проклятье

Исполнилось, с того же дня

Природы жаркие объятья

Навек остыли для меня;

Синело предо мной пространство;

Я видел брачное убранство

Светил, знакомых мне давно…

Они текли в венцах из злата;

Но что же? прежнего собрата

Не узнавало ни одно.

Изгнанников, себе подобных,

Я звать в отчаянии стал,

Но слов и лиц и взоров злобных,

Увы! я сам не узнавал.

И в страхе я, взмахнув крылами,

Помчался – но куда? зачем?

Не знаю… прежними друзьями

Я был отвергнут; как эдем,

Мир для меня стал глух и нем.

По вольной прихоти теченья

Так поврежденная ладья

Без парусов и без руля

Плывет, не зная назначенья;

Так ранней утренней порой

Отрывок тучи громовой,

В лазурной вышине чернея,

Один, нигде пристать не смея,

Летит без цели и следа,

Бог весть откуда и куда!

И я людьми недолго правил,

Греху недолго их учил,

Все благородное бесславил

И все прекрасное хулил;

Недолго… пламень чистой веры

Легко навек я залил в них…

А стоили ль трудов моих

Одни глупцы да лицемеры?

И скрылся я в ущельях гор;

И стал бродить, как метеор,

Во мраке полночи глубокой…

И мчался путник одинокой,

Обманут близким огоньком;

И в бездну падая с конем,

Напрасно звал – и след кровавый

За ним вился по крутизне…

Но злобы мрачные забавы

Недолго нравилися мне!

В борьбе с могучим ураганом,

Как часто, подымая прах,

Одетый молньей и туманом,

Я шумно мчался в облаках,

Чтобы в толпе стихий мятежной

Сердечный ропот заглушить,

Спастись от думы неизбежной

И незабвенное забыть!

Что повесть тягостных лишений,

Трудов и бед толпы людской

Грядущих, прошлых поколений,

Перед минутою одной

Моих непризнанных мучений?

Что люди? что их жизнь и труд?

Они прошли, они пройдут…

Надежда есть – ждет правый суд:

Простить он может, хоть осудит!

Моя ж печаль бессменно тут,

И ей конца, как мне, не будет;

И не вздремнуть в могиле ей!

Она то ластится, как змей,

То жжет и плещет, будто пламень,

То давит мысль мою, как камень —

Надежд погибших и страстей

Несокрушимый мавзолей!..

Зачем мне знать твои печали,

Зачем ты жалуешься мне?

Ты согрешил…

                  Против тебя ли?

Нас могут слышать!..

                       Мы одне.

А Бог!

         На нас не кинет взгляда:

Он занят Небом, не землей!

А наказанье, муки ада?

Так что ж? Ты будешь там со мной!

Кто б ни был ты, мой друг случайный, —

Покой навеки погубя,

Невольно я с отрадой тайной,

Страдалец, слушаю тебя.

Но если речь твоя лукава,

Но если ты, обман тая…

О! пощади! Какая слава?

На что душа тебе моя?

Ужели Небу я дороже

Всех, не замеченных тобой?

Они, увы! прекрасны тоже;

Как здесь, их девственное ложе

Не смято смертною рукой…

Нет! дай мне клятву роковую…

Скажи, – ты видишь: я тоскую;

Ты видишь женские мечты!

Невольно страх в душе ласкаешь…

Но ты все понял, ты все знаешь —

И сжалишься, конечно, ты!

Клянися мне… от злых стяжаний

Отречься ныне дай обет.

Ужель ни клятв, ни обещаний

Ненарушимых больше нет?..

Клянусь я первым днем творенья,

Клянусь его последним днем,

Клянусь позором преступленья

И вечной правды торжеством.

Клянусь паденья горькой мукой,

Победы краткою мечтой;

Клянусь свиданием с тобой

И вновь грозящею разлукой.

Клянуся сонмищем духов,

Судьбою братий мне подвластных,

Мечами ангелов бесстрастных,

Моих недремлющих врагов;

Клянуся Небом я и адом,

Земной святыней и тобой,

Клянусь твоим последним взглядом,

Твоею первою слезой,

Незлобных уст твоих дыханьем,

Волною шелковых кудрей,

Клянусь блаженством и страданьем,

Клянусь любовию моей:

Я отрекся от старой мести,

Я отрекся от гордых дум;

Отныне яд коварной лести

Ничей уж не встревожит ум;

Хочу я с Небом примириться,

Хочу любить, хочу молиться,

Хочу я веровать добру.

Слезой раскаянья сотру

Я на челе, тебя достойном,

Следы Небесного огня —

И мир в неведенье спокойном

Пусть доцветает без меня!

О! верь мне: я один поныне

Тебя постиг и оценил:

Избрав тебя моей святыней,

Я власть у ног твоих сложил.

Твоей любви я жду, как дара,

И вечность дам тебе за миг;

В любви, как в злобе, верь, Тамара,

Я неизменен и велик.

Тебя я, вольный сын эфира,

Возьму в надзвездные края;

И будешь ты царицей мира,

Подруга первая моя;

Без сожаленья, без участья

Смотреть на землю станешь ты,

Где нет ни истинного счастья,

Ни долговечной красоты,

Где преступленья лишь да казни,

Где страсти мелкой только жить;

Где не умеют без боязни

Ни ненавидеть, ни любить.

Иль ты не знаешь, что такое

Людей минутная любовь?

Волненье крови молодое, —

Но дни бегут, и стынет кровь!

Кто устоит против разлуки,

Соблазна новой красоты,

Против усталости и скуки

И своенравия мечты?

Нет! не тебе, моей подруге,

Узнай, назначено судьбой

Увянуть молча в тесном круге

Ревнивой грубости рабой,

Средь малодушных и холодных,

Друзей притворных и врагов,

Боязней и надежд бесплодных,

Пустых и тягостных трудов!

Печально за стеной высокой

Ты не угаснешь без страстей,

Среди молитв, равно далеко

От божества и от людей.

О нет, прекрасное созданье,

К иному ты присуждена;

Тебя иное ждет страданье,

Иных восторгов глубина;

Оставь же прежние желанья

И жалкий свет его судьбе:

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе.

Толпу духов моих служебных

Я приведу к твоим стопам;

Прислужниц легких и волшебных

Тебе, красавица, я дам;

И для тебя с звезды восточной

Сорву венец я золотой;

Возьму с цветов росы полночной;

Его усыплю той росой;

Лучом румяного заката

Твой стан, как лентой, обовью,

Дыханьем чистым аромата

Окрестный воздух напою;

Всечасно дивною игрою

Твой слух лелеять буду я;

Чертоги пышные построю

Из бирюзы и янтаря;

Я опущусь на дно морское,

Я полечу за облака,

Я дам тебе все, все земное —

Люби меня!..

                  И он слегка

Коснулся жаркими устами

Ее трепещущим губам;

Соблазна полными речами

Он отвечал ее мольбам.

Могучий взор смотрел ей в очи!

Он жег ее. Во мраке ночи

Над нею прямо он сверкал,

Неотразимый, как кинжал.

Увы! злой дух торжествовал!

Смертельный яд его лобзанья

Мгновенно в грудь ее проник.

Мучительный, ужасный крик

Ночное возмутил молчанье.

В нем было все: любовь, страданье,

Упрек с последнею мольбой

И безнадежное прощанье —

Прощанье с жизнью молодой.

В то время сторож полуночный,

Один вокруг стены крутой

Свершая тихо путь урочный,

Бродил с чугунною доской,

И возле кельи девы юной

Он шаг свой мерный укротил

И руку над доской чугунной,

Смутясь душой, остановил.

И сквозь окрестное молчанье,

Ему казалось, слышал он

Двух уст согласное лобзанье,

Минутный крик и слабый стон.

И нечестивое сомненье

Проникло в сердце старика…

Но пронеслось еще мгновенье,

И стихло все; издалека

Лишь дуновенье ветерка

Роптанье листьев приносило,

Да с темным берегом уныло

Шепталась горная река.

Канон угодника святого

Спешит он в страхе прочитать,

Чтоб наважденье духа злого

От грешной мысли отогнать;

Крестит дрожащими перстами

Мечтой взволнованную грудь

И молча скорыми шагами

Обычный продолжает путь.

. . . . . . . . . . . .

Как пери спящая мила,

Она в гробу своем лежала,

Белей и чище покрывала

Был томный цвет ее чела.

Навек опущены ресницы…

Но кто б, о Небо! не сказал,

Что взор под ними лишь дремал

И, чудный, только ожидал

Иль поцелуя, иль денницы?

Но бесполезно луч дневной

Скользил по ним струей златой,

Напрасно их в немой печали

Уста родные целовали…

Нет! смерти вечную печать

Ничто не в силах уж сорвать!

Ни разу не был в дни веселья

Так разноцветен и богат

Тамары праздничный наряд.

Цветы родимого ущелья

(Так древний требует обряд)

Над нею льют свой аромат

И, сжаты мертвою рукою,

Как бы прощаются с землею!

И ничего в ее лице

Не намекало о конце

В пылу страстей и упоенья;

И были все ее черты

Исполнены той красоты,

Как мрамор, чуждой выраженья,

Лишенной чувства и ума,

Таинственной, как смерть сама.

Улыбка странная застыла,

Мелькнувши по ее устам.

О многом грустном говорила

Она внимательным глазам:

В ней было хладное презренье

Души, готовой отцвести,

Последней мысли выраженье,

Земле беззвучное прости.

Напрасный отблеск жизни прежней,

Она была еще мертвей,

Еще для сердца безнадежней

Навек угаснувших очей.

Так в час торжественный заката,

Когда, растаяв в море злата,

Уж скрылась колесница дня,

Снега Кавказа, на мгновенье

Отлив румяный сохраня,

Сияют в темном отдаленье.

Но этот луч полуживой

В пустыне отблеска не встретит,

И путь ничей он не осветит

С своей вершины ледяной!..

Толпой соседи и родные

Уж собрались в печальный путь.

Терзая локоны седые,

Безмолвно поражая грудь,

В последний раз Гудал садится

На белогривого коня.

И поезд тронулся. Три дня,

Три ночи путь их будет длиться:

Меж старых дедовских костей

Приют покойный вырыт ей.

Один из праотцев Гудала,

Грабитель странников и сел,

Когда болезнь его сковала

И час раскаянья пришел,

Грехов минувших в искупленье

Построить церковь обещал

На вышине гранитных скал,

Где только вьюги слышно пенье,

Куда лишь коршун залетал.

И скоро меж снегов Казбека

Поднялся одинокий храм,

И кости злого человека

Вновь успокоилися там;

И превратилася в кладбище

Скала, родная облакам.

Как будто ближе к небесам

Теплей посмертное жилище?..

Как будто дальше от людей

Последний сон не возмутится…

Напрасно! мертвым не приснится

Ни грусть, ни радость прошлых дней.

В пространстве синего эфира

Один из ангелов святых

Летел на крыльях золотых,

И душу грешную от мира

Он нес в объятиях своих.

И сладкой речью упованья

Ее сомненья разгонял,

И след проступка и страданья

С нее слезами он смывал.

Издалека уж звуки рая

К ним доносилися – как вдруг,

Свободный путь пересекая,

Взвился из бездны адский дух.

Он был могущ, как вихорь шумный,

Блистал, как молнии струя,

И гордо в дерзости безумной

Он говорит: «Она моя!»

К груди хранительной прижалась,

Молитвой ужас заглуша,

Тамары грешная душа.

Судьба грядущего решалась,

Пред нею снова он стоял,

Но, Боже! – кто б его узнал?

Каким смотрел он злобным взглядом,

Как полон был смертельным ядом

Вражды, не знающей конца, —

И веяло могильным хладом

От неподвижного лица.

«Исчезни, мрачный дух сомненья! —

Посланник Неба отвечал. —

Довольно ты торжествовал;

Но час суда теперь настал —

И благо Божие решенье!

Дни испытания прошли;

С одеждой бренною земли

Оковы зла с нее ниспали.

Узнай! давно ее мы ждали!

Ее душа была из тех,

Которых жизнь – одно мгновенье

Невыносимого мученья,

Недосягаемых утех:

Творец из лучшего эфира

Соткал живые струны их,

Они не созданы для мира,

И мир был создан не для них!

Ценой жестокой искупила

Она сомнения свои…

Она страдала и любила —

И рай открылся для любви!»

И Ангел строгими очами

На искусителя взглянул

И, радостно взмахнув крылами,

В сиянье Неба потонул.

И проклял Демон побежденный

Мечты безумные свои,

И вновь остался он, надменный,

Один, как прежде, во вселенной

Без упованья и любви!..

На склоне каменной горы

Над Койшаурскою долиной

Еще стоят до сей поры

Зубцы развалины старинной.

Рассказов, страшных для детей,

О них еще преданья полны…

Как призрак, памятник безмолвный,

Свидетель тех волшебных дней,

Между деревьями чернеет.

Внизу рассыпался аул,

Земля цветет и зеленеет;

И голосов нестройный гул

Теряется, и караваны

Идут, звеня, издалека,

И, низвергаясь сквозь туманы,

Блестит и пенится река.

И жизнью вечно молодою,

Прохладой, солнцем и весною

Природа тешится шутя,

Как беззаботная дитя.

Но грустен замок, отслуживший

Когда во очередь свою,

Как бедный старец, переживший

Друзей и милую семью.

И только ждут луны восхода

Его незримые жильцы:

Тогда им праздник и свобода!

Жужжат, бегут во все концы.

Седой паук, отшельник новый,

Прядет сетей своих основы;

Зеленых ящериц семья

На кровле весело играет;

И осторожная змея

Из темной щели выползает

На плиту старого крыльца,

То вдруг совьется в три кольца,

То ляжет длинной полосою

И блещет, как булатный меч,

Забытый в поле давних сеч,

Не нужный падшему герою!..

Все дико; нет нигде следов

Минувших лет: рука веков

Прилежно, долго их сметала,

И не напомнит ничего

О славном имени Гудала,

О милой дочери его!

Но церковь на крутой вершине,

Где взяты кости их землей,

Хранима властию святой,

Видна меж туч еще поныне.

И у ворот ее стоят

На страже черные граниты,