Читать книгу Слава Роду! Этимология русской жизни - Михаил Задорнов - Страница 3

Поначалу мой отец не хотел, чтобы я стал писателем. Ему не нравилось то, что я пишу. Даже когда мои первые юмористические рассказы начали печатать в «Литературной газете», он говорил: «Чтобы заниматься таким несерьёзным делом, надо ещё иметь и серьёзную профессию!» Поэтому советовал мне не уходить из инженеров.

Тем более что в лаборатории, где я работал на кафедре, назревало нешуточное открытие не без моего участия. Мы заканчивали разработку уникальной форсунки со сверхзвуковой скоростью впрыска топлива в паровой фазе в форсажную камеру сгорания летательных аппаратов. Удивительно, но я до сих пор понимаю смысл того, что сейчас написал.

Отец ничего не понимал в форсунках. Но когда слышал подобные фразы, очень гордился сыном и, если к нам приходили гости, просил с выражением рассказать им, чем я занимаюсь в Московском авиационном институте. Позже, когда он посмотрел поставленные мной спектакли в самодеятельном театре МАИ, где я, будучи инженером, на полставки подрабатывал режиссёром, начал сомневаться в том, что моё будущее будет связано с форсунками.

Хотя сама форсунка была запатентована, и, если когда-нибудь в мире изобретут особые огнеупорные материалы, чтобы её изготовить и внедрить в форсажной камере летательных аппаратов, несколько поколений моих потомков будут от рождения обеспечены пенсией моего имени.

Позже, когда благодаря выступлениям в передаче «Вокруг смеха» ко мне стала приходить первая популярность, отец понял, что со сцены меня не согнать никакой сверхзвуковой форсункой. И с тех пор каждый раз очень расстраивался после споров со мной. Слава богу, мы жили в разных городах. Друзья отца его успокаивали: не требуй многого от сына, на детях природа отдыхает.

Но ещё долгое время, после того как я ушёл из инженеров, он не мог смириться с моим эстрадным будущим. Ему вообще не нравились эстрадные юмористы. Даже самые известные. И хотя в то время цензура не пропускала шуток на тему ниже пояса, всё равно считал эстраду пошлостью.

– Если хочешь стать настоящим писателем, – не уставал он учительствовать, – тебе надо написать роман о современной жизни. О простых людях, а не о том, что у тебя под носом. Начинается строительство Байкало-Амурской магистрали. Чем не тема? О первопроходцах!

Такие его высказывания меня злили. Во-первых, я считал, что ими он меня унижает: мол, роман о БАМе – это настоящее, а то, чем я занимаюсь, нечто вроде производственных отходов.

– Папа, как ты не понимаешь, БАМ – это не первопроходцы, а первопроходимцы! Они едут туда за дублёнками, за коврами, хрусталём и надбавками к зарплате. Я не хочу уподобляться советским писателям, у которых в романах хорошее всегда конфликтует с ещё более хорошим! Он любит её, а она любит свой завод, и они оба перевыполняют план во время медового месяца.

– Остроумно! Но БАМ сейчас очень нужен стране. Посмотри на карту. Железная дорога через Сибирь проходит практически по китайской границе. Китайцы, если захотят, смогут уничтожить её за один день, и вся Сибирь окажется отрезанной от центра. Помяни моё слово, скоро Китай станет опасен!

Сегодня, в другом тысячелетии, мне удивительно, как отец тогда ещё, в семидесятых годах прошлого века, понимал то, о чём заговорили всерьёз лишь теперь.

В те недолгие передышки между «философскими» ссорами он пытался мне объяснить, что настоящий талант умеет разглядеть интересные стороны в жизни самых неприглядных и простых людей. «Овощи растут из грязи, а очень полезны!» – процитировал он мне однажды кого-то из классиков средневекового афоризма.

– Я же предлагаю тебе написать роман не о партийных вожаках, а о тех людях, якобы овощах, которые на самом деле витамины.

Теперь я понимаю: отец мыслил масштабно. Он не был коммунистом. Однако порой даже в партийных секретарях видел людей порядочных. Особенно любил сибиряков. Он жил в Риге. Когда ему не хватало впечатлений, отправлялся путешествовать по Сибири и Дальнему Востоку. Ему нравилось в путешествиях знакомиться и разговаривать с охотниками, рыбаками, рабочими, пограничниками, моряками…

* * *

Слово «рабочий» так часто произносилось в то время с экранов телевизора и в газетах, что у меня ассоциировалось лишь со словом «пролетарий». А слово «пролетарий» мне активно не нравилось. Для меня пролетариями были те, кто всегда пролетал мимо. Или ещё страшнее – чудились какие-то «летарии»: нечто вроде помеси пресмыкающихся с неудавшимися млекопитающими. От них явно веяло ответвлением от эволюционной ветви развития человечества. К ним же я относил и доярок, и свинарок, и шахтёров, и сталеваров… В общем, всех, о ком кричали советские дикторы добрыми, хорошо поставленными голосами и кого показывали в «Голубых огоньках» вперемежку с комсомольскими и партийными запевалами.

– Эх, тебе бы журналистом поработать. По стране поездить. Чтобы людей порядочных поглядеть. А то так и зависнешь между спекулянтами и диссидентами, – любил повторять отец.

Для молодых, рождённых уже в наше время, уточню: «журналист» когда-то – в это нынче трудно поверить – было словом не просто хорошим, а похвальным. За ним виделся прежде всего человек талантливый. Журналистов уважали! Не было таких образных словечек, как «журналюга» или «журнашлюшка». Да, многие слова изменили свой смысл на нашем веку. Например, «трахнуть» в моей молодости означало «ударить», «разборка» было термином конструкторов и инженеров, «тёрка» – приспособление на кухне для натирания овощей… Я уж не говорю про «голубой». В советское время ни у кого бы не вызвало улыбки название мультфильма «Голубой щенок». Никому бы на ум не пришло, что щенок может быть извращенцем, особенно когда он поёт песню: «Хорошо быть голубым, если всеми ты любим».

Совсем недавно молодой редактор вычитывал мою повесть, написанную аж в семьдесят шестом году. В ней я описывал, как во время работы в стройотряде мы, будучи студентами, вечером собрались у костра. Нашу стройотрядовскую форму мы называли сокращённо «стройотрядовка». У меня в повести была такая фраза: «Я лёг у костра на стройотрядовку». Молодой редактор сделал мне замечание: мол, как не стыдно описывать такие пошлости? Я не сразу сообразил, что он под «стройотрядовкой» имел в виду не мою курточку, а студентку из стройотряда.

Продвинутые учёные с Запада сегодня утверждают, что мысль материальна. Тончайшими современными опытами её можно засечь. Недаром те философы, которых в истории считали сумасшедшими, убеждали человекомассу, что, если мыслить о чём-то настойчиво и мощно, мечта может материализоваться. Видимо, отец втихомолку так напористо мечтал о моём будущем журналиста, что я вдруг действительно стал журналистом!

Казалось бы, это произошло случайно. Но ещё древние философы пытались объяснить людям, что случайностей в мире не бывает: любая случайность есть результат закономерности.

Конечно, до того, как стать журналистом, я много путешествовал по нашей стране и с отцом, и со студенческим театром МАИ. Уже в первых дальних поездках начал замечать, как много всегда вокруг меня появляется интереснейших людей, за многими из них хотелось записывать, когда они рассказывали о своих судьбах или просто делились интересными наблюдениями.

Отец был прав – даже среди комсомольских и партийных работников попадались очень приличные люди. Вдали от столицы они не были такими плакатными и не заходились от лозунговых речей. У моряков, рыбаков, лесорубов, коих я тоже причислял к «летариям», лица явно были радостнее, нежели у московских «нелетариев». Да и в жизни они были веселее. Не грустнячили, не кислячили и не жаловались на всё и вся, как это любит постоянно делать наша умничающая интеллигенция.

Я завёл записную книжку. Она до сих пор хранится у меня. Её и сейчас интересно перечитывать. В ней записаны слова и выражения, слышанные от самых разных «овощей-витаминов», которые я бы сам, сидя за столом в Москве, никогда не придумал: «Таким лицом, как у неё, только волков на Саянах пугать», «Я боюсь комсомола, как заяц бубна», «Это не ребёнок, это когтёнок», «Клянусь, чтоб мне век с нашим председателем в лодке не кататься»…

Наверное, люди-овощи и впрямь подействовали на меня как витамины. Много где мы побывали с театром. На трясущемся, как телега, автобусе проехали почти весь Уссурийский край, на агиттеплоходе болтались в морях за Камчаткой. На различных сухогрузах и ледоколах, как на перекладных, по северным морям добрались почти что до Северного полюса. Несколько раз были на БАМе и потом, вернувшись в Москву, щеголяли знанием таких непонятных для столичной тусовки слов, как Чегдомын, Могоча, Тында… Об этих поездках я написал несколько очерков. Они были опубликованы в тогдашних миллионнотиражных журналах. Если сейчас напечатать хоть один отрывок из этого очерка в какой-нибудь газете, никто не угадает в его авторе сегодняшнего злокачественного сатирика.

А потом наш театр, как и любой самодеятельный коллектив, распался. Все разъехались, разбежались по распределениям. Мне предложили работу в модном, передовом, живомыслящем журнале «Юность». Я, конечно, обрадовался – шутка ли, у меня даже появился свой кабинет! Только ради этого можно было согласиться на престижную работу. Причём в самом центре Москвы. Я редактировал и печатал юмористические рассказы лучших писателей-юмористов того времени, вычитывал письма с произведениями молодых сатириков, а также плодящихся графоманов. Но уже через полгода начал чувствовать, что жизнь моя хоть и несётся на всех парах в будущее, но по узкоколейке! Мне явно не хватало витаминов.

Отец говорил:

– Есть мышление островное, а есть – континентальное. Общество, которое тебя окружает, с островным мышлением. У писателя должно быть континентальное. Он должен как будто сверху видеть континенты, народы, страны…

Я уже не так часто ссорился с ним. Во-первых, понимал, что каждая наша ссора его старит, во-вторых, как показала жизнь, он во многом оказывался прав. И хотя недопонимание между нами ещё оставалось, я всё чаще с ужасом думал, что когда-нибудь его не будет в моей жизни. Однажды я увидел, как в Риге он медленно переходил улицу перед нашим домом, и понял, что он сильно состарился. Тогда я дал себе обещание, пока он жив, успеть сделать как можно больше в жизни того, о чём он мечтал.

В один из приездов в Ригу, во время прогулки по пляжу Юрмалы, пересилив свою гордыню, я спросил его:

– Папа, если ехать на БАМ писать роман или очерк о первопроходцах, как ты считаешь, куда именно?

Отец ответил не сразу. Он не ожидал, что я смогу пересилить свою гордыню, – расчувствовался.

– Пожалуй, в тебе больше заложено, чем я думал, – сказал он, – может, и хорошо, что ты ушёл из инженеров!

Он обещал мне подумать над моим вопросом. Позвонил посоветоваться одному из своих лучших друзей – охотнику, таёжнику, директору Хабаровского краеведческого музея Всеволоду Петровичу Сысоеву.

Как и отец, Сысоев был далёк от столичных взглядов. Как бы теперь сказали, «не входил в писательскую тусовку». Кстати, в то время слово «тусовка» не существовало. Говорили «интеллигенция». Как же быстро меняется язык!

Сысоев сразу обо всём догадался – надо спасать сына своего старшего друга?

– А что, если Миша съездит к настоящим таёжникам-староверам на реке Амгунь? И напишет о них очерк! Вот бы славно было.

Эта идея даже мне понравилась. Хотя в те годы я уже стал полновесным членом столичной журналистско-актёрской тусовки.

Зачем, спрашивается, молодому, подающему надежды тусовщику понадобилось ломануться за тридевять земель в заамурскую тайгу? Да просто захотелось побывать в невиданно-неведомых краях. Увидеть свежие лица. Вокруг меня в нашей тусне они были все сплошь какие-то несвежие.

Теперь такие желания, которые возникают без всякого расчёта на прибыль, я называю «тяга сердца».

Сердце чувствует будущее! Мозг вычисляет настоящее!

Сердце обладает даром ясновидения. Выражаясь шахматным языком, оно может подсказать очень верный ход, который неожиданно сработает в будущем, и партия будет выиграна.

Конечно, в то время я так не рассуждал. Я просто впервые почувствовал страстное желание забуриться куда-нибудь подальше: туда, где нет лозунгов, пафосных речей и псевдоинтеллигентских антисоветских перешёптываний в малогабаритных кухнях под музыку Вивальди, чтобы крамолу не услышали соседи.

Вот так, послушавшись тяги сердца и родительского совета, я сделал ход, который через двадцать с лишним лет помог мне выиграть очень нужную «партию». Впрочем, не буду забегать вперёд…

Помню, как я пришёл к ответственному секретарю журнала «Юность» и попросил его послать меня на Амгунь.

– Куда тебя послать?! – Он не сразу сообразил, что такое Амгунь: дом отдыха, военная база, колхоз или новая дискотека? Дискотеки в то время, кстати, только что появились и вызывали живейший интерес не только у молодёжи.

Я объяснил, что Амгунь – это река, приток Амура, туда трудно добраться, но там есть место, где сохранились настоящие сибирские староверы.

Говорил я задорно и убедительно, будто сам бывал в тех местах. Ответственный секретарь подумал сначала, что я его разыгрываю.

– Ты что, с юмором о них писать задумал?

– Нет, я хочу написать очерк в отдел публицистики!

Надо сказать, что ответственный секретарь был человеком азартным и свежая тема его, похоже, зацепила. Он, раздумывая, походил по комнате – моё предложение явно показалось ему интересным, но, как человек партийный, за такой «почин» ответственности на себя брать не хотел, хотя и считался ответственным секретарём.

– Я один такие вопросы не решаю! Пойдём к главному. Пускай ему потом за это взыскание выносят.

Главным редактором в то время был человек-легенда – писатель Борис Полевой. За «Повесть о настоящем человеке» на самом верху советской власти его так уважали, что позволяли гораздо больше, нежели другим главным редакторам.

Поэтому журнал «Юность» считался очень задиристым. Восхваление религиозных людей в атеистическом советском обществе не поощрялось. Я думаю, всей редколлегии «Юности» понравилась не столько тема нравственности верующих (мы все тогда были атеистами), сколь возможность в очередной раз задраться к советской власти.

Через месяц, неожиданно даже для моего отца, мне выдали командировку на Амгунь!

Теперь, вспоминая по порядку всё случившееся, я думаю: как бы сложилась моя жизнь, если б тогда я не отправился в то далёкое путешествие? Я бы много чего недоуслышал и уж точно недополучил витаминов. Так и продолжал бы всю жизнь участвовать в гонках с коллегами… по узкоколейке.