Читать книгу Улыбка Бультерьера. Книга вторая - Михаил Зайцев - Страница 2

Вообще-то, иностранное слово «рэкетир», имевшее ход во времена перестройки и ускорения, в нынешний исторический период выпало из лексикона, как гнилой молочный зуб. Приелось и модное когда-то словцо «байкер». Но мне плевать. Я сейчас выгляжу престарелым байкером и собираюсь воскресить на одну ночь романтику перестроечного рэкета.

Час тому назад я оседлал мотоцикл и выехал из деревни. Сорок пять минут назад я свернул на извилистую лесную дорожку. Полчаса минуло с тех пор, как я отыскал в лесу свою «секретку», поменял номерные знаки мотоцикла и переоделся. Я перестал быть крестьянином. На время, на одну ночь, я превратился в супермена-рэкетира.

На моих плечах грубая кожаная куртка, на чреслах штаны из мягкой кожи. Мои стопы удобно разместились в остроносых полусапожках, ладони спрятались в перчатках с дырочками для пальцев. Вокруг головы я повязал платок-бандану, сокрыл под банданой приметную шишку. Крестьянскую бороду-лопату я безжалостно изничтожил. В «секретке» нашлись ножницы, и я состриг волосяную ботву, прижимая ножницы вплотную к коже. В результате на лице возникла рыжая небритость а-ля Чак Норрис.

Оружия я решил не брать. Сунул в нагрудный карман куртки пачку долларов вперемешку с рублями, взял фальшивые корочки помощника депутата Мосгордумы и, прежде чем прикопать обратно «секретку» под разлапистой елкой, не удержался, взял в руки, огладил самое дорогое дедовское наследство – прямой, особой заточки меч. «Совковый» мотоцикл и шлем с прозрачным забралом не очень соответствуют наряду байкера, ну да и хрен с ним. Заинтересует стилистическое несоответствие любопытных гаишников, двадцать баксов в минус, и все вопросы закрыты. А развлекаться с азерами я собираюсь пешим и без шлема, так что все нормально, все о’кей.

Фу-ты, черт! Оговорился: не развлекаться я собираюсь с азерами, а разбираться. Хотя… почему бы и не назвать предстоящее мероприятие развлечением? Оставлять за кожаной спиной рэкетира-байкера кучи трупов я не намерен, рисковать чрезмерно головой с пижонской банданой тоже не планирую. Все, чего мне надо, так это заставить алчных рыночных олигархов позабыть о «должниках»-крестьянах из Тверской губернии. Охотника укусил за палец суслик, но про суслика охотник забывает, когда на тропе появляется тигр, когда охотник превращается в дичь. Днем я был сусликом, сейчас я тигр.

Соседу Мирону я, разумеется, наврал и про сберкассу, и про тверскую вдовушку. Не для того я менял внешность, чтобы смущать женщин или открывать счета на предъявителя. Цель камуфляжа – чтобы азеры не признали в ночном супер-пупер-мэне давешнего крестьянина Семеныча. Каблуки модельных полусапожек возвысили меня на добрых пять сантиметров. Богатырский покрой куртки создал иллюзию косой сажени в плечах. Облегающие штаны подчеркивают анатомически правильную стройность ляжек и спортивную округлость ягодиц. Я больше не сутулюсь, я двигаюсь плавно и красиво, как хищная кошка. Рыжая небритость техасского рейнджера совершенно не похожа на прежнюю бородатую нечесаность с сединой. Сальные космы на голове разделил прямой пробор, сменивший прежнюю то ли челку, то ли черт-те чего. А главное, у меня изменился взгляд. Я постоянно морщу губы, и от этого глаза смотрят с прищуром. И зубы от этого все время немного в оскале. Лицом я теперь чем-то смахиваю на опереточного злодея. Я репетировал это лицо, я знаю. Они меня не узнают, уверен.

Мотоциклетные колеса, вращаясь, пожирают километраж. Я расслабил тело и напряг память, я вспоминаю ругательства на азербайджанском языке. Ругаться по-азербайджански меня научил друг, отличный парень, Али Ахмед-оглы. Когда я, Семен Ступин (я снова Семен Ступин!), учился в институте, делил с Али одну на двоих комнату в общаге. Не поленюсь повторить: Али был отличным парнем. Впрочем, почему «был»? Верю, что и сегодня Али живет, здравствует и трудится во благо. И на все двести процентов убежден, что друг Ахмед-оглы как был, так и остался прежним, не похожим ни капли на тех азеров, с которыми я еду развлекаться-разбираться. И попрошу не шить мне статью «О разжигании межнациональной розни»!

Ночь исподволь подкрадывается к столице, я мчусь к Москве на всех парах. Ночь меня опережает, на круг МКАД я влетаю, когда в небе загораются первые звезды.

Мертвое искусственное освещение Кольцевой дороги сбивает меня с толку, и я едва успеваю сообразить, где и куда сворачивать. Однако соображаю и сворачиваю. Сбрасываю скорость, на горизонте пылает красным вывеска «РЫНОК», чуть ниже подмигивают три соблазнительные буквы «БАР».

Мотоцикл я оставил на попечение сторожу гаражного кооператива. В обмен на хрустящую американскую денежку с арабской цифрой «десять» сговорчивый сторож разрешил загнать железного коня за кооперативный забор и взял на хранение шлем мотоциклиста. От сторожевых ворот до дверей бара пять минут неспешной ходьбы, с удовольствием разомну ноги, прогуляюсь по тропинке вдоль забора.

Я чую объект забав шестым чувством! Тропинка никак не освещена, я иду не спеша и предвкушаю скорую забаву. Был бы у меня партнер, я бы с ним поспорил на любую сумму, что Чингиз с земляками в настоящую минуту наслаждается запрещенным Кораном спиртным в сопутствующем рынку баре. Сосет Чингиз коньячок и даже не подозревает, что я, его ночной кошмар, уже рядом, уже близко. Совсем близко – забор справа кончился, осталось пересечь десяток метров пустого асфальтового пространства и войти в бар.

Кстати, по большому счету, конкретно Чингиз с конкретными сотоварищами мне не нужен. Любой «рыночник» сгодится. Любой! Но… но я чую Чингиза.

Топая по асфальту, я мимоходом заметил припаркованные в промежутке между кубиком-баром и прямоугольником-рынком черный «БМВ», вишневые «Жигули» и белую «Волгу». Весьма вероятно, что авто принадлежат завсегдатаям бара. На всякий случай я запомнил цифры автомобильных номерных знаков.

Я ошибся, правда, совсем чуть-чуть, в деталях: пил Чингиз не коньяк, а водку и, помимо земляков, с Чингизом сидела троица девушек вполне славянского вида. Зато внутреннее убранство и атмосфера бара оказались в точности такими, как я и предполагал. Помещение большое, более подходящее для устройства ресторана. Вдоль одной стены вытянулась стойка и вросли в пол высокие седалища у стойки. На противоположной стене повисли тяжелые шторы, наглухо закрывшие окна. В торце столики на две, четыре и более персон. Посередине предусмотрено пространство для танцев. Ближе к входу раскинулся зеленым сукном бильярд. Полумрак, кроме нависшей над бильярдом лампы, создают светильники, тут и там опухолями выступающие из стен. Фигово работает вентиляция, под зеркальным потолком клубится едкий сигаретный дымок, гадко хрипят динамики в колонках за спиной бармена, о любви поет Филипп Киркоров.

Народу в заведении мало. Стриженые, курносые парни, похожие друг на друга, как близнецы, с ленцой гоняют бильярдные шары. Лихая деваха в боевой раскраске взгромоздилась на сиденье-столбик у стойки и, посасывая коктейль, кокетничает с узкоглазым парнишкой барменом, то ли казахом, то ли узбеком. И за самым длинным столом гуляют знакомые азербайджанцы.

Троица девушек распределена между сидящими во главе стола Чингизом, усачом, который озвучивал сумму нашего с Мироном «долга», и азером, говорившим о завтрашнем дне, как о дне расплаты. Остальные физиономии, общим числом шесть штук, также оказались знакомыми – эти смуглые мужчины пинали меня и Мирона вплоть до приезда ментов к месту конфликта на почве нарушения правил яблочной торговли. Тьфу!.. Опять я оговорился – пинали и оскорбляли они не меня, а Николая Кузьмина. И половину «долга» повесили на безобидного Семеныча, а в бар сей миг вошел не Николай Семеныч Кузьмин, прошу не путать! Дверь бара открыл широким плечом супер-пупер-рэкетир по имени… Нет, по кличке… Как бы мне обозваться? А что мудрствовать лукаво, так и назовусь – Супер.

Окинув прищуренным глазом расслабляющийся рыночный интернационал, я медленно, не спеша направился к столику Чингиза.

Подошел, остановился за спиной золотозубого усача, сплюнул сквозь зубы на пол и спросил немного гнусаво:

– Хей, звери, кто тут у вас старший?

Спина Усача вздрогнула, гомонящие наперебой азеры разом замолчали, спустя секунду стихло хихиканье понятливых девушек. Усач оперся пятерней с перстнем-печаткой о второй свежести скатерть, степенно поднялся с жалобно скрипнувшего стула, развернулся ко мне возмущенным лицом и переспросил:

– Как ты нас назвал, э?

– Если обидел чем, извини. – Я постарался и совместил хищный оскал с добродушной улыбкой. – Ты старший?

– Э, а сам ты кто, э?

– Зови меня Супер. Тебя-то как звать-величать, уважаемый?

– Назим. – Он оскалился не хуже моего, я даже заметил среди золотых один пожелтевший от табака костяной зуб.

– Под кем живешь, Назим?

– Нэ понал?

– Чего ж тут непонятного: кому налоги платишь, чтобы спать спокойно?

– Ты прэшол дэнги с нас снэмать?

Диалог, доселе состоявший сплошь из вопросительных предложений, наконец-то приобрел новую интонацию. Назим засмеялся. Искренне, от всей души. Вторя старшему, заржал Чингиз и прочие азеры. Возобновили хихиканье понятливые девушки. Комедиографы утверждают, дескать, существуют три вида смеха – смех удивления, смех неожиданности и смех превосходства. Все эти разновидности смешного одновременно и спровоцировали взрыв общего дружного веселья.

– Ахзана сиким, гетвэрэн. – Выругался я по-азербайджански, стараясь воспроизводить обидные для гордого Назима слова с должным прононсом и выражением. Мужской смех стих мгновенно, девичий с обычной секундной задержкой.

– Как?! – Назим очень смешно выпучил глаза. – Э, как ты сказал?

– Извини. – Я виновато пожал плечами. – Произношение у меня, понимаю, хромает. Если ты не врубился, повторю по слогам: гет-вэ-рен…

– Я?!

Назим аж побагровел весь. Его дрогнувшая, как от удара электрическим током, рука полезла в оттопыренный брючный карман. Что там у него в кармане, интересно? Нож? Пистолет?

– Зарэжу!

Пятерня с перстнем-печаткой потянула из кармана нечто острое и блестящее. Но вытянуть не успела.

– Пугаешь, – усмехнулся я и стукнул Назима по ушам.

Успей Назим присесть, и мои ладошки хлопнули бы друг об дружку, ой, как звонко. Но он не успел. Ладони сплющили уши Назима, большие пальцы легли поверх выпученных глаз, я резко разогнул локти и оттолкнул как можно дальше временно потерявшую способность видеть и слышать голову Назима.

Назим грохнулся на стол всем своим нехилым весом. Хлипкая на вид столешница выдержала, а надежные на первый взгляд ножки не сдюжили, подломились. Восемь азеров и три девушки едва успели, роняя стулья, повскакивать с мест, как утяжеленная столешница рухнула на пол. Бабахнуло, будто при взрыве.

Я решил не дожидаться, пока азеры опомнятся, и рубанул ближайшего ребром ладони по шее. Разумеется, не столь душевно, как несчастную корягу минувшим утром. Подрубленный азер мешком осел на пол, а я отступил к открытому пространству для танцев посередине помещения. Потанцуем? А как же! Конечно, потанцуем.

Понятливые девушки поспешили сместиться к стойке, разъяренные азеры спешно вооружались, кто во что горазд: кто пустой водочной бутылкой, кто стулом, а кто и припасенным специально для таких случаев ножиком. Но первые па грубых мужских танцев мне суждено было сплясать не с пылкими, смуглыми южанами, а с курносыми бледнолицыми близнецами-бильярдистами.

Итак, я отступаю, слежу за азерами и вдруг чувствую затылком странное движение в воздухе за спиной. Хвала Будде, я вовремя догадываюсь сделать то, с чем запоздал Назим. Я присел. Над головой свистит бильярдный кий. Продолжая приседать, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, вижу братка, махнувшего кием, как дубинкой. Пружинисто разгибаю колени, прыжок, взбрык ногой, и каблук моего модельного сапожка пробует на прочность литую челюсть бильярдиста. Челюсть оказывается не столь прочна, как показалось. Приземляюсь и, чтобы братишке со сломанной челюстью было не так обидно, бью опять же в челюсть его напарника по игре в шары. Тот как раз собрался ткнуть кончиком кия мне в глаз, однако мой кулак оказался быстрее. Нокаут, вялые пальцы роняют кий-копье.

Не даю кию упасть, подхватываю его на лету. Правой пятерней хватаюсь за утолщение в основании кия, левой за середину. Поворачиваюсь к азерам. Ого! Они ринулись в атаку. Еще секунда, и я бы получил бутылкой по темечку. Правая конечность вперед и вверх – сбиваю вооруженный бутылкой кулак с опасной для макушки траектории, левая рука вперед и вниз – кончик кия бьет по гениталиям противника и застревает у него между ног. Хватаю кий второй рукой. Рывок обеими руками, левая вверх, правая вниз, и азер с бутылкой полетел вверх тормашками.

Справа блеснул нож. Левая рука отпускает кий и, пока правая замахивается, блокирует клинок. После замаха самым естественным образом следует удар кием по чужой голове. Дерево с треском ломается, голова выдерживает. Оглушенный азер падает, а у меня остается огрызок кия в правом кулаке.

На острие атаки противника оказывается Чингиз. Ах, какая радость! Конкретно тебя, милый, я оприходую с особым удовольствием.

Чингиз наткнулся животом на обломок кия, хрюкнул и согнулся буквой Г точно так же, как и прошедшим днем возле «толчка». Он снова смотрел на меня снизу вверх удивленными и одновременно злыми глазами. Неприятный взгляд, не люблю, когда на меня так смотрят. Раз – бью Чингиза кожаной коленкой в небритый подбородок, два – выпрямляю ногу и попадаю острым носком ему в пах. Все, больше он на меня не смотрит. Чингиз лег, зажмурился, скрючился и пускает слюнявые пузыри, а в меня летит стул. Плохо летит, медленно. Метнувший стул азер совсем не умеет целиться предметами с неопределенным центром тяжести. Смещаюсь в сторонку коротким приставным шагом, и стул пролетает мимо. Бросаю в ответ огрызок кия. Весит огрызок всего ничего, зато попадает азеру в глаз. Тупым концом, разумеется. Азеру больно, очень больно, но повязка, как у Кутузова, поперек щекастой физиономии ему не грозит.

Сколько их еще осталось, невредимых? Несколько. Атака захлебнулась. Противник ретировался. Враг празднует труса. Добить господ рыночных торговцев или не стоит? Пожалуй, не стоит. Ребята прижались к стенке, щерятся, в загорелых руках мелко дрожит холодное и импровизированное оружие. Им страшно, а, значит, когда я уйду, они не кинутся следом. Они обратятся за помощью к мобильному телефону, выйдут на связь с курирующими рынок ментами. И правильно! Должны же менты в конце концов хоть кого-то защищать и оберегать, правда?

Я оглянулся по сторонам, осмотрелся. Девицы у стойки окаменели. Невозмутимый бармен, умница, как ни в чем не бывало полирует хрусталь фужеров краешком белоснежного полотенца. Приоткрылась дверца в подсобку, которую я не заметил, войдя в помещение. Из подсобки, раскрыв рот, на меня взирает с ужасом тетка-толстуха в рабочем синем халате. Короче, более желающих поучаствовать в драке не наблюдается.

– Слушай сюда, звери! – обратился я к азерам, лихо уперев руки в боки. – Соберите для начала десять штук баксов и носите их всегда с собой, ясно? Я приду за деньгами. Я могу появиться в любой момент, в любом месте, где вы кучкуетесь, поняли? Не будет денег, всех на фиг кастрирую, усекли?

Ответных реплик я решил не дожидаться. Изящно развернулся на каблуках к выходу и пошел, мягко перекатываясь с пятки на носок.

Я вышел из бара под аккомпанемент последних аккордов песенки голосистого Филиппа. В заведении я пробыл совсем недолго, от силы минут пять. На воздухе все по-прежнему. Желтеют окна домов, серым отливает слабо освещенный асфальт, черным-черно возле коллективного забора конгломерата гаражных кооперативов. Ускоряя шаг, я пересек серое пятно асфальта. Оказавшись на тропинке возле забора, побежал трусцой. Отбежал метров десять и спринтерским рывком пересек параллельную забору улочку с односторонним движением. Мне повезло – по улочке катило всего одно авто далеко впереди, и досужих прохожих вокруг никого. Я перепрыгнул низкую ограду газона, угрем скользнул меж кустов сирени, крутанулся юлой, припал на одно колено и замер. За спиной – шестнадцатиэтажная жилая громада, в окнах первого этажа темно, сиреневые кусты в темноте выглядят черными сугробами. Я затаился между кустов-сугробов и спокойно наблюдаю за входом в бар. Я жду.

Ждать пришлось минут двадцать. За это время по пешеходной дорожке вдоль улицы прошествовала разбитная компашка выпивших подростков и прогулялся рослый дядька с ротвейлером на поводке. Собака облаяла сиреневые кусты, дядька, спасибо ему большое, обругав четвероногого друга кошкодавом, не позволил псине обследовать газон. Человек с собакой удалились восвояси, а мне снова повезло – пошел дождь. Мелкий и нудный, почти осенний дождичек хлынул с небес. Нежданно-негаданно. Мокрая ночь гарантировала безлюдье на этой плохо освещенной, не пользующейся популярностью среди пешеходов улице.

Минули тысяча с лишним секунд, и вот наконец в поле зрения появились менты. Но сначала я их услышал – менты мчались на вызов, включив сирену. Улюлюкая сиреной, легковой автомобиль с синей надписью «Милиция» на борту подрулил к гостеприимным дверям бара. Сирена онемела, выключился мотор, открылись автомобильные дверцы, из мусоровоза вышли… Ба! Знакомые все лица! Господа начальники в штатском, коих я перекрестил в Ларина и Казанову, оба-два тут как тут! Пашут герои, как выяснилось, сутки напролет, как пелось в старинной народно-мусорной песне: «…служба дни и ночи». Устали, болезные, вона, как шаркают ногами по асфальту, сгорбились, Ларин курит в кулак, Казанова мнет лицо ладошкой, зевает.

Двери бара закрылись за тандемом ментов, и тишину нарушил вой очередной сирены. На сей раз к месту происшествия катила, не жалея покрышек, карета «Скорой помощи». Белая с красным карета припарковалась, закрыв прекрасный вид на вход в заведение, и опять потянулись долгие минуты ожидания. Пять минут, десять… Ага! Карету «Скорой помощи» огибают один за другим Казанова, Ларин и один из уклонившихся от физического контакта с рэкетиром азер. Расклад ясен – невредимого азера, видать, самого смышленого из всех невредимых, повезут в отделение писать заявку на забияку по кличке Супер.

Улица с односторонним движением. Я сделал ставку на то, что правила дорожного движения не будут нарушены, и не просчитался. Мусоровоз сворачивает в мою сторону. Будь готов, Супер! На старт, внимание, марш…

Я выскакиваю из засады в кустах сирени и бегу наперерез набирающему скорость милицейскому автомобилю. Я все рассчитал точно, стартовал вовремя. Я и автомобиль пересекаемся посреди промокшей пустынной улочки. Прыгаю на капот. Ларин за рулем, конечно же, не поймет, что я прыгнул. И он, и Казанова в соседнем кресле решат, что авто задело крылом бегуна-самоубийцу. А заявитель на заднем сиденье, безусловно, не идентифицирует мелькнувшую за припорошенным дождевыми каплями стеклом человеческую фигуру с беспощадным Супером. Короче – прыгаю, пальцы скользят по влажному капоту. Локти, сгибаясь, амортизируют контакт с машиной. Сила инерции швыряет тело на ветровое стекло. Выгибаю спину колесом, прячу голову в плечи и качусь, качусь колобком по автомобильным выпуклостям. Больно ударяюсь копчиком, царапаю обо что-то макушку, однако и кости, и мясо пока целы. Перекатившись через машину, кручусь в воздухе, носки сапожков касаются асфальта, и теперь колени выполняют роль амортизаторов. Колобком вращаюсь на асфальте. Законы физики заставляют меня уподобляться сказочному колобку целую секунду. Перед глазами круговерть, к горлу подступает тошнота, дышать некогда. Растаяла в вечности секунда, последний раз переваливаюсь через плечи. Оберегая ушибленный копчик, сначала бью каблуками в асфальтовую твердь и только потом осторожно опускаю попу на искусственный камень. Тошнота и карусель перед глазами прекращаются после второго жадного вздоха. Слышу писк резины, вижу, как заносит экстренно затормозивший мусоровоз, и, закрыв глаза, расслабляюсь в позе цыпленка табака.

Автомобиль остановился наискось, перегородив улочку метрах в семи от меня, «убитого». Первым из авто выскочил Казанова, цокот его шагов все ближе и ближе. Скрипнула, открываясь, передняя левая дверца, слышу, как вылезает под дождь Ларин. Пора оживать? Пора!

Из позиции жареного цыпленка я резко перехожу в стойку дземондзи-но-камаэ. Встаю, повернувшись к бегуну Казанове немного боком, вес тела распределил поровну на обе слегка согнутые ноги, спина прямая, кулаки перед грудью. Казанова от столь неожиданного превращения расплющенного цыпленка в готового атаковать бойца сбивается с шага, спотыкается и, честное слово, сам подставляется под удар. Мой напряженный кулак ввинчивается в точку чуть левее его сердца, которую японские Мастера Смерти называют «дэнко». Казанову передернуло, болевой шок он пережил, но сознание у мента помутилось.

Срываюсь с места, толкаю вялого Казанову к машине, прыгаю и, оказавшись рядом с опешившим Лариным, наношу водителю мусоровоза удар собранными в щепоть пальцами за ухо.

Пока у Ларина темнеет в глазах, я ныряю в салон и быстренько гашу азера.

Загасил. А теперь очень быстро: раз – открыть заднюю дверцу; два, три – выбраться из салона, запихнуть Ларина в кресло рядом с водительским; пять, восемь, двенадцать – поднять с асфальта Казанову, засунуть мента на заднее сиденье; тринадцать, четырнадцать – сесть за руль, закрыть все дверцы; шестнадцать, двадцать один, тридцать – найти и присвоить личное оружие милиционеров; тридцать один – завести мотор; тридцать два – поехали…

Ух-х-х… управился с уборкой за тридцать две секунды. Дорожно-транспортное происшествие – десять секунд, работа по точкам – пять, тридцать две секунды – уборка, итого – на все про все – сорок семь секунд. Допустим, я польстил себе и обсчитался в свою пользу, все равно с момента старта из кустов сирени прошло меньше минуты. Помножим минуту на ночь, прибавим моросящую противность дождя и будем считать, что никто, ни одна случайная живая душа не видела, как начиналась и чем закончилась эта акция. Уф-ф-ф, запыхался, вспотел даже. Все-таки тренировки тренировками, а возраст дает о себе знать, ничего не поделаешь…

Отдышавшись, я свернул с тихой улочки в лабиринт темных дворов. Запоздало представил, что бы было, если бы во время моего столкновения с милицейской машиной вдруг на улице появилась вереница машин. Я загасил бы прыткого Казанову и убежал по тем же дворам на своих двоих, а за моей спиной топотал бы по лужам Ларин, я бы подстерег Ларина за углом и… Впрочем, нечего понапрасну размышлять на темы возможных вариантов и неслучившихся событий. История, как известно, не имеет сослагательного наклонения. Случилось, как случилось – Ларин медленно приходит в себя, сидя рядом со мной плечом к плечу, Казанова и азер сзади за спиной до сих пор в глубоком отрубе, оба табельных милицейских «ПМ» у меня за пазухой, и первое, что я сделаю, когда заглушу мотор во-он в том самом темном закоулке, – уничтожу средства милицейской мобильной связи.

Сказано – сделано: машина с одним здоровым и тремя не очень здоровыми мужчинами в салоне встала и затихла в углу квадратной грунтовой площадки, уперевшись передним бампером в ствол декоративной плакучей ивы. Габаритные огни погасли, низко свисающие, отяжелевшие от воды ивовые ветви облепили мусоровоз со всех сторон. Я позаботился о радиосвязи, сделал то, что и планировал в первую очередь. Во вторую очередь позаботился о бесчувственном живом грузе на заднем сиденье. Крайне удачно в бардачке нашлись, помимо прочего, пара наручников и моток синей изоляционной ленты. Я выволок из машины азера, положил его слева от достаточно толстого, вполобхвата, ствола плакучей ивы. Вытащил Казанову и пристроил его справа от дерева. Оба легли ничком, головами к стволу, вытянув руки так, будто хотели обнять красавицу-иву. Я скрепил парой наручников протянутые разноименные руки голубчиков, сковал азера с ментом никелированными браслетами, скрепил, так сказать, объятья дерева. Теперь без посторонней помощи дровосека или слесаря им от дерева не отойти, не отползти. Дабы, очнувшись, пленники плакучей ивы с ходу не нарушили мирную тишину ночного дворика криками о помощи, я замотал обоим головы изолентой таким образом, чтобы синие петли перетянули приоткрытые рты, но при этом оба смогли свободно дышать, смогли терзать зубами мудрости безвкусный пластик, имели возможность мычать тихо и жалобно, закусывая удила, но никак не кричать, громко и отчетливо. Еще я расстегнул и приспустил пленникам штаны до колен, чтобы особенно не молотили ногами по земле. Решил было и трусы спустить для смеха, однако передумал. Жалко стало ребятишек.

Забота о милицейских средствах связи и о бесчувственных пленниках вычеркнула из жизни десять минут с секундами. К господину Ларину возвратилось еще мутное, но сознание, а я вернулся в машину, запер все двери и достал из-за пазухи пистолеты. Ствол плакучей ивы сослужил мне добрую службу, настало время задействовать стволы пистолетов.

Первое, что увидел Ларин, открывая мутные глаза – два пистолетных ствола. Точнее – дырочки на концах стволов. Наверное, он решил, что в глазах двоится. Ларин сморгнул, тряхнул головой. Но картинка осталась прежней. По-прежнему в пяти сантиметрах от каждого его глаза по одному стволу. Я специально зажег свет в салоне, решился ненадолго демаскировать машину, чтобы устроить мусору столь эффектное возвращение из обморочного небытия в жестокий мир действительности.

– Выстрелить или погодить? – спросил я вкрадчиво.

Обидно, Ларин не заметил, какая отличная злодейская улыбка у меня получилась. Дырочки пистолетных стволов его буквально загипнотизировали.

– Н-нет… – прошептал Ларин, заикаясь.

Я выключил свет, для чего пришлось убрать на секунду от правого ментовского глаза пистолетный ствол. Честное слово, я слышал, как вздохнул с облегчением Ларин, когда одна из гипнотизирующих дырочек исчезла.

Свет погас, я вернул пистолет на место и для пущей убедительности прижал оба ствола к его рефлекторно закрывшимся глазам. Раз уж стало темно, так пусть мент вообще ничего не видит. Пускай слушает мой голос и мечтает о ярком летнем солнце, о голубом безоблачном небе.

– Поговорим? – спросил я равнодушным голосом.

– Д-да… Ч-что ты хо-очешь?

– Как и все – хочу денег. Отвечай: кто держит рынок?

– На-азим… Ты… вы – Супер?

– Угу, я – Супер, а ты врунишка, приятель. Назим, пусть и козырная, но шестерка. Ну ладно, пусть не шестерка, пусть валет. Круче вальта никто в гадюшнике под вывеской «БАР» не тусуется, ежу ясно.

– Я не…

– Заткнись, цветной! Ну ты и тормоз по жизни, я балдею. Я на тебя прыгнул, ты только и успел, что едальник разинуть, и сейчас, вместо того чтоб шкурку свою серую милицейскую спасать, едальником понапрасну щелкаешь. Я тебя, милый, сейчас порешу с особой жестокостью, и после, стоит мне возникнуть перед любым ссученным ментом или вонючим азером, стоит появиться и обозваться, любой сдаст рыночного бугра, не задумываясь. Усек?

– Ты просил собрать десять тысяч бак…

– Блин! Приятель, забыл? Забыл, что я не у тебя в мусарне на допросе? У меня, между прочим, кулаки затекли пистолеты тискать и пальцы на спусковых крючках дергаются от злости. Усек? Я, блин…

– Гудрат…

– Чего?

– Гудрат Махмудбеков рынок держит.

– Махмудбеков? То есть Махмуд-бек, Махмуд-князь, да?

– Махмудбеков его фамилия. Постоянно живет в Москве, с пропиской.

– Проживает князь Махмуд, надеюсь, вблизи от рынка?

– Да, в двух кварталах.

– Бывал у него?

– Я?

– Головка от буя! Ну не я же, правда?

– Один раз заезжали с Мишкой… Мишка! Где Мишка? Где Рустам?

Я сообразил, что Мишкой на самом деле зовут Казанову. Нетрудно догадаться и кто такой Рустам – азер, что ехал в отделение писать заяву. Когда я их транспортировал, Ларин еще не очнулся. Последнее, что помнит мой собеседник, это как я опрокинул Мишу Казанову, а отсутствие азербайджанца в машине менту помогло уловить обострившееся чувство страха. Пора отчаливать от плакучей ивы. Вскоре очнутся и попытаются шуметь пленники, и лучше, чтобы Ларин не знал, где они тяготятся неволей.

– Твоего напарника и лишнего свидетеля я спеленал изолентой, которую нашел здесь, в машине, окольцевал их наручниками и сбросил в канализационный люк. Вместе с ними в шахте люка спрятана мина с часовым механизмом. Я поломал ноги обоим, и далеко от мины им не уползти. Поможешь мне, скажу, где искать Мишу с Рустамом. Свою жизнь сохранишь и их спасешь, усек?

– Да, я согласен.

Он мне не поверил. Еще бы! Кто ж поверит в чепуху с миной в канализации? Только полный, клинический идиот. А Ларин отнюдь не дурак. Я протянул ему спасительную соломинку, и он за нее благодарно схватился. Когда все закончится, Ларин напишет в объяснительной записке: так, мол, и так, спасал друга от верной гибели, и ради святой ментовской дружбы пришлось согласиться на требования террориста. И присовокупит о долге правоохранительных органов перед невинно пострадавшим гражданином Махмудом. Наличие воображаемой часовой мины объяснит начальству, почему милиционер не рискнул оказать сопротивление преступнику. А дальше одно из двух – либо начальство прикинется, что верит подчиненному Ларину, либо решит, что байку с миной он сочинил самостоятельно, без моей помощи. Впрочем, какое мне дело, чего надумают милицейские начальники? У меня своих забот полно.

– Поедем сейчас к Гудрату, ясно? Покажешь, где его хата, усек? Потом, когда все кончится, скажешь, дескать, я и без тебя знал, куда и к кому рулить. Повторить!

– Ты знал, где живет Гудрат, – охотно согласился Ларин.

– О’кей, погнали.

Я убрал пистолеты от глаз Ларина. Мент судорожно втянул воздух носом, шумно выдохнул через рот, открыл слезящиеся глаза.

– Усаживайся поудобнее, – разрешил я, пряча стволы за пазухой. – И не вздумай хулиганить, накажу.

Я завел мотор, сдал мусоровоз назад, развернулся и поехал, следуя указаниям Ларина. Я спокойно держал руки на руле, управлял машиной, не глядя на милиционера. Нарочитое пренебрежение к возможной агрессии со стороны Ларина действовало не менее эффективно, чем пистолетные стволы возле его глаз. Мент боялся лишний раз пошевелиться и постоянно бубнил, стараясь объяснять, как и куда ехать максимально доходчиво.

В типовой застройке микрорайона я разобрался без особого напряжения мозгов. Как потом найти бывший бульвар с рынком, баром и, главное, гаражными кооперативами, я представлял весьма отчетливо. Проблем с марш-броском к дожидающемуся седока мотоциклу не будет, и это радует. Огорчает фиговая работа «дворников» в милицейской тачке. Сквозь паутину трещин на ветровом стекле вкупе с дождевыми каплями видимость на тройку с минусом. Стекло треснуло от соприкосновения с моей спиной, и ноющая боль в области копчика тоже огорчает, однако боль терпимая, и времени для эмоций у меня нет – кажется, приехали…

– …Направо поверните… Прямо пятьдесят метров до крайнего подъезда и паркуйтесь… Квартира Махмудбекова на пятом этаже… В бардачке должны быть наручники и липкая лента. Можете надеть на меня наручники, ноги изолентой запутать. В багажнике пусто, я…

– Фигу! В багажнике отлежаться не выйдет. Поднимемся на пятый вместе. Позвонишь в дверь Гудрата, а я сзади за твоей спиной пристроюсь. Направлю стволы на твои почки и буду улыбаться, глядя через твое плечо, ясно? Тебя Гудрат знает, меня он не видел, но я с тобой, вот он дверцу-то и откроет.

– А потом?

– Суп с котом… Погоди-ка, кажется, наши планы меняются…

Планы скорректировали замеченные мною рядом с искомым подъездом вишневого цвета «Жигули», цифры номерного знака которых я запомнил, когда шел штурмовать бар. Вспомнив цифры, присвоенные «Жигулям», я быстренько провел в уме простейшие арифметические вычисления. В баре я пощадил, кажется, четверых азеров. Минус Рустам, обнимающий плакучую иву, остается три. Минус кто-то, посвятивший себя заботе о травмированных земляках, остаются двое. Эти двое свидетелей вторжения Супера только что приехали на вишневых «Жигулях» к пахану Гудрату сообщить о происшествии. Логично? Вполне. И правда – двое. Вышли из «Жигулей», бегом побежали к подъезду, исчезли в темноте.

– Значится, так, мусорок, диспозиция меняется – на вот, держи пугач, – я достал из-за пазухи «макаров», выщелкнул обойму, проверил, не осталось ли патрона в патроннике. – Хватай пугач, целься в меня и давай вылезай из тачки первым, типа, меня под прицелом держишь.

– Зачем?

– Если рыночный папа в окно нечаянно посмотрит, пусть увидит, что ты меня арестовал и к нему на хату конвоируешь. Ясно?

Ларин открыл автомобильную дверцу, вылез под дождь, направил на меня разряженный пистолет. Вылез и я – руки за спиной, голова опущена, в кармане ключи от машины, за пазухой боеспособный «макар». Под шутовским конвоем дошел до подъезда. В тесноте парадной достал пистолет и жестом озадачил конвоира на предмет кодового замка. Три цифры кода Ларин вспомнил без всяких заминок.

– Чапай вверх по лестнице, мусор. Я лифтов не люблю, пешочком прогуляешься.

– Да, как скажете…

– Тише говори! Шепотом отвечай: Махмудбеков один живет?

– С женой и дочкой.

– Дочке сколько лет?

– Двадцать. Она и мать в Турции отдыхают. Гудрат один остался. Август, самые заработки на рынке…

– Ха! Все-то ты знаешь, опер. Код парадной наизусть помнишь, семейные расклады азера тебе известны, а брехал, что всего разок гостевал у князя помидоров и редисок. Врал, признайся?

– Нет, я…

– Цыц! Молчи. Подходим к пятому. Перестраиваемся. Заходи ко мне в тыл. Сзади пристраивайся, смелее! Ствол прижми к моему виску. Крепче! Свободную ладошку мне на другое плечо положи. Быстрее!

А сам я спрятал руки за спину. Пистолетный ствол в правой уперся Ларину в промежность, пальцы левой нашли и вцепились в брючный ремень мента.

– Готово, пошли!

– Неудобно…

– Шагаем в ногу. И – раз, с левой марш. Надумаешь шутить, я тебе яйца отстрелю.

– Ясно…

Стальная дверь Гудрата Махмудбекова смотрела на нас видеоглазком. Где-то в глубине квартиры мы отобразились на черно-белом экранчике следящей системы. Я стоял понурый, руки у меня вроде как скованы за спиной, я, типа, арестован. А якобы арестовавший меня Ларин прижался впалой милицейской грудью к лопаткам арестанта и ствол прижал к складкам банданы у виска пойманного рэкетира.

– Плавно сними с моего плеча руку и спокойно нажми на кнопку дверного звонка, – приказал я шепотом, еще ниже опуская голову.

Я не вижу лица Ларина, но уверен, он и не пытается предупредить мимикой видеоглазок об опасности. Боится, что я выстрелю, и правильно делает. Я бы на его месте тоже боялся, честное слово.

«Фью-р-р-р»… – деликатно поет дверной звонок. Секундная задержка, и сквозь сталь дверной панели я слышу торопливый топот и радостные, возбужденные голоса. Дверь открывается нараспашку сразу, за порогом две улыбающиеся смуглые рожи и еще одно серьезное мужское лицо на втором плане.

Руки у меня заняты за спиной, зато ноги свободны. Мощный мах правой против часовой стрелки, грязная подошва сапожка стирает с радостных лиц улыбки, а заодно сворачивает нос одному азеру и рассекает бровь другому. Описав полукруг в дверном проеме, нога опускается за порогом, тело разворачивается на девяносто градусов, левая рука тянет мента за брючный ремень. Рывок, разворот – и пальцы отпускают полоску ремня. Ларин спотыкается о порожек, летит мимо меня, теряет равновесие, сбивает с ног подранков-азеров. Хлестко выбрасываю из-за спины руку с пистолетом, целюсь в лоб серьезному мужчине на втором плане, командую с ноткой истерики в голосе:

– Грабли кверху, Махмуд-бек! Дернешься – пристрелю!

Гудрат пучит глаза, однако он скорее зол, чем испуган. Медленно, стараясь сохранить достоинство, Махмудбеков выполняет команду. Из одежды на хозяине квартиры лишь шелковый халат да остроносые тапочки. Вестники беды, что в данный момент копошатся на коврике в прихожей, очевидно, подняли Гудрата из постели.

Свободной рукой закрываю стальную дверь на лестницу и продолжаю вещать:

– Суки на полу, быстро встали раком и поползли к Махмуд-беку. Быстро, я сказал! Пристрелю на фиг! Ваша задача, суки, выжить, ясно? Запомните все – я стреляю лучше, чем дерусь. А как я умею драться, все видели, все почувствовали. Все, кроме Гудрона.

– Меня зовут Гудрат, – произносит Махмудбеков без всякого акцента, тихо, но твердо.

– Плевать, как тебя зовут, азер.

– Не называй меня «азер», – перебивает Махмудбеков. Похоже, он готов погибнуть от пули, сохранив честь и достоинство, как он их понимает.

– Обижаешься? Что ж, можешь звать меня кацапом в ответ. Или чукчей, мне плевать. Конкретно тебя опускать я не собирался, усек? Я пришел поговорить, ясно?

На мужественном лице Гудрата промелькнула и исчезла едва заметная высокомерная ухмылка, в глазах вспыхнул огонек понимания. Он думает, что разгадал меня. Отлично, пусть и далее заблуждается.

Сбивая и морща половичок в прихожей коленками и локтями, ребята на полу подползли к Гудрату. Прихожая махонькая, как табакерка, из прихожей два коридорчика: на кухню и в тупичок с широкими дверными проемами в комнаты. Махмудбеков стоит в конце коридорчика, за его шелковыми плечами виднеется комната с хрустальной люстрой, коврами, шкафом красного дерева и разобранной кроватью.

– В армии служил, Махмуд-бек?

– Твое какое дело?

– Команду «кругом» знаешь?

Гудрат, хмыкнув, поворотился ко мне задницей.

– Остальные ползут вслед за хозяином в спальню, ясно?

Всем все ясно. Странная процессия со мной, замыкающим, перемещается в спальню.

– Махмуд-бек, будь добр, отвори створки шкафа, пожалуйста. Нет! Обе руки опускать не нужно. Не спеша подходишь к шкафу, одной рукой открываешь, понял?

Он понял. Он двигается вальяжно, держит спину прямо и постоянно ухмыляется себе под нос. Пусть ухмыляется, я не в обиде.

– Створки пошире открой, пошире!.. Ага, спасибо. Раки на паркете, слушай мою команду: ползком в шкаф, быстро! Быстро, кому сказал! Что? Второй раз для тупых команду повторить? Или сразу стрелять беглым огнем по жопам?

Нет, ни стрелять, ни повторять не нужно. «Раки» ползут в шкаф. Поместятся они там втроем? Поместятся, большой шкаф, просторный. Раз, два, четыре шубы натурального меха болтаются в шкафу. И кожаных пальто два. Богато живет Гудрат, солидно одевается семья Махмудбековых.

– Хозяин, не сочти за труд, закрой шкаф, пожалуйста… Закрыл? Спасибо. А теперь вторую руку опусти, возьми вон тот пуфик возле туалетного столика, подкати его к шкафу… Давай-давай, быстрее!.. Вот так, молодец. Ближе к шкафу пуфик подвинь и садись на него… Спиной о створки облокотись, чтоб ребята внутри их нечаянно не открыли. А я напротив, на кровать сяду, и поговорим, о’кей?

Я опустился на кровать, скосил глаза, взглянул на свое отражение в зеркале над туалетным столиком, пробежался взглядом по флаконам и флакончикам на столике, повернул голову, проверил, как зашторены окна, заметил на прикроватной тумбочке откупоренную бутылку коньяка, опустошенный на две трети фужер и строго погрозил Гудрату пальцем:

– Ай-яй-яй, уважаемый! Пророк не велел правоверным вкушать спиртное, а ты, шакалий сын, нарушаешь заветы, используешь коньяк вместо снотворного.

– Кто тебя нанял, крутой? – спросил Гудрат, проигнорировав мою нравоучительную реплику.

– А ты как думаешь, кто? – Я скривил рот в улыбке, прищурился, прицелился меж раздвинутых колен Махмудбекова.

Гудрат сдвинул колени, нахмурился, поправил полы халата. Сидеть на низком пуфике рослому Гудрату было неудобно и неловко, как он ни старался, достойной позы не получалось.

– Спину-то, спину не горбь, Махмуд-бек! Забыл? Я велел облокотиться о створки шкафа.

– Тебя прислал Хомяк? – перебил Гудрат, презрительно морщась. Спину, однако, выпрямил.

– Хомяк? Ежели я не ошибаюсь, хомяк – это маленький грызун, который…

– Сколько тебе платит Хомяк? – Гудрат повысил голос, сдвинул брови, глаза его метнули в меня две негодующие молнии.

– Хочешь меня перекупить? Ха! Не получится, уважаемый. Денег не хватит. С твоими рыночными доходами покончено. На переезд, опять же, деньги понадобятся. Ты ведь уезжаешь, милый. Забыл? Ах, прости! Это не ты, это я забыл сообщить, что, ежели не уберешься из столицы в течение месяца… Сам догадайся, чего будет. Подсказываю – для тебя уже ничего не будет. Вечный покой и холод могилы, ясно? А чтоб тебе не так обидно было расставаться с обжитым местом, я сейчас…

– Передай Хомяку, пусть забьет стрелку.

Я вскочил с кровати, широко шагнул и оказался на расстоянии вытянутой руки от Гудрата. Моя вооруженная пистолетом рука вытянулась, ствол уперся Махмудбекову в переносицу.

– Я не люблю, когда меня постоянно перебивают!!! – брызгая слюной, выкрикнул я в лицо собеседнику. – Хватает смелости мешать мне говорить, рискни помешать мне действовать! Но я тебя предупреждаю, всякий, кто встает на моем пути, умирает долго и мучительно!

Здорово я сказанул, а? Фразочка прямо как в американском кино, правда?

Вскакивая, я схватил не отягощенной пистолетом рукой бутылку коньяка с прикроватной тумбочки. Шагая к Гудрату, расплескал спиртосодержащую жидкость по белым простыням. Ткнув стволом Махмудбекову в переносицу, взмахнул бутылкой, и коньячная струя плеснула на занавески. Остатки алкоголя я вылил на шелковый халат рыночного папы.

Опустошенная бутылка полетела в зеркало над туалетным столиком, а мои благоухающие коньяком пальцы полезли в карман кожаной куртки. Бутылка разбилась, зеркало треснуло, я же в это время проворно достал из кармана зажигалку. Только бутылочные осколки брызнули на паркет, я чиркнул зажигалкой и спешно поднес желтый лепесток огня к коньячным пятнам на отвороте шелкового халата господина Махмудбекова. Нежный шелк с готовностью вспыхнул, Гудрат скрипнул зубами, сдерживая крик боли и ужаса. Я убрал ствол от волосатой переносицы, отступил на полшага, и человек в пылающем халате сразу же спрыгнул с пуфика. Он, наверное, выбежал бы из комнаты, установив личный рекорд скорости для закрытых помещений, не подставь я ему ногу.

Подножка – приемчик простой, но коварный. Гудрат покатился по полу. Я шагнул к окну и поджег занавески. Махмудбеков встал на колени, стащил через голову горящую ткань. Я тем временем повернулся к кровати и поджег простыни. Голый, в одних тапочках, погорелец вспорхнул с паркета и, сверкнув прыщавой задницей, исчез за косяком дверного проема, выбежал из спальни. Активно завозились узники в шкафу. Я прицелился, беглым огнем загасил хрустальную люстру. В отраженном пространстве спальни выстрелы грохотали оглушительно, как при артобстреле.

Сорвались с петель створки шкафа, опрокинулся пуфик. На тлеющий комок шелка посыпались шубы и люди. Перепрыгнув кучу-малу под ногами, я выбежал в коридорчик прихожей. Хлопнула, закрываясь за бегуном Гудратом, стальная входная дверь.

– Пожар!!! – заорал я дурным голосом. Навскидку пальнул в бра, освещавшее прихожую, попал и припустил вслед за Гудратом.

Я надеялся догнать Махмудбекова и сообщить ему: дескать, в квартире оставил целую гроздь динамитных шашек. Мол, бикфордовы шнуры сейчас займутся и так бабахнет, мало не покажется. Однако Гудрата я не догнал. Когда скакал по ступенькам третьего этажа, услышал, как хлопнули двери внизу, в парадной, и понял, что бегун решил не терять секунды, барабаня в двери к соседям, а искать спасения на мокрой ночной улице. А что бы я сделал на его месте, будь я простым, в смысле физических и физиономических возможностей, обывателем? Да то же самое! Припустил бы от отморозка с пистолетом, не жалея ног, наплевав на костюм Адама, стремясь в первую очередь выжить любой ценой, ибо отомстить можно, лишь оставшись в живых. Кому, интересно, он будет мстить? Хомяку, конечно! И поделом, незнакомого авторитета со столь экстравагантной кликухой мне почему-то совершенно не жалко.

На площадке первого этажа валялась остроносая тапочка Гудрата. Он потерял его, как Золушка туфельку. Ну, да ничего, еще одна тапка у Махмудбекова осталась, будет, чем срам прикрыть.

Я уже выходил под дождь, когда эхо донесло с верхних этажей громкий хлопок и неясный гомон человеческих голосов. Знать, и Ларин с компанией выбрались-таки из квартиры. Я-то думал, они образумятся, поймут, что остались одни, и потушат огонь. Ни фига! Ребята предпочли затхлый воздух и подслеповатое освещение лестничной клетки дымку, огоньку и темноте жилища папаши Гудрата. Что ж, тем лучше. Надеюсь, кто-нибудь из чутких соседей додумается вызвать пожарных, и обильная пена из огнетушителей окончательно испоганит уютное гнездышко рыночного генералиссимуса.

– Пожар!!! – крикнул я еще раз на всякий случай, пока пружина дверей парадной закрывала за мной обшарпанную дверь.

Дождь усилился, жирные капли барабанили по асфальту, пузырились, будто кипели, лужи. Казалось, что черные бархатные тучи цепляются за верхушки домов, пахло свежестью и зеленью. Я сменил походку, от изящества дикой кошки не осталось и следа, я шел, подняв воротник куртки, втянув голову в плечи, слегка горбясь. Я шагал вразвалочку, спрятав руки в карманах. Бандану я снял. Приметная шишка на лбу уже не приметна. Крестьянина Семеныча все, кому надо, забудут, словно его вообще не существовало в природе. Рэкетира Супера будут помнить долго. И полгода, как минимум, фоторобот Супера будет скалиться с листовок «Их разыскивает милиция». Потом забудут и Супера, сегодняшнюю ночь, этот холодный дождь и эти бархатные тучи. Лет через двадцать, когда моя чужая здешнему миру душа средневекового воина покинет одряхлевшее тело, вряд ли кто-либо вспомнит хотя бы одну из моих ипостасей. Даже знаменитое горьковское «а был ли мальчик» не о ком будет сказать.

Завернутый в бандану «макаров» оттопыривал мой карман, рукоятка цепляла пояс штанов и мешала идти. Я не обращал внимания на мелкие неудобства, часто перебирал ногами и думал о забвении. Забегая вперед, скажу – я заблуждался относительно собственной ненужности и безвестности. Я недооценивал современный мир, которому, как оказалось позднее, много позднее, позарез необходим пережиток прошлого со стальными кулаками. Хотя, насчет «позарез» я несколько преувеличиваю, однако «несколько», не намного. Впрочем, обо всем по порядку…

На чем я остановился? Ага! Я остановился на перекрестке. Повертел головой, подумал и свернул вправо. Пять минут ковылял по незнакомому пустынному переулку, пока не вышел наконец к рынку. Вышел к прямоугольнику рынка с незнакомой, тыльной стороны.

Сориентировавшись, я не поленился заложить крутой вираж, обойти рынок и примыкающий к нему бар по большой дуге. Вот и улочка, где я столкнулся с мусоровозом, а вот и забор кооперативных гаражей. А это чего возле бара? А возле бара разворачивается автомобиль. Черный «БМВ», который, помнится, стоял припаркованный подле вишневых «Жигулей». Сразу вспомнились близнецы-бильярдисты, коим я поломал челюсти.

Я почему-то думал, что «Бумер» принадлежит браткам, любителям бильярда, ан нет! Братков, безусловно, увезла карета «Скорой помощи», на «Бумере», скорее всего, отчаливает узкоглазый бармен.

Черная иномарка разворачивалась медленно, человек за рулем не ахти какой водила. Может, рискнуть? Подбежать к тачке, пока она выруливает, тормознуть и вручить бармену ПМ со словами: «Пушку передай ментам и скажи, мол, цирк с мордобоем заказал сам Махмудбеков, дабы иметь повод наехать на сэра Хомяка…»

Идея хорошая, но черт его знает, кто на самом деле прячется за тонированными стеклами «БМВ»? Мне и так сегодня везло, нечего искушать судьбу сверх всякой меры, а то еще вдруг…

Вдруг «Бумер» остановился. Открылась передняя левая дверца, из авто вылез… Я угадал! Из автомобиля вылез бармен! Чего это у него в руках? Зонтик. Парень раскрыл зонтик, сделал шаг, еще, открыл капот, склонился над обнаженным автомобильным чревом. Зря я сомневался в благосклонности Ее Величества Судьбы!

Парнишка поправил чего-то механическое в моторе, захлопнул капот, обернулся, и тут оказалось, что под зонтиком он уже не один.

– Привет, труженик коктейльного производства!

– Я… я не слышал, как вы подошли.

– Ха! Я не подошел, я подкрался. Улавливаешь разницу? Чегой-то у тебя в кулаке зажато? В том, который держит ручку зонтика?

– Ключи.

– От машины? Побоялся в замке оставить? Правильно, осторожность никогда не помешает. Дай-ка мне ключики. Не бойся, твоя тачка мне ни к чему. Просто я тоже осторожный, дай.

Я высунулся под дождь, размахнулся и бросил ключи метров за десять, в лужу подле ступенек к запертым дверям рынка.

– Поговорим, ты пойдешь ключи искать, а я тем временем исчезну. Понял?

– Понял. У меня в машине мобильник…

– В смысле, поговорим, и, как расстанемся, ты сразу позвонишь куда надо и стукнешь, да?

– Нет-нет! Я к тому, что вы можете забрать мобильник, если сомневаетесь.

– Ты умный парень. Приятно с тобой иметь дело, честное слово! Поверю тебе, пускай телефон остается, где лежит. Видел, как я азеров метелил?

– У меня косоглазие, при стрессе так глаза косят, клянусь, дальше носа ничего разглядеть не способен.

– Ах-ха-ха! Ну, ты молоток, друг! И ментам тоже самое сказал?

– Приблизительно…

– У меня к тебе просьба, умник. Завтра сходи в ментуру и… Хотя, погоди. Слушай, ты Хомяка знаешь?

– Лично незнаком. Друзей его знаю, иногда заходят рюмочку пропустить.

– Отлично! Найди друганов Хомяка и передай, что я выполнил заказ Гудрата. Ясно?

– Передам обязательно.

– Молодчина. На-ка, хватай… – я залез в нагрудный карман куртки, зацепил кончиками пальцев пять зеленых сотенных купюр. – Хватай полтонны баксов. Это задаток от Махмудбекова, верни деньги Гудрату. О’кей?

– Можно, я деньги друзьям Хомяка отдам? Можно, они сами их Гудрату передадут?

– Ха! Ты мне нравишься все больше и больше. Можно! Так и сделай. И вот еще, момент… – Я вытащил из бокового кармана завернутый в бандану «макаров». – Пушку сдай ментам, хорошо?

– Если не жалко, оставьте бандану, не разворачивайте…

– Почему?

– Бандану увидят, опознают и быстрее поверят, что я с вами встречался, а не подобрал пистолет с асфальта.

– С тобой, честное слово, просто страшно трепаться! Ты такой сообразительный, сил нет! Все запомнил, кому чего передать?

– На память не жалуюсь.

– Вот и отлично. Давай иди, шукай ключи, и смотри мне, не оглядывайся.

– Не сомневайтесь, все сделаю, как вы велели. Найду ключи, поеду домой, высплюсь, а утром всем все передам.

– Спасибо, умник. Прощай.

– И вам спасибо за то, что сказали «прощай», а не «до свидания».

– Ах-ха-ха… – Я рассмеялся вполне искренне, от души, хлопнул парня по плечу, и на этой веселой ноте мы расстались. Каждый пошел в свою сторону: парень искать ключи, я же скользнул к забору кооперативных гаражей искать в темноте тропинку, которая сравнительно недавно вывела меня к заведению под вывеской «БАР».

Бесшумно растворившись в темноте, я на всякий случай оглянулся, увидел спину парнишки-бармена и успокоился окончательно. Действительно, смышленый парень не по годам, такой все сделает, как надо, и с его помощью завтра начнутся заковыристые разборки с участием ментов, хомяков и азеров.

Фантазировать на тему предстоящих разборок я поленился. Все фантазии абсолютно бессмысленны. Как и чего будет, куда, как говорится, кривая выведет, я вряд ли сумею предугадать, да мне это и безразлично, если честно. Я своего добился – пальнул из пушки по воробьям, образно выражаясь, и на все сто девяносто девять процентов уверен – делегация олигархов с рынка ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц в деревеньку под Тверью не приедет. О крестьянах, нарушителях правил и понятий рыночной торговли, забудут, уже забыли, не до них, сирых.

Скоротав дорогу, размышляя о забвении и об особенностях человеческой памяти, я, хвала Будде, без всяких приключений добрался до ворот, за которыми промок, заждавшись седока, мой верный стальной конь. Гаражный сторож получил от меня еще одну зеленую десятку, вручил мне сбереженный шлем, попытался склонить к совместному распитию горячего чая возле теплой электрической печки, но я отказался. Пора ехать, путь предстоит не близкий, а на мокрой дороге особенно не разгонишься, себе дороже. Снова повезет – доберусь к утру.

Встречу поутру Мирона, совру – дескать, все же успел вчера перед самым закрытием положить деньги на книжку, а знакомая вдовушка среди ночи меня выставила, мол, не сумел ее, знойную женщину, ублажить как следует. Надо бы не забыть, когда буду менять номера мотоцикла и прятать в секретку костюм байкера, еще и побриться. Хотя бы дедовским мечом. Мирону скажу – вдова сначала велела бороду сбрить, чтоб не кололась, а потом пинками из койки погнала…

Рассуждая о мелочах, подгоняя стык в стык сюжетные линии легенды про сберкассу и про вдовушку, я нахлобучил шлем на промокшую голову, опустил забрало и, махнув на прощанье гостеприимному сторожу, выехал за кооперативные гаражные ворота. На повороте с тихой улочки к окольцевавшей Москву дороге я обогнал черный «БМВ». Быть может, это была машина смышленого бармена, а может, и нет. Номерных знаков «Бумера» я не разглядел, и на мой мотоцикл водитель черной иномарки, уверен, даже и не взглянул.

Дождь медленно, но верно утихал, в ушах свистел ветер, я устал немного, однако, то была приятная усталость. Я сделал, что хотел, протестировал себя лишний раз и оценил собственную работу на четверку с минусом. Зато развлекся на «пять с плюсом», разнообразил, так сказать, серые крестьянские будни.