Читать книгу Белый Ворон - Михаил Зайцев - Страница 2

Раз-раз-раз, два, три. Проверка записи… Ага, вроде бы диктофон пишет. Только что прослушал свои «раз, два, три», все вроде бы нормально… Я сижу, привалившись спиной к толстому стволу разлапистой ели, и наговариваю на пленку текст, в надежде на… а бес его знает, на что я надеюсь… Вообще-то у меня есть план, как эти магнитофонные записи могут помочь мне выжить или, в крайнем случае, отомстить моим убийцам, но, честно говоря, не это главное… Просто ночь застала меня в лесу, темень хоть глаз коли, и идти дальше – безумие. Слишком велика вероятность зацепиться в потемках ногой за какую-нибудь корягу, упасть и сломать себе шею… К тому же я зверски устал, но знаю, что заснуть все равно не смогу… Вот и решил в ожидании рассвета рассказать все, что со мной произошло. Убить время, пока меня самого не убили… В адидасовском нутре моей сумки-спортсменки целая куча магнитофонных кассет. Нечего их жалеть. Буду наговаривать на каждую новую кассету по одному законченному эпизоду, как будто пишу литературный сценарий… Привычная работа успокаивает нервы… Врут медики про то, что нервные клетки не восстанавливаются. Если бы так было в действительности, то я давно бы помер от полной потери нервно-клеточного потенциала… а на самом деле помру я скорее всего от пули завтра утром… Да, именно от пули, с ножом они побоятся ко мне приблизиться… Ну, да ладно, «чему быть, того не миновать» – учил много тысяч лет назад смуглый принц по фамилии Шакьямуни, более известный широкой публике под псевдонимом Будда, и в этом я с принцем целиком и полностью солидарен… Начну, пожалуй…

Меня зовут Станислав, если верить записи в паспорте, на самом деле Станиславом меня редко кто называет, обычно все зовут меня Стасом. Или Седым, потому как уже в двадцать мои волосы начали седеть, а к тридцати семи годам окончательно приобрели радикально белый цвет. У нас в роду все рано седели. И папу я помню исключительно седым, и дед на фотографиях белый как лунь. Кстати, и фамилия наша пошла, наверное, от этого генетического признака рода – Луневы. Некоторые знакомые, которые ни папы, ни деда моего в глаза не видели, убеждены, что я крашу волосы, точнее, обесцвечиваю. Идиоты. Терпеть не могу мужиков с крашеными волосами, хотя никому об этом не говорю. И про то, что седина моя естественная, особенно не распространяюсь. Пусть думают, что я крашусь, хрен с ними. В той среде, где мне приходится вращаться, какой-нибудь выпендреж, типа серьги в ухе, цветной татуировки или крашеных волос, – вещь обязательная. Я ненавижу тусовки московского полусвета, так называемой «богемы», «бомонда». Но между тем я тусовщик, как говорится, «до корней волос». У меня нет другого выхода, тусоваться мне приходится в силу специфики моей основной работы, я хожу на всякие разные сборища, как охотник на охоту. На тусовках я ищу себе источники пропитания, сшибаю заказы, ибо занимаюсь производством рекламных роликов и музыкальных клипов. О, нет, я не крутой мэн из раскрученного рекламного агентства и отнюдь не модный клипмейкер. Я мелкий труженик видеопроизводящего рынка, подбирающий крошки с чужих столов, ломящихся от яств. Я живу за счет демпинга.

В буквальном переводе с английского демпинг означает «сбрасывание». Имеется в виду сбрасывание цен на товары и услуги. Мои услуги по производству видеороликов стоят ощутимо дешевле аналогичных услуг официальных кино-видеостудий. В основном я работаю по мелочи. Шлепаю совсем дешевую рекламку для разового показа на каком-нибудь дециметровом канале, строгаю клипы на грани и за гранью фола для опять же разовой прокрутки в ночное время все на тех же заштатных каналах, реже клепаю заставки к очень малобюджетным телепередачам и не гнушаюсь подрядиться на съемки для региональных студий-карликов. Но иногда, правда редко, перепадает и крупный заказик. Не раз и не два мои ролики крутились и по ОРТ, и по НТВ. В принципе, я потяну работу любой сложности. Хотите – видео, хотите – кино, хотите – мультипликацию, а приспичит, будет вам и компьютерная графика. Ради бога, все, что угодно. Под ключ. Цены – ниже рыночных. Условие одно – стопроцентная предоплата наликом в твердой валюте. Я нигде не зарегистрирован, у меня нет юридического адреса и счета в банке. Я пират, вольный флибустьер свободного рынка, капитан команды отличных специалистов, которые привыкли получать живые деньги из рук в руки. Не про какие налоги на добавленную стоимость, отчисления в бюджет и прочие финансовые прибамбасы я ничего не знаю и знать не хочу. Зато я знаю, где и почем можно перегнать киноматериал в профессиональный видеоформат «бетакам». Я знаю, на какой студии снабженец-администратор за пару сотенных продаст бобину пленки «Кодак». Еще я знаю, как выписать декадный пропуск в Останкино и как занять по-тихому на ночь видеомонтажную.

Я многое знаю и многое умею. Приходилось мне и сценарии сочинять, и режиссировать, и в глазок видеокамеры смотреть, и декорации раскрашивать. Но, если появляется хоть малейшая финансовая возможность подключить к работе другого сценариста, режиссера, оператора или художника, я всегда это делаю и, пока они работают над одним проектом, сам, сбивая в кровь копыта, ношусь по Москве, ищу следующий заказ.

С поисков очередного заказа и начались те события, о которых я намереваюсь рассказать.

Пару недель назад по тусовке прошел слух о некоем банкире, желающем сделать рекламу своему маленькому, но амбициозному банку. Трепались, дескать, банкир никаких денег не пожалеет, лишь бы реклама получилась оригинальной. И важны для него не какие-то там кино-, видео-, компьютерные навороты, а свежая сценарная идея… Ха! Идея! Попробуй роди чего-нибудь новое и оригинальное после того вала банковской и банкирской рекламы, что обрушился на бедного телезрителя в конце восьмидесятых – начале девяностых. Я и не пытался придумывать ничего нового. У меня в загашнике была одна отличная невостребованная идейка, датированная одна тысяча девятьсот девяносто вторым годом и чудным образом до сих пор не реализованная. Суть моей древней рекламной идеи заключалась в следующем: снимаем общим планом лежащую на столе книжку «Капитал» Карла Маркса и даем следующий закадровый текст: «Это «Капитал» Карла Маркса, а если вы хотите заработать свой капитал, обращайтесь…», далее следуют реквизиты рекламируемого банка, и книга на глазах у зрителя превращается в сложенные стопкой деньги в банковских упаковках. Простенько и со вкусом. А главное, дешево. Снял книжку, снял деньги, в пять минут сделал на компьютере переход от первого ко второму, записал актера – и ролик готов.

Довольно быстро среди вороха бумаг я раскопал старый, по тем временам напечатанный на машинке, литературный сценарий про «Капитал». Обычно по литературному сценарию пишется сначала киносценарий, а потом режиссерский сценарий. Литературный сценарий записан вполне литературным языком, вроде микрорассказа. Киносценарий косноязычно сообщает, что мы непосредственно увидим на экране. А режиссерская разработка делается в виде таблицы с номерами сцен, указанием крупности плана и хронометража.

Киносценарий я писать не стал. Прикинул сразу режиссерский. Потом, как положено, набросал раскадровку. В моем случае раскадровка, то есть наглядная иллюстрация режиссерского сценария, уместилась в трех прямоугольниках на одном листочке. В первом прямоугольнике я нарисовал толстую книжку с надписью на обложке «Капитал», во втором – промежуточную фазу превращения книжки в стопку денежных купюр и, наконец, в третьем – сами эти денежные купюры. Заказчики любят наглядность, а я, слава богу, немного рисую. В школьные годы добросовестно посещал занятия в районной изостудии и, было дело, даже в «Полиграф» хотел поступать.

Закончив с раскадровкой, я прикинул в первом приближении смету расходов и понял, что если мифический банкир-заказчик вдруг окажется не таким щедрым, как о нем повествует молва, то все равно есть смысл с ним встретиться. Уж две тысячи баксов я из него точно выжму, сам при этом легко уложусь в полторы и ролик шутя забацаю дней за пять, под ключ. Полштуки за неделю – очень недурно. По зернышку птичка кормится.

Мечтая о том, чтобы банкир существовал на самом деле и чтобы его желание прославить свой банк не оказалось очередной досужей сплетней, каковых в тусовке проходит по десятку за вечер, я сел на телефон и напряг всех своих знакомых из соответствующих кругов на предмет, где и как мне отыскать сего заказчика-оригинала. Обычно, если я чего прошу, люди мне помогают. Не по доброте душевной, по расчету. Все знают – я умею быть благодарным. А иначе в моем бизнесе и не проживешь.

Кто конкретно помог на этот раз, для меня так и осталось загадкой, но два дня назад, в пятницу, у меня в квартире зазвонил телефон, и, когда я снял трубку, звонивший представился работником того самого банка, которому необходима реклама. Довольно быстро выяснилось, что мой телефонный собеседник ничего не решает и что цель его звонка – уяснить, кто я, собственно, такой и стоит ли сводить меня непосредственно с господином банкиром, хозяином пожелавшей отрекламироваться финансовой цитадели.

В процессе нашего телефонного разговора банковский служащий поначалу скис, узнав, что я не представляю никакую рекламную контору и предпочитаю наличные деньги, но потом приободрился, услышав про мои скромные денежные запросы. Как сумел, я объяснил, дескать, в официальных конторах рекламу вам будут делать те же исполнители, но получат они, непосредственные работники, на руки много меньше, чем сотрудничая со мной, а значит, и стараться будут соответственно. Человек, который вел предварительное телефонное собеседование, стал еще лучше ко мне относиться, когда узнал, сколько рекламных роликов на моем счету, какие фирмы не гнушались прибегать к моим услугам, и согласился, наконец, представить меня непосредственно своему боссу. И вот тут возникла маленькая закавыка. Господин банкир-рекламодатель в понедельник отбывал по делам в городе Париже, а возвернуться обещался не раньше чем через месяц. В принципе, помимо этого возможного заказа, была у меня и другая текущая работенка, но накануне я имел беседу с одним киношным деятелем, который через полторы недели собирался везти свой отснятый материал в Санкт-Петербург. В городе на Неве услуги по обработке кинопленки значительно дешевле, чем в столице. Собрат по киноцеху любезно предложил прихватить и мои материалы, если таковые имеются и требуют обработки. По большому счету, рекламу с книжкой Карла Маркса можно снимать сразу на видео, все равно перегонка в видеоформат необходима для компьютерной обработки, но на кинопленку, или, как мы, профессионалы, говорим, «на кино», снимать всегда лучше. Картинка получается не в пример качественнее. Вся фирменная дорогая реклама делается киноспособом.

Обо всех этих тонкостях по телефону я распространяться, естественно, не стал (хотя бы потому, что заказчику запросто может не понравиться идея с «Капиталом»), однако поинтересовался на всякий случай, нельзя ли как-нибудь пересечься с господином банкиром в течение тех двух дней, что остались до его отъезда во Францию, мол, через месяц я сам могу отбыть из Москвы на кинофестиваль в Копенгаген или на отдых в Мухосранск, география не имеет значения, главное, что через месяц мы с заказчиком можем окончательно потерять друг друга из виду. Человек на другом конце телефонного провода помолчал с минуту, подумал и потом удивил меня тем, что, оказывается, при большом желании с моей стороны я смогу встретиться с его боссом завтра, в субботу, правда, для этого придется прокатиться в один захолустный подмосковный санаторий. Ха! Испугал ежа иголками! Однажды ради встречи с богатым заказчиком я ездил в Казань на один день. Утром приехал, вечером вернулся, и, между прочим, вернулся ни с чем, только на билеты зря потратился. А тут Подмосковье, пустяки какие… В общем, я сразу же согласился посетить родное Подмосковье, и телефонная трубка рассказала, куда и как ехать, заранее извинившись, что скорее всего господин банкир не сможет уделить мне много времени. Оне, видите ли, в санаториях не отдыхают, а работают, принимают решение – стоит ли инвестировать средства в ремонт и расширение санаторно-оздоровительного комплекса, и если стоит, то под какой процент долевого участия.

Пропустив мимо ушей, за каким лешим банкир окопался под Москвой, я записал на обрывке газеты точный адрес банкирского местопребывания, его редкую фамилию Иванов, не менее редкое имя-отчество – Александр Петрович – и то, что остановился он в номере двадцать пятом, в люксе. Прощаясь, банковский служащий, который, кстати, так и не представился, сообщил, что он сегодня вечером, в пятницу, уезжает помогать боссу производить оценку санаторного здания и прилегающих территорий и что он договорится с хозяином о нашей с ним завтрашней встрече. Я пообещал приехать днем, не позже двух, на том телефонные переговоры и завершились.

Первым делом, нажав на рычаг телефонного аппарата, я начал давить кнопки на его лицевой панели. Позвонил всем, кому нужно, отменил все запланированные на завтра дела и делишки. Потом отыскал на книжных полках атлас Подмосковья и выяснил, что нужное мне санаторное учреждение находится приблизительно в десяти километрах от ближайшей железнодорожной платформы, до которой на электричке пилить, по моим приблизительным расчетам, часа полтора с Ярославского вокзала. Жизненный опыт подсказывал, что от железнодорожной станции до санатория должно «ходить» маршрутное такси. Тот же богатый негативными примерами жизненный опыт настоятельно рекомендовал смириться с перспективой полуторачасовой дремы под перестук вагонных колес и забыть о личном автотранспорте. Моя, с позволения сказать, машина – полуантикварная «Победа», купленная два года назад по случаю за бесценок, долгих переездов не любит и не выносит. Она привыкла катать меня по центру Москвы и уже забыла, когда последний раз выезжала за город.

Вообще-то мне давно пора менять автомобиль, но иномарку я не потяну, а подержанный «жигуль» подорвет мой имидж… Ох, уж этот мне проклятый имидж, ну до чего достал, сил нет! Мы живем в мире штампов. Банкир обязан носить пиджак, белую сорочку и галстук. Урка непременно должен иметь наколки. А производитель рекламы и создатель видеоклипов не может по статусу одеваться и выглядеть как простой смертный. Древняя «Победа» позволяет мне казаться этаким чудаком с причудами. «Жигуленок» в миг опошлит образ «человека искусства», а я не имею права выглядеть простым, незамысловатым мужиком, каковым являюсь на самом деле. Чтобы привлечь клиентуру, одного профессионализма мало, я вынужден подчиняться миру штампов и выделяться из общей массы нормальных людей. Я вынужден быть белой вороной, точнее, белым вороном. Вот и завтра мне нужно произвести на банкира соответствующее впечатление.

Свой гардероб для встречи в санатории я подбирал столь же тщательно, как охотник выбирает боеприпасы. Банкиры – дичь особая, с ними важно не переборщить по части экстравагантности. Но и в стандартно строгой деловой одежде на банкира идти нельзя, не ровен час начнет к тебе относиться, как к собственному секретарю, с безразличием и превосходством.

После недолгих раздумий я остановился на псевдоспортивном стиле одежды. Белоснежные зауженные джинсы, черная футболка без рисунка, безумно дорогой выделки, эксклюзивные черные кроссовки и белая ветровка – родной, не какой-то там китайский, фирменный «адидас». Напялив всю вышеперечисленную одежду, я подошел к зеркалу и придирчиво себя осмотрел. Красавец, ядрена вошь. Пижон. Росту во мне метр семьдесят восемь, весу – за восемьдесят. Года два как начало расти пузо. Пока животик вполне терпимый и почти незаметный, пока меня можно еще назвать худым. Седые длинные волосы до плеч придают чертам лица не присущую им от рождения аристократичность. Предки мои – крестьяне с Волги, и почему у меня вырос тонкий нос с горбинкой, я, честное слово, не знаю. Очень эффектно смотрятся черные брови и черные глаза в контексте седой шевелюры, а тонкие губы позволяют при желании изображать зловещую улыбку. Если бы не такой острый подбородок, улыбка из зловещей сразу же превратилась бы в добродушную… Тьфу, блин! Разглядываю себя словно проститутка перед выходом на панель! Противно до блевотины, но ничего не попишешь, таковы правила игры. Банкиры небось тоже крутятся перед зеркалом, тестируют себя на «солидность». А я тестирую себя на «богемность». И потом, кто сказал, что проституткой стать легко? Чтобы стать проституткой, одного желания мало, нужно еще и соответствие…

К бело-черному костюму я добавил розовые очки и голубую, как у большинства богемствующих мужичков, сумку. Сразу оговорюсь, лично я принадлежу к сексуальному меньшинству в тусовке деятелей искусств. Я гетеросексуал. То есть я сплю исключительно с женщинами, что отрицательно сказывается на моей тусовочной репутации и имидже, но всему есть свои пределы… В сумку я сунул папку со сценарием и раскадровкой рекламного ролика про «Капитал», диктофон, дабы записывать все замечания и придирки заказчика-банкира к сценарию, если, конечно, он еще его примет, и не забыл положить побольше магнитофонных кассет – пусть банкир думает, что я готов слушать его пожелания хоть до утра понедельника. Все. Я собрался. Можно раздеваться и укладываться спать. Завтра встану пораньше – и на вокзал. Главное, отключить телефон, а то ночные звонки приятелей-музыкантов из поп-групп второй свежести и несостоявшихся кинозвездочек-актрисулек опять не дадут заснуть.

Рано утром в субботу я сунул в собранную с вечера сумку в дополнение к магнитофонным еще и видеокассету. И как я вчера про нее забыл? Это ж самое главное! На этой видеокассете записано все мое рекламно-клиповое творчество, и без нее к заказчику можно не ездить вообще.

Радуясь, что в последний момент вспомнил про демонстрационную кассету, я, позевывая, вышел из дома, поймал тачку и уже через час трясся в вагоне электрички.

Суббота, лето, солнце, а народу в электричке мало. Человек десять в каждом вагоне. Наверное, те, у кого есть дачи, еще вчера отправились за город, а остальные любители отдохнуть на природе еще спят. Времени половина девятого, день только начинается, и день выходной, соблазняющий лишним часом безнаказанного сна.

Я одиноко сидел на жесткой лавочке у окна. Под задницу подстелил газетку, дабы не запачкать белую джинсовую ткань. Голубую спортивную сумку пристроил на коленях. На нос нацепил очки и сквозь их розовые стекла пялился в окно, скучая от однообразия подмосковных пейзажей. Среди редких пассажиров я, естественно, выделялся своей броской внешностью и ярким бело-черным нарядом. Поэтому старался хотя бы скромным поведением компенсировать избыток интереса к моей неординарной персоне. Отчасти мне это удавалось. Но лишь отчасти. Старушка впереди, через три ряда кресел, не сводила с меня укоризненного взора. Когда я украдкой косил глаза, загипнотизированный ее взглядом, мог отчетливо, по слогам, прочитать в выцветших старческих зрачках уверенность бабушки в том, что «стиляга» и «тунеядец» – суть синонимы. Эту непреложную истину бабуля усвоила однажды, в начале шестидесятых, и пронесла через всю жизнь. Между прочим, бабуля мне была все равно симпатична, что бы она обо мне ни думала. Очень она напоминала мою родную деревенскую бабушку со стороны отца… Однако натыкаться постоянно на старушечий колкий взгляд было неприятно. И я решил смотреть только в окно. Не отрываясь.

Я так увлекся созерцанием лесополосы вдоль железнодорожного полотна, что не заметил, как в вагон вошли двое пацанов. Пацанят я заметил лишь тогда, когда они вплотную подошли ко мне.

– Дядя, червончик одолжишь? – Пацан постарше, лет двадцати двух, плюхнулся на лавку напротив. Ничего так пацаненок, килограммов на сто потянет. А личико детское, румяное да вихрастое. Как раз тот вариант, когда сила есть, остальное вроде и без надобности. Вместо футболки майка-тельняшка. На голом загорелом плече свежая татуировка: парашют и буквы ВДВ. Широкий лоб не страдает избытком морщин от излишней умственной работы. Хороший мальчик, такой должен очень любить музыку поп-группы «Руки вверх».

– Почем куртку брал, белобрысый? – Второй пацан, года на два младше товарища, уселся рядом и стал придирчиво щупать узловатыми пальцами складки моей белоснежной ветровки. Второй – пониже бугая напротив. Худой и прыщавый, бритый налысо. Любит слушать хэви-металл, о чем свидетельствует черная футболка с черепом и надписью «Ария».

Я окинул взглядом других пассажиров, волею судеб оказавшихся в одном вагоне со мной, и понял, что ни поддержки, ни сочувствия мне ждать не от кого. Пассажиры сосредоточенно делали вид, что ничего необычного не происходит. Все нормально. Двое свойских, простецких пареньков собираются начистить рыло пижону с крашеными волосами.

Знать, заслужил. Не фига выеживаться, выделяться из общей массы трудящихся граждан. А вот двойник моей родной бабушки лучится счастьем. Старушка предвкушает поучительную сцену торжества социальной справедливости. В чем-то я ее понимаю, но от понимания этого мне ничуть не легче. Очень неохота, знаете ли, получать по морде. Впрочем, как это ни смешно, но в тот момент я опасался не столько за свою симпатичную морду в розовых очках, сколько за свою голубую адидасовскую сумку. Агрессивно настроенные ребята влегкую скоммуниздят сумку со всем ее содержимым, а с пустыми руками приехать на деловые переговоры все равно что предстать перед заказчиком голышом.

– Дядя, так как насчет червончика? – Подтверждая худшие мои предчувствия, мордастый напротив потянулся растопыренной пятерней к красавице-сумке цвета безоблачного неба.

Толком не осознав, во что ввязываюсь, я инстинктивно перехватил загребущую лапу амбала «лапой петуха».

«Лапа петуха» – это такое особое положение кисти, когда указательный и средний пальцы вытянуты вперед и слегка согнуты, а остальные прижаты к центру ладони. Китайские мастера гунфу, имитируя хват птицы за насест, ломают «лапой петуха» зеленые стволы молодого бамбука.

С перепугу я схватился «лапой петуха» за толстый, словно сарделька, большой палец мордастого слишком сильно и судорожно. Сустав хрустнул, и сарделькообразный пальчик согнулся в несвойственную для него сторону. Амбал хотел было крикнуть, да не получилось. Спазм сковал ему горло. Когда очень больно, сил на крик, как правило, не остается.

Мамой клянусь, в первый момент, поняв, чего натворил, я хотел извиниться. И, ей-богу, все, кроме своей сумки, отдал бы за то, чтобы повернуть время вспять, секунд на пять назад. Но ни извиниться, ни как следует помечтать о машине времени я не успел. Вместо этого я сделал очередную глупость. Честное благородное, я не хотел калечить еще и второго паренька! Подвели опять же инстинкты. На этот раз примитивнейший из всех инстинктов – инстинкт самосохранения, свойственный даже одноклеточным организмам.

Боковым зрением глаз заметил летящий по направлению к подбородку кулак. «Лапа петуха» незамедлительно разжалась и превратилась в фигуру под названием «когти орла». Пальцы выпрямились, собрались все вместе, плотно прижались друг к другу и чуть согнулись во вторых фалангах.

Кулаком мой бритый подбородок пытался достать прыщавый пацан, что сидел рядом и изучал фактуру фирменной ветровки. Повторяю, и его я не хотел калечить. Рука машинально отбила предплечьем кулак прыщавого, ладошка шлепнула агрессора по шее, «когти орла» зацепили парня за уголок рта, и… О боже! Я порвал пацану щеку! Теперь до конца жизни прыщавый обречен носить на лице уродливую полуулыбку, напоминая особо образованным гражданам недоделанный персонаж из романа Виктора Гюго «Человек, который смеется».

– Что ж ты делаешь-то, ирод! – заголосила та самая старушка, которая так похожа на мою родную бабушку и которой я так не нравлюсь. – Люди добрые! Этот волосатый мальцов убивает, а вы чего ж сидите и смотрите?! Его надо…

Чего надо со мной сделать, по мнению голосистой бабушки, я не расслышал, потому как успел к тому времени выскочить в тамбур и уже открывал железную дверь в соседний вагон. Я сорвался с места, как только бабушка заорала, а заорала она синхронно с появлением первых розовых капель на порванной щеке прыщавого. Я бежал по узкому проходу меж пассажирских лавок, вцепившись в собственную голубую сумку, словно коршун в добычу. Бежал я быстро как мог, и сердце трепетало в груди от страха.

Палец мордастому я сломал, опасаясь за содержимое сумки. Щеку прыщавому порвал, повинуясь инстинктам, но кому интересны мои опасения и мои звериные инстинкты? Меня сейчас смело можно вязать, сдавать в ментуру и судить за нанесение тяжких телесных. Даже самый высокооплачиваемый адвокат не сможет свести дело к превышению самообороны. Множество свидетелей-пассажиров живописуют мою яркую внешность, и меня непременно объявят в розыск! Покалеченные ребята напишут на меня заявления хотя бы для того, чтобы «снять» с меня деньги в обмен на отзыв своих заявлений и прекращение уголовного дела! Во влип!

Стремглав пробежав через несколько вагонов, я почувствовал, что поезд замедляет ход, и, на мое счастье, за окнами замелькали люди, ожидающие электричку на скромной подмосковной платформе с номером километра вместо названия.

Я выскочил из вагона в самом конце состава. В три прыжка соскочил с бетона платформы на утрамбованную ногами дачников тропинку и помчался по ней в сторону зеленеющего впереди, метрах в пятидесяти, леса.

Оглянуться я решил только на опушке. Погони не наблюдалось. Те, кто сошел на этой станции, еще топтались на платформе, как манекенщицы и манекенщики на подиуме. Преступник скрылся с места преступления. Слава богу!

Умерив свой пыл, дальше по тропинке я двинулся шагом. Лес оказался и не лесом вовсе, в полном смысле этого слова. Редко стоящие деревья, кусты, горы мусора, тучи мух. И не так далеко шумят моторы автомобилей. Я шел по тропинке, пересекающей лесопосадку, зеленый барьер между железнодорожной веткой и автомобильной магистралью.

Паника в душе и в голове постепенно улеглась. Перед собственной совестью я был чист абсолютно. Более того, возможно, полученные травмы заставят искалеченных хулиганов впредь вести себя более сдержанно в общественных местах. Возможно, мой неадекватный ответ на их приколы послужит ребятам уроком. Нечего было тянуть грабли к сумке, в которой покоится мое сценарно-рисовальное творчество. Замахнулись на святое, на искусство, и поплатились. Искусство, как известно, требует жертв. А я, выражаясь высокопарно, по профессии жрец искусства. Низкооплачиваемый жрец у алтаря золотого тельца рекламы. Что же касается милиции и объявления в розыск… Если пацаны и обратятся в ментуру, пусть меня ищут. Вперед, флаг вам в руки, товарищи милиционеры. Вернусь в Москву, первым делом побрею голову. Седые волосы – основная доминанта в моей внешности.

А вообще-то можно и не брить башку. Меня случайно занесло в вагон электрички, и за город я выехал по чистой случайности, и муниципальным транспортом я пользуюсь исключительно редко. Мы с покалеченными ребятишками живем на одной территории, именуемой Москвой, но существуем мы в разных мирах, в разных измерениях… Да и отнесутся ли серьезно в ментуре к заявлениям этих двух гопников?.. Да и придет ли в тупые хулиганские головы мысль обратиться в правоохранительные органы вообще?.. Вряд ли…

А вот если бы меня повязала общественность в вагоне электрички, тогда все – туши свет, сливай воду. Было бы хреново. Очень хреново… Блин горелый, я совсем разучился драться! Когда-то я серьезно занимался гунфу. Настолько серьезно, что тело до сих пор все помнит, и мышцы до сих пор гибки и упруги, и реагирую на опасность, как оказалось, с завидной оперативностью, но, блин горелый, реагирую неадекватно. Потерял ощущение чувства меры за годы, проведенные вне спортивного зала. Дети и женщины, если начинают заниматься единоборствами, каждое движение делают в полную силу. Инстинктивно боятся, что по-другому у них ничего не получится. Вот и у меня теперь фигово с инстинктами, как показала практика. Покалечил ребят по вине инстинктов, а мог бы запросто по той же причине себя покалечить. Например, долбанул бы мордастому кулаком в лоб со всей дури и выбил себе неразмятые суставы, а то и запястье мог сломать. Помните песенку: «Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка»?.. Сноровка и закалка у меня есть, а всерьез не тренировался я уже лет десять. Утренняя гимнастика через два дня на третий не в счет… Хотя почему «не в счет»? Очень даже в счет! Однако сейчас и не вспомню, когда последний раз спарринговал с партнером… Давно не спарринговал и разучился работать «ласково».

Мы живем в мире штампов, и, когда я всерьез окунулся в рекламную деятельность, когда вляпался в шоу-бизнес, когда начал тусоваться, о тренировках пришлось забыть. Я мимикрировал под тусовочно-богемные стандарты, стал таким же, как и те, кто меня окружает. Я белая ворона… пардон, белый ворон для пассажиров электрички, а начни я, скажем, с завтрашнего дня вести секцию единоборств, как когда-то, мигом стану белым вороном для тусующейся по ночным клубам публики. Даже о том, что когда-то давно я слыл в определенных кругах неплохим бойцом, из моих теперешних друзей-приятелей-подружек никто не знает. К счастью, те, прошлые «определенные круги» и мои нынешние охотничьи угодья никак не пересекаются. В тусовке положено быть выпендрежником, но опять же рамки выпендрежа строго заданы. Моя оригинальность, например, заключается в том, что я не пью запойно и не сижу на наркоте. Эти «недостатки» я с лихвой компенсирую разнообразными приключениями сексуального характера, о которых все с удовольствием сплетничают. Но, как уже говорилось, я не «голубой» и даже не бисексуал. Поэтому мне и так приходится туго, вписываюсь в коллектив из последних сил. Страшно подумать, что бы случилось, узнай тусня о моем здоровом спортивном прошлом. Белого ворона выгонят из стаи, заклюют…

К автомобильной магистрали я вышел почти успокоенным, более того, несколько умиротворенным. Страх оказаться запертым в обезьяннике какого-нибудь подмосковно-захолустного отделения милиции отошел на второй план. На первом плане стояла злободневная задача побыстрее добраться до санаторно-профилактического учреждения, где меня ожидал банкир-заказчик. И я стоял как живое воплощение сей непростой задачи на обочине шоссе, задрав кверху правую руку. Машины мчались мимо с оскорбительным безразличием, поднятая рука затекала, но я не сдавался, продолжал голосовать. К случаю вспомнился старый слоган из социально-предвыборной рекламы: «Голосуй или проиграешь». Сам себе я напоминал рыбака с удочкой, терпеливо дожидающегося, когда же наконец произойдет поклевка. И я дождался. Поклевка состоялась.

На мою ярко выраженную богемную внешность клюнула немолодая, но старательно молодящаяся дама за рулем шикарной «Вольво». Роскошный автомобиль затормозил рядом, брезгливо примяв иностранной резиной грешную российскую землю на обочине шоссе.

– Куда вам? – спросила дама, открыв автомобильную дверцу.

– С вами хоть на край света! – ответил я, лучезарно улыбаясь.

– Садитесь… – Дама смущенно улыбнулась в ответ.

Я уселся рядом с ней. Снял розовые очки, чудом не слетевшие с носа во время бегства из поезда, и одарил водительницу маслянистым, похотливым взглядом.

– Ну, а серьезно, куда вам ехать? – Она смутилась.

– Если серьезно, то… – Я объяснил, куда мне ехать, рассказал про санаторий, продолжая гипнотизировать хозяйку «Вольво» взглядом героя-любовника из индийского кинофильма.

– Я знаю, где расположен этот санаторий. Захолустье… – Мадам явно смущали мои проникновенные телячьи глаза.

– Бесспорно, захолустье, однако там мне назначили встречу… – вздохнул я.

– Девушка? – Она кокетливо поправила прическу а-ля Мэрилин Монро.

– Отнюдь, к сожалению… – Я потупил взор.

– Почему «к сожалению»? – Она прицельно вцепилась в меня глазками-угольками.

– Два дня назад моя девушка вышла замуж, – бесстыдно соврал я. – За моего лучшего друга. Для меня их свадьба оказалась полным сюрпризом… Пока мы будем ехать, я, если интересно, могу вам все рассказать… Я хочу вам все рассказать… Давно хотелось кому-нибудь выговориться, со знакомыми людьми трудно быть откровенным… А тут… Случайная встреча на шоссе… Будто в сказке, появилась красивая женщина за рулем автомобиля и не побоялась подобрать одинокого мужчину на обочине…

– Я сама удивлена… – Дама за рулем зарделась. – Обычно я не подсаживаю незнакомцев, но нога сама нажала на тормоз, когда я вас увидела…

Плюс моего экстравагантного имиджа – у женщин я ассоциируюсь либо с героем их ночных грез, либо, в крайнем случае, с альфонсом, но никак не с бандитом или насильником. У определенного сорта женщин, конечно. У тех, которых бог умом обидел, а черт заразил приступами щекотки в паховой области.

– Так вы меня подвезете?.. – Я немного переигрывал, но она не замечала. – И… выслушаете меня?

Конечно, она меня подвезет! Ради того, чтобы выслушать. Еще бы, такой соблазн. Пусть только попробует отказаться, подружки, которым она будет после рассказывать о встрече с седовласым принцем в белоснежных одеждах, ни за что ей не простят, откажись она меня подвезти. Подруги, как и сама эта баба, скорее всего сплошь жены «новых русских», поднявшихся на торговле китайской тушенкой. В прошлом – работа рядовыми продавщицами и тройки в аттестате за восьмой класс. Денег не мерено, а с принцами напряженка. Я подобную категорию определяю на раз и знаю, как с ними обращаться.

– Наш… – Она хотела сказать «наш с мужем», но вовремя спохватилась. – …Мой коттедж не совсем по пути, но…

– Помогите бедному художнику, прошу вас! – Я добавил жару в топку ее решимости.

– Так вы художник? – округлила глаза женщина.

– И да, и нет. Я занимаюсь кино. – Я был искренен с ней, как никогда.

– Кино!..

Все, мадам готова, сражена наповал. Я вплетаю в канву своих обольстительных речей пару звонких фамилий киноартистов. «Вольво» трогается с места, и мы едем. На ходу сочиняю огнедышащую страстями историю любви, ревности и измены. Рассказываю обстоятельно, с трагическими подробностями о незавидной доле человека искусства с длинными, поседевшими от мук творчества волосами и ранимой нежной душой. Так рассказываю, чтоб на всю дорогу хватило. А сам радуюсь, что экономлю деньги и еду на халяву. Вопросов о плате за проезд не возникнет. «Новые русские» пузанчики из бывших товароведов очень любят белых ворон. Их жены обожают белых воронов.

Она перебила меня лишь однажды. Плутовка, пользуясь тем, что я не знаю дороги, дала крюк и прокатила мою элитарную седовласую персону возле своего коттеджа. Многозначительно ткнула пальчиком в краснокирпичный трехэтажный особняк, обнесенный двухметровой металической решеткой-забором. Несколько похожих, как грибы одного вида, особняков выстроились рядком на краю стандартной подмосковной деревеньки. Дело ясное – господа скупили у крестьян землю на околице и отстроились.

– От Москвы далековато, зато воздух чистый и просторы… – прокомментировала пейзаж с коттеджами дама за рулем «Вольво». – Это место называется Кондратьево, запомнили?

Намек ясен. Мне предлагают заглянуть на огонек ее симпатии. Она боится меня приглашать, напугал я даму своей мнимой причастностью к миру звезд киноэкрана, вот она и намекает прозрачно.

– Вы здесь одна живете? – спрашиваю подчеркнуто наивно.

– По выходным я всегда одна, – отвечает, не глядя на меня. – Запомнили? Второй дом с краю. Возле кладбища.

Мы уже проехали деревушку Кондратьево. Я повернул голову и заметил покосившиеся кресты меж стройных берез в островке леса, недалеко от коттеджа номер два. Во, дают новороссы! Все им по фигу. Отстраиваются впритык к погосту и ничуть не смущаются столь символическим соседством.

– Вы запомнили? – В ее повторном вопросе сквозит чувственность.

– Запомнил…

Когда «Вольво» затормозила на границе территории нужного мне санатория, женщина за рулем предприняла слабую попытку выяснить, как же все-таки меня зовут и где меня можно отыскать, ежели ей приспичит продолжить наше приятное знакомство, а я по рассеянности забуду о ней и пропаду, затеряюсь среди звезд киноискусства. К тому времени я закончил врать про любимую девушку, вышедшую замуж за лучшего друга, и, имитируя состояние грустной рассеянности, представился просто:

– Мое имя Стас…

Женщина молча ожидала. Но ни своей фамилии, ни своего телефонного номера или адреса я не назвал. Целиком ушел в себя. Сидел с ней рядом и смотрел в пустоту ничего не видящими глазами. Хозяйка «Вольво», видимо, была знакома по женским романам и латиноамериканским телесериалам с типом мужчин, под который я косил, и, следуя внедренной в ее сознание драматургии, постеснялась грубо уточнить мои паспортные данные. Однако просто так она сдаваться не пожелала:

– Стас, вот… – Женщина вытащила из бардачка прямоугольный листочек лощеной бумаги. – Вот, возьмите, моя визитка.

– Благодарю. – Я взял визитку и, глядя в ее накрашенные глаза, коснулся губами холеной женской руки, благоухающей ароматом дорогого крема для смягчения кожи. – Благодарю вас… Мы еще встретимся. Обещаю…

Момент для расставания идеальный. Я резко от нее отпрянул, открыл машинную дверцу и пошел прочь, по направлению к санаторию, походкой человека, решившего начать новую жизнь.

Чем я занимаюсь! На что вынужден тратить свою творческую потенцию! Во мне умирает такой прибыльный режиссерский талант. Эту бы сцену прощания, да в мелодраматический сериал! Как блестяще я выстроил эпизод, как отыграл!

К приземистому санаторному зданию вела заасфальтированная тропинка. Пятиэтажную коробку санатория выстроили посередине старинного парка. Наверное, на месте дворянской усадьбы былых времен. Парк раскинулся на холме. Островок деревьев среди колхозных полей. Конечно, строители, думаю, брежневской поры все опошлили – здесь и там, меж вековых лип торчали разнообразные хозяйственные, «культурные» и коммуникационные постройки. Трансформаторная будка, гараж, летняя прогнившая эстрада, волейбольная площадка. Был предусмотрен и подъезд для машин впритык к зданию санатория, но меня радовало, что дама им не воспользовалась, а остановилась рядом с пешеходной тропинкой. Так романтичней.

Я шел не оглядываясь и, когда услышал, как взревел мотор «Вольво», как скрипнули шины на развороте, выбросил в траву прямоугольную лощеную визитку дамы, что подвезла меня. Я так и не заглянул в визитку, так и не узнал, как ее зовут. Не к чему.

Волею случая я напоролся на неприятности в электричке и по чистой случайности оказался в салоне «Вольво». Говорят, случай – псевдоним бога, когда бог не хочет подписываться. Судьба часто подает людям знаки и знамения. Те счастливцы, что умеют читать знаки судьбы, живут дольше. Я, как выяснилось чуть позже, выказал по части расшифровки знамений вопиющую безграмотность.

Возле санаторного здания гурьбой стояли автомобили отдыхающих и их гостей. Судя по маркам машин, оттягивались здесь, в Подмосковье, люди в большинстве своем не богатые. Однако среди видавших виды «Жигулей», «Москвичей» и «Запорожцев» затерялась пара-тройка престижных иномарок. Иномарки смотрелись, как породистые скакуны в табуне гужевых лошадок. Не иначе, иностранный транспорт доставил в здешнее захолустье моего банкира-заказчика. Как там его зовут? Ага, вспомнил – Иванов Александр Петрович. Номер двадцать пять, люкс.

Я вошел в здание санатория и беспрепятственно пересек просторный холл. По выходным дням санаторную публику любят навещать родственники и знакомые. Постоянные отдыхающие бродят по холлу в тапочках на босу ногу, одетые по-домашнему. Заезжие гости выделяются своим более или менее цивилизованным видом. Я же выглядел на общем фоне особо шикарно и, пока шел через холл, получил от местных дамочек высокую оценку за экстерьер, что выражалось в шепотке за спиной и в перекрестном обстреле моей неординарной фигуры женскими глазками.

В лифте я смело нажал кнопку второго этажа, ибо знал, что первая цифра номера 25 обозначает этаж. Такой нехитрый шифр санаторно-гостиничного хозяйства знаком каждому, кто хоть однажды ночевал на казенных простынях.

Двадцать пятый люкс отыскался в конце длинного, устланного потертой ковровой дорожкой коридора. Я поправил волосы, гордо выпрямил спину и деликатно постучал в дээспэшную дверь.

– Войдите, – разрешили басовитым с хрипотцой мужским голосом.

Я открыл дверь, вошел. Узкий коридорчик манил пройти в глубь апартаментов, что я и сделал. И очутился в квадратной комнате-гостиной. Яркое солнце сквозь тюль на трехстворчатом окне прожектором высвечивало темный полированный стол посередине комнаты. На столе ваза с полевыми цветами и пепельница, полная окурков. За столом сидел высокий полный господин в белой рубашке с расстегнутым воротничком и в красном, чуть спущенном галстуке. Напрасно я снял розовые очки. Солнце слепило глаза и в первые секунды мешало как следует рассмотреть лицо толстяка.

– Добрый день, – сказал я, прищуриваясь. – Вы Александр Петрович Иванов?

– Нет, я не Александр Петрович, я… – начал было возмущаться мужчина и вдруг неожиданно замолчал, будто подавился собственным «я». Выдержал долгую, тягучую паузу, спросил осторожно: – Стас?.. Ты… простите, вы очень похожи на Станислава Лунева…

– Ну, да… – промямлил я в ответ, несколько сбитый с толку утверждением, что похож на самого себя… – Моя фамилия Лунев, зовут Стас… Я приехал по поводу заказа на рекламу, ищу господина Иванова. И…

И тут толстяк захохотал. Громко, утробно, с придыханием и похрюкиванием.

– Воо-о я дурак, а?! Ха-ха-хррр… – Толстое тело сотрясалось в конвульсиях гомерического хохота. – Ху-ху-ууу!.. Ну, ты меня приколол, итить твою мать!.. Хы-хы… Стасик, блин, все равно чертовски рад увидеть твою наглую рожу через столько лет!.. А патлы-то, патлы-то отрастил, прям, как у девки!

Толстяк вскочил со стула. Мебель жалобно скрипнула. В стоячем положении мужчина оказался еще громадней, чем казался в сидячем. За тридцать восемь лет своей жизни я лично был знаком только с одним человеком столь внушительных габаритов.

– А ты изменился, Стас! – Толстяк обежал стол, походя задев его мощным бедром и едва не опрокинув вазу с полевыми цветами. – Изменился! Прям не узнать тебя!

На меня пахнуло дорогим одеколоном, потом и табаком. Толстяк протянул громадную ладонь для рукопожатия, и в этот миг я, наконец, его узнал.

Мама дорогая! Это же Толик. Заматеревший и располневший мой старинный знакомец Толя Иванов. Самый большой мой некогда друг, в самом прямом смысле слова «большой». Такой большой, такой громадный, что рядом с ним невольно ощущаешь себя подростком. Сколько же мы не виделись? Лет десять, двенадцать. В бурные перестроечные восьмидесятые нас познакомило общее увлечение единоборствами и сдружила общая халтура на ниве все тех же восточных единоборств. Помнится, в те годы Толя числился младшим научным сотрудником в каком-то НИИ, вечно страдал от отсутствия в магазинах модной одежды его богатырских размеров и от хронической нехватки денег на жизнь.

Однако! За ту дюжину лет, что мы не встречались, Толя круто поднялся. Немудрено, что я с ходу его не признал. Даже если бы солнце глаза не слепило, все одно я бы не идентифицировал этого холеного «нового русского», который сейчас до хруста суставов жмет мою ладошку, с тем, прошлым Толиком времен гласности и ускорения. Забурел Толян. Кожа на физиономии гладкая, ухоженная. Прическа безукоризненная. Галстук на подросшем пузе потянет как минимум долларов на пятьсот. Черные, дорогущие брюки с идеальной стрелочкой. В туфли сорок восьмого размера можно смотреться, как в зеркало. А рубашечка своей слепящей белизной способна вызвать бурный оргазм у приснопамятной теледуры тети Аси. Круто!

– Тише, ты, руку сломаешь! – Я выдернул пальцы из Толиной медвежьей ладошки и панибратски хлопнул старого приятеля по плечу. – Черт тебя дери, Толик, на фига надо было гнать меня в этот долбаный санаторий? Придумал бы чего попроще…

– Не понял юмора, Стас? – Толя продолжал улыбаться во всю пасть, дразнясь белоснежными зубными имплантантами. – Ты че, друг? Обдурил меня и продолжаешь горбатого лепить?

– Ой, ой, ой! – Я театрально скривился. – Тебя обдуришь! Скажи еще, что вчера мне позвонила не твоя «шестерка», и что шутку с заказчиком рекламы, банкиром по фамилии Иванов, придумал не ты!

– Погодь, Стасик. – Толя умерил свою поросячью радость от нашей встречи и жестом предложил присесть на стул возле полированного столика. – Давай разберемся.

– Только не надо меня грузить, господин Иванов! – беззлобно перебил я старинного приятеля, усаживаясь.

– Погодь! – Анатолий сел рядом. Стул под ним застонал. – Погодь, Стас. Мне сегодня с утреца звякнул на сотовый какой-то хрен с горы и сказал, что если я намерен подписать договор с китайцами, то узкоглазые нарисуются часиков около четырнадцати в двадцать пятом номере этого сраного санатория. Я бросаю все дела, мчусь сюда и ровно в одиннадцать десять вижу твою патлатую рожу!

– Ага! – Я понимающе улыбнулся. – Сейчас ты скажешь, что сегодняшний утренний звонок организовал я!

– А кто же еще? – Толик талантливо отыграл искреннее удивление.

– Ладно, Толя! – скорчил я ехидную рожу. – Не пойму, на фига ты продолжаешь ломать комедию, но, ежели желаешь, могу рассказать, как все было на самом деле.

– Расскажи, будь любезен. – Анатолий достал из кармана брюк серебряный портсигар, извлек из него тонкую сигарету и полез в другой карман за зажигалкой.

– Полагаю, дело было так… – Я закатил глаза и заговорил голосом Василия Ливанова в роли Шерлока Холмса. – Полагаю, ты, Анатолий, где-нибудь в ночнике, то бишь в ночном клубе, снял чувиху из моей тусовки… Пардон, скорее всего не ты снял, а тебя сняли… но это уже детали, это не существенно… От вышеупомянутой чувихи, художницы либо актрисульки, что, впрочем, тоже не суть важно, ты, Толя, случайно узнал о рекламщике по кличке Седой, который ищет выходы на банкира, желающего заказать оригинальный видеоролик. Дальше – совсем просто. Ты вспомнил про старого друга с седыми волосами, не чуждого киноискусству, разыскал в старинной записной книжке номер моего телефона…

– Погодь, Стас! Тормози! – Толя помрачнел. – Про китайцев ты, правда, не в курсе?

– Окстись, Толик! – возмутился я. – Какие китайцы, я тебя умоляю!

– Слух о китайских коммерсантах с позапрошлой пятницы циркулирует в деловых кругах, – терпеливо объяснил Анатолий. – Никто их не видел, но все только о них и говорят. Говорят, китайцы готовы отпускать крупные партии канцелярских принадлежностей за рубли с оплатой по реализации. Я оповестил всех, кого мог, о своем интересе к этой сделке, просил вывести меня на инкогнито из Пекина, и вот сегодня утром позвонили…

В дверь постучали. Толик замолчал, вопросительно взглянул на меня. Я пожал плечами, мол, бог его знает, кого черт принес, но это не ко мне.

– Войдите! – выкрикнул Толик и затушил в пепельнице скуренную до половины сигарету.

Скрип двери, шаркающая поступь по половицам, и на пороге комнаты возникает тощая длинноногая фигура типичного уркагана. На вид блатному лет пятьдесят. Рыжая трехдневная щетина торчит пучками на впалых щеках. Глаза посажены глубоко и зло смотрят исподлобья. Стрижен коротко и неаккуратно. На худых плечах, как на вешалке, болтается серый, безликий пиджак, под ним клетчатая, расстегнутая до пупа рубаха. Грудь украшает татуировка – синий православный крест. Пальцы пепельно-голубые от татуированных перстней. Из-под жеваных коричневых брюк выглядывают воскового цвета стопы, обутые в потасканные сандалии.

В первую секунду после появления в гостиничном люксе ярко выраженного уголовного элемента я подумал, что он явился по мою душу. Покалеченные ребята в электричке, молодая уголовная поросль, и сей татуированный дядька, безусловно, порождены перегноем на разных грядках, однако родом они с одного и того же огорода… Хотя как мог меня отыскать крестный папа молодых гопников, ежели таковой у них и имеется? Да никак!

– Вы к кому? – строго спросил уркагана Толик, выпятив пузо и напустив на себя важный вид. Учитывая наличие красного галстука, Толя сразу же стал похож на сердитого племенного индюка.

Урка с полным безразличием отнесся к строгому тону господина Иванова, длинно, сквозь зубы сплюнул и ответил на вопрос Толика вопросом:

– Жбан где?

– Жбан? – Толик повернул свою большую прилизанную голову в мою сторону. – Стас, ты знаешь, где Жбан?

Я отрицательно помотал головой.

– Милейший, – Анатолий одарил урку самым презрительным взглядом из тех, что имелись в его новорусском арсенале, – мы не знаем, ни где находится ваш Жбан, ни кто он такой, и, что характерно, знать не желаем. Будьте так любезны, покиньте помещение!

Татуированный визитер проигнорировал просьбу убраться восвояси. Стоял и смотрел на меня. Вернее, даже не смотрел, а рассматривал.

– Эгей, Синяк! Я, кажется, к тебе обращаюсь. Давай, вали отсюда! – Толик часто задышал, побагровел и еще более стал похож на индюка. На индюка с пудовыми, угрожающе сжимающимися кулаками.

Урка и ухом не повел. И даже глаз в Толину сторону не скосил. Изучал мою внешность, как режиссер на кинопробах изучает кандидата на роль главного героя.

– Ну, видит бог, я предупреждал! – Толик медленно встал со стула, передернул могучими плечами.

– Стас Лунев? – холодно спросил меня урка, по-прежнему игнорируя Толика.

– Да, Стас Лунев… – ответил я растерянно.

– А он – Толя Иванов, точняк? – Урка, не глядя, ткнул в сторону Толика корявым пальцем. Я утвердительно кивнул.

– Расслабься, Толян, – посоветовал урка с прежним безразличием в голосе. – Я и раньше тебе, жиртрест, юшку пускал, и сегодня, надо будет, отметелю.

Шаркающей походкой уркаган подошел к столу, выдвинул стул, уселся на краешек.

– Сядь, Толян, не отсвечивай. – Татуированные пальцы извлекли из пиджачного кармана пачку «Беломорканала» и разовую зажигалку. – Что за понты, мужики?.. Да сядь ты, фраер, утомляешь!

Толик шлепнулся толстой попой на многострадальный стул, отозвавшийся деревянным жалобным стоном. «Новый русский» с отвисшей челюстью – зрелище редкое. К сожалению, я не мог им, сим эксклюзивным зрелищем, сполна насладиться, ибо всецело отдался созерцанию таинственного уголовника.

– Что за понты? – продолжил вещать урка, закуривая. – Не, в натуре, не въезжаю, что за понты?

– Слышишь, земляк, – заговорил я ласково. – Откуда ты знаешь, как нас зовут?

– Стас, хорош понтоваться! – Впервые в речах нежданного гостя из зоны проявилась эмоция. Искренняя, неподдельная обида. – Колись лучше, кто заместо Жбана маляву чирикал и за каким хером весь этот цирк?!

– Захар? – тихо произнес Толик, уткнувшись брезгливым взглядом в уголовную рожу.

– Сорок лет как Захар! – огрызнулся урка. – Хорош меня за сявку держать! Колитесь, что за понты…

– Стас! Я его признал! Захар Смирнов, чтоб мне провалиться. – Толик так пнул меня ручищей в плечо, что я чуть было не свалился со стула. – Разуй глаза, Стас… Ух, Захар, а ты изменился, постарел…

– Отсидишь с мое, постареешь. – Захар выдохнул беззубым ртом колечко сизого дыма. – Последний раз спрашиваю: что за понты, в натуре?!

Да, это был Захар Смирнов собственной персоной. Изменившийся до неузнаваемости, ужасно постаревший, весь какой-то высохший, Захарка Смирный. Единственное, что в нем сохранилось в полной мере, так это невозмутимая флегматичность прирожденного пофигиста, которого очень трудно чем бы то ни было удивить или обескуражить. Озадачить, разозлить – это запросто, а вот как Захар удивляется, я не видел ни разу, хоть и общался с ним в былые времена едва ли не ежедневно. Правда, тогда, когда мы, можно сказать, дружили, не было у Захара ни татуировок на теле, ни блатных словечек в лексиконе. Тогда Смирнов работал в общеобразовательной средней школе скромным преподавателем труда и хаживал вечерами в тот же спортивный зал, где я познакомился с младшим научным сотрудником Анатолием Ивановым.

– Никак не могу вспомнить, Захар, когда мы с тобой последний раз виделись? – Толик смотрел на Захара без прежней брезгливости, но и без особой теплоты.

– Держи ответ по теме, Толян, – мягко, но напористо потребовал Захар. – Я четыре месяца как вышел со второго срока. Должничок мой, Жбан, раньше сдернул и, на зоне свистели, подсел на иглу. Я, как вышел, шепнул людям, что есть у меня до Жбана дело, а он как в воду канул. С весны полная тишина, а вчера вдруг бац – малява от Жбана. Верный человек малявку прямиком ко мне на хату притаранил. Пишет Жбан, что жив, здоров и забивает стрелку. Сегодня. Здесь. Прихожу, вместо Жбана вы сидите. Держите ответ, клоуны, что за цирк? И сердечно прошу, не злите меня лишний раз…

Захар откинулся на спинку стула, перевел сердитый, нехороший взгляд с Толика на меня и обратно на Толика.

– Стас, расскажи ему, – попросил Толик. – Расскажи, как сам сюда попал, про меня расскажи, а я пока подумаю малость, поразмышляю над сложившейся ситуацией.

Толик вытащил из серебряного портсигара очередную тонкую сигарету и задумчиво курил, уставившись в потолок. А я тем временем коротко рассказал Захару, чем сейчас занимаюсь, поведал о рекламном заказчике-банкире Иванове, живописал нашу с Анатолием встречу за несколько минут до прихода Захара и объяснил, каким ветром Толю Иванова занесло в люкс под номером двадцать пять. Едва я закончил рассказывать, слово взял Толик.

– Ситуация, братцы, трагикомическая, – изрек Анатолий глубокомысленно. – Кто-то сумел подобрать к каждому из нас троих свой ключик, и этот кто-то спровоцировал каждого приехать сюда, в санаторий, в один и тот же день, в одинаковое время. Причем Стас думает, что этот загадочный провокатор – я, я подозреваю Стаса, а Захар грешит на нас обоих. Я прав?

Толик замолчал, ожидая реакции аудитории. Мы с Захаром молча кивнули, и он продолжил:

– Хотите – верьте, хотите – нет, но провокатор точно не я, господа! На кой мне устраивать, как правильно выразился Захар, весь этот цирк? Шутки – шутками, но вы представляете, во сколько он, цирк этот, обошелся? За каждым из нас нужно было проследить, вникнуть в наши такие разные жизни и интересы, придумать причину, для каждого индивидуально, которая заставит всех троих, независимо друг от друга, сорваться с места и примчаться в какой-то сраный санаторий!.. – Толик взял паузу, давая нам с Захаром время на осмысление услышанного, затем снова заговорил: – Мы с вами не виделись более десяти лет и ничего не знали друг о друге. Стас, ты, например, знал про то, что Захар сидел?

– Как бросил серьезно тренироваться, какое-то время, по инерции, еще перезванивался с ребятами-единоборцами, – честно ответил я. – И вроде бы Леха Митрохин говорил по телефону, дескать, прошел слушок – Захара посадили. Помнится, все собирался прозвониться к Захару, да закрутился, замотался.

– Не поверил, что меня посадили? – криво улыбнулся Захар.

– Откровенно говоря, нет, не поверил, – признался я.

– Эх, братцы… – тяжело вздохнул Толик. – А я, как окунулся в бизнес, так словно на другую планету попал. Все старые связи вмиг отрубил… Эх-х… Ну, да ладно! Вернемся к нашим баранам. Итак, мы не встречались целую вечность и ничегошеньки друг про дружку не знали, никак не пересекались. Нас троих связывает общее спортивное прошлое. В прошлом мы были друзьями, вместе занимались восточными единоборствами, вместе пытались зарабатывать деньги, пользуясь ажиотажным интересом населения к кунгфу, ушу и прочим восточным прибамбасам. Заметьте, господа, в нашем с вами общем спортивном прошлом не было никакого криминала. В восьмидесятые мы были чисты, невинны и законопослушны, аки младенцы. А посему я предлагаю расслабиться и отметить нашу встречу как полагается! Ну-с, братцы-кролики, кто побежит в буфет за коньяком? Должен же в этом сраном санатории быть буфет, а?..

– Толик… – Не скрою, я опешил. – Но кто, если не ты, тот богатенький Буратино-провокатор, который столкнул нас здесь сегодня лбами через столько лет?

– Некто на порядок богаче, чем я, – усмехнулся Толик. – Кто-то из наших общих спортивных знакомых второй половины восьмидесятых, ну, очень круто приподнялся и развлекается, сорит деньгами. Других вариантов нет, господа! Криминальные разборки отпадают, поскольку отсутствовал криминал. Остается сопливая ностальгия по безвозвратно прошедшей молодости среди фанатов боевых искусств. Денег у собравшего нас здесь и теперь мистера Икс не мерено, так отчего бы не учинить мракобесие, почему не заказать цирк? Все интересней, чем просаживать бабки в рулетку или тратить на телок. Я прошлым летом в Лозанне, на отдыхе, познакомился с одним мужиком из Питера. Вы не поверите, он для собственного удовольствия содержит личную балетную труппу. Известнейший балетмейстер ставит для него «Щелкунчика» на дому! У богатых свои причуды, господа. И порой причуды эти очень замысловатые…

– Толька, знаешь, а в твоих доводах есть своя логика! – Меня внезапно охватил азарт участника телепередачи «Что? Где? Когда?». – Я тоже могу привести бездну примеров безудержного, безумного куража богатеньких господ и дамочек. Но, вот интересно, как ты думаешь, в нашем случае, кто бы это мог быть, в смысле, из наших давнишних знакомых?

– Ну-у, например… – Толик задумался. – Например… С кем мы, трое, особо тесно дружили? С уже упомянутым тобой, Стас, Лешкой Митрохиным и еще… Еще с Серегой Контимировым. Леха в восьмидесятые работал инженером на заводе, Серега служил бухгалтером… Серега ох как круто мог взлететь, башковитый был малый… Да! Думаю, это Серега куролесит! Следовательно, в ближайшее время сюда явится ничего не подозревающий Леха Митрохин, прибалдеет малость, застав нашу теплую компанию, как мы балдели только что, и вслед за Митрохиным нагрянет Дед Мороз по фамилии Контимиров! Если я прав, ждать развязки трагикомедии под названием «Десять лет спустя» осталось совсем недолго! Подождем.

– Фуфло толкаешь, Толян, – вмешался в разговор Захар. – Пургу гонишь!

– А ты чего предлагаешь? – насупился Толик. – Прямо сейчас разбежаться? Давайте разбежимся, если хотите, никто не держит.

Толик поднялся со стула, половицы под его ногами громко хрустнули. Засунув руки в карманы брюк и выпятив пузо, Анатолий направился к выходу из комнаты.

– Ты куда, Анатоль? – спросил я у гладко стриженного затылка господина Иванова.

– В буфет за коньяком, – пробасил Толик, не оглядываясь. – Может, кому и страшно, а мне весело.

– Намекаешь, я прибздел?! – прошипел вдогонку Толику Захар, однако Анатолий либо прикинулся, что не расслышал реплику, либо действительно ее не расслышал, поскольку успел покинуть комнату-гостиную и скрылся в коридорчике, что вел к входной двери санаторного люкса номер двадцать пять.

Скрипнули плохо смазанные петли, сигнализируя о том, что Толик открыл дверь, и вслед за этим безобидным звуком совершенно неожиданно по барабанным перепонкам ударила какофония горного камнепада. Словно цунами, звуковая волна ворвалась в прихожую, топоча по полу, ударяясь о стены, что-то ломая походя, прокатилась по коридорчику и материализовалась в комнате-гостиной маленькой толпой омоновцев в бронежилетах, в масках и с автоматами.

– На пол!!! – дурным голосом заорал первый влетевший в комнату милиционер особого назначения, отпрыгнул в сторону от дверного проема и направил короткий автоматный ствол на Захара.

Второй автоматчик с маской вместо лица, ворвавшись в гостиную, в точности повторил маневр своего двойника в авангарде, с той лишь разницей, что отскочил в другую сторону и взял на мушку меня.

Третий омоновец вбежал в комнату и ударом ноги опрокинул стол. Четвертый налетел на Захара, сбил его со стула, упал сверху. Пятый вышиб стул из-под меня. Шестой поймал меня за волосы. Седьмой выкрутил мне руки за спину и защелкнул наручники на запястьях.

Исполнители маски-шоу уложились секунд в тридцать, но было бы враньем сказать, что я «и глазом моргнуть не успел». Успел я и моргнуть ошалело, успел и подумать о многом, пока бравые омоновцы штурмовали санаторный люкс.

Первая мысль, посетившая мою седую голову, была, как водится, самой глупой и эгоистичной. Операцию захвата я связал с инцидентом в электричке и двумя искалеченными хулиганами. К чести своей, могу похвастаться – первую мысль мозг мгновенно отбраковал. Если бы возмездие настигало правонарушителей с подобной стремительностью, то преступность в нашей стране была бы давным-давно побеждена окончательно и бесповоротно. Таким образом, первая мысль не удостоилась дальнейшего обдумывания, однако изрядно повлияла на мое поведение. Зная о том, что совесть моя перед правосудием нечиста, я не стал ни сопротивляться, ни возмущаться. Покорно отдался стихии штурма. Безропотно позволил себя скрутить и сковать наручниками.

Вторая мысль вспышкой прояснила смущенное сознание и обескураженный разум в тот момент, когда завалили Захара «Ну разумеется! – думал я. – Ну, конечно! Конечно, омоновцы явились брать Захара! Уголовника, зека Захара, кого ж еще? Почем я знаю, что на нем «висит»? Захара, наверное, «пасли», «довели» до санатория и ждали удобного момента для начала операции. Толик поперся в буфет, открыл дверь и тут…».

И тут меня посетила третья мысля. Я ничего по большому счету не знаю о сегодняшнем бытии Захара Смирнова, но по такому же большому счету и про Толика я ни фига не знаю, кроме того, что он вроде как коммерсант. А вдруг менты явились за Толиком Ивановым? Могло такое быть? Вполне!

Третья мысль оказалась последней. Когда меня схватили за волосы, я думал лишь о том, сдерут с меня скальп живьем или обойдется и волосяные луковицы выдержат паровозную тягу железного омоновского хвата. Резюмировать триаду посетивших меня мыслей во время оперативного штурма санаторного люкса вкратце можно следующим образом: явились не за мной, я просто-напросто угодил под горячую руку. Но нужно вести себя как можно более скромно, ибо есть что скрывать от подмосковной милиции. Повезет – меня скоро отпустят. Последние десять лет, по крайней мере, я лично к делам и господина Смирнова, и господина Иванова никакого касательства не имею. А что они были за фрукты в годы оно, извольте, расскажу без утайки. Законопослушные были ребята до тошноты, как и я сам. Между прочим, я и сейчас ангел безгрешный, ежели забыть о налоговой полиции и нелепой утренней драке в вагоне электрички.

– На выход! Двигай! – Омоновец, что держал меня за волосы, потянул за собой. Краем глаза я заметил, как другой омоновец подбирает с полу мою голубую спортивную сумку, а еще один человек в жилете из брони переводит скованного стальными браслетами Захара из положения лежа в положение буквы Г.

Нас с Захаром вывели из номера двадцать пять в коридор второго этажа и погнали к черной лестнице. Идти пришлось согнувшись в три погибели. Выпрямиться, оглянуться по сторонам конвоиры не позволяли. Да и не шли мы, строго говоря, а бежали, семенили трусцой. И про то, что гонят нас по черной лестнице, я догадался только благодаря природной смекалке – уж очень на лестнице было темно и грязно.

Запасная лестница имела выход, наверное, на нечто типа хозяйственного дворика с тылу санаторного здания. Едва меня выволокли на улицу и едва я увидел собственную тень на потрескавшемся асфальте, в нос ударили запахи скисшей капусты, солярки и гнилого мяса. Помимо собственной тени, я умудрился заметить впереди пару заплетающихся ног в угольно-черных брюках и догадался, что догоняю Толика, который в том же положении, что и я, то есть, согнутый пополам, трусит под опекой суровых конвоиров. Потом тень моя исчезла, растворилась в теневом пятне более внушительных размеров, я уткнулся коленями в железные ступеньки и сообразил, что ступеньки эти ведут в салон допотопного автобуса Львовского автозавода. Получив ощутимый удар по заднице, я кое-как забрался в автобус и с чужой помощью упал в проходе. Сзади заматерились. Сначала незнакомый голос матерился по-хозяйски, затем знакомый голос Захара матюгнулся сдавленно и злобно. Удар твердого по мягкому. Что-то упало. Не иначе Захар. Хлопнули автоматические автобусные двери, чихнул и затарахтел мотор. Автобус тронулся с места, и я осмелился приподнять голову.

Мы, трое, Толик, Захар и я, лежали на полу в узком проходе между автобусных сидений. Рифленые подошвы дорогих Толиных ботинок совсем рядом, руку протяни и дотронешься до них. Но и у меня, и у Толика руки скованы наручниками за спиной. Конечно, и Захар в том же положении. Я его не вижу, однако чувствую, как он ворочается сзади за мной. Омоновцы кто уже сел в пассажирские кресла, а кто еще усаживается. В позах сидящих бойцов и в движениях рассаживающихся сквозит небрежная расслабленность победителя-легкоатлета после рекордного забега на короткую дистанцию. Ребятишкам в масках есть чем гордиться. Нас повязали, вывели и ткнули носами в грязь на круг минут за семь, плюс-минус тридцать секунд. Оперативно сработали оперативники, ничего не скажешь.

– Пидор, харю опусти! – громко скомандовал кто-то, недоступный моему глазу.

Пидор – это, безусловно, я, по мнению бравого милиционера. Штаны белые, волосы длинные, «харя» без прыщей и угрей, как у дружков-омоновцев. Короче, не такой я мужик, как все, не свойский, выродок, пидор.

– Харю опусти, кому сказано!

Тыкаюсь лбом в замусоренный пол, в висках перестук, во рту тошнота, мышцы выкрученных рук мелко трясутся. Начинается отходняк. Стресс перерождается в общее недомогание взбаламученного психикой организма. Нормальная реакция обычного человеческого естества на нестандартную ситуацию. Из нас, троих пленников, сейчас, наверное, проще всего Захару. У Захара, думается мне, самый богатый опыт общения с ментами. Опыт и привычка – узда и шпоры для нервной системы и прочих систем жизнедеятельности.

С полчаса автобус катил по относительно ровной дороге. Омоновцы лениво переговаривались между собой, травили старые анекдоты и строили планы относительно сегодняшнего вечера. Я так понял, что большинство бойцов собираются вечером в ресторане кутить. «Откуда у нашей рабоче-крестьянской милиции берутся деньги на кабаки?» – успел удивиться я перед тем, как автобус круто свернул с накатанного пути и запрыгал по колдобинам. Меня подбросило вверх, швырнуло на бок, едва не перевернуло на спину, свалило обратно на живот и снова подкинуло кверху. Пытка колдобинами продолжалась минут пятнадцать. До того как автобус остановился, я дважды очень больно ударился одной и той же коленкой об пол, расшиб локоть и так приложился щекой о металлическую подпорку пассажирского сиденья, что потемнело в глазах. Однако всему приходит конец, закончились и мои дорожные муки. Допотопный гроб на колесах подпрыгнул в последний раз и замер. – Вставайте, козлы, приехали! – заорал прямо в ухо звонкий, мальчишеский голос.

Курносый омоновец, успевший за время отъезда из санатория, как и многие его коллеги, снять бронежилет и маску, привычно схватил меня за волосы. Я взвыл, кое-как встал на колени, а потом и на ноги.

– Пошел! – Будто коня за гриву, мальчишка в сером потянул меня к выходу из автобуса. Едва за ним поспевая, я чуть не упал, спускаясь по неудобным автобусным ступенькам. Но не упал, удержал равновесие, спрыгнул вниз, на траву. Конвоир отпустил волосы, и я наконец-то получил возможность выпрямиться во весь рост. Выпрямился, заработал пинок ногой в спину, широко шагнул и опять сумел удержать равновесие. Оглянулся. Из автобуса двое плечистых, вихрастых ребятишек вытягивали спиной вперед изрядно перепачканного Толика. Анатолий мычал что-то невразумительное, членораздельно выражаться ему мешал красный галстук, кляпом засунутый в рот. Мой третий старый друг – Захар покинул автобус раньше всех и сидел на корточках в трех метрах слева. Убедившись, что не одинок и пленников по-прежнему сгоняют в одну кучу, я более внимательно осмотрелся по сторонам.

Автобус стоял на краю лесной поляны, поросшей сочной зеленой травой. Совсем рядом пролегла разбитая песчаная дорожка. Протекторы автобусных колес оставили на ней свежие, отчетливые следы. Других автомобильных следов на узкой лесной дорожке не наблюдалось. Омоновский транспорт свернул с дорожного песка, и далее песок этот был ровен и чист. Куда ни повернешь голову, везде деревья. Где дальше, где ближе. Где сосны, где березы. С высоты птичьего полета зеленая плешка поляны посреди леса должна казаться почти идеальным кругом, перечеркнутым тонкой желтой линией песчаного тракта.

– Кто кого ждать должен? Мы их или они нас? – С этим странным вопросом из автобуса вылез очередной омоновец. – А ну как они вообще не приедут, чего делать будем?

– Приедут, еще не время, еще пять минут до срока. Я с ними по рации связывался, когда этих брать собирались, время обкашляли, – ответил курносый милиционер, тот, что тягал меня за волосы, мимоходом взглянув на циферблат дешевых блестящих часов, украшавших его левое запястье.

Вокруг нас, пленников, топтали траву девять милицейских бойцов, я сосчитал. Трое служивых вышли прогуляться просто так, без оружия, остальные шестеро, вооруженные короткоствольными автоматами, зорко приглядывали за мной и моими товарищами по несчастью. Плюс к этим девяти не пожелали покинуть автобус еще человека три и шофер.

Я недоумевал, почему вместо ментовского обезьянника нас привезли в лес, но задавать вопросы, а тем более качать права поостерегся. Никто ничего не ответит, ежу понятно. В лучшем случае в ответ получишь сапогом в живот, в худшем – ударят чуть пониже. Мелькнула и тут же была забыта мыслишка-версия, что вокруг не настоящие менты, а переодетые в омоновцев бандиты. Нет, нас арестовали самые настоящие мусора подмосковного розлива, без вариантов. Отечественных ментов, когда они в куче, трудно спутать с представителями иных социальных прослоек, как невозможно спутать собаку с кошкой.

Близость леса и неопределенность положения спровоцировали мысли о побеге. Идиотские, безумные мысли, но ведь и ситуация идиотская! Хотел я этого или нет, в памяти всплывали кинокадры старых советских кинофильмов про партизан, расстрелянных в лесу, и современные видеосъемки «прогрессивных» тележурналистов про милицейский беспредел. Объективно побег был невозможен – на руках пленников стальные браслеты, в руках у конвоиров скорострельное оружие, однако запретить всклокоченному разуму мечтать я не мог. Вот если бы да кабы не было наручников и мусорки решили, как злодеи в индийском кино, забить невольников голыми руками и обутыми ногами, вот тогда бы я себя показал, тогда бы я выложился, тогда бы мы пободались. А учитывая, что я не одинок, учитывая, что рядом двое старых дружков, черт его знает, может, и одолели бы мы, униженные и оскорбленные, надменного противника при раскладе трое против тринадцати. В конце восьмидесятых, на пике спортивной формы, я, было дело, схлестнулся в принципиальном спарринге с четырьмя каратистами с черными поясами. Мне, помнится, здорово перепало, заработал трещину в ребре, шрам за ухом, лишился зуба и месяц без стона не мог наступать на левую ногу. Однако же каратистов (очень нехилых, заметим в скобках, каратистов) я разделал подчистую. Да, из спортивного зала я практически полз в раздевалку после того памятного боя в полный контакт. Я полз, а каратистов выносили. Сегодня я, конечно же, далек от пика совершенства спортивной формы, но и ребята омоновцы пожиже будут тех, былых, черных поясов.

Короче, имей я свободные руки и не имей менты оружия, я бы мог поднатужиться и взять на себя четверых омоновцев. Мне бы, само собой, крепко досталось, но я бы потом смог уползти в лес, а они вряд ли. Еще четверых мог уложить Захар. Какой ценой – особый вопрос, однако Захар бы сдюжил. Бывалоча, Захар и Толика делал в спортивном поединке, а уж Толик с его слоновьей массой и фантастической нечувствительностью к боли вполне способен расшвырять оставшихся пятерых мусорков и остаться на ногах. В восьмидесятых Толик умел держать любой удар, случалось, об его бочкообразный корпус ученики отшибали кулаки и выбивали пальцы. В восьмидесятые Анатолия можно было победить в схватке исключительно «поймав на залом»… Как раз «на залом», наверное, и поймали его омоновцы, когда «новый русский» Толик выходил из номера люкс в буфет… А может быть, вовсе и не «на залом» они его поймали? Может быть, менты поймали большое тело Анатолия Иванова «на мушку» короткоствольных автоматов, и он сам покорно дал сковать свои толстые запястья наручниками за спиной?.. Как и я, чуть позже, как и Захар…

По-настоящему широко боевые искусства Востока перешагнули через стены буддийских монастырей и растворились в народных массах в тот исторический период, когда на смену тренированному кулаку, мечу и алебарде пришли револьвер, винтовка и пулемет. Секреты мордобоя голыми руками, а заодно и искусство фехтования мгновенно упали в цене. Пулям безразлично, сколько лет ты закалял свой дух и тело. Пуля из самого закаленного тела гарантированно вышибет самый просветленный дух.

– Едут! – Радостный крик голосистого милиционера вывел меня из состояния сосредоточенной задумчивости. – Слышь, Кузьма? Едут! Слышь? Мотор гудит!

– Слышу, не ори! – На обращение «Кузьма» откликнулся тот курносый омоновец, что таскал меня за волосы. – Вещички их где?

– Ща сделаем… – Голосистый мент спешно полез в автобус и через несколько секунд вернулся, держа в одной руке голубую спортивную сумку, а в другой «дипломат» крокодиловой кожи и черный пиджак, схожий размерами с подростковым демисезонным пальто. Сумка – моя. Пиджак и «дипломат» – вещички Толика Иванова, чьи ж еще?

Между тем и я, наконец, расслышал механическую песню моторов. Невидимые пока автомобили преодолевали лесной океан по фарватеру плохо приспособленной для быстрой езды песчаной лесной дорожки. Милицейский автобус приехал на поляну с севера, машины двигались с юга.

Самое страшное на этом свете – ожидание. Да и на том свете тоже грешники мучаются, томятся в ожидании страшного суда. Но я-то безгрешен, черт меня побери! Безгрешен я перед теми, кто сейчас едет по лесу, распугивая шумом моторов юрких лесных пташек. Мордастый из электрички со сломанным пальцем и его дружок с порванной щекой не похожи на родственников всесильного крестного отца, который поставил на уши ментов и велел привезти к нему на расправу, в лесную глушь, жестокого обидчика наследников мафиозного трона. Иных сценариев разыгрывающейся драмы со мной в главной роли я сочинить не мог. «Нет! – думал я. – Нет, весь сыр-бор затеяли не про мою честь. Я здесь человек случайный, сейчас меня отпустят или… Или я пострадаю за то, что дружил когда-то с Толиком, приятельствовал с Захаром. Те, которые сейчас приедут, начнут сводить счеты с «новым русским» или с уголовником, и меня заодно… Что? Расстреляют? Походя пришьют ни за что?.. А почему бы и нет? Кто я, собственно, такой, чтобы брать в голову мои проблемы? Попался под горячую руку, не повезло, извини, парень, но…»

От невеселых мыслей отвлек крик Захара:

– Менты позорные!! Что за цирк, в натуре?! Я адвоката требую, я…

Короткая очередь оборвала вопль за спиной слева. Резко оглянувшись, я успел увидеть, как только что истерично требовавший адвоката Захар подпрыгнул, спасаясь о пуль, срезавших траву в сантиметре от его грязных сандалий.

– Едальники им залепите, чтоб не орали! – распорядился омоновец Кузьма. – И если чего, только по ногам палите. Их живьем заказывали, всех троих.

– Кузьмин, может, ходули им повяжем, и всех делов, а? – предложил мент, только что стрелявший из автомата.

– Я грузчиком не нанимался, – ответил Кузьмин по прозвищу Кузьма. – Я их связанных таскать не буду.

– А если чего, и ходули им прострелим, один черт придется нести, – не унимался стрелок.

– Мудак ты, Колян! – рассердился Кузьма. – И я мудак. Какого хера они у нас ваще стоят? А ну, лечь, мудаки! А ну, харей в землю и ноги раскинули, быстро! И едальники! Едальники им залепите!

В спину уперся автоматный ствол, под коленку стукнул тяжелый каблук. Я упал. Вокруг завозились, затопали. Зашуршала трава. Я слышал, как упал, матюгнувшись, Захар, слышал, как уронили Толика. Еще раз коротко огрызнулся автомат, пугая строптивого Захара или несговорчивого Анатолия. Пахнущие оружейным маслом пальцы схватили меня за нос, запрокинули голову. Липкая, широкая лента лейкопластыря щедро обмоталась вокруг нижней трети черепа, залепив рот и перепутав без того взлохмаченные волосы на затылке.

Если окончательно сойти с ума, можно попробовать драться одними ногами. Плюс тычки головой, плюс толчки корпусом и плечами. Минус руки в наручниках за спиной. Можно попробовать спастись. Рецепт прост – делается яичница между ног близстоящего бойца, вскакиваешь, вырываешься из толчеи серых форменных тел и бегом, зигзагами к лесу, наперегонки с пулями, в погоню за смехотворно малой вероятностью победить в забеге со смертью. Однако пока стартовать рано. В голове, как склеенная кольцом магнитная лента, постоянно крутится подслушанная фраза Кузьмы: «Их живьем заказывали, всех троих… Их живьем заказывали…» Пока смерть только разминается где-то рядом, только готовится занять соседнюю беговую дорожку. И пока сохраняется хотя бы малейшая надежда на фальстарт, нужно беречь силы, уповая, что в последний момент добрый главный судья на небесах отменит марафон в преисподнюю.

Я не видел, как из лесного океана вынырнули на поляну автомобили неведомых «заказчиков». Но я слышал, как приглохли моторы, как щелкнули, открываясь, автомобильные дверцы и как зашуршала трава под ногами вновь прибывших.

– Вы чего стреляли, орлы? – спросил незнакомый голос. – На ворон охотились? Или наш заказ дырявите?

– Заказывали целыми, все целы. Все три рыла, – прогундосил в ответ Кузьма. – Деньгу привезли?

– Деньги-то мы привезли, как и договаривались, – продолжил сердиться незнакомец. – Но товар уж больно какой-то помятый да поцарапанный. Они стоять-то хоть смогут?

– Обижаете, – ухмыльнулся Кузьма. – Мы их лежа содержали, в аккурат чтоб не попадали ненароком и не попортились. Все кости на месте, одна к одной, зубья торчат, почки приподняты…

Я медленно-медленно вытянул шею, закатил глаза, попытался увидеть, с кем разговаривает Кузьма. Увидеть я сумел лишь летние мужские парусиновые туфли, краешек синих джинсов и пухлое дно цветастого целлофанового пакета, набитого чем-то сухим и ломким. Приехавший за нами человек стоял совсем рядом.

– Гони монету, земляк, – продолжал говорить Кузьма, пока я силился превратить глаза в перископы. – Разъезжаемся и забываем, что встречались.

– Ха-а… – засмеялся обладатель парусиновых туфель и синих джинсов. – Не земляк я тебе, дорогой, обознался ты. И не встречались мы никогда. На-кась, держи пакетик, в нем рубчики-рябчики мелочью, и заруби на носу – пакет этот ты в лесу нашел, когда грибы собирал. Да смотри, не забудь с начальством своим, как приедешь, находкой поделиться, грибник.

Пакет шурша проплыл над моей головой, перешел из рук заказчика в руку исполнителя.

– С погрузкой помочь? – Кузьма заметно повеселел. – Поможем! Парни, отгоняем этих в лимузины и делим деньгу! Поспешай, братва!

Целлофановый пакет, набитый деньгами, упал на траву рядом с моей головой. Кузьма нагнулся, зацепил меня одной рукой за волосы, другой за сомкнутые запястья и потянул вверх, чуть не сломав сразу обе руки. Я еле успевал переставлять ноги, конвоир почти бежал. Споткнись я случайно, травма плечевых суставов гарантирована.

Голова моталась из стороны в сторону. Перед глазами мелькнула фигура человека в парусиновых туфлях. Ничего выдающегося, обычный мужик в джинсах и футболке. Быстро приблизились еще две заурядные мужские фигуры возле распахнутой задней дверки автомобиля-иномарки. Краешком глаза отметил, что машин на дорожке стоит три штуки, краешком сознания сообразил, что каждого пленника ждет свой, персональный автомобиль. Кузьма впихнул меня на заднее сиденье «моего авто», я попытался сесть, мне это удалось, и только-только я собрался глубоко вздохнуть, перевести дух, как вдруг в нескольких сантиметрах от лица лязгнули желтые собачьи клыки.

– Фу, Альфа! Нельзя!

Я отшатнулся, долбанулся затылком о заднее стекло, уперся ногами в машинный пол и почувствовал дрожь в коленях.

На сиденье возле водителя, мордой ко мне, сидела южнорусская овчарка. Огромадный лохматый зверь с оскаленной пастью.

– Фу, тебе сказано! – Шофер за баранкой отвесил овчарке легкую оплеуху по морде. – Фу, Альфа! Нельзя.

– Не глянулся наш-то Альфе. – Слева ко мне на заднее сиденье влез один из мужиков, тех, что я приметил возле автомобиля.

– Эге, не глянулся. Этак с ней бывает. – С правого бока меня стиснул второй мужик. В руках у второго была моя голубая спортивная сумка.

– Жарко ей, притомилась, родная, – объяснил шофер. – Побегать хочется, зелень, солнышко, а вместо побегать надоть службу несть, вот она и возмущается, девочка… Сиди смирно, Альфа! Стеречь!

Шофер ласково потрепал собачку размером с теленка по загривку, повторил команду «Стеречь!» и показал на меня пальцем. Собака, наклонив косматую голову, осмотрела умными глазами мое лицо, и взгляд ее остановился на моей бритой шее. Собачка часто и шумно задышала, с высунутого из пасти розового языка потекли тягучие слюни, клыки, похожие на маленькие желтые кинжалы, влажно заблестели.

– Садись удобней, долго ехать… – доброжелательно посоветовал мне мужик, сидящий справа.

– Альфу не бойся, будешь сидеть смирно, не укусит, – заверил мужик слева. – Поехали, что ли? Разворачивайся, Игорь, поехали, вишь, передние тронулись. Ехай, не отставай…

Автомобиль дернулся, меня качнуло вперед, собака оскалилась, но, слава богу, кусать не пыталась, только показала, какие у нее темные пигментные пятна на деснах, и зарычала.

– Ряху ему закройте чем-нибудь, – велел шофер-собачник. – Чтоб Альфу не смущал. Действительно, чем-то он ей не глянулся, волнуется девочка.

– Жарко… – Мужик справа стянул с себя через голову белую футболку с короткими рукавами, остался сидеть обнаженным по пояс, а футболкой замотал мою голову. – От так, болезный… Мухи кусать не будут, и Альфочка не куснет, надеюсь…

Остро пахло мужским потом. Дышать было тяжело, и нестерпимо чесался нос. Однако ж езда в автомобиле по сравнению с автобусной перевозкой казалась просто раем.

Мужики всю дорогу молчали, Альфа успокоилась, успокоился и я, как это ни парадоксально. Я ждал чего-то… чего-то жуткого на лесной полянке в окружении омоновцев. Обошлось. Обращение не в пример милицейскому, терпимое. Лютой злобы в голосах и поступках «заказчиков» не обнаруживается. Правда, и уважения ко мне проявляют не более чем к перевозимой с места на место мебели. И собака, если совсем откровенно, вышибает из башки все отчаянные мыслишки о побеге и сопротивлении надежнее любого автомата.

Пока ехали, я вспоминал диалог омоновца Кузьмы и человека с мешком денег. Из их разговоров я понял, что заказали нас троих. Похоже, все прежние мои надежды и страхи не стоили и ломаного гроша. Значит, разгадка нашего похищения затаилась где-то во второй половине восьмидесятых годов двадцатого столетия, и «нечаянная» встреча в санатории – лишь прелюдия, причем тщательно спланированная и дорогостоящая прелюдия к… к черт его знает чему… Хотя как раз черт-то, наверное, знает разгадку происходящего. Рогатый драматург со времен Адама поднаторел на провокациях грехов человеческих.

Слепой и безгласный, слушая дыхание пса и чувствуя, как собаке хочется найти повод вцепиться мне в глотку, я углубился в воспоминания.

Толик, я и Захар. Восьмидесятые годы. СССР. Восточные единоборства. Тренировки, тренерство, спортивные спарринги, драки на улице. Ни я, ни Толик, ни Захар никого в уличных драках не убивали. Я вообще на улицах дрался исключительно до знакомства с Захаром и Анатолием. Пять или шесть раз я ходил драться, ходил искать приключения в парк, что поблизости от метро «Войковская», и было это, то ли в восемьдесят третьем, то ли еще раньше. Я тогда тренировался у Биня. Бинь – вьетнамский студент, постигавший азы журналистики в МГУ. Он стал моим первым учителем кунгфу. Позже, тренируясь у Вана, студеоза-китайца вгиковца, я приучился произносить слово «кунгфу» на правильный китайский манер – «гунфу» (причем буква «г» выговаривается мягко, как ее произносят наши донские казаки).

До знакомства с Бинем я успел получить желтый пояс в подпольной школе карате и походить на тренировки по рукопашному бою. В карате мне нравились философские аспекты и восточная экзотика. Не нравилось мне то, что разучиваемые до опупения связки, стойки и передвижения практически невозможно применить в чистом виде во время спарринга. Смотришь, как каратеки тренируются – душа поет, до чего все красиво, а выйдут на татами биться – куда чего девалось? Скачут, как козлы горные…

В рукопашном бое конкретно меня не устроила другая крайность. Все по делу, все, чему учат в зале, применимо на улице, вот только вместо философской подоплеки сплошные гематомы на голенях да разговоры о никчемности прочих боевых систем.

В общем, я хотел, как говорится, и рыбку съесть, и задницу не покорябать. Хотелось научиться реально драться и одновременно хотелось проникнуться почти религиозным духом настоящих единоборств. Я суетился, бегал по Москве, искал Мастера, и я его нашел. Я нашел Биня. Особая история, как мы познакомились. Очень долго можно рассказывать, как я постигал азы гунфу. Зато крайне короток рассказ про то, как он прекратил меня учить – в гости к Биню приехал дядя из Вьетнама, и его чуть кондрашка не стукнул, когда он узнал, что племянник показывает какому-то русскому парню приемы, их семейные секреты – приемы и методики, передаваемые из поколения в поколение, от отца к сыну, от старшего брата к младшему. На мое счастье, Бинь был прозападным вьетнамцем и до приезда строгого дядьки учил меня драться в обмен на пригласительные билеты на просмотры в Дом кино («Дом вино», как его еще называют) и прочие дефицитные в то время культурно-богемные мероприятия. Еще он был бабником, а вокруг меня вечно крутились «девочки из общества»… Но речь не об этом. Бинь определил опытным узким глазом, что из всего многообразия стилей и направлений гунфу мне больше всего подходят «птичьи стили». Для стиля Тигра я недостаточно крепок. Для стиля Бонзы – стиля «буддийского монаха» – я недостаточно быстрый. Для стиля Дракона мне не хватает прыгучести.

Бинь всего лишь год учил меня махать руками, как крыльями, и бить когтями-пальцами по нервным сплетениям и болевым точкам, а по прошествии года сказал, пора, дескать, устроить мне экзамен. Пять или шесть раз мы с Бинем темными вечерами в хорошую погоду прогуливались по задворкам парка близ метро «Войковская». Каждый раз к нам, мирно гуляющим, кто-то прикалывался, и случалась банальная уличная драка. В те годы мы не боялись напороться на пистолет или нож. На нас наезжали «почесать кулаки», и мы охотно соглашались «на махач». Как здорово выразился один мой друг, тоскуя по безвозвратно ушедшим временам Союза: «Хорошо было, дадут по морде и даже между ног не треснут». Были, конечно, были, мрачные исключения из тогдашнего щадящего кодекса уличных хулиганств, и я с ними сталкивался, но все поездки на «Войковскую» обошлись без смертоубийства. Если я кому чего и сломал или раздробил, так только в ответ на ярко выраженную агрессию. И калечил превосходящего числом агрессора более косметически, чем с ущербом для здоровья. Как сегодняшних пацанов в электричке. В темных закоулках парка я ощущал себя этаким благородным мстителем Зорро или, говоря грубо, тем самым болтом с резьбой, на который, рано или поздно напарывается всякая хитрая задница.

Расставшись с Бинем и обретя нового тренера – китайца Вана, я больше не выходил на улицу драться. Случались всякие пустяки по дороге вечером домой, но пустяки, и пустяки совершенно случайные. Я целиком и полностью прописался в спортзалах и спарринговал с такими же, как и сам, долбанутыми на Востоке «мастерами». В спортивных залах тоже случались нешуточные поединки. Особенно когда принцип пер на принцип. Я уже вспоминал свой «махач» с четырьмя каратистами. Дурак молодой, я взбеленился, когда пришел в свой родной зал на очередную тренировку, а там занимается секция карате. Выживать друг друга из залов в те времена было обычной практикой. Самозванцев от единоборств, наживавшихся на ажиотажном интересе трудящихся к боевым искусствам, было величайшее множество. С самозванцами боролись примитивно просто – вызывали на поединок и били морду на глазах у учеников. В моем случае каратисты отнюдь не были самозванцами, просто им удалось «перекупить зал», предложить директору школы, хозяину спортзала, большую сумму, чем тот получал с меня, за что я очень на конкурентов обиделся, и мы славно «поработали»…

Между прочим, с теми каратеками я где-то через год снова встретился, и мы лихо отметили нашу встречу в пивняке. Мы всегда с единоборцами-единомышленниками если и вышибали друг дружке зубы, то по взаимному согласию. И я вышибал, и мне вышибали, пока я, следуя прощальным советам Биня, вырабатывал индивидуальную манеру боя методом проб и ошибок, спарринговал на каждой тренировке с кем ни попадя. Как-то я прикинул, сколько тренировочных боев на моем счету, получилась громадная цифра со многими нулями. До сих пор цифра эта нет-нет да и напомнит о себе ноющей болью в травмированной много-много лет назад коленке или еще каким мелким дискомфортом опорно-двигательного аппарата.

А когда я сам тренировал, так, можно сказать, кипятком под себя писал, чтоб, не дай бог, кто-нибудь у меня на тренировке сделал себе бо-бо. Пресловутую справку о здоровье, «форму 9», требовал со своих учеников прежде всего. Не знаю, как сейчас, но по советским законам тренер нес ответственность за ученика-подростка, например, пока тот не вернется с тренировки домой. Мальчик вышел из зала, попал под машину, и привет – тренера сажают за то, что не углядел у ученика несуществующую травму, по вине которой тот перепутал красный светофорный свет с зеленым…

И вообще единоборства всегда были для меня лишь хобби и иногда служили мелким приработком. Серьезным увлечением, но увлечением, не более того. Кто-то собирает марки и крутит на них мелкий бизнес, кто-то фанатеет на моделях автомобильчиков, а я «переболел» боевыми искусствами и я всегда знал, что рано или поздно «болезнь» закончится и забудется, как детская ветрянка или удаленные в семилетнем возрасте гланды. Я мечтал о большом кино. Стоит ли говорить, что усложнять себе жизнь какими-то аферами, связанными с единоборствами, или крутым криминалом, или еще чем, я бы ни за что не стал. Генерал-филателист может застрелиться, получив отставку, но максимум напьется с горя, потеряв альбом с любимыми марками. Хобби есть хобби…

Я так и не нашарил в закоулках памяти ничего ТАКОГО, что могло объяснить мои и моих друзей сегодняшние злоключения, пока автомобильный мотор урчал примерно на одной ноте. Но вот шофер ощутимо сбросил скорость, остановил машину, на улице заскрипели… ворота? Да, пожалуй, скрипнули ворота. Дальше мы ехали медленно, несколько раз останавливались, снова что-то заскрежетало, загудело, поехали еще медленнее. Скрип и скрежет повторились, мотор затих, собака залаяла.

– Игорь, Альфу придержи, сейчас клиента поведем, – сказал голос справа.

– Снимать с него накомарник? – спросил голос слева.

– Снимай, но я эту футболку больше не надену, брезгую, – ответил равнодушно голос справа. – Ключи от наручников, мильтонов подарок, не забыть бы…

С головы моей сдернули футболку, и под аккомпанемент собачьего «ррры-ы» я вылез из машины. Ноги ступили на бетонный пол, потянуло запашком бензина. Автомобиль находился в просторном подземном гараже. Здесь же стояло еще два автомобиля, покрытых свежей дорожной пылью. Машины, в которых везли Захара и Толика. Машины были пустые, меня привезли последним. Гараж просторен, но не огромен. Я однажды бывал в похожем гараже, когда ездил в гости на дачу к… нет, фамилию я не назову. Скажем так – я однажды бывал в похожем гараже, когда ездил на дачу к одному популярному певцу-эстраднику. Дача, как он ее называл, у соловья российской эстрады походила на дом отдыха средних размеров эпохи Леонида Ильича.

– Пошли? – Голый по пояс мужик легонько хлопнул меня по спине и закинул на покатое бледное плечо голубую спортивную сумку. – Пошли во-он туда, на лестницу. Видишь, в углу лестница наверх? Сам пойдешь?

Я кивнул. Полуголый мужик, пота которого я вдоволь надышался, пока голову обматывала его футболка, разговаривал со мной равнодушно, без эмоций. Мужик, как я уже говорил, имел совершенно обычный вид. Но нечто неуловимое, что-то на грани осознания меня в нем смущало. Какой-то он был не такой. Не здешний… Точно! В десятку! Мужик не похож на москвича. Почему? Чем? Не могу объяснить… – Ты чего на меня уставился? Идем. – Обнаженный по пояс мужчина повернулся ко мне спиной и вразвалочку пошел к лестнице. Я двинулся следом.

– Быстрее давай. Постарайся шустрее переставлять ноги, – громко произнес поводырь, не оглядываясь. – Твои друзья ужо заждались наверху, но ты не виноват, виноваты наш шофер и Альфа…

Он продолжал говорить всякую чепуху всю дорогу, пока мы поднимались наверх. Я поначалу его внимательно слушал, надеялся получить полезную информацию, а когда понял, что он попусту болтает языком, понял, зачем он это делает. Громкий голос провожатого заглушал тихие, кошачьи шаги второго мужика сзади. Второй мужчина, в машине сидевший слева, контролировал мою спину, готовый в любую секунду предпринять радикальные меры, если я вдруг вздумаю взбунтоваться. На одном из лестничных поворотов я заметил в руке человека, идущего сзади, с виду безобидный складной мужской зонт в чехле. Недавно, прогуливаясь вблизи Красной площади, я заглянул в магазин «Кольчуга», там на витрине лежал точно такой же «зонтик», который на самом деле был умело замаскированным под невинный мужской аксессуар электрошокером.

Железная покатая лестница вывела из подземного гаража в помещение, отделанное гладко струганными досками. В помещении имелась дверь, за дверью оказалась еще одна лестница. Просторная, широкая, деревянная, освещенная солнечным светом, пробивающимся сквозь узкие «готические» оконца в деревянной стене. Оконца были с матовыми стеклами, мутными, словно мыльная вода. Судя по количеству лестничных пролетов, меня вели на третий, как минимум, этаж.

Последний пролет деревянной лестницы венчала дощатая, хорошо струганная дверь. Она открылась, и я увидел синее небо, расчерченное на идеально ровные квадратики. Лестница и двое сопровождающих привели меня в солярий. Примерно семьдесят квадратных метров приспособленной для загара, приятной и полезной площади под стеклянным клетчатым потолком. Террариум для любителей погреться на солнышке. Огромадный ящик на крыше, отделанный ладными, одна к одной, досочками со стеклянным, прозрачным потолком.

В солярии полно народу. Человек двадцать примерно сгрудились в дальнем углу оздоровительно-престижного помещения. Сразу, как меня ввели, я приметил в маленькой толпе высокую и толстую фигуру Анатолия с руками за спиной и лейкопластырем на роже. Толика не заметить трудно, он всегда выделялся в любом скоплении тел, как слоненок в зоопарке на бурлящей жизнью площадке молодняка. Взгляд мой лишь скользнул по человеческой массе под лучами солнечного ультрафиолета, и глаза магнитом притянули к себе две отдельно стоящие личности. Мужчина и женщина. Молодая, красивая брюнетка разглядывала меня настолько внимательно, что я почти физически ощущал ее интерес к собственной потрепанной физиономии. Вглядевшись пристальнее в симпатичное женское лицо, я убедился, что впервые вижу эту бабу. Странно, такое впечатление, что она меня знает. Мы встретились глазами, она улыбнулась, что-то прошептала на ухо своему спутнику. Спутник брюнетки – господин примерно моих лет. Высокий, мускулистый, подтянутый, ухоженный. Лицо… Лицо господина изуродовано шрамом. Бледная багровая полоска на левой щеке от переносицы к уголку рта. Приметное лицо. Такое лицо, увидев однажды, как тебе кажется, забываешь навсегда, но тут же вспоминаешь, снова увидев через десяток лет, зим и весен, прошедших после первой и единственной мимолетной встречи…

Я узнал человека со шрамом внезапно. Без мучительных раскопок в памяти, без «паузы узнавания», как в случае с Толиком, без реставрации прежнего, десятилетней давности, образа, как в случае с Захаром. В голове блеснула вспышка, и я будто бы проснулся. Я узнал его, и сразу многое стало ясно, сразу же на многие вопросы отыскались ответы, сразу стало понятна первопричина всей цепочки сегодняшних зловещих и загадочных событий… Буря самых противоречивых эмоций захлестнула меня с головой. То, что случилось со мной и моими друзьями былых времен сегодня, это… Это невероятно, этого не может быть, но это случилось!