Читать книгу Молодость Мазепы - Михайло Старицький - Страница 20

Мазепа с интересом присматривался к тысячной толпе героев и теперь ему становилось понятно, почему перед этими львами, готовыми полечь каждое мгновенье за свою отчизну, бежали и татарские полчища, и пышные польские войска.

– Да, потерять это пышное гнездо – значит потерять всю Украину, – думалось ему. Но между тем в этой толпе было и что-то страшное: видно было, что страсти запорожцев были разогреты до последней степени, и при обычной способности толпы поддаваться одному какому-нибудь увлекательному слову – вся эта масса могла броситься очертя голову и наделать непоправимых бед. И при одной этой мысли Мазепе становилось жутко.

– О, если б придать этому Запорожью более стройный порядок, если бы употребить разумно его силы, – чего бы тогда можно было достигнуть! Быть может, не нужно было бы и «побратымив» по всему свету искать! – думал он, внимательно присматриваясь и прислушиваясь ко всему происходившему вокруг него.

Наконец, некоторые казаки узнали Сирко.

– Батько, батько кошевой тут! Наши головы! – кланялись они низко, расчищая с помощью кулаков ему дорогу.

– Набок! Батьку дорогу! – кричали другие; толкая в плечи прохожих. – Позаливали себе очи и ничего не видят! Эй, пьяницы, набок!

– Сам ты набок! – отбранивались те. – Или я сверну тебе шею набок! Я казак вольный, – иду, куда ноги ступают, ни ты, ни сам я – им не указ!

Но вскоре по всей площади разлетелась весть, что кошевой, батько, славный лыцарь Сирко вернулся. Крики и брань стали стихать; обрадованные запорожцы, любившие беззаветно своего предводителя, побежали ему навстречу и окружили стеной наших путников, подъезжавших уже ко второму проходу.

– Здоров будь, батько! Витаем пана кошевого! Век долгий нашему «велетню»! Слава, слава! – понеслись со всех сторон радостные приветствия и слились в какой-то порывистый гул.

Шапки, шлыки полетели вверх, там и сям раздались пистолетные и мушкетные выстрелы; кто-то бросился даже к «гарматам», но «гармаши» остановили усердных: выстрелами из орудий созывалась великая Сичевая рада, а это могло делаться лишь по приказанию кошевого.

– Здорово, здорово, детки! – снял Сирко шапку и поклонился на все стороны. – Как поживаете? Что нового? Чего вы заволновались, с радости или с горя?

– Да какое, батьку, с радости? – отозвался один сивоусый запорожец с тремя перекрестными шрамами на лице, – скорее с горя.

– С горя, с горя, – подхватили соседи, и это слово пошло перекатываться по майдану.

– Да с какого горя? Горилки не хватило, или рыба перевелась? – попробовал еще подшутить кошевой.

– Что горилка! Не о том, батьку, речь! – возразил строго старик. – Разве это не горе, что Украину разорвали надвое? Разве это не горе, что одну половину отдали на съедение ляхам, а другую трощит Бруховецкий? Разве это не горе, что над Запорожьем поставили чуть ли не четверо панов, а трое из них точат зубы, чтоб проглотить нас живьем? За что же мы с казаками и несчастным поспольством лили кровь и гибли, за что? За права свои, за вольности, за веру, за братьев, а теперь выходит, что за все это нас бить в три кнута?

– Не бывать тому, не бывать! – раздался грозный возглас тысячной толпы, и эхо повторило этот чудовищный крик.

– Да слушайте, панове, вас одурили, – заговорил взволнованным голосом кошевой, думая хоть немного успокоить толпу, но ему не дали дальше говорить.

– Как одурили? Кто одурил? – закричали кругом. – Вот послушал бы, что говорил посол, пока не заткнули ему рта, да вон и Андрусовский договор, смотри сам!

Сотни рук поднялись в воздух по тому направлению, где белела прибитая высоко на доске грамота. Толпа слегка распахнулась.

– Читай, читай! – подтолкнули казаки одного молодого запорожца.

Но Сирко не нужен был чтец; зоркий взгляд его впился в бумагу и сразу же упал на место, касающееся Запорожской Сечи: «И вниз Днепра, что именуются Запороги, и тамошние казаки, в каких они там оборонах, островах и поселениях своих живут, имеют быть в послушании, под обороною, и под высокою рукою обоих великих государей наших, на общую их службу», – прочел он и последнее сомнение исчезло. Он хотел дочитать до конца всю бумагу, но кругом стоял такой крик, что сделать это было решительно невозможно.

– А что, теперь сам «упевнывся»! – кричали кругом голоса

– Вот какая нам «дяка»! Да и гетман Дорошенко нам в универсале пишет, что теперь, мол, и Москва, и поляки нам вороги!

– Вороги! – подхватила снова с грозным криком вся толпа!

– А все через кого? Через Ивашку Бруховецкого! – раздался в это время чей-то зычный голос. – Через него вся беда сталась! Это он ездил в Москву, он навел к нам господ ратных людей, он «намовыв» царя половину Украины ляхам отдать!

– Он, он! Антихрист! – закричали отовсюду.

Толпа вся ожила: гневная, бушующая, она искала и жаждала мести – и вот ненавистная жертва была отыскана.

– Так смерть же зраднику! Веди нас зараз на Ивашку, батько! Веди! Веди! – загремела вся площадь, и все голоса смешались в одном ужасном и грозном реве. – Смерть «зрадныку»! Смерть!

Сирко окаменел; по этому крику он почувствовал, что толпа возбуждена и наэлектризована до последней крайности, а при таких обстоятельствах настроение ее могло перейти в всесокрушающую бурю.

– Стойте, панове казаки, славные лыцари-запорожцы, – заговорил он громко, высоко подымая над головой шапку. – Про такие дела негоже говорить на прысиччи, есть на то сичевой «майдан». Не будем же ломать наших святых «звычаив», этим мы обидели б нашу Сичь-маты и нашего Луга-батька, а будем чинить все по нашему закону и по старине. Дайте же кошевому вашему час, прочитать с вашим писарем эти универсалы, просмотреть толком Андрусовские «пакты» и выслушать гетманских послов, и потом уже мы, «обмиркувавшысь» с нашим атаманьем, велим ударить в «склык» да в гармату и созвать великую раду. А на чем рада порешит, так тому и быть, тому и я слуга!

– Правда, правда, пане кошевой! – зашумели радостно передовые ряды, удовлетворенные атаманским решеньем. – Разумное твое слово! За твою голову костьми ляжем!

– Век долгий кошевому батьку! Слава! Вот рассудил, как Соломон! Эх, голова! – вспыхивали то там, то сям похвалы и сливались в общий восторженный гул.

Сирко только кланялся на все стороны, а толпа, воодушевленная уже не местью, а более высоким патриотическим чувством, несла своего батька почти на плечах. Мазепа с остальными казаками был совершенно оттерт и остался пока на присечьи.

Настроение толпы сразу изменилось. Оставшиеся на присечьи уже с успокоенными лицами стали рассуждать о событиях, толковать о разных способах спасения отчизны, а больше всего хвалить разум своего кошевого и его мудрое слово. Каждый уже чувствовал себя не рабом пагубной для него силы, а полноправным господином и законодателем.

– Что ж, братцы, при нашем батьке тужить нам нечего, – говорил авторитетно седой запорожец с почетными шрамами на лице, – «обмиркуемося» и все с ним рассудим, кого бить, а за кого стоять. Правду говорит пословица: вперед батька и в пекло не сунься!

Между тем толпа совершенно оттиснула Мазепу и приблизила его к той группе, где стояли Палий и Дорошенковы послы. Мазепа придержал коня и стал прислушиваться: здесь все толковали о единой Украине и о гетмане Дорошенко.

– Так, так, – говорил один почтенный казак с совершенно ястребиным носом, – Дорошенко пусть над всей Украиной гетманует: он казак старый и поле знает.

– Го-го! Боятся его ляхи, – такого премудрого волка не то что в Украине, а и во всей Польше нет!

– Еще бы, он и с деда, и с прадеда гетман!

– Дед его Кафу «внивець обернув»! – сыпались отовсюду одобрительные замечания.

– Так, так, – продолжал старший казак, – за Дорошенко, да за едность нашу и будем стоять, а если вздумают к нам польские послы навернуться, так мы им покажем вот что! – поднял он кверху кукиш.