Читать книгу Metallica. Экстремальная биография группы - Мик Уолл - Страница 3

Так странно и неожиданно, что спустя столько лет я начал думать, а было ли все это на самом деле, или это своего рода ложные воспоминания, вызванные травмой. Но вид Ларса, прыгающего ко мне на костылях вниз по лестнице Hammersmith Odeon, до сих пор стоит перед глазами, несмотря на все эти дни, годы и жизни, которые прошли между нами.

Я не помню того концерта, кто и что это было, только момент, когда он на всей скорости соскочил со ступеней, окрикнув меня по имени:

«Эй, Мик, твою мать! Что происходит?»

Главный вход заперт, фанаты давно ушли, и я мог только предположить, что он просто тусовался на той же алкогольной вечеринке после концерта, где я тоже был, слоняясь по бару наверху до самого утра, а теперь искал такси. Но тогда я его не видел. И все же в том состоянии, в котором я находился в тот момент, мое поле зрения было ограничено, сжато до сморщенного острого кончика иглы. Это была первая вылазка после смерти моей матери за пару недель до этого. Она была моложе, чем я сейчас, когда ее сразил рак мозга, и концу, хоть он и был относительно внезапным, предшествовали абсолютно бесчеловечные обстоятельства, мучительные для нее и невыносимые для тех из нас, кто при этом присутствовал.

Через мгновение он уже был внизу, прямо у меня перед лицом. «Эй!» – сказал он. Я вопросительно кивнул в сторону костылей. «Мой палец», – сказал он, как будто это было настолько старой новостью, что даже не стоило упоминания. Должно быть, я выглядел озадаченным. «Я сломал его». Я уставился на него. «В аварии», – добавил он нетерпеливо.

Я привык к рок-звездам, даже к тем, кто еще не был популярен, таким, как Ларс, но которые думали, что ты знаешь все подробности их рабочих будней и серьезно этим увлечен. Но все же… Сломанный палец? Авария? Какая авария?

Но ему это было совсем не интересно. Он только хотел знать: «Так ты был здесь с нами?»

И снова я был сбит с толку. Он сразу это прочитал. «Когда мы здесь выступали, ты, идиот!» А, теперь я понял. Metallica недавно отыграла в Hammersmith Odeon. Поскольку в последнее время я был их защитником в британской рок-прессе, Ларс небезосновательно ожидал, что я буду на первом появлении группы в качестве хедлайнера на престижном событии вроде этого. Ну конечно, меня там не было. Вместо этого я или дежурил в больнице, или ехал из больницы домой, или собирался в больницу. Или же я просто был в аду.

Но я тогда не знал, как выразить эти мысли словами. Я едва ли мог сказать это себе, не говоря уже о других. Мне было двадцать восемь, и мой мир одновременно сжался и расширился таким невероятным образом, что я только пытался это осознать. Ему было двадцать два, и его это мало интересовало. Все, что имело значение, – это Metallica, ты придурок!

«Нет, – сказал я, слишком истощенный, чтобы врать. – Хорошо прошло?».

«Что? – он взорвался. – Как прошло? Тебя что, там не было?» Он посмотрел на меня с разочарованием, смешанным со злостью и негодованием. «Это было чертовски хорошо! Ты пропустил суперофигительный концерт! Все было распродано, и фанаты обезумели!»

«О, – сказал я. – Это здорово. Жаль, что я пропустил это, чувак».

Он гневно смотрел мне в глаза. Рано повзрослевший ребенок, быстро превращающийся в полноценного мужчину, Ларс, возможно, слишком любил Metallica, любил то, что она давала ему, любил за свое отражение в зеркале, когда он смотрел на него достаточно долго, чтобы подумать о чем-то другом. Однако он не был глупым человеком, и в этот момент он, должно быть, понял по моему лицу, что происходит что-то еще, не что-то конкретное, но достаточное, чтобы простить мое преступление, хотя и недостаточное, чтобы о нем забыть, во всяком случае, не в обозримом будущем – потому он сменил тему и после неуместной шутки снова поковылял на костылях, все еще недовольный мной, но уже не настолько обиженный. Или я так себя утешал. Он и его сломанный палец.

Я смотрел, как он исчезал в ночи, сопровождаемый репортером, ищущим, кто бы их подбросил до дома или куда они собирались дальше.

Авария, подумал я. Какая еще авария?

Когда Джеймс Хэтфилд впервые встретил Ларса Ульриха, то сразу его разгадал. «Богатенький сынок», – сказал он. Знаете, такой типаж: у него есть все; единственный ребенок в семье, который не знает значения слова «нет». Он таким и был. Родившись в доме размером с замок в элегантном городке Хеллеруп, в самом модном районе коммуны Гентофте, в восточной Дании, Ларс Ульрих явился в этот мир во второй день Рождества, 1963 г. Будучи поздним рождественским подарком для бездетной пары, давно разменявшей третий десяток и по меркам того времени уже старой для рождения детей, Ларс стал особенным с первого дня жизни. И это мнение он быстро начнет разделять.

Его отец Торбен был ветераном большого тенниса, проведя более сотни матчей Кубка Дэвиса, во время которых он несколько раз приводил команду к финалу, и к тому же был полноправным членом послевоенного клуба богатеев. Его богемная мать Лоун занималась в основном тем, что старалась спустить вечно витающего в облаках мужа с небес на землю. Звезда эпохи любительского тенниса, которому было уже за сорок, но он все еще побеждал в матчах Большого шлема, когда перешел в профессионалы в конце 1960-х. Интересы Торбена, однако, не ограничивались только спортом. Из-за ограничения датских спортивных властей той эры любительского тенниса на участие в зарубежных соревнованиях всего 5–6 раз в году у него было время, чтобы также стать музыкальным обозревателем датской газеты Politiken, трубачом в нескольких джазовых ансамблях, а позже режиссером нескольких документальных фильмов и практикующим буддистом. Он был длинноволосым, с пышной бородой, похожий на Гэндальфа, чья одержимость фитнесом для тела и ума не прекратилась и после окончания спортивной карьеры. Как он вспоминал в интервью 2005 года: «Наверное, я играл в теннис по вечерам, ближе к ночи шел играть на трубе, а после поднимался к себе за газетой или чтобы написать обзор, затем я мог встретиться с кем-то из друзей и позавтракать, и возвращался к группе для репетиции к полудню, а на теннис шел к трем. А потом я внезапно понимал, что не спал три или четыре дня».

Его единственный сын вырастет окруженный этой круглосуточной энергией; его самые ранние детские воспоминания были пронизаны постоянными увлечениями отца и гиперактивным образом жизни.

«До того как я пошел в школу в семь лет, мы путешествовали по всему миру, – сказал мне Ларс в 2009-м. – Америка, Европа, в Австралии мы побывали пару раз… Мы провели зиму в Южной Африке, думаю, это был 66-й или 67-й». Его отец «выходил на Открытый чемпионат Австралии каждый год в январе. И это было в те дни, когда ты не просто запрыгивал в самолет: ты отправлялся в настоящее путешествие… мы проводили много времени в Париже и Лондоне, и других местах». Однако теннис был всего лишь «дневной работой». Дома «у нас повсюду были предметы искусства», искусство и музыка. Будучи любителем джаза в те времена, когда Копенгаген был центром притяжения для современных джазовых музыкантов, Торбен играл на кларнете и саксофоне, и Ларс рос в доме, где его окружали звуки, как он позже вспоминал «Бена Вебстера, Сонни Роллинза, Декстера Гордона», каждый из которых провел значительное время в Дании. Таким образом, это была очень здоровая среда, и (мой отец) много писал об этом».

Спальня Ларса была напротив музыкальной библиотеки, где Торбен хранил свою коллекцию записей и откуда постоянно лился поток музыки. Нене Черри, дочь легенды саксофона Дона, и позже блестящая сольная певица, выросла в том же районе и была его другом детства. «Там было полно людей, которые просто тусовались, были типа разные ночные мероприятия: мы слушали джазовые записи, много Хендрикса, «Роллингов» и «Дорс», и Джанис Джоплин… То есть было много музыкантов, и писателей, и художников, и тому подобных вещей, которые крутились в доме, где я рос». «Помимо рока и джаза, – говорил Торбен, – Ларс был окружен индийской музыкой и всеми видами азиатской музыки, буддийскими песнопениями, классической музыкой. Его комната была напротив моей, где я всю ночь проигрывал записи, и иногда он даже мог слышать их во сне, так что я думаю, он мог многое почерпнуть из этих вещей, даже не осознавая этого».

Тесные связи Торбена с зарождающейся джазовой сценой в Дании привели к тому, что позднее Декстер Гордон стал крестным отцом Ларса. Действительно, первое появление Ларса на профессиональной сцене было в возрасте девяти лет и ограничилось воплем в микрофон во время выступления Гордона в ночном клубе в Риме, куда его родители поехали на вечеринку после Открытого чемпионата Италии. «Как какая-то собака в состоянии буйного помешательства» – как его отец будет вспоминать позднее. Путешествия по миру дали Ларсу преимущество в языках; с малых лет он мог говорить на датском, английском, немецком и «на всем понемногу». Это был походный образ жизни, который означал, что ему будет «всегда комфортно в пути». «С отцом я был в тех местах, куда мы даже с Metallica никогда не ездили». Это также дало мальчику чувство, что у него есть право, сверхуверенность в себе, которая означала, что ни одна закрытая дверь не останется таковой надолго. Ему даже в голову не приходило, что где-то его могут не ждать.

Несмотря на то что Ларс унаследует любовь отца к музыке и искусству, именно от матери Лоун он получит свои лидерские качества, которые ему так пригодятся в карьере в Metallica. Помимо того, что она заботилась о двух мужчинах, «моя мама определенно была организатором и своего рода деловым центром», – как он рассказывал мне в последнем интервью в 2009-м, бесчисленное по счету за историю нашего сотрудничества, длящегося уже более четверти века. «Я имею в виду, что мой отец даже не знал, какое было время суток, какой месяц, да даже какой год. Не знал, в какой стране находится. Он был одним из тех парней, которые каждую секунду чем-то поглощены (я говорю об этом в положительном ключе). А моя мама была поглощена заботой обо всех практических составляющих его жизни. Определенно своими организационными способностями я обязан моей маме».

В те ранние дни теннис был превыше всего. Отец самого Торбена тоже был звездой тенниса. Более двадцати лет он был исполнительным директором по рекламе, участвовал в семидесяти четырех матчах Кубка Дэвиса, прежде чем стал президентом Датской ассоциации тенниса. Почти неизбежно, хотя на него и не оказывали давления, от Ларса ждали, что он продолжит семейную традицию. Для Ларса, однако, теннис и любовь к музыке в конечном итоге совпали еще более значительным образом. В 1969 году, во время ежегодного семейного пребывания в Лондоне, построенного вокруг Уимблдона и отборочных чемпионатов в Истборне и Квинсе, пятилетний Ларс впервые попал на рок-концерт: знаменитое выступление Rolling Stones перед более 250 000-ной толпой в Гайд-парке. Он до сих пор хранит фото, сделанные его родителями. «Думаю, меня несколько лет таскали на разные джазовые мероприятия, знаешь, во всякие местные джаз-клубы в Дании», – сказал мне Ларс. «Чаще всего, – говорил он, – в злачное место Ульрихов под названием Монмартр, которым Торбен помогал управлять. Но что касается рок-концертов, выступление «69 Stones» было первым, это да». Его первой настоящей музыкальной любовью, однако, были звезды тяжелого рока начала 1970-х, такие как Uriah Heep, Status Quo, и в особенности Deep Purple, которых он увидел вживую на сцене, когда ему было всего девять. Друг Торбена Рей Мур, южноафриканский игрок в теннис, дал ему билеты на шоу, которое проводилось на том же стадионе, что и турнир. Когда его друг в последний момент отказался, он предложил свободный билет сыну Торбена. Они без преувеличений «снесли мне крышу!» – сказал Ларс. «Музыка так и крутилась у меня в голове дни, недели!» Ларс сразу же выпросил у Торбена альбом Deep Purple «Fireball». В этом Торбен, однако, не полностью его поддерживал. «Он говорил, что это примитивно, а барабанщик слишком белый», – вспоминал Ларс. Но отца не слушал. «У меня очень увлекающийся тип личности, – как он будет позже вспоминать. – Когда мне было девять, это были только Deep Purple». Повзрослев, он даже стал следить за группой. «Я проводил все время у их отеля в Копенгагене, ожидая, что Ричи Блэкмор выйдет и я смогу следовать за ним по улице». Когда спустя тридцать лет я спрашиваю взрослого мужчину, отца троих детей, какой у него любимый альбом, он не сомневается ни секунды. «Самый любимый альбом всех времен – это все еще Made in Japan, двойная живая запись Purple 1972 года. Первым шоу, на которое у него были билеты в первый ряд, были Status Quo в концертном зале «Тиволи» в Копенгагене в 1975 году, которое он позже будет называть «немного шокирующим». Ему было одиннадцать, и все, о чем он мог думать, – это как он туда попал. «Как я пробрался так близко? Собирались ли те пьяные, что приехали из Швеции, меня избить, или, что еще хуже, кого-то из них могло стошнить прямо на меня?» Стоя так близко к сцене, Ларс едва ли мог видеть группу, которая была всего в футе от него. Фронтмен Фрэнсис Росси «выглядел как Господь рока, в нем было больше десяти футов роста, пять из которых занимали длинные волосы, и его гитара «Телекастер» была похожа на оружие, способное надрать всем задницу».

Он начал зависать в самом известном в Копенгагене магазине пластинок, специализирующемся на альбомах, Священном Граале, где «работал парень, который был для меня героем»; он «знакомил меня с менее известными рок-артистами, такими как Judas Priest, Thin Lizzy и UFO». Ларс фантазировал, что у него как будто есть своя рок-команда, записывал названия песен и заголовки альбомов в старые школьные тетради и жил в своем воображаемом мире рок-звезды. Рок-музыка стала той частью его жизни, которой подросток, становящийся все более независимым, не чувствовал необходимости делиться с родителями. Это также обеспечило компанию одинокому ребенку, пребывающему в постоянных разъездах, окруженному добродушными «дядюшками» и «тетушками» из мира тенниса и привыкшему к тому, что в доме постоянно были взрослые с тонким художественным вкусом, которые позволяли ему поступать по своему усмотрению. Как позже Ларс сказал писателю Дэвиду Фрике: «С этой точки зрения это было довольно открытое воспитание». Однако это означало, что он как-то должен был сам заботиться о себе в этой богемной атмосфере. «Я должен был сам просыпаться по утрам и ехать на велосипеде в школу. Я вставал в 7:30, спускался на первый этаж; входная дверь была открыта: на кухне и в гостиной стояло шестьсот бутылок пива, и в доме не было никого. Свечи все еще горели. Тогда я закрывал двери, готовил завтрак и шел в школу. Я возвращался домой и должен был разбудить родителей…». И хотя это сделало его «очень независимым», он часто чувствовал себя одиноким. «Что касается моих родителей, я мог ходить на Black Sabbath по двенадцать раз в день. Но я должен был сам найти на это деньги, разнося газеты или что-то еще, чтобы купить билеты. И я должен был придумать, как попасть на концерт и вернуться домой». Страсть к громкому, тяжелому року – музыке, которая как нельзя лучше подходила его общительной, притягивающей к себе индивидуальности, – продолжилась в подростковые годы, и хотя будущее его было по-прежнему связано с теннисным кортом, благодаря которому его отец стал известен, эта приверженность начинала понемногу угасать. Процесс ускорился, когда в возрасте 13 лет бабушка купила ему первую ударную установку, и не просто набор для новичка: это была Ludwig, золотой стандарт в рок-кругах.

Однажды я спросил его, почему очевидный фронтмен группы оказался позади сцены в качестве барабанщика, учитывая его неуемный темперамент экстраверта, а кто-то даже скажет, его чрезмерное желание быть рупором Metallica. «Ну, есть только одна проблема, – сдавленно засмеялся он. – Я бы не смог [петь]. Я имею в виду, когда я пытался петь в душе, меня это напрягало. Поскольку я не мог захватить аудиторию из одного человека в душе, знаешь, я понял, что из этого ничего не получится. К тому же я всегда любил барабанить. То есть я не могу вспомнить тот момент, когда я сознательно сел и сказал: «Быть барабанщиком и личностью типа А (прим. Данный тип поведения связан с такими личностными особенностями, как напряженная борьба за достижение успеха, соперничество, легко провоцируемая раздражительность, сверхобязательность в профессии, повышенная ответственность, агрессивность, а также чувство постоянной нехватки времени) – это противоречие. Мне никогда даже в голову не приходило, что я не смогу быть собой. Вся эта фигня про то, что, о Боже, если ты барабанщик, ты должен заткнуться и говорить только тогда, когда тебя спрашивают, и тусоваться на заднем плане. Я никогда так не думал».

По иронии судьбы, только после того как он предпринял свой самый серьезный шаг в качестве молодого профессионального теннисиста, его интерес окончательно и бесповоротно переключился на барабаны. В шестнадцать лет его зачислили в известную во всем мире, а тогда первую в своем роде теннисную академию во Флориде – академию Ника Боллетьери. Ларс говорит: «Когда растешь в [теннисных] кругах, тебя как будто в это затягивает. Не помню, чтобы я сел и принял сознательное решение стать профессиональным игроком в теннис; я просто это и так знал. И лишь немного позже, когда я окончил школу и переехал в Америку, чтобы продолжить полноценно заниматься теннисом, самостоятельно, а не под крылом отца, я осознал, что у меня не только нет таланта, чтобы ступать по его следам, но и не хватает дисциплины. Знаешь, когда тебе шестнадцать, ты просто выпиваешь парочку банок пива, получаешь первый опыт с девушками и все такое, а потом внезапно это становится, типа, я должен по шесть часов в день гонять теннисный мяч туда-обратно? Это было немного… жестко на мой взгляд», – он смеется.

В конце концов, он провел меньше шести месяцев во Флориде, обучаясь в Боллетьери. «Я начал первый год в 1979-м после окончания школы, чтобы увидеть, хочу ли этим заниматься. Я все еще был достаточно сильно увлечен этим. Это был первый год [с момента открытия], задолго до Моники Селеш, [Андре] Агасси или Пита Сампраса, или каких-то других ребят [которые туда поступали]». Для юниора, который был в топ-10 в Дании, переезд в Америку был неприятно отрезвляющим. Уехав из Майами в Лос-Анджелес, «я должен был пойти в эту старшую школу, потому что отец был близким другом Роя Эмерсона, игрока в теннис. И я должен был ходить в школу вместе с [сыном Роя] Энтони Эмерсоном и состоять с ним в одной команде. И что вы думаете? Я даже не вошел в семерку лучших игроков школы. Я даже не вошел в школьную команду! Настолько высокая конкуренция там была. Это просто безумие». Были и другие препятствия. Торбен был высоким, а Ларс – нет, в нем было всего пять футов и шесть дюймов, а это серьезный недостаток. И все же сам Боллетьери до сих пор считает, что при надлежащем применении Ларс мог стать обеспеченным профессиональным игроком средней руки. «Он мог невероятно хорошо двигаться, и у него были способности». И несмотря на то, что «мы знали, что Ларс не будет таким же высоким, как его отец, и не нарастит такую мышечную массу», настоящая проблема была в том, что «он не был нацелен на кропотливую работу, которая для этого потребуется». Или, как Торбен обозначил это в 2005 году в интервью Ли Вэзерсби: [Ларс] в то время интересовался теннисом, но ему также была очень интересна музыка. Даже спустя год он продолжал ходить на концерты, и я думаю, Академия не очень-то была довольна его отсутствием, так что ему делали выговор за поздние возвращения». Тогда Ларс сказал мне: «Я как бы осознал, что теннис надо как-то отложить, а музыку, наоборот, сделать своим основным занятием».

Если естественный интерес молодого парня к девочкам, пиву и периодическим затяжкам косяка были ключевыми факторами, из-за которых Ларс отошел от деревянной ракетки и приблизился к цельнометаллической, то разочарование Ульриха в теннисе совпало с тем моментом в рок-музыке, когда пришло время написать собственную шумную главу в истории этого направления, самобытную, хоть и с неуклюжим названием «Новая волна британского хеви-метала. «Был март 1980-го, – как будет впоследствии вспоминать Ларс. – Я зашел в магазин пластинок в Америке в поисках последнего альбома Triumph или тому подобного дерьма и оказался в разделе зарубежной музыки, копошась в этих записях. Тогда я на самом деле не представлял, что происходило в Англии, поэтому, когда я наткнулся на альбом под названием Iron Maiden, у меня не было ни малейшего представления о том, кто они и что они. Иллюстрация на передней обложке, Эдди [мумифицированное тело, которое украшало все конверты грампластинок Maiden], могла быть придумана сотней команд, но живые волнующие снимки на обороте были на самом деле выдающимися. Было что-то чертовски тяжелое, даже агрессивное, во всем этом. Самое смешное, что я даже не послушал записи, пока не вернулся в Данию, потому что у меня не было проигрывателя.

Сам того не осознавая, Ларс споткнулся о самый важный краеугольный камень того, что скоро станет водоразделом в истории рока. К лету 1979 года, несмотря на то что Iron Maiden еще не были подписаны на крупный записывающий лейбл, они уже были в самом топе. Воодушевленный непредвиденным успехом The Soundhouse Tapes, самофинансируемый мини-альбом из трех демо-дорожек, записанный практически бесплатно, Sounds – один из самых популярных еженедельных музыкальных журналов Британии на то время – выпустил первый живой обзор группы: концерт в Music Machine, в лондонском Камден-тауне, где Iron Maiden были втиснуты между Angel Witch, подражателями Black Sabbath, и более блюзовыми и старомодными буги-исполнителями Samson (с участием будущего вокалиста Maiden Брюса Дикинсона, тогда известного как Брюс Брюс). Заместитель редактора Sounds Джефф Бартон, который был там этой ночью, позже напишет: «Я на самом деле запомнил, что Maiden были лучшей группой того вечера, бесконечно впереди поклоняющихся Black Sabbath Angel Witch и намного выше Samson». Что на самом деле заинтриговало Бартона, как он будет вспоминать позже в разговоре со мной, так это то, «что такая группа, как Maiden или Angel Witch, вообще могла существовать в те времена», когда панк и Новая волна практически уничтожили тяжелый рок и «метал» как жанры. Чувствуя предпосылки этих перемен, Бартон уговорил редактора Sounds Алана Льюиса разрешить ему сделать обзор не только по Iron Maiden, но и всего нового поколения значимых рок-исполнителей, которых он уместил в один броский таблоидный стиль «Новая волна британского хеви-метала». «Честно говоря, мне не показалось, что эти команды были как-то особенно стилистически связаны, – говорит сейчас Бартон, – но было интересно, что многие из них появились примерно в одно время. И это было хорошо для настоящих фанатов рока, которые ушли в подполье, попрятались по своим шкафам, выжидая, когда панк-рок уйдет». Они начали с «обзора Def Leppard, которые как раз выпустили свой первый, независимый мини-альбом из четырех дорожек под названием Getcha Rocks Off. Затем отдельный обзор по Maiden, за которым последовали Samson и Angel Witch, а дальше Tygers of Pan Tang и Praying Mantis, о которых мы тоже печатали статьи. И так оно и завертелось».

Но даже Бартон не смог предвидеть того, какое безграничное влияние окажет на музыкальный мир та надуманная, почти комичная фраза, выдуманная одним дождливым вечером в офисе Sounds. «Мы запустили обзор (Новой волны британского хеви-метала), и отклик, который мы получаем от команд и читателей на него, был просто феноменальный. Очевидно, что-то происходит, как бы мы это ни называли. Внезапно здесь и там начали возникать метал-группы. Конечно, не все такие [сильные], как Iron Maiden и Def Leppard, но даже тот факт, что они пытаются, был тогда новостью, и мы просто писали о них в течение двух лет». По иронии судьбы, учитывая то мизерное внимание, которое критики музыки пост-панка должны были уделить группе с названием вроде Praying Mantis или Angel Witch, мотивация для этого возрождения происходила из аналогичной неудовлетворенности панком и из того, что новое поколение ребят, покупающих пластинки, считало этих исполнителей, ориентированными только на альбомы, самолюбивыми мамонтами. К 1979 году группы типа Led Zeppelin, Pink Floyd, ELP и Yes (все выдающиеся члены правящей верхушки рока тех дней) едва ли выступали на британских сценах, а если и снисходили до мимолетного появления на публике, то неизменно отвергали идею полноценного тура в пользу более простой (да и что лукавить, прибыльной) парочки дат на больших групповых площадках, таких как Earls Court в Лондоне. Рок-группы стали более помпезными и напыщенными, и их музыка устарела раньше времени. В результате разрыв между теми, кто был на сцене и кто был за ее пределами, стал как никогда огромным.

Ответом панк-музыки было желание стереть прошлое и начать все с нуля. Но в спешке сжигая мосты, панк просмотрел очевидное – что его основы, хард-рок и метал не так уж и отличались от лучшего панк-рока, каким он представлялся: сырым, живым, без страха обидеть, без страха быть осмеянным, плюющим на внешний вид и стиль жизни, который он олицетворял; готовый к творческим возможностям, бросающим вызов за пределами мейнстрима. Группы Новой волны также впитали жизненные уроки панка: что нужно делать ограниченные выпуски записей на небольших независимых лейблах, используя их как мостик к последующим долгосрочным сделкам с крупной записывающей компанией. Следовательно, Def Leppard выпустили мини-альбом Getcha Rocks Off группы под собственным лейблом Bludgeon Riffola, а Iron Maiden – доморощенный The Soundhouse Tapes (оригинальные копии которого сейчас ходят по рукам за многие сотни фунтов). Saxon и Motorhead, строго говоря, не попадали в категорию Новой волны, но их свалили в ту же кучу практически неосознанно из-за совпадения по времени и того факта, что их первые записи также вышли на независимых лейблах.

Так же, как и панк, поклонники Новой волны запустили свои собственные фанатские журналы: например, Metal Fury и Metal Forces в Великобритании и им подобные по всему миру – Metal Mania и Metal Rendezvous в США, Aardshok в Голландии, сделали скачок от закулисной прессы до полок магазинов звукозаписи и газетных киосков, поскольку спрос на статьи о новой, оживленной британской рок-сцене быстро рос. Журнал Sounds задавал направление, в то время как остальная британская музыкальная пресса с крупными тиражами постепенно вступала в игру. Малкольм Доум, в те времена заместитель главного редактора Dominion Press, а также преданный служитель хард-рока и хеви-метала, издатель образовательных научных журналов, таких как Laboratory News, начал публиковать статьи о явлении Новой волны в Record Mirror в 1980-х, а затем стал ведущим писателем для Kerrang! Сейчас он описывает период с 1979 по 1981 год как точку наивысшего расцвета «Новой волны» британского хеви-метала – «самую воодушевляющую рок-музыку, которую эта страна когда-либо видела». Доум был нанят в Record Mirror на место предыдущего штатного рок-корреспондента Стива Гетта, которого переманили в более престижный Melody Maker. Он пытался не упустить эту набегающую волну важной, а самое главное очень популярной, музыки. К 1981 году главная музыкальная пресса Великобритании была готова выпустить в мир первый журнал, посвященный року и металу – Kerrang! Изначально он был задуман Джеффом Бартоном как еще один придаток Sounds, постоянно подпитывающего идею Новой волны, которая теперь уже не казалась такой смешной, но в итоге журнал становился серьезным игроком на медийном поле не только в Британии, но и во всем мире.

Как вспоминает Доум: «Maiden были на вершине пирамиды Новой волны британского хеви-метала. За исключением Def Leppard они были далеко впереди всех остальных. И конечно, как и любое направление, оно полностью себя кормило». В результате внимания прессы, которое они к себе привлекали, и Maiden, и Leppard взяли большие контракты: первые – с EMI, вторые – с Phonogram. В действительности между ними началась гонка за то, кто первым прорвется в национальные чарты. Для EMI коммерческий потенциал Maiden стал очевиден, когда их мини-альбом Soundhouse Tapes, выпущенный ограниченным тиражом в ноябре 1979-го на их собственной звукозаписывающей компании Rock Hard Records, разошелся в пять тысяч копий. Не предназначенные для розничной продажи пять тысяч копий семидюймовых виниловых пластинок Soundhouse Tapes были предложены для заказа по почте всего за 1,2 фунта, включая упаковку и доставку, и рассылались другом группы по имени Кейт Уилфорт, который привлек свою маму, чтобы она помогала ему рассылать заказы из их дома в Ист Хэме. Каким-то чудом им удалось отправить более трех тысяч копий за первую неделю.

После того как группа подписала контракт с EMI, они возглавили выпуск компиляции Новой волны британского хеви-метала под названием Metal for Muthas, выпущенный в феврале 1980 года. Будучи детищем EMI, молодого и честолюбивого Эшли Гудолла, Metal for Muthas продемонстрировал девять признанных групп Новой волны, наиболее заметной из которых была Iron Maiden, единственная группа, у которой на альбоме два трека (Sanctuary и Wrathchild). Остальная часть альбома была сборником треков от таких верных последователей Новой волны, как Samson (Tomorrow or Yesterday), Angel Witch (Baphomet), Sledgehammer (Sledgehammer), Praying Mantis (Captured City), и более оппортунистичных, старомодных наполнителей альбомов, таких как Toad the Wet Sprocket, Ethel the Frog, и даже бывшие артисты A&M – Nutz, команда, которую с трудом можно было назвать «новой» хотя бы на каком-то этапе их неприметной карьеры. Малкольм Доум, который делал обзор альбома для Record Mirror, сейчас говорит: «Я считал это очень перспективным. Жаль, что им не удалось заполучить Def Leppard или Diamond Head, [но] я все равно считаю, что это было отличное резюме того периода».

Последующий тур Metal for Muthas был более представительным и включал Maiden, Praying Mantis, Tygers of Pan Tang и Raven, всех доверенных членов элиты Новой волны. Гитарист Maiden Деннис Стрэттон, который только вступил в группу, сказал мне, что он «был буквально контужен отдачей фанатов [на концертах]». Он продолжал: «С музыкальной точки зрения это граничило с панк-роком… публика была просто одержима. Мне казалось, что все это было хеви-металом, но по какой-то причине фанаты Maiden считали нас другими». Гитарист Maiden Дэйв Мюррей вспоминает, что «люди просто ждали тура. Казалось, что панк близится к своему концу, образовалась пустота, и все ждут, что ее что-то снова заполнит. И это было круто, потому что все считали, что рок должен умереть, но, знаешь, на самом деле там было полно ребят, которые приходили на концерты или создавали собственные команды».

Когда осенью 1980 года был выпущен одноименный дебютный альбом Iron Maiden, он сразу подскочил на четвертую строчку чартов Великобритании. В результате импортные копии начали наводнять США до их официального релиза, состоявшегося позже в тот же год. На Западном побережье одним из первых покупателей был Ларс Ульрих. Как он мне сказал: «Я еженедельно получал по подписке Sounds, а также посылки от Bullet Records [независимого лейбла, специализирующегося на Новой волне]». Новая волна британского хеви-метала «просто дала новый виток, показала другую сторону традиционной патлатой рок-музыки. Я был подростком-фанатом Deep Purple из Дании, который думал, что лучше ничего быть не может, а потом, знаешь, внезапно с головой ушел в эту Новую волну, и это странно прозвучит, но она изменила мою жизнь». Единственная загвоздка: «Мне было совершенно не с кем об этом поговорить. И от этого мне было постоянно неловко, когда я прилетел в Лос-Анджелес». Зачисленный в старшую школу Backbay в Ньюпорт-Бич, он был иностранцем со смешным акцентом и странными вкусами в одежде и музыке. «Там было буквально пятьсот ребят в розовых шортах Lacoste и один парень в футболке Saxon, и это был я. Я не хотел, чтобы меня били. Я был не таким, скорее просто одиночкой. И еще я был аутсайдером – занимался своими делами, жил в своем мире и не особо был связан с теми, кто учился со мной в школе или в Ньюпорт-Бич», где он теперь жил со своей семьей. Новая волна была «хеви-металом, который играли с панковским настроем», – он настаивал. «Моя душа была в Англии с Iron Maiden, Def Leppard и Diamond Head, в то время как я сидел здесь на этой бесплодной музыкальной пустоши Южной Калифорнии, которую бомбардировали REO Speedwagon и Styx. Мне присылали музыкальный мерч из Англии. Я ходил по школе в футболке Saxon, и люди смотрели на меня, как будто я прилетел с Марса». Он пытался влиться в местную «сцену», как он говорил, ходил на Y&T в клуб Starwood в Голливуде перед своим семнадцатилетием, но единственные друзья, которых он нашел и которые знали, что означали его футболки с надписями Motorhead или Maiden, были те, с кем он обменивался кассетами.

В конце концов, Ларс установил контакт с единомышленниками в лице двух более взрослых фанатов рока из Woodlands Hills по имени Джон Корнаренс и Брайн Слэгель. «Джон был большим поклонником UFO, – говорит Слэгель, – и мы ходили на Майкла Шенкера [бывшего гитариста UFO], когда он играл в загородном клубе в Реседе. Это было, наверное, в декабре 1980 года. После шоу Джон был на стоянке и увидел парня в европейской футболке Saxon. «В Лос-Анджелесе кроме нас двоих вообще никто не знал про Saxon, не говоря уже об их европейской символике. Джон подбежал к нему и сказал: «Вау, где ты достал эту футболку?» Я посмотрел на дорогу; там стоял невысокий парень с длинными волосами в мятой футболке Saxon, – вспоминал позже Корнаренс, – я решил подойти. Ларс был очень взволнован, «потому что он думал, что один такой в ЛА. Мы начали говорить о Новой волне, и на следующий день или днем позже я был у него дома, на своего рода марафоне Новой волны». Вскоре к нашей маленькой немодной банде присоединились еще несколько единомышленников Новой волны в ЛА, таких как Боб Налбандян, Патрик Скотт и далее Рон Кинтана из Сан-Франциско и Кей Джи Доутон из Орегона, каждый из которых сделал небольшой, но важный вклад в раннее развитие Metallica. «Очевидно, это было так невинно», – улыбнулся Ларс, когда я подталкивал его к воспоминаниям в 2009 году. «В нас было столько энергии юности, мы были кучкой подростков, приехавших из разных концов, и нас объединило то, что мы все были отверженными, одиночками, нам было сложно втиснуться в рамки американского образа жизни, которому мы должны были соответствовать – в школе, в своих целях и мечтах и тому подобном дерьме, так ведь?» А еще все мы находили музыку, и все мы балдели от одних и тех же вещей, и это была та невероятная вещь, которую британская пресса своего рода [создала]. И это было круто. Все мы верили, что это в Британии творилась история. Отчасти потому, что Новая волна объединяла нас, и это было то, что происходило где-то далеко, и от этого становилось еще более будоражащим. Это нельзя было легко получить. Очень легко ввести себя в такое состояние ажиотажа. И Новая волна британского хеви-метала как раз сделала это со многими из нас».

«Мы просто думали, он был сумасшедшим европейским металлистом», – говорит Рон Кинтана, который был первым, кто познакомился с Ларсом в конце 1980 года. Однако Рон и его друзья из Golden Gate Park hilltop скоро «начнут уважать его знания о группах, о которых мы только читали или чаще всего только видели логотипы и подозревали, что они были хэви… а [Ларс] узнавал обо всем очень рано и был для нас экспертом по новым группам». Брайан Слэгель, который сейчас управляет успешным лейблом Metal Blade, открыл для себя Новую волну через кассеты, которые к нему впервые попали в старшей школе, когда он обменивался домашними пиратскими записями с растущей армией таких же друзей-фанатиков. В итоге «я торговал живыми записями [с людьми] по всему миру», – признается он сейчас. Один их тех, кому он регулярно продавал кассеты, был из Швеции, и он отправил ему живую запись концерта AC/DC, в конце которой вклеил какой-то материал «новой группы под названием Iron Maiden». «Это был The Soundhouse Tapes, вставка из трех дорожек в конце записи AC/DC. Я был такой: «О, вау! Это просто обалдеть! Что это?» Брайан начал выуживать информацию у своего шведского друга по переписке, который слышал о Новой волне британского хеви-метала; потом начал покупать выпуски Sounds, которые продавали в одном из местных музыкальных магазинов, чтобы узнать больше. Вскоре он накопил впечатляющие знания из вторых рук о нарождающейся британской сцене и начал делиться добычей со своими друзьями. Для начала «со мной, моим другом Джоном Корнаренсом и Ларсом» – вспоминает он. – Раз в неделю мы все отправлялись в независимые музыкальные магазины, которые продавали импортные копии неамериканского рока». «Было всего три или четыре магазина, и они иногда были в часе езды друг от друга [на машине]. Был Zed Records [на Лонг-Бич]. Moby Disc [в Шерман Окс] и еще один рядом с моим домом. Была еще парочка, но названия я уже не помню», включая «магазин в Costa Mesa, который был реально далеко. Мы все ехали на одной машине и должны были забирать Ларса, который жил на окраине [Ньюпорт-Бич], и нам надо было проехать весь город. Ларс был из Европы и знал вещи, о которых мы не знали, а у нас было то, чего у него не было. И так мы втроем стали хорошими друзьями просто из-за любви ко всей сцене Новой волны». Ларсу было шестнадцать; Брайану и Джону – восемнадцать. Но Ларс был тем, у кого было преимущество. «Он был маленьким сумасшедшим мальчишкой, с бескрайней энергией. Мы подъезжали к одному из музыкальных магазинов, и до того как я глушил двигатель, он успевал выпрыгнуть из машины и добежать до секции метала. Когда он что-то делал, отдавался этому на тысячу процентов». Ларс так глубоко погрузился в сцену Новой волны, «что захотел стать ее частью».

Патрик Скотт был на год младше Ларса, но из-за датской системы школьного образования оказался с ним в одном классе в старшей школе и слышал о маленьком парнишке из Дании задолго до того, как познакомился с ним. «Мы все ходили в это место под названием Music Market», – вспоминает он. Скотт и его друг Боб Налбандян «приходили и спрашивали: «Вы достали новый Kerrang!?» Нам отвечали, что был экземпляр, но его уже купил этот малыш-датчанин. Мы негодовали, что это за парень? «Потому что каждый раз он нас опережал. Или мы искали новые синглы [импортированные из Великобритании] на Neat [звукозаписывающей компании], и нам вновь говорили: «Этот датчанин уже был здесь и забрал их». И мы расстраивались, но все равно хотели встретить этого парня. Мы прямо испытывали голод до людей, которые были в теме. «Когда наконец мы встретились благодаря бесплатным листовкам к музыкальному журналу The Recycler, Патрик позвонил Ларсу, и он сказал: «Приходите», – говорит Скотт. – У него была невероятная коллекция винила, от которой у меня текли слюни, и мы стали друзьями. Он приходил ко мне домой (наша семья была одной из первых, у которой появилось кабельное ТВ), и мы смотрели теннис и зависали с моей семьей». Другой член банды, Боб Налбандян, теперь писатель и диджей, вспоминает, как Ларс без особенного удовлетворения патрулировал инди-магазины в поисках новых записей, а еще был преуспевающим коллекционером зарубежных посылок. Однажды Ларс заказал копию Heavy Metal Mania группы Holocaust, двенадцатидюймовую пластинку, и предложил купить еще одну для Боба. Спустя месяц Ларс позвонил Бобу и сказал, что пластинки наконец пришли и он может приехать и забрать. «Я еду, такой «Класс, не могу дождаться», – вспоминает Боб, «а он говорит: «Да, но есть проблема – твою копию Heavy Metal Mania вынули из упаковки и оставили на плите». Заметьте, он сказал твою копию! В общем, моя копия расплавилась. Я прыгаю в машину и еду к нему домой 70 миль, чтобы услышать это, и это обалденно. Я даже не собирался спорить с ним по поводу того, что моя копия была испорчена. Я типа говорю: «Где мне достать другую копию Heavy Metal Mania?» Было всего две копии: одна у Ларса, а другая моя. Поэтому я достал мамину гладильную доску и попытался вернуть пластинке форму».

Ларс переписывал для друзей кассеты самых раритетных групп, таких как Crucifixion, Demolition, Hellenbach, Night Time Flyer – «весь этот материал Новой волны», – вспоминает Патрик Скотт. В свою очередь, Скотт познакомил Ларса с такими командами, как Accept из Германии, и группой нового поколения из Дании – Mercyful Fate. Ларс, который знал о группе, но никогда не слушал их записей, был очень впечатлен их первым мини-альбомом с простым названием The Mercyful Fate EP, его также иногда называют Nuns Have No Fun. Он умолял Патрика: «Я отдам тебе за нее все что угодно из моей коллекции!» Но Патрик был той еще задницей и не менялся. Однако группой, которая действительно нравилась Ларсу, была Diamond Head: в ней была провокационность классических команд Новой волны, таких как Iron Maiden, но еще она заключала в себе олдскульные роковые мотивы, заимствованные от старых небожителей Led Zeppelin, Deep Purple и Black Sabbath. Ларс первым наткнулся на них, слушая ранний сингл Shoot Out the Lights, который он оценил как «хороший, но не выдающийся». Однако когда он прочитал о независимо продюсируемой группе в Sounds, заказал по почте альбом Lightning to the Nations. Он не мог не отправить чек и не заказать копию. Потом он с ликованием вспоминал, что «каждая копия была подписана одним из членов квартета, и это было своего рода лотереей, чью подпись ты получишь». Ларс, который был удачлив как дьявол, получил автограф вокалиста группы, Шона Харриса – действительно редкий подарок для ревностного поклонника Новой волны.

Однако длительная задержка альбома привела к тому, что Ульрих завязал знакомство по переписке с Линдой Харрис, матерью Шона и по совместительству менеджером группы. «Она писала мне очень милые письма, [и] отправляла мне нашивки для одежды и синглы, но альбома так и не было! Наконец в апреле 1981 года альбом без лейбла прибыл, и его гитарный риффинг и свежесть меня просто поразили». Он был так потрясен, что впоследствии Metallica сыграла вживую, а потом еще и записала пять из семи дорожек альбома, включая Am I Evil? Helpless, Sucking My Love и The Prince. В особенности он был увлечен треком под названием It’s Electric, версию которого слышал ранее на другой компиляции будущей Новой волны. «Это было, черт возьми, невероятно», – говорил он. «Это чертовски невероятно!» – говорил он. «Если посмотреть на обложку диска сейчас и сравнить фото Diamond Head со всеми остальными группами там, то у них были сила и энергетика, с которыми никто другой не мог сравниться. Было что-то особенное в Diamond Head, и в этом нет сомнения». Однако мысли о том, чтобы стать музыкантом, Ларс пока держал в тайне. «Определенно никто из его друзей-коллекционеров не имел даже отдаленного представления о его амбициях создать группу», – говорит Брайан Слэгель. Затем однажды Брайан заметил в доме родителей Ларса барабанную установку, «которая была разобрана, просто стояла в углу [по частям]. Он такой: «Я создам группу», а мы ему: «Ага, ну да, Ларс, конечно».

Но когда Брайан Слэгель запустил свой собственный фан-журнал The New Heavy Metal Revue, он почувствовал, что надо поторопиться и начать свое дело. «Было так много классных команд, которые я просто обожал, и подумал, было бы интересно сделать что-то подобное, – говорит сейчас Слэгель. – В США не было никого, кто бы реально хоть что-то знал о какой-либо из команд Новой волны британского хеви-метала». Первый выпуск был «состряпан просто ради развлечения» в начале 1981 года. «Мы просто написали несколько обзоров и кое-что о Maiden и нескольких американских командах, сделали несколько копий и просто пытались куда-нибудь их пристроить». Примерно в это же время Слэгель также начал работать в местном независимом музыкальном магазине, Oz Records, где он впервые познакомился с «зарубежными дистрибьюторами и тому подобными вещами, так что у меня было больше возможностей для распространения». Благодаря фан-журналу, который попал на продажу в независимые магазины, Ларс впервые узнал, как фанаты охотились за импортными копиями записей Новой волны, и жажда быть частью всего этого становилась невыносимой. Он уже собрал свою ударную установку и снова начал практиковаться. Проблема была в том, что барабанщик не может играть сам по себе. Ему нужны остальные музыканты, чтобы совершенствовать технику, и Ларс пытался решить эту проблему, поместив объявление в соответствующем разделе местного бесплатного The Recycler: «Барабанщик ищет музыкантов-металлистов для совместных репетиций Tygers of Pan Tang, Diamond Head и Iron Maiden». «Это было вроде в феврале-марте 1981 года, – сказал мне тогда Ларс. – Я был как маньяк, одержимый всем этим материалом, который приходил из Англии, заказывал все синглы, слушал все группы и все такое. И той весной я начал искать музыкантов для импровизаций, для игры настоящего метала. Без особого успеха. Тогда я понял, что сыт всем этим по горло, и решил поехать и провести лето в Европе».

Разочарованный жизнью в спокойном Ньюпорт-Бич, раздосадованный безуспешными попытками найти родственные души, с которыми он мог бы играть на барабанах, Ларс искал выход из сложившейся ситуации и, возможно, надеялся побыстрее найти тех, с кем они будут на одной музыкальной волне. И все это несмотря на то что он не вполне мог признаться себе в том, что отчаянно пытался заполнить пустоту в своей жизни и жизни родителей, оставшуюся после провала теннисной карьеры. Он обговорил все это с отцом и матерью, и они как всегда его поддержали. Они разрешили ему путешествовать по Дании в одиночку. «В те времена в Дании ребенок восьми или девяти лет мог сесть на автобус и поехать на концерт, послушать его и вернуться самостоятельно обратно, – вспоминает Торбен. – А если иногда он засыпал в автобусе, то водитель говорил: «Пора вставать и идти домой». В таком контексте разрешить семнадцатилетнему сыну сесть на самолет и самому полететь через Атлантику не казалось таким уж преувеличением, если он обещал писать и, по возможности, звонить матери, чтобы она знала, что с сыном все в порядке, и с негласным уговором, что по возвращении он составит своего рода план, пойдет ли он в колледж или найдет нормальную работу. Ларс купил билет туда-обратно до Лондона и приготовился к отъезду – один.

Затем всего за несколько недель до отъезда ему «позвонил парень по имени Хью Тэннер, который увидел мое объявление [и] пришел. Мы немного поимпровизировали. Он привел с собой друга. Этим другом был Джеймс Хэтфилд…». Однако та первая встреча не задалась. Хью и Джеймс пришли вместе на встречу с Ларсом. Было непонятно, кто кого прослушивает, и первый номер, который они попытались сыграть, был трек Hit the Lights. У Ларса «постоянно падала одна тарелка, – вспоминает Джеймс. – Он останавливался и приделывал ее обратно». В конце он сказал: «Что за фигня это была?» Проблема была не только в недоразвитых способностях Ларса. Но и в «его манерах, взглядах, акценте, отношении». Он сказал, что даже «его запах» отражал разницу в подходе к ежедневной гигиене в Америке и «европейской» привычке Ларса по несколько дней не бывать в душе, ходить в одной и той же футболке и джинсах, пока они не встанут колом от пота. Что касается Джеймса Хэтфилда, то Ларс для него был пришельцем, спустившимся с космического корабля: незнакомец из чужой страны, с которым они не сработаются ни при каких обстоятельствах.

Ларс тоже был не особенно впечатлен. Голос Джеймса в те дни был мало похож на тот свирепый гроул, который он разовьет впоследствии и благодаря которому станет известен. Вместо этого он пел голосом агрессивного кастрата, одновременно похожим на Роба Халфорда, Роберта Планта и напоминающего задушенный визг. Также Ларса отпугнул недружелюбный настрой вокалиста, который почти не говорил и даже избегал визуального контакта. После первой встречи с человеком, которого он позже характеризует как «короля отчуждения… практически боящегося социального контакта», Ларс вышел крайне разочарованным. «Мы попробовали сыграть, и из этого мало что получилось, – сказал он мне, – меня все это просто вывело из себя». Даже не игра, а сама мысль о том, чтобы найти кого-то в Америке, с кем можно было бы играть. Вместо этого он переключился на другой план, который он на тот момент вынашивал: оставить Америку и вернуться в Европу. Не в Данию, а в Великобританию, «где происходило все действо». Когда он все с тем же неисправимым пижонством, которое было свойственно ему в те времена, в ожидании автографа Ричи Блэкмора в холле отеля написал Линде Харрис и спросил, может ли он приехать к ней и ее сыну когда-нибудь и, может быть, посмотреть, как играет команда, она беззаботно согласилась, не подозревая, что эта просьба когда-нибудь получит продолжение. Она совершенно не представляла, кто такой на самом деле Ларс Ульрих.

«Ларс всегда получал, что хотел, – говорит Брайан Слэгель. – А мы такие: «Ну да, что угодно, Ларс, конечно». Он собирался в Англию, типа: «Да, я должен поехать туда, буду там зависать с музыкантами». Ну да, хорошо, без проблем. Мы поняли, что он поедет. И он уехал, а потом помню, позвонил однажды… «Угадайте, что я делаю?». – «Что?» – «Тусуюсь с Diamond Head!». – «Ну да…». А он такой: «Не верите мне?» – и дает трубку Шону Харрису. Он не просто увидел их, он с ними тусовался. Да это безумие! Он просто, типа, чего-то захотел – и это случалось, то, что вообще было невозможно вообразить. Это меня просто взорвало. Какой-то семнадцатилетний подросток, который один улетел в Англию. Одно дело быть там, ходить на концерты, но тусоваться с группой – это было просто немыслимо».

Оглядываясь назад, на прибытие Ларса Ульриха в их группу почти тридцать лет спустя, гитарист Diamond Head Брайан Татлер все еще посмеивается над его фанатским безрассудством. «Он начал отправлять нам письма, мол: «Я живу [в Америке] и без ума от движения Новой волны. Должно быть, он увидел, что летом 81-го мы делали большой тур, в котором выступали в Woolwich Odeon, и, вероятно, купил билет и решил прилететь в Англию, чтобы посмотреть на любимую группу Diamond Head. Просто как фанат – он даже не сказал, что он барабанщик или что-то вроде того. Потом он появился в Woolwich Odeon, представился, и мы были просто в шоке, потому что никто еще не прилетал из [Америки], чтобы увидеть Diamond Head. Это казалось невероятным подвигом. Я никогда не был в Америке, а этот семнадцатилетний парень просто взял и появился за сценой! Мы были в восторге. Мы спросили его, где он остановился, а он такой: «Не знаю, я приехал прямиком из аэропорта». И я сказал: «Оставайся у меня, если хочешь». Он запрыгнул в нашу машину, и мы втиснулись следом. После этого Ларс везде был с нами, включая следующие два концерта Diamond Head: один в Лидсе, другой – в Херефорде, «теснясь на заднем сиденье Austin Allegro Шона».

Ларс остался у Брайана на неделю. Гитарист все еще жил со своими родителями, и Ларс спал на покрытом тонким ковром полу в комнате Брайана, завернувшись в старый спальный мешок, принадлежавший его брату и весь поеденный молью. Практически каждый вечер они ходили в паб, чтобы выпить. «Одним вечером мы шли домой пешком, потому что опоздали на автобус; и мы совершенно промокли, – вспоминает Брайан. – Он сказал, что у него нет сменной одежды. Я нашел на дне шкафа пару желтых брюк-клешей моего брата, и он их надел. Жаль, что я не сделал фото. Это был тот еще типаж, знаешь? Полный жизни, полный энергии. Полный энтузиазма по поводу Новой волны британского хеви-метала». Когда вернулись из паба, они смотрели вместе запись Betamax, которую Брайан недавно приобрел. Она была с фестиваля California Jam 1974 года, на котором тогда никому неизвестный исполнитель по имени Дэвид Ковердейл дебютировал на американской сцене с Deep Purple. Ларсу «он очень нравился», – говорит Брайан. – Мы смотрели его до самого утра. И он имитировал соло и все такое, потому что был большим фанатом Deep Purple и Блэкмора. Еще одно видео, которое он любил, – концерт Lynyrd Skynyrd, выступавших на разогреве у «Роллингов» в Knebworth, которое Брайан записал с телевизора, и Ларс теперь катался по полу, изображая гитарное соло Freebird».

Я размышлял о том, как тинейджер мог обеспечивать себя финансово, пока был в Англии. «У него полно денег! – говорил Брайан. – Думаю, у него богатенький папа или что-то вроде того. Я думал, как так получилось, что у него было столько денег? У него было, возможно, сто пятьдесят фунтов с собой или около того». Значительная сумма в 1981 году. «Он хотел купить у меня все выпуски Sounds. У него их не было, а там было много интересных фактов об Angel Witch и не только. Еще он ходил к Pinnacle Records, к дистрибьютору. Думаю, там он нашел, что хотел. В один день он просто пропал и сказал: «Я пошел в Pinnacle» – и сел на поезд и вернулся с целой стопкой альбомов и синглов. Он купил порядка сорока записей! И мы сидели там и проигрывали их, а он складывал пластинки одну на другую, знаешь, [по группам] Fist и Sledgehammer, и Witchfynde, и еще бог знает кто. Мы говорили: «О, вот это хорошо» или «Вот здесь не очень». Мы сидели и разбирали эти альбомы по кусочкам. В любом случае через неделю он пришел к Шону и остался у него на целый месяц, спал на его диване и опустошал холодильник. Шон говорил, что иногда у [Ларса] всю ночь в наушниках звучала «It’s Electric». Он усмехается. Но что более важно, как вспоминает Татлер, это как Ульрих «смотрел, как мы репетируем. Я приходил к Шону, и мы писали песни, а [Ларс] сидел в углу и смотрел, просто наблюдал… Шон собрал небольшой четырехканальный трек, TEAC, и мы делали на него демо. Возможно [Ларс] набирался от нас необходимой энергетики, как писать песни, как делать то или это».

Упоминал ли он хоть раз, что играет на барабанах?

«Нет, никогда не говорил об этом. Ни разу не сказал: «Я – барабанщик», или «Я хочу создать группу», или «Можно поиграть на твоих барабанах?» Может, он не считал, что достаточно хорош или что не сможет справиться с Duncan [со стандартом Шона], я не знаю. Он был просто хорошим малым, и у него был очень странный акцент. Нас это забавляло долгие недели». Набравшись опыта, Ларс Ульрих уехал из Великобритании, сумев каким-то образом пробраться в Jackson’s Studio с Rickmansworth, где еще одна из его любимых команд, Motorhead, записывала свой альбом Iron Fist. Однако, обсуждая это сейчас, лидер Motorhead Лемми говорит, что «вообще не помнит, что Ларс был в студии, когда они писали альбом. Я не говорю, что его там не было, но это было так давно, а у меня очень смутные воспоминания о том периоде». И затем доброжелательно добавляет: «Но если Ларс говорит, что был, не буду ему противоречить». Что Лемми действительно помнит, так это то, что юный и свежий Ларс Ульрих появлялся на нескольких шоу в рамках части их первого тура по Америке, когда они выступали на Западном побережье, на разогреве у Оззи Осборна, ранее в тот же год, всего за несколько недель до того, как Ларс уехал в Великобританию. И это сходится с воспоминаниями Брайана Татлера, которого Ларс брал на Motorhead во время своего пребывания в Британии тем летом, когда группа возглавила концерт на футбольной площадке Port Vale, где в противоположность ситуации в Америке Оззи Осборн был «специальным гостем», открывающим программу. «[Ларс] сказал, что знает Лемми и сможет достать пару проходов», – говорит Татлер. Мы сели в поезд до Сток-он-Трент, и Ларс на самом деле виделся с Лемми, и они оба получили билет на проход за сцену.

«Я впервые увидел Ларса приблизительно в 1981 году, – подтверждает Лемми. – Точно до того, как собралась Metallica. Первый раз это было в моем номере в отеле в Лос-Анджелесе. Он представился как человек, который руководит фан-клубом Motorhead в Америке. Ну, как оказалось, это был неофициальный филиал Motorhead Bangers и состоял он из одного члена. На самом деле он никогда не имел ничего общего с официальным фан-клубом, хотя, безусловно, любил нашу группу. Наша встреча навсегда останется у меня в памяти, потому что он хотел выпить со мной и абсолютно не был готов к моим масштабам. В итоге его стошнило. Все было не так уж плохо, и я даже не заставлял его убирать за собой, но настоял, чтобы он носил полотенце, пока остается со мной в одной комнате». И добавляет с самодовольной ухмылкой: «Странно, но в следующий раз, когда мы виделись, его опять тошнило. У него совершенно не было никакого прогресса в алкогольных забавах. Возможно, мне надо было предложить ему пару уроков. Или это такое странное приветствие по-датски. Помню один вечер, должно быть в 1985 году, когда я встретился с Ларсом в Клубе St Moritz [в центральном Лондоне]. Все, кто меня хоть немного знает, понимали, что я буду сидеть там, у «однорукого бандита». Ларс подошел, настоял, чтобы мы вместе выпили, и, думаю, даже заплатил за бо́льшую часть выпивки. Хорошо, без проблем, мы сделали это, и он в итоге буквально вырубился. Но надо отдать должное парню, несмотря ни на что, он продолжал приходить…».

Другой группой, на которую Ларс Ульрих основательно подсел летом 1981-го, была Iron Maiden. Хоть они и давали концерт не в Британии, а в маленьком клубе в Копенгагене, он специально сделал там остановку, чтобы побывать на их концерте до возвращения в Америку. «Я познакомился со Стивом Харрисом [басист и основатель Maiden] впервые в 1981-м, – вспоминает он. – Они играли на площадке «размером с твою гостиную». Однако для семнадцатилетнего парня и претендента на мега-звезду Iron Maiden на тот момент «были лучшей рок-группой в мире». Он добавляет: «Но дело было не только в музыке». Там было и количество, и качество – фактор, который он позже использует для определенного эффекта в Metallica. Maiden делали на «десять минут больше музыки на альбоме, чем какая-либо другая рок-команда». У них была «лучшая упаковка, самые клевые футболки, да все!» Во всем была «глубина организации, что было здорово для таких фанатов, как я, а впоследствии стало нашим большим вдохновением в Metallica. Я хотел выдавать такое же качество ребятам, которые были в нашей группе». Это также был последний раз, когда Пол Ди’Анно, вокалист, выступал вместе с группой: уволенный за то, что позволил наркотикам встать на пути взлетающей карьеры Maiden. Зайдя за кулисы после шоу, чтобы поприветствовать и получить автограф, Ларс заметил, что у Iron Maiden есть один четкий лидер – Стив Харрис. Это научило его важному уроку, о котором он позже скажет Харрису: «Настоящая демократия не работает в музыкальной группе». Безумный парнишка со своим забавным акцентом и прожигающей энергией быстро учился. Или как он позднее выражался: «Одна из причин, почему Metallica существует, в том, что я учился у Motorhead, Diamond Heads и Iron Maiden, и я все время был далеко впереди них – как мелкий спекулянт, впитывающий и изучающий их опыт. Это заставило меня осознать, что я хочу делать все это сам».