Читать книгу Черный монастырь. Книга третья: Аустраберта - Микаэл Ханьян - Страница 21

Моя дочь во Христе!

Удивительные вещи, которые происходят в Вашей жизни, действительно понять нелегко. И если кто-то скажет, что всё это можно исчерпывающе объяснить простыми словами, то такой человек либо лукавит, либо ничего не знает о духовном мире. Но поскольку Вы, моя госпожа, просите меня истолковать свои видения и пытаетесь проникнуть в смысл увиденного и услышанного, я предложу то объяснение, которое пришло мне на ум после прочтения Вашего письма.

Вы живете в святости, а она всегда приносит радостные, светлые плоды. Должно быть, Вы уже давно на примете у Всевышнего Ока, и наша встреча была не случайной; возможно, вовсе не моя заслуга в том, что Вы встали на путь монашеского служения – я мог послужить лишь исполнителем божественного замысла, скрепив печатью то, что уже давно было записано на небесах. Если это так, то образ, который Вы периодически видите и слышите, есть образ божественный, и не мне судить о его чине в небесной иерархии. Конечно, более осторожный человек, тем более духовный наставник, не должен исключать и иного происхождения Вашего помощника… Именно поэтому всё это время я воздерживался от комментариев – мне хотелось убедиться, что Ваша жизнь будет руководствоваться не страхом, а любовью. Да, моя госпожа: даже среди тех, кто ушел из мира и посвятил себя Господу, многие испытывают страх – из-за прошлых грехов, из-за нынешней лености, из-за недостаточно крепкой веры. Долгие часы, проведенные в истовой молитве, могут объясняться не религиозным рвением, а боязнью не выполнить ритуал, произнести неверное слово, забыть что-то важное, без чего Творец якобы разгневается на несчастного или припомнит ему все прегрешения на Страшном Суде… Однако, я отвлекся. Прошло достаточно времени, чтобы я мог с уверенностью сказать: Вас направляет не страх, а любовь. Вы не просто живете по золотому правилу, но являете собой дух притчи о добром самаритянине, рассказанной нашим Спасителем. Ваши сестры чувствуют это и тянутся к вам. И неважно, что Вы еще очень молоды: святость не имеет возраста. По той же причине настоятельница, которую я знаю и помню, доверила Вам стать ее помощницей – и вы видите, как восприняли это остальные! Меня нисколько не удивляет почти всеобщее признание, как не поражает и то, что это стало неожиданностью для Вас – души не только светлой, но и скромной. Я знаю, что ясновидение не числится среди моих талантов, но мое предчувствие никогда меня не обманывало, а ведь оно уже давно подсказывает мне, что Ваш новый сан является не последним – и не самым высоким.

…Наша «троица» – три часовенки, построенные за прошлый год, – стали хорошей проверкой сил, и весной я приступил к своему основному замыслу: строительству монастыря. Однако я забегаю вперед, ведь главным занятием в течение всего лета было осушение заболоченных участков. Если первую канаву пришлось рыть долго – в первую очередь потому, что крестьяне не видели в этом никакого смысла, – то дальше всё пошло как по маслу: когда вода начала уходить практически на глазах, простодушные мужики побросали свои дела и отправились рыть новые канавы с удвоенной силой. На счастье, лето и начало осени выдались сухими и солнечными, что не только поднимало настроение, но и помогало получить быстрый и наглядный результат. Между прочим, слухи о наших трудах дошли до Люксёя, и в сентябре у новой гавани высадилось несколько тамошних монахов, которые предложили свою помощь. Я был несказанно рад этому «нашествию», как ревниво заметил Уэн, поскольку это не просто хорошие каменщики, но люди достаточно молодые, так что я положил на них особый глаз. Что именно я задумал, пока говорить не буду; впрочем, Вы и сами можете всё увидеть, если только захотите.

Приток новых работников заставил задуматься об их жилищах. Мне вновь пришлось осваивать новое для себя дело: я научился рубить и пилить стволы, очищать их и высушивать на открытых местах. Ко мне быстро подключились сначала братья из Люксёя, а затем и местные крестьяне, и вскоре, чуть севернее гавани, на берегу Сены появились добротные домики, крытые сухим мхом. Как и в случае с Ригундой, нашелся человек, пожелавший превратить плотницкое дело в свое новое ремесло: этого молодого человека зовут Анант, и от других местных мужиков он отличается двумя особенностями: гигантским ростом и какой-то совершенно непонятной угрюмостью. Мы быстро сошлись с ним, пару недель проработав вдвоем в лесу, и заготовленных нами стволов хватило на бо́льшую часть новых домов. За первые два дня Анант не произнес ни слова и только кивал в ответ на мои распоряжения, и при этом вид у него был какой-то отсутствующий и вместе с тем сердитый; поначалу я даже заподозрил, что бедняга вышел ростом, но не умом, и что мне придется с ним помучаться. Но оказалось совсем наоборот: он схватывал всё налету и вскоре обошел меня в сноровке и практических навыках. Угрюмость же объяснялась обстоятельством весьма забавным: оказалось, что этот великан просто не знает, как он выглядит – никто ему этого никогда не объяснял. Когда же я, набравшись духу, рассказал и даже показал, каким он представляется окружающим, реакция была самой неожиданной: Анант замер, затем медленно посмотрел на меня и вдруг расплылся в широкой улыбке. «Я и вправду кажусь вам суровым и бесчувственным, учитель?» – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил окорять ствол, но теперь уже с застывшей на лице, по-детски растерянной улыбкой. Она, эта улыбка, появлялась на его лице каждый раз, когда нам доводилось встретиться глазами.

И вот теперь, поделившись некоторыми впечатлениями от общения с местными жителями, я с превеликим удовольствием расскажу вам о строительстве монастыря, начатом этой осенью. Еще во время обустройства гавани я научился обтесывать каменные глыбы и постепенно нашел такой размер блоков, который позволял поднимать их вдвоем с напарником на нужную высоту. Конечно, к месту строительства мы подвозили всё необходимое на животных, но дальше приходилось рассчитывать только на собственные силы, поэтому так важен был правильный размер – не слишком маленький, ведь стены я задумал мощные, но и не слишком большой, чтобы не надорваться. Кстати, эти стены чуть было не стали яблоком раздора. Крестьяне хотели, чтобы внешняя стена была почти вровень с колокольнями, однако братья из Люксёя, на которых я очень рассчитывал по вполне понятным причинам, категорически отказывались подниматься на такую высоту, ссылаясь на связанные с этим трудности. И всё же я подозреваю, что причина была в ином: обитель в Люксёе относительно невысока, не более 30 пье в самом высоком месте, и стремление «вознестись до небес», как выразился один из братьев, коренастый Тревор, казалось им затеей скорее суетной, нежели благопристойной. Но местные и тут показали свой нрав, и, не дожидаясь решения «учителей», быстро обтесали такое количество блоков, что было уже непонятно, куда их девать. Пришлось пойти на небольшую хитрость и, сославшись на недостаточную подготовленность фундамента и магический характер числа «70», договориться о предельной высоте в 70 пье. Но поскольку заготовленный материал нужно было как-то использовать, я решил пустить его на внутренние стены для крытой аркады. В итоге, монастырь только выиграл, так как братья получили в свое распоряжение просторный внутренний двор с четырехсторонней галереей. Позднее, гуляя по ней жарким летним днем, я не раз благодарил провидение за спасительную прохладу, тишину и гулкий отзвук шагов…

С тех пор моим главным зримым делом было и остается строительство монастыря. Но Вы, наверное, помните тот обет, который я дал сам себе в Боббио: помогать ближнему. Поэтому зримое стало для меня выражением незримого, его следствием, а часто и фундаментом, на котором я воздвигал материальные стены, скрепленные духовными опорами… Перечитал и понял, что в этих словесах легко и запутаться. Простите, моя госпожа, великодушно – порой душевное волнение уводит меня в сторону, подсказывает какие-то высокие и торжественные слова, и в такие мгновения во мне всегда звучит музыка. Я не мог бы ее напеть или сыграть на известных мне инструментах, хотя при дворе Дагоберта меня хвалили за природную музыкальность. Она исполняется огромным, невиданным ансамблем, перекрывающим весь музыкальный диапазон – от глубоких и торжественных басов до солнечных, искрящихся птичьих трелей; она учащает дыхание и заставляет сильней биться сердце. И еще она рассказывает о неизвестном мне, но прекрасном мире – будущем или существующем, но только не здесь…

Но я опять сбился со своего рассказа. Чтобы не повторяться, скажу только, что одновременно со строительством монастыря, рассчитанном на несколько лет, я продолжал, в меру отпущенных мне сил, улучшать жизнь крестьян. Те из заболоченных участков, которые находились подальше от Сены, удалось осушить малыми силами, однако многие крестьяне селились у реки, а потому мучились не только из-за скудной, вечно хлюпающей земли, но и от паводков, почти ежегодных в этих местах. Как оградить людей и скотину от реки, избавить от нашествия воды, затопляющей землю, корма, жилища? Задумавшись над этой проблемой, я увидел, что даже самые деятельные и бодрые опускают руки, принимая капризы природы как неизбежность, рок, наказание. А если я спрашивал их, чье же это наказание и за что оно ниспослано, то в ответ не слышал ничего вразумительного. И вновь Господь услышал мои молитвы и подсказал решение, столь же рискованное, сколь и действенное. Тем, кто был готов взяться за долгое и трудное дело устройства защитных дамб и рытья широких каналов, способных отвести воду из нескольких озер в Сену, я пообещал новые земельные наделы: превратил заболоченный участок в сухой и плодородный – получай его в собственное пользование.

Конечно, теперь, по прошествии нескольких месяцев, мне лучше видна и понятна вся непредсказуемость того, что я затеял. Нет, я имею в виду не земельные работы: я подразумеваю под этим только свое решение раздавать крестьянам землю. Вам, моя госпожа, душе по-небесному чистой, вряд ли интересны законы, опираясь на которые тот или иной человек становится владельцем земли. Достаточно будет сказать, что в некоторых случаях эти законы неясны, а потому вызывают множество споров и различных толкований. Так получилось и в Жюмьеже: эти королевские земли были подарены руанской епархии, то есть оказались в ведении Уэна, который, в свою очередь, передал южную часть полуострова в мое распоряжение. Но дальше произошло следующее. В начале сентября королева Батильда, совершая прогулку по Сене, неожиданно и без предварительного уведомления высадилась прямо у западной стены будущего монастыря и соблаговолила лично осмотреть наше скромное хозяйство. Видимо, она знала обо мне от придворных; так или иначе, она не только опознала меня среди каменщиков, но и попросила быть ее проводником. Разумеется, я с удовольствием выполнил эту почетную миссию, тем более что наша королева – женщина поистине мудрая и дальновидная, при которой Нейстрия может не беспокоиться за свое ближайшее будущее. Так вот, во время нашего общения, значительная часть которого происходила с глазу на глаз, королева недвусмысленно дала понять, что земля должна принадлежать тому, кто готов о ней заботиться. «Какой толк в том, что земля, которая может кормить крестьян и обогащать королевство, не только не возделывается, но гниет заживо, и, подобно прокаженному, распространяет вокруг себя зловоние?» Тогда я не придал ее словам большого значения, но когда, спустя месяц, задумался о том, как защититься от паводков, вспомнил эту фразу и тот голос, который ее произнес – немного певучий, растягивающий слова, одновременно располагающий к себе и не терпящий возражений… Перед возвращением на корабль королева ласково взглянула на меня и сказала: «Я вижу, что вы преданны своему Богу и своему делу. Я также вижу, что вы великодушны к моим подданным. А потому я хотела бы сделать нечто для того, чтобы ваши мечты почаще совпадали с вашими возможностями. Если вам будет нужна моя поддержка, обращайтесь ко мне напрямую. Король ценит людей, озаренных божественным светом». Я до сих пор считаю, что она имела в виду не короля – о котором лучше я не буду ничего говорить – а себя, мудрую и восхитительную женщину.

…Перечитал письмо с самого начала и ужаснулся своему многословию; поэтому не удивлюсь, если какие-то части моего пространного послания Вы, моя госпожа, пропустите за отсутствием интереса. И если это так, я нисколько не буду на Вас в обиде. Дел становится всё больше, а времени всё меньше, поэтому, улучив свободную минуту, я хватаюсь за перо, и мне уже трудно остановиться, ибо хочется поделиться с Вами всеми богатствами и всем разнообразием своей жизни. Каждый день я славлю Руку, ведущую меня по этому пути. И каждый день я вспоминаю Вас в своих молитвах.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт