Читать книгу Популярная музыка из Виттулы - Mikael Niemi - Страница 2

Дело было в начале шестидесятых, когда наш район в Паяле начали асфальтировать. Однажды я услыхал приближающийся гул. Мимо дома ползла вереница машин, похожая на танковую колонну; они остановились и принялись ровнять и раскатывать ухабистую щебенчатую дорогу. Это было в начале лета. Повсюду вразвалочку расхаживали рабочие в спецовках, сплевывали жеваный табак, орудовали ломами и непонятно лопотали на финском, а местные бабы тем временем пялились на них из-за занавесок. Все это было дико интересно пятилетнему мальцу. Я торчал за штакетником, наблюдал за происходящим в просвет и втягивал носом выхлопы солярки, шедшие от бронированных чудовищ. Они вгрызались в извилистый большак словно в заплесневелую падаль. Глинистая колея с неисчислимым множеством мелких рытвин, наполнявшихся водой во время дождя, – изрытый оспинами хребет; во время оттепели дорога превращалась в жидкую размазню, летом ее пересыпали солью, как мясо, чтобы не пылила. Щебенка вышла из моды. Она была пережитком прошлых времен. Родившись вместе с ней, наши отцы и матери не пожелали оставить ее после себя.

В народе наш район называют Виттулаянккой, что можно перевести как “Сучье Болото”. Откуда взялось это название, неизвестно. Возможно, оно появилось оттого, что здесь рождалось очень много детей. В большинстве семей было по пять и даже более ребятишек, стало быть, название это было грубым намеком на женское плодородие. В Виттулаянкке, или просто Виттуле, как иногда сокращали название, жили в основном выходцы из сельской бедноты, детство которых пришлось на неурожайные тридцатые годы. Благодаря тяжелому труду и благоприятной конъюнктуре они выбивались в люди и получали возможность взять ссуду на строительство собственного дома. Швеция процветала, экономика росла, и вот прогресс докатился наконец и до Турнедалена. Перемены к лучшему произошли так внезапно, что люди все еще не верили в свое богатство. То и дело появлялся страх, что у тебя вот-вот все отнимут. Вот и теперь взволнованные хозяйки прятались за расшитыми занавесками, удивляясь, какая хорошая пошла нынче жизнь. Теперь и у тебя, и у твоих детей есть свой дом. Вдосталь денег, чтобы купить одежду, дети не ходят в латаном-перелатаном. Машина и та есть. Теперь вот щебенку снимают, а на ее месте положат жирный черный асфальт. Нищета нарядится в черную кожаную куртку. Вот оно, будущее-то, стелется, гладкое, как щека. По нему на новых велосипедах поедут наши детки, вперед к благополучию и техническому образованию.

Гудели и мычали разгрузчики. Ссыпали гравий грузовики. Катки трамбовали будущую дорогу огромными стальными валами с такой невероятной силой, что мне захотелось сунуть под них мою детскую ножку и посмотреть, что будет. Я кидал под каток гирбули, а когда он проезжал, бежал искать, но камни бесследно исчезали. Исчезали как по волшебству. Это было страшно и восхитительно. Я положил ладонь на ровную поверхность. Удивительно холодная. Как такая неровная щебенка становится гладкой, будто простыня? Я взял в кухне вилку, кинул ее, потом пластмассовый совок. Но и они пропали без следа. Я и сегодня не знаю, остались ли они там в асфальте или вообще испарились каким-то колдовским способом.

В ту пору старшая сестра купила первый в жизни проигрыватель. Когда она ушла в школу, я прокрался в ее комнату. На письменном столе стояло оно, пластмассовое чудо техники, – маленький блестящий черный ящик с прозрачной крышкой, под которой скрывались странные кнопки и регулятор. По столу разбросаны бигуди, помада и дезодоранты. Все – новьё, ненужная роскошь, символ нашего достатка и залог будущей беззаботной и благополучной жизни. В лаковой шкатулке – гора фоток с кинозвездами и кинобилетов. Сеструха коллекционировала их, принося связками из кинотеатра “Вильхельмссонс”. На обороте писала название фильма, исполнителей главных ролей и ставила оценку.

На пластмассовой стойке, напоминавшей решетку для посуды, сестра выставила единственный сингл. И взяла с меня торжественную клятву, что я не посмею даже дышать на него. И вот я непослушными пальцами схватил пластинку, погладил лаковую обложку, где был изображен молодой стиляга с гитарой в руках. Черный чуб спадал на лоб, стиляга улыбнулся и встретился со мной взглядом. Бережно, очень бережно вынул я черный виниловый диск. Осторожно снял крышку. Пытаясь делать все, как делала сестра, я положил пластинку на тарелку. Так, чтобы дырочка пластинки попала на пипку в середине тарелки. Потея от нетерпения, включил ток.

Тарелка дернулась и пошла вертеться. Я пришел в неописуемый восторг, подавив в себе желание дать стрекача. Неуклюжие детские пальцы схватили змею, черную упругую змею с ядовитым зубом, жестким, словно зубочистка.

Раздалось потрескивание, как будто жарились шкварки. Сломалась, подумал я. Я испортил пластинку, она больше не будет играть.

– БАМ-БАМ… БАМ-БАМ…

Ага, нет, играет! Тяжелые аккорды. И заводной голос Элвиса.

Я стоял как вкопанный, позабыв сглатывать слюну, которая струйкой текла с губы. Чувствовал, как кружится голова, как сперло дыхание.

Вот оно, будущее. Вот как оно звучит. Музыка, похожая на гудки асфальтоукладчиков, на их нескончаемый грохот, на вой сирены, зовущий к багряному небосклону, окрашенному лучами рассвета.

Я нагнулся и выглянул в окошко. Из выхлопной трубы грузовика шел дым, я понял, что укладка началась. Но это был не черный, лоснящийся асфальт. Это был асфальтобетон. Грязно-серый, узловатый. Вот по нему-то мы, паяльцы, и покатим в будущее.

Когда машины наконец убрались восвояси, я начал потихонечку обследовать окрестности. Мир перед моими глазами рос с каждым шагом. Новая асфальтированная дорога соединялась с другими новыми дорогами, мимо тянулись пустынные тенистые парки, громадные псы облаивали меня, беснуясь на звенящей цепи. Чем дальше я шел, тем больше картин открывалось мне. Мир был бесконечен, он все время рос, и, когда я понял, что могу идти вот так сколь угодно долго, я почувствовал головокружение, почти до тошноты. Набравшись храбрости, я спросил отца, который намывал свой новенький “вольво”:

– А земля большая?

– Ужасно большая, – ответил отец.

– Но у нее же есть край?

– Есть. В Китае.

От такого прямого ответа мне стало немного легче на душе. Значит, если долго идти, то рано или поздно дойдешь до края. И край этот – в царстве мяукающих узкоглазых людей на другой стороне земли.

Стояло лето, жара была невыносимой. Я лизал ледяное мороженое, оно капало и намочило мне рубашку. Вышел со двора, покинул свою крепость. Изредка оглядывался назад, чтобы увериться, что не заблудился.

Пошел на детскую площадку (на самом деле это был старый выгон, затесавшийся посреди поселка). Поселковые власти поставили здесь качели, и вот я плюхнулся на узкое сиденье. Начал энергично раскачивать цепи, чтобы набрать скорость.

Внезапно я почувствовал, что за мной наблюдают. На горке сидел какой-то пацан. Он расположился на самой верхушке, будто собираясь скатиться. Но вместо этого, словно гриф, застыл в выжидательной позе и смотрел на меня во все глаза.

Я насторожился. Что-то с этим парнем не так. Не было его там, когда я пришел, он точно с неба свалился. Я притворился, что не заметил его, и принялся раскачиваться, качели взлетали так высоко, что цепи обмякали в моих руках. Зажмурился, слушая, как замирает в желудке, когда качели ускоряют свой бег к земле и, поравнявшись с ней, стреляют ввысь.

Когда я открыл глаза, он уже сидел в песочнице. Он что, туда на крыльях перелетел? Я не слышал ни звука. Мальчик по-прежнему пристально разглядывал меня, сидя ко мне боком.

Я замер, качели замедлили ход. Тут я подпрыгнул, кувыркнулся через голову и плюхнулся на траву. Стал разглядывать небо. Белые облака бежали над рекой. Они напоминали больших пушистых барашков, спящих на ветру. Когда я закрыл глаза, то увидел, как по внутренней стороне век бегают какие-то букашки. Маленькие черные точки, ползающие по красной пелене. Я зажмурился крепче и обнаружил, что в животе у меня бегают фиолетовые лилипуты. Они карабкались друг на дружку, образуя узоры. Еще там были разные звери, там открывался целый мир. Меня вдруг поразила мысль: мир состоит из множества кулечков, повязанных один поверх другого. Сколько ни развязывай – внутри всегда будет новый.

Я открыл глаза и вздрогнул от неожиданности. Рядом со мной лежал тот мальчик. Он растянулся на спине почти вплотную ко мне, так что я чувствовал его тепло. Лицо у него было удивительно маленькое. Сама голова была нормальная, но вот черты лица сбились в кучу на крошечном участке. Словом, лицо как у куклы, прилепленное на большой коричневый мяч. Коротко остриженные волосы с выхваченными кусками, на лбу засохшая корка ссадины, уже отваливающаяся. Он сощурил один глаз, верхний, в который попадало солнце. Нижний прятался в траве и был широко открыт, в огромном зрачке я видел свое отражение.

– Как тебя зовут? – поинтересовался я.

Он не ответил. Не шелохнулся.

– Микас синун ними он? – повторил я вопрос по-фински.

Тут он открыл рот. Улыбкой это назвать нельзя, но можно было разглядеть зубы. Они были желтые, давно не чищенные. Мальчик поковырял мизинцем в ноздре – остальные пальцы были слишком велики для этой тонкой работы. Я сделал то же самое. Извлекли каждый свою козявку. Он сунул свою в рот и проглотил. Я замялся. Тогда он выхватил и мою козявку, быстро отправил вдогонку первой.

Так я понял, что он хочет подружиться со мной.

Мы сели в траве, и мне захотелось тоже произвести впечатление на моего нового приятеля.

– Можно поехать куда захочешь!

Мальчик жадно слушал мои слова, но я не был уверен, что он понимает.

– Даже в Китай, – продолжил я.

Чтобы доказать серьезность моих слов, я поднялся и направился к дороге. Вальяжно, напустив на себя помпезную самоуверенность, чтобы не выдать волнение. Он увязался за мной. Мы дошли до церковной сторожки, выкрашенной в желтый цвет. У дороги стоял автобус, на нем явно приехали туристы, чтобы поглазеть на музей Лестадиуса. Автобус стоял с открытой дверью, для проветривания, водителя поблизости не было. Я вошел, втянув за собой приятеля. На немного отсыревших сиденьях разбросаны куртки и сумки. Мы спрятались сзади за спинкой последнего кресла. Вскоре в автобус, пыхтя и потея, начали карабкаться пожилые тетки, расселись по местам. Они говорили на каком-то гавкающем языке и большими глотками отхлебывали из бутылок с лимонадом. Потом к ним присоединились еще несколько пенсионеров. Подошел шофер, положил под губу заряд табака. И мы отправились в путь.

Молча, во все глаза глядели мы на проплывающие картины. Вскоре оставили Паялу – крайние дома скрылись из виду – и поехали лесами. В жизни не видел я столько деревьев, они тянулись и тянулись бесконечно. Вдоль дороги стояли старые телеграфные столбы с фарфоровыми чашками, а между ними, в духоте, унылой дугой провисали тяжелые провода.

Нас заметили, только когда мы проехали много километров. Я случайно стукнулся в спинку сиденья, и сидевшая на нем тетенька с ноздреватыми щеками обернулась ко мне. Я предупредительно улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, порылась в сумочке и угостила нас конфетами из диковинного мешочка. Что-то сказала, но я не понял что. Тогда она показала на шофера и спросила:

– Папа?

Я кивнул, натужно улыбаясь.

– Хабт ир хунгер? – снова спросила она.

Не успели мы сообразить, как она вручила нам по бутерброду с сыром.

После долгой тряски мы наконец затормозили на большой стоянке. Пассажиры высыпали наружу, я и мой приятель – с ними. Нашему взору открылось низкое широкое здание из бетона с плоской кровлей, из которой щетиной торчали высокие стальные антенны. Дальше, за железной решеткой, стояло несколько аэропланов. Шофер открыл багажник и начал выкладывать чемоданы. У нашей благодетельницы была целая гора чемоданов, и она ужасно беспокоилась. На лбу под шляпой блестели бусинки пота, тетенька посасывала зубы, неприятно причмокивая. Мы с приятелем решили отблагодарить ее за гостинцы и схватили тяжелый чемодан. Втащили его в здание аэровокзала, там перед столом диспетчера уже возбужденно гудела орава пенсионеров, размахивающих всевозможными документами. Диспетчерша в форме терпеливо пыталась их построить. Так, организованным шагом, мы миновали турникет и пошли к самолету.

Это был мой первый полет. Оба мы чувствовали себя немного неловко, но красивая стюардесса с карими глазами и сердечками в ушах помогла нам пристегнуть ремни. Моему товарищу досталось место у иллюминатора, мы с растущим торжеством глядели, как раскручиваются блестящие пропеллеры, все быстрее, быстрее, вот уже совсем слились в единый невидимый круг.

Начали взлетать. Меня вжало в сиденье, колеса стали подпрыгивать, потом легкий рывок – оторвались от земли. Мой приятель в восторге тыкал в иллюминатор. Летим! Внизу простирался мир. Люди, дома, машины, съежившиеся до игрушечных размеров, такие маленькие, что можно было положить их в карман. Потом со всех сторон нас обступили облака, белые снаружи, серые, как овсянка, внутри. Протаранив облака, продолжили подниматься, все вверх и вверх, пока не достигли купола неба, и тогда стали парить – медленно, почти незаметно.

Приветливая стюардесса угостила нас соком, это было кстати – ужасно захотелось пить. Потом мы попросились в туалет, и она проводила нас в крошечную кабинку, где мы по очереди выпростали из штанов свои пипки. Моча падала в отверстие, и я представил, как она прольется на землю мелким золотым дождем.

Потом нам дали альбомы и мелки. Я нарисовал, как столкнулись два самолета. Ощипанная голова моего товарища все больше клонилась назад, так он и заснул с открытым ртом. От его дыхания запотел иллюминатор.

После долгого перелета мы приземлились. Пассажиры как один ринулись вон, в суматохе мы потеряли из виду нашу тетеньку. Я подошел к старичку в фуражке и осведомился, не есть ли это тот самый Китай. Он покачал головой и указал на бесконечно длинный коридор, по которому шел народ с чемоданами. Мы пошли по этому коридору, я несколько раз вежливо спрашивал, пока мы наконец не увидели людей с узкими глазами. Я решил, что эти уж точно едут в Китай, так что мы сели рядом и стали терпеливо ждать.

Спустя какое-то время подошел дяденька в синей форме и стал нас расспрашивать. У нас будут неприятности – это читалось в его глазах. Потому я застенчиво улыбнулся ему и притворился, что не понимаю.

– Папа, – пролепетал я, указывая куда-то вдаль.

– Ждите здесь, – сказал он и быстро ушел.

Едва он скрылся, мы перебрались на другую скамью. Скоро мы познакомились с черноволосой китаянкой в гетрах, которая собирала забавный конструктор. Она разложила пластмассовые кусочки на полу и стала объяснять нам, как сделать дерево, вертолет, да все что угодно. Без умолку болтала и размахивала тонкими ручками, кажется, ее звали Ли. Она кивнула в сторону скамьи, где читал газету какой-то строгий дяденька и сидела взрослая девочка со жгучими черными волосами. Я решил, что это сестра девочки. Она ела сочный красный фрукт, красиво нарезанный специальным фруктовым ножом, и вытирала губы салфеткой с отороченными краями. Когда я подошел к ней, она с сытым видом предложила мне взять кусочек. Фрукт был настолько сладкий, что я прямо задрожал от удовольствия – в жизни не ел такой вкуснятины. Я подтолкнул товарища, чтобы и он попробовал. Он смаковал с полуопущенными веками. В виде благодарности неожиданно вытащил спичечный коробок, приоткрыл его и дал китаянкам заглянуть в щелку.

В коробке скребся большой жук с зеленым отливом. Старшая сестра протянула ему маленький кусочек фрукта, но жук вдруг взлетел. С басовитым рокотом покружился над всеми узкоглазыми путниками, сидевшими в креслах, над двумя тетками со спицами в волосах, задравшими головы от изумления, обогнул гору чемоданов, увенчанную парой небрежно упакованных оленьих рогов, и, задевая лампы дневного света, поплыл по коридору в ту самую сторону, откуда мы пришли. Мой приятель поскучнел, а я взялся утешать его, говоря, что жук точно полетит домой в Паялу.

В это время что-то объявили по громкоговорителю и все засуетились. Мы помогли китаянке сложить конструктор в сумку для игрушек и в сутолоке продрались через турникет. Этот самолет был куда больше предыдущего. Вместо пропеллеров на крыльях у него висели большие турбины, которые начали свистеть. Свист перерос в оглушительный вой, но стих, когда мы устремились к серой пелене облаков.

Так мы прибыли во Франкфурт. И кабы у моего безмолвного спутника не прихватило живот и он не устроился какать прямо под столом, то, честное слово, то, совершенно верно, то, без тени всякого сомнения, мы добрались бы до Китая.