Читать книгу Жизнь жизней. СтихоТворения - Мила Божович - Страница 2
СВЕТ
Оглавление«Огонь потух. Рукою равнодушной…»
Огонь потух. Рукою равнодушной
все убрано. И горстки пепла нет.
Так жизнь, иным велениям послушна,
течет как прежде, хоть ее и нет
в душе глухой без чаянья и веры.
И пусть огонь питали лишь химеры,
но он пылал…
«Той девочки, лобастой и глазастой…»
Той девочки, лобастой и глазастой,
есть и во мне теперешней черты.
Из той инобытийной темноты
она глядит серьезно и бесстрастно
и словно ждет от вечности ответ —
кто и зачем позвал ее на свет?
Я вечность. У меня ответа нет.
«Только – молю – не отнимай этот…»
Только – молю – не отнимай этот
странный дар,
это стесненье в груди и волненье в крови,
я соглашусь, смирюсь: пусть душевный жар
весь обратится в ничто, в немые стихи.
Пусть стороною идет где-то милая жизнь,
я не должна, не хочу, не умею ее удержать,
только оставь мне что было – волненье
в крови
и неумелую эту попытку сказать.
Эти слова
…Молю – не отнимай этот странный дар – это стесненье в груди и волненье в крови…
Эти слова пришли, когда я, измученная многодневным жаром и болью, вдруг проснулась на рассвете в торопливом радостном волненье и почувствовала, что болезнь отступила. Утром я записала эту свою… молитву? нет, скорее мольбу о жизни, которая не только смерть, но и жизнь должна преодолеть, чтобы состояться. Так ясно это представилось тогда.
Вдруг настигло меня это воспоминание, и я подумала: вот и опять позади истерзавшие жар и боль, но какая разница! Тогда чувство возвращенной жизни, теперь – отхлынувшей.
…Как уютны ненастные дни поздней осени! В дождь с порывами холодного ветра в рано наступивших сумерках выглядываешь из себя, как из домика, где свет и тепло, и произносишь с наслаждением «холод», «ветър», «дождь», и такие это упругие, «настоященские» слова.
Видно, была у меня еще и неведомая мне северная Родина, и теперь она в крови, а определенных очертаний не имеет.
И как неведомая северная Родина, так и неведомое мне Я никогда не покидает меня, и это ощущение пустоты, отхлынувшей жизни преходящее, проходящее, уходящее – вот сейчас, в эти самые минуты.
А главное – никогда я не научусь с о ч и н я т ь стихи. Всегда они будут приходить – волненьем в крови – как дар (пусть даже только мне) и часто немые. Ведь не просто так, а вспышкой осознания себя пришли тогда слова мольбы.
«Дни глухи, и стихи грустны…»
Дни глухи, и стихи грустны
и так же тленны,
как шаг и голос мой, и не-
обыкновенны.
Как всё, как каждый жизни жест,
как все, как каждый
неповторим. Кто был, кто есть —
не будет дважды.
И разве мы труха времен
на перекличке?
Что ж погруженье в жизни сон
вошло в привычку?
Куда я золото несу
воспоминаний?
Мне не суметь, я не спасу —
со мной все канет.
«Надеваю у порога…»
Надеваю у порога
время черное мое.
Хорошо видна дорога.
Выразительно и строго
и как будто свысока
смотрят звезды. Что-то знают,
что не знаю я пока?
«Все-таки птицы поют …»
Все-таки птицы поют —
в городе, в холоде,
и у щеки, не касаясь,
вьется снежок.
Кто-то за нами следит
зорко и молодо
и от морозного пламени
души зажег.
«Нет и не было портрета…»
Нет и не было портрета.
И незримого поэта
составляются черты
из надзвездной пустоты.
Не увидеть там глазами,
звук стиха последний замер.
Лишь таинственно и свято
мощью света все объято,
что имело плоть когда-то.
«Как радостно мечтать о том…»
Как радостно мечтать о том,
чего не будет никогда,
что недоступно и не воплотится,
и всеми силами души стремиться
к чему-то невозможному. О да!
И многое сбывается попутно,
поддерживая жизнь ежеминутно…
Но возникает снова – манит, вьется,
что лишь томит, а в руки не дается,
что не дается в руки никогда.
«Синий вечер. Сильный ветер…»
Синий вечер. Сильный ветер.
Колкий снег незло сечет деревья
да стучит в стекло.
Это не зима еще – предзимье.
Все темнее неба бархат синий,
в комнате особенно светло.
«Кто зиму пережил…»
Кто зиму пережил,
того волнует травки
протиснувшейся вид,
и кажется —
слеза готова капнуть,
так новью день томит.
Кто зиму пережил,
ступает как лунатик,
еще не сбросив сна,
и видит,
как летит на самокате
наперерез Весна.
Ветерок
Я хотел бы иметь тело,
но оно подвержено тлену.
Я хотел бы подать голосок,
но он тонок, а не высок.
Я хотел бы во тьме светиться,
но на чем удержать огонек?
И для вас я лишь ветерок,
овевающий ваши лица.
«Все мыслимые краски октября…»
Все мыслимые краски октября,
что целый день вбирала на просторе,
безмолвным восхищением горя,
я уношу в ошеломленном взоре.
В оцепененье призрачной зимы
ожившим впечатлением вернется,
как, всё в слезах, оглядывалось солнце
на золотую оторопь листвы.
Как вспыхнули верхушки темных елей,
березы безоглядно пламенели,
и, ощетинившись вокруг, трава
на жизнь свои не отдала права…
«Cветись, сиреневое деревце, пьяни…»
Cветись, сиреневое деревце, пьяни
в свой звездный час. Придут иные дни,
когда невидная соседняя сосна —
как незатейлива, о боже, как скучна, —
в ненастный вечер взор мой поразит,
едва он двор привычно обежит:
какая окрыленность! Что за стать!
И рядом неприметных два куста.
