Читать книгу Война на восходе - Мила Нокс - Страница 3

25 февраля,

за три дня до начала Макабра,

Великой Игры со Смертью

На пути к городу Китиле стояла деревенька, а на краю деревеньки – дом. Он пустовал много лет. Саманные стены обветшали, побелка и черепица осыпались, хмель оплел то, что осталось от забора. Разглядеть сараи для гусей за кущами теперь не удавалось.

Дом был мертв.

Но сегодня в нем горел огонек.

Первые звезды зажглись над вершинами Карпат. Весна уже близко и скоро распустятся подснежники, но темнело пока еще рано.

– Говорила, не надо было засиживаться, – проворчала женщина. Кутаясь в кожух, она брела по островкам хрусткого снега. – Ну, поздравили, попраздновали, и хватит. Зачем столько сидеть? Вон уже темно!

– Богдана, успокойся, скоро придем, – отмахнулся мужчина. После череды рюмок ему стало жарко, и он стянул шапку, как и усатый дородный свояк, топающий сзади.

– А если волки?

Кудрявый мальчуган, плетущийся за Богданой, округлил глаза.

– Ой, да какие волки!

– Я же рассказывала про Марту!

– Ну, выскочил на нее волк, подумаешь. С кем не бывало. Спички носи с собой, да и все. Не съел же.

– Карпаты рядом! Лес как-никак! Чего там только не водится… И волки, и шакалы, и…

С горных склонов донесся вой. Звук перекатывался по долинам, наливаясь холодом. Мальчишка подвинулся к матери. Впервые ночью он был так далеко от дома. Ему казалось, они идут вечность, хотя от Китилы до Яломицы всего час хода.

– Ну, хватит. – Мужчина махнул рукой. – Вон уже дворы.

Из мрака выступили первые дома Яломицы, а по правую сторону затемнели верхушки курганов – древних могильников, оставленных даками тысячи лет назад. Ветра до сих пор не стерли напоминание о том, что там, под холмами, лежат царственные мертвецы и их жены.

При виде курганов Богдана поежилась. Потянулась к вороту, чтобы сжать деревянный крестик, спрятанный под кожухом. А тут еще проклятый дом на пути. Она всегда отворачивалась, когда ходила в Китилу, но, если отправляешься в город, хочешь не хочешь, а придется по пути обогнуть это скверное место.

Мужчина зевнул, почесал затылок и обернулся:

– Ну, не устал?

Мальчик не ответил.

– Дануц!

– Свет.

– Чего?

– В окошке свет.

Мальчик указал на дом, стоявший в отдалении от других, – между черных скелетов деревьев белела обшарпанная хата. Мужчина хмыкнул и прищурился.

– Ба! Точно! Хе, небось какая-то малышня залезла. Идиоты, а! Ты смотри не лазь, – он обратился к мальчишке, – слышал?

Дануц охотно кивнул.

– Нехороший то домик.

– Хватит! – поежилась Богдана.

Тут их нагнал отдувающийся свояк.

– Чего, говоришь, нехороший?

– Дом.

– А, этот, с краю?

– Ага. Жила там одна семейка, как их… Лазаряну, что ль? Мужик забулдыга был тот еще, да погуливал, а потом…

– Хватит! – оборвала его Богдана. – Не надо на ночь такое рассказывать.

– Да-a, и поколачивал ее вдобавок… Ну а потом, как Лазаряну рассказывал, пришел после работы – двери открыты, ужин на столе, а жена куда-то запропала. Так и не нашлась! Всякое говорили, мужика того проверяли, мало ли, лишку дал сгоряча…

– И чего?

Сонные глаза свояка заблестели. В маленьких деревнях такие истории любили больше, чем жен: только дай опрокинуть стакан-другой, и начнутся мистические толки: там слышали, тут видели.

– В том и дело – ничего! Но потом…

– Сорин!

Сорин сделал пару шагов по хрусткому снегу и продолжил:

– В общем, нашли того мужика только через неделю. Думали, в запое. С работы пришли, а он лежит на заднем дворе. Синий. И куры все глаза уже выклевали.

Богдана возмущенно зароптала. Дануц споткнулся, засмотревшись на огонек. Вон как мерцает: то скроется за черным кружевом старого сада, то вновь запляшет. Дальний, странный.

«Это свечка, – понял он. – Интересно, кто ее зажег?»

Мальчишка вспомнил, как поп держал мерцающую свечу на похоронах бабушки. Как в ночь на Пасху целый рой огоньков, словно слетевшиеся светляки, освещал церквушку. В свечках есть что-то таинственное.

Дануц мелко задрожал, но не от холода.

Мужчины тем временем переговаривались:

– И кто это его?

– Да неизвестно. Вся деревня голову ломала. Чего только не болтали! Но не выяснили. Забросали Лазаряну землей и забыли. Детей у них не было, она вроде как… ну, не могла. Это был третий ее мужик, остальные спились. А потом всякие страхи твориться там начали…

Дом приближался. Все четверо поглядывали на огонек. В суеверной тишине каждый шаг по скрипучему снегу раздавался выстрелом, и Богдана сжала крестик крепче.

– Чего там?

– Через пару недель после похорон сосед спьяну попутал ворота, забрел к ним во двор, а выскочил протрезвевший.

Свояк крякнул.

– Его и спрашивают: «Чего несешься? Кто напугал?» А он: «Лазаряну». Все покрутили пальцем у виска. «Лазаряну в прошлом месяце закопали, совсем сдурел?», а он такой: «Лазаряну… еще там».

Дануц споткнулся, и мать подхватила его за шиворот.

– Эй, слышите? Хватит болтать! А ты уши заткни. Нечего пьянчуг слушать!

– Еще тень видели. И не раз. Да, я тоже видел.

– Да ну. – Свояк махнул рукой. – Какая еще тень?

– Там ходит тень этого Лазаряну… Видать, не лежится мужику в гробу. Говорят, ищет свою заначку. А кто бутыль найдет, брать нельзя, не то призрак явится за ним и в окно будет стучать.

Свояк фыркнул.

Ветер свистел над могильниками. Луна расстилала пепельный свет на черную землю между лоскутами снега – днем пригревало, снег таял, а к ночи снова леденел. Деревня придвинулась. Проклятый дом остался за спиной, и Дануц то и дело оборачивался, чтобы еще раз глянуть на призрачную свечку в провале окна. Где-то тявкнула собачонка, и на душе потеплело от близости жилья. Но на дороге было по-прежнему темно, а могильники наступали темными горбами.

– Ма-а-ам, – позвал мальчик. – Там кто-то кричит.

Богдане почудилось, она ослышалась.

– Что?

– Кричит. Там.

Мальчик протянул руку к дому.

Повисло молчание. Сорин обернулся и тут же столкнулся со свирепым взглядом жены. Воздух задрожал, будто близилась буря.

– Вот видишь, что вы сделали? Наболтали тут всякого! Любители чертовщины, прости господи! Ребенок же не глухой, все слышит!

Мужчины молчали. Морозный воздух звенел тишиной, только где-то тоскливо выла собака, которую не спустили с цепи.

– Ма-а-ам. Ну кричат же.

Богдана бросилась к мальчишке, схватила за руку и потянула вперед. Проносясь мимо мужа и брата, она процедила сквозь зубы:

– Мало того что один такой… Теперь и этот… Никто не кричит! Не фантазируй! А ты, – она рявкнула мужу, – попридержал бы язык. Как выпьешь, так сдержаться не можешь! Один муж ребенка с ума свел, теперь другой…

Сорин прикусил язык. В его замутненный наливкой мозг ворвалась мысль, что он наболтал зря… Прошли годы, но Богдана до сих пор ждала первого сына.

Сам-то Сорин был не родной отец Дануцу: первый муж Богданы спился, потом она встретила Сорина и переехала к нему в Яломицу с двумя детьми. Он тогда и не знал, что семейка их со странностями. Об отце детей, оказывается, ходили странные слухи. А как тот спился, так начались причуды и со старшим сынком: стал слышать непонятно откуда голоса. Сорин с Богданой повели его к бабке-гадалке. Не помогло. Еще воск вынесла в чашке: а он застыл в виде креста. Перепугались. А бабка говорит: это не крест, это меч.

И что это значит?

«Не вашего ума дела, – отвечает, – а он подрастет, сам поймет. – Потом наклонилась и жарко зашептала – так, что один Сорин услышал: – Мальчишку берегите. Особенный он. Охотник».

И больше – ни слова.

Потом мальчишка понял, что его рассказам не верят, и замкнулся. А совсем скоро ушел из дома. Богдана ждала сына, ждала. Годы шли один за другим, но мальчик пропал. Навсегда… Младший подрастал. Ребенок как ребенок. А как научился говорить – нет-нет, да скажет что-то странное. И чем старше становился, тем больше было этих странностей.

Ходили хоронить бабку, а он во время процессии все смотрел в сторону и глаза таращил так, что пришлось дать подзатыльник. А вечером спросил за ужином: «Что это за прозрачные люди на кладбище?» Мать чуть ложку не выронила.

Сорин поглядел на Дануца – мальчишка плелся, вцепившись в рукав материнской дубленки. Маленький, худой. Над воротником торчат кучерявые волосенки. Совсем как у пропавшего брата – они с каждым годом все схожей.

Сорин покачал головой.

Дануц то и дело оглядывался, но взгляд скользил мимо людей, на дом. Сорин тоже обернулся. Ему почудилось, будто в далеком окне чья-то рука накрыла свечу. Огонь погас.

Дом вновь был мертв.

Свояк брел в стороне недовольный. Эти родственнички, чуть что, сразу гавкаются. И зачем Сорин женился на женщине с двумя детьми, да еще из странной семейки? Он вдруг приметил на снегу следы от лап. «Лиса? Курей небось прибежала воровать. Эх, изловить бы…» Он оглянулся и приметил, что лиса бежала по дорожке, а потом сошла в сторону и направилась в проклятый дом.

Свояк передернул плечами.

К вечеру Мария Ливиану спустилась с гор в обличье лисы. Она думала об одном: догнать Лазара, пока тот не наломал дров. Отправился в Китилу говорить с мэром Вангели! Ну и пусть он настоящий отец Тео! Отец – тот, кто дал жизнь, а ведь Лазар спас Теодора, значит, отцом теперь можно считать его. Но Лазар вбил себе в голову, что Тео испортился… Нет, его нужно остановить.

А еще сон, в котором Тео открывал дверь, а по ту сторону стоял Лазар. Они очутились в мире Смерти… Ужасный, кошмарный сон.

Мария остановилась на пригорке у курганов. Грудь ее тяжело поднималась и опускалась. По ту сторону тракта расстилалась деревенька – кое-где горели окошки, где-то лаяли собаки, хлопали двери. Ветер доносил запахи людей и скотного двора.

Яломица.

Мария знала, что родная деревня будет на пути, но не предполагала, что почувствует, увидев ее спустя годы. Когда-то Мария сбежала в Китилу, познакомилась с Лазаром, потом согласилась стать матерью для Тео.

Они создали семью! Отец, мать и сын. И неважно, что двое мертвы, а мальчик и вовсе ни туда ни сюда. Кому какое дело? Главное, у нее есть ребенок! Мария для этого вернулась нежительницей – чтобы стать матерью.

Теперь женщина стояла у деревни, где все началось, и воспоминания нахлынули горечью. Она пробежала мимо курганов к окраине Яломицы. В стороне от дворов стоял тот, что когда-то был ее собственным. Скособоченную хатку подпирала старая слива – неужели еще цветет весной, после стольких лет? По брюху дома, кое-где еще белеющему побелкой, расползлись жуткие трещины, окна смотрели сквозь спутанные ветви, точно два темных, затаивших тайну глаза.

Она вспомнила прежнюю жизнь, и сердце защемило. Когда-то она бегала девочкой по улицам, и будущее казалось ей прекрасной тайной, которую она однажды откроет.

А потом взрослая жизнь.

Ребенок, который так и не родился. Смерть мужей. Несчастья.

Этот дом. И та ночь.

Мария долго стояла на дороге. Опомнившись, сделала шаг вперед, потом другой. Вид запущенного двора точно околдовал ее. Оказывается, после них в доме никто не поселился. Она этого не знала.

Ушла, сжигая мосты, и заставила себя все забыть. Хотя Лазару она рассказала правду. Именно потому и пошла за ним – даже зная о ее поступке, Лазар отнесся к ней с добротой. Его способность прощать и любить тронула ее, и Мария предложила вместе воспитать мальчика.

Как странно, что лучший муж у нее появился после смерти!

Мария сбежала с дороги и направилась к жилищу. Калитка обвалилась – она и при ее жизни уже шаталась, а Янко и не думал приладить! Дверь в дом заперта. Мария прикоснулась к ней лапой, и пустой двор огласил скрип. Створка отворилась сама по себе. За проемом показалась темная комната.

Мария замерла.

Она знала, пора уходить, – ведь желание увидеть дом пришло неожиданно. Проклятая тоска притянула к этому месту.

Но Мария все же перекувырнулась через порог. Когда ее лапы коснулись пыльного пола, тело вытянулось, лапы удлинились и обернулись человеческими ногами, лисий нос будто втянулся внутрь черепа, а черные круги на морде стали очками – и вот с пола поднялась женщина с лисьей шкурой на плечах. Невысокая, серенькая – таких неприметных по деревням полным-полно.

Мария вдохнула и закашлялась: даже воздух в доме протух. Она достала свечу, чиркнула спичкой и сделала несколько шагов с огоньком в руке, освещая темное помещение: кровать покосилась, стол едва стоит на кривых ножках. Кусок ткани, присохший к стене, оказался старым полотенчиком.

Женщина поставила свечу на окно и уставилась на свое отражение в мутном стекле. Сердце заныло при взгляде на обветшалое жилище, а ведь когда-то здесь она жила…

И умерла…

Мария обернулась, пробежала взглядом по утвари и остановилась на печи. Острый выступ, выложенный изразцами, голубыми, точно яйца дрозда. Марию пробила дрожь, губы затряслись, и хоть она попыталась совладать с собой, не смогла. Страх и боль пронзили ее до нутра.

Взгляд точно приковали к этому месту.

Он смог оттереть кровавое пятно.

Мария думала, они узнают. Увидят и все поймут.

Всплыли последние воспоминания. Муж, склоняющий к ней красное от гнева лицо, – дышит жарко и прерывисто. Мутные пьяные глаза вдруг округляются. Он испуган. Впервые в жизни так сильно. Она же бессильно стонет, сползая спиной по изразцовой печи, проводит дрожащей рукой по голове, на пальцах остается что-то липкое. Кровь.

А потом.

Она сползает на пол и…

Мария закрыла глаза, так же как и тогда, и попыталась угомонить сердцебиение.

Она думала, он признается. Получит наказание. Но нет.

Мария не получила могильного камня. Ее имени нет на кладбище, никто не принесет поману. Все забыли о том, что Мария Лазаряну когда-то ходила по этой земле, радовалась солнцу! Янко закопал ее в лесу на дне старой медвежьей берлоги. Тело не нашли, хотя Мария хотела, чтобы кто-нибудь предал ее земле как положено.

«Трус…» – Губы женщины скривились, всегда покорное лицо перекосилось. В глубине этой забитой женщины все еще жила душа, жаждавшая вырваться на волю. За то время, что мужья угнетали ее – второй вслед за первым, третий вслед за вторым, – эта забитая душа стала душой убийцы.

Скрип. Мария повернула голову и увидела, что закрытая раньше крышка погреба теперь открыта.

Подвальное помещение, затянутое паутиной, зияло темнотой.

Мария вздрогнула. Скорее почувствовала, чем поняла: здесь быть нельзя. Нельзя! По полу потянул сквозняк – тоненькая струйка воздуха и опасности. Мария отступила. Еще и еще. По ноге поползло мерзкое чувство холода, пронзающее до костей. Словно чья-то ледяная рука провела по коже, и женщина мелко задрожала, прикрыв на секунду веки. Воздух стал гуще. Темнее. Удушливее. Чей-то вздох коснулся щеки, скользнул за ворот рубахи, в нос ударил могильный запах.

Сердце замерло и упало.

Мария знала: позади нее что-то стоит.

И если она сейчас обернется, то…

Из глубины погреба раздался голос:

– Я знал, что ты придешь.

Мария распахнула веки.

Скрип-скрип. Рассохшаяся лесенка стонет под ногами. Шаг за шагом кто-то поднимается из подвала. Пара мгновений, и в темном квадрате появляется силуэт. Мария хотела сдвинуться с места, но не могла. Глаза ее впились в силуэт.

Слишком поздно. Не надо было приходить.

Над крышкой погреба показалась всклокоченная макушка, затем лицо. Кожа – ледяная и синюшная. На лбу – вспухшие вены, похожие на багровые ручьи. Темные глазные яблоки ввалились, зрачки сально блестят в тусклом свете, льющемся от свечи на подоконнике.

Янко.

Губы сами произнесли имя. Хотя узнать его было трудно. Он вздрогнул. Точно много лет не слыхал этих звуков. Впрочем, так оно и было.

Он умер. Сгинул.

Она сама пришла к нему, когда очнулась и поняла, что стала перекидышем-нежителем. Застряла между жизнью и «тем, что дальше», чтобы завершить какое-то дело. И она завершила, как поначалу думала. Однажды ночью, когда спала вся деревня, открыла покосившуюся калитку в этот двор. Собака не гавкнула, только заскулила и забилась в будку. Мария прошла мимо черных слив, мимо вывешенного белья и неухоженных грядок.

Он был на заднем дворе.

Там и остался, когда она ушла.

С той лишь разницей, что между его лопаток блестел нож.

Он умер, сгинул. Но он жив.

Мария втянула сквозь зубы гнилой воздух, выпрямила спину. Мысли лихорадочно метались в голове, внутренний голос приказывал бежать, но она словно застряла между выходом, возле которого притаилось что-то жуткое, и этим трупом у подвала. Янко растянул неожиданно яркие, красные губы:

– Не дергайся.

Перевел взгляд на что-то позади нее.

Она потянулась рукой к ножу, но он захрипел:

– Нет.

– Ты же умер, – выдохнула Мария.

– Как и ты.

Сделал шаг, другой. Скрип-скрип. Ноги попали в круг света. Босые, грязные, между пальцев – черные комки. Пахнет так же: она и отсюда чувствует. Сырая холодная земля. Глина. Старое тряпье. Сырое мясо. Мария содрогнулась снова, по позвоночнику пробежала волна мурашек.

– Я ждал тебя. Знал: придешь. – Усмешка Янко расползлась по лицу раной.

Он осмотрел ее с ног до головы, задержал взгляд на шкуре и тяжко засипел:

– Перекидыш-ш.

Марии стало не по себе.

Его красные губы расходились и смыкались, точно края пореза. Кожа обвисла, космы болтались перед лицом, когда мужчина двигал головой. Плечи прикрывали нестираные лохмотья, на рукавах темнели пятна. Кровь? Его ли? Нет, не его: он хватал кого-то руками, а потом… Темные пятна на груди, у ворота. На шее тоже видны засохшие кровавые дорожки. То есть потом он…

Марии стало плохо.

Янко приподнял подбородок. Сощурившись, поглядел на нее. Молчание затягивалось, а тьма собиралась вокруг как туча в ненастную ночь. Мария взяла себя в руки, чтоб выровнять голос:

– Зачем ждал?

– Знаешь.

– Ты – нежитель. Вернулся, значит…

Не договорила. Нежитель. Вернулся. Ради цели. Какой? У него может быть только одна цель… Ей вдруг стало ясно. В животе похолодело, и Мария тяжело задышала.

– Стригои могут впадать в спячку. Особенно когда напьются крови. Знала? Может, и не слышала про таких, а? Ну так узнаешь… Месяцы, годы в оцепенении. Только укромное место найти, чтоб никто не беспокоил. Я искал тебя, но ты исчезла из Яломицы. А я очень хотел найти и решил дожидаться тебя здесь. Ты ведь такая слабая… Всегда жалеешь о прошлом, цепляешься за былое. Все равно пришла бы сюда рано или поздно. Правда, здесь рядом люди, но об этом я позаботился. Сюда они не сунутся. Побоятся.

Он перевел взгляд за ее спину.

– И есть чего.

Ухмылка стала пугающей.

– Ты не уйдешь отсюда, Мария. Я ждал тебя. Десять лет. – Он вытянул костлявую руку и указал на погреб. – Здесь. Выходил раз в несколько месяцев, потом прятался. И дождался. Теперь я тебя не упущу. Это будь увере…

Мария дернулась к рукояти, торчащей из голенища, но из темного угла вынырнула сотканная из дыма лапа, и страшная кисть перехватила женское запястье.

Мария вскрикнула. Замогильный ужас сковал все тело, и последние остатки храбрости испарились.

– Моя тень… – донесся голос Янко.

Мария взглянула на сгущавшуюся темноту, которая быстро приняла вид безликого человека, казалось, сотканного из мрака, ненависти и цепенящего ужаса. Ноги Марии подломились, она упала на колени, а окрепшая рука тени сильнее сжала ее запястье.

Янко воздел грязные ладони:

– Возьми ее.

Тень надвинулась на Марию, женщина слепо забилась и закричала, пытаясь вырваться, но бесполезно. Цепкие руки мрака оторвали ее тело от земли и подняли в воздух. Пламя свечи на окне дернулось и погасло. Дверь со скрипом распахнулась.

– В лес! – приказал Янко.

И тень повиновалась.