Читать книгу Семь смертных грехов - Милорад Павич - Страница 3

Список семи смертных грехов открывает прелюбодеяние. Данте помещает блудников и блудниц во второй круг «Ада», где он встретил знаменитых любовников Паоло и Франческу. Впрочем, сластолюбцы блуждают и по его «Чистилищу». Иероним Босх представляет люботрастников в виде собачьей своры. А Шагал для изображения семи смертных грехов использовал символ астрологической руки с семью пальцами, каждый из которых соответствует одной из планет и одному из грехов. Следует уточнить, что Шагал берет для этой цели левую руку. У него, на этой астрологической руке, похоть символизирует большой палец, который, согласно древним верованиям, соотносится с Луной, одной из семи планет.

* * *

– Я знаю, Георгина, сегодня вечером ты пойдешь вовсе не в театр, как наврала маме и папе. Ты пойдешь заниматься любовью. Расскажи мне, на что это похоже с мужчинами?

– Не знаю.

– Опять врешь! А это правда, что у них между ног растет мох и из него фиолетовый гриб? И что женщины, когда хотят их любить, должны этот гриб съесть?

– Да замолчи же! Ты, Анджела, еще малявка и о таких вещах не имеешь никакого понятия. И ты, и эти сопляки, с которыми ты после уроков ходишь пить чай. Не удивлюсь, если они думают, что у тебя между ног растут перья. Что с них взять. И вообще, если хочешь знать, для этого дела нужны вовсе не мужчины.

– А что?

– Вот что. – Георгина раскрыла свою шелковую вечернюю сумочку в виде чайника и достала из нее мужской член из розоватого каучука. Помахала им под носом у сестры и прошептала: – Этим пестиком я уже два раза лишила себя невинности… Его зовут Петкутин. После него немножко шла кровь, но зато было так сладко! Я и опять собираюсь… Но ты в этих делах не разбираешься, поэтому лучше просто зашнуруй мне корсет. Опаздываю…

Так болтали сестры Шербан, одной из них было восемь лет, а второй пятнадцать, ее-то и полагалось отвести в театр служанке Домазете, подождать в фойе, когда закончится представление, и после доставить домой, ведь Георгина была барышней весьма знатной.

По пути в театр служанка обратилась к хозяйке:

– Могу ли я, мадемуазель Георгина, кое-что у вас спросить?

– Почему-то сегодня вечером все что-то спрашивают. А я терпеть не могу вопросов… Спрашивай, только поскорее.

– Что происходит там, внутри, в театре, пока я жду вас?

Домазета была двадцатилетней девкой с быстрыми глазами, ленивой грудью и черными волосами, завязанными узлом, в который она для украшения втыкала длинную конфету в муаровом фантике.

– Ты что, никогда не была в театре, Домазета, ну, я имею в виду, ни разу не смотрела никакого спектакля?

– Не была и не смотрела, поэтому и спрашиваю.

– Э-э, театр – это такой дом, в котором каждый вечер умирает один и тот же артист. Иногда он может умереть раз сто.

– Не-ет, мадемуазель Георгина, вы меня обманываете. Такого быть не может!

– Может, потому что и сам театр каждый вечер умирает, причем уже тысячи лет…

Здесь самое время заметить, что мадемуазель Георгина действительно иногда обманывала. Но не служанку Домазету, а свою сестру. Дело в том, что в тот вечер она вовсе не собиралась заниматься любовью, а просто надеялась кое с кем встретиться. У молодого господина, который сидел рядом с ней во время представления, были прекрасные темные волосы, настолько мокрые от пота, что в них можно было разглядеть след гребня из козьего рога, которым он недавно причесался. Георгина видела его не впервые, хотя до сих пор не обменялась с ним ни единым словом. Прежде чем погас свет, он через пот улыбнулся Георгине и протянул ей программку спектакля, которую она забыла купить при входе в зрительный зал. Георгина поблагодарила его и сказала:

– Я заметила, что в театре вы всегда сидите рядом со мной. Как так получается?

– Очень просто. Мой камердинер ждет возле кассы, когда появится ваша служанка, и покупает билет сразу после нее, то есть всегда рядом с вами.

– Ясно. Но зачем?

– Мне нравится именно это место в партере.

– Если оно вам нравится, почему вы тогда потеете? Вы всегда потеете?

– Нет, вообще никогда. Я потею только в театре.

– Неужели артисты так на вас действуют?

– Не артисты.

– А кто же? Артистки?

– Это вы так действуете на меня. Кстати говоря, это вовсе не пот. Это моя сперма, которая проступает изо всех пор, когда я нахожусь рядом с вами.

– Что это такое, сперма?

– Вы не знаете, что такое сперма? Возможно ли?

– Впервые слышу это слово. Звучит как латинское название какой-нибудь болезни.

– Это слово греческое, а не латинское.

– Откуда вы столько всего знаете?

– Я изучаю версификацию.

– Опять вы говорите загадками. Как это переводится с латыни?

– Версификация – это наука о стихосложении.

– Вот как? Звучит учено и очень сложно. Вы хороший специалист в этой вашей области?

– Довольно хороший. Найти лучшего вам будет трудно. Я могу без особого труда объяснить вам все насчет спермы. Но не здесь… Здесь слишком людно…

В этот момент поднялся занавес, и на сцене возникла набережная со стоявшими вдоль моря скамейками.

* * *

После первого действия, когда занавес опустился, зал наполнился гулом голосов и начал медленно зажигаться свет, молодой человек, по-прежнему весь в поту, прошептал Георгине:

– У меня есть предложение. Сейчас начнется антракт. Я живу в особняке напротив театра. В том самом, что в саду, окруженном оградой из металлических копий. Там же и небольшая церковка. Наверняка вы ее заметили, когда шли сюда.

– Да.

– Пойдемте ко мне, выпьем шампанского с инжиром, и я вам все объясню насчет спермы.

– Не могу.

– Почему?

– В фойе ждет служанка, которая должна доставить меня домой. Та самая, которую знает ваш камердинер, как вы сказали.

– Но мы вернемся в театр до начала пятого действия, и после спектакля вы отправитесь домой вместе со служанкой, так же как и прибыли сюда. Она ничего не заметит, потому что мы прокрадемся через вход для артистов, а потом, как я уже говорил, перед началом последнего действия той же дорогой вернемся назад, в театр, и снова займем свои места.

– Все равно не могу.

– Но почему же?

– Я не замужем.

– Как это связано с моим предложением?

– Именно что связано и именно с вашим предложением. Нас не соединяют узы брака. Если бы вы были моим мужем, я бы пошла к вам домой, а иначе не могу. Так считает моя мама.

– А собираетесь ли вы выйти замуж за кого-нибудь другого?

– Нет.

– Ну и прекрасно, тогда нет никаких препятствий. В нашем имении есть священник, он откроет церковь и, прежде чем вы войдете в мой дом, обвенчает нас, так же как обвенчал в свое время моих родителей и мою бабку.

– И все это до начала пятого действия?

– Да. Мы все успеем. Умоляю вас, пойдемте!

* * *

Снаружи тишина покрывала все как туман. Она покрывала землю слоем толщиной в полметра. Когда они вошли в парк, окружавший особняк, то увидели пруд, который лежал, как оброненное в траву зеркало, и в нем отражалась луна. Пруд был зелен. И напоминал утопленника. В нем, как дырочка на зеркале, темнел крохотный островок. Над берегом стоял дом приходского священника.

– Отец Григорий, надеюсь, вы еще не легли! Откройте, у меня хорошая новость, сейчас будет венчание! Отец Григорий, откройте, если вы не спите! А если спите, то просыпайтесь!

Георгина, слушая эти слова, с изумлением обнаружила, что язык хозяина прекрасного имения весь в дырочках, словно кусок швейцарского сыра. Когда ему не хватало какого-нибудь слова, молодой господин Кантемир, так его звали, без колебаний латал пустоту соответствующим французским словом. Его речь напоминала английское лоскутное одеяло на шелковой французской подкладке, которая проглядывает через прорехи. Правда, Георгине пришлось прекратить свои наблюдения, потому что события начали развиваться с головокружительной быстротой. На помощь своему хозяину и работодателю поспешили не только отец Григорий, но и старая кухарка Милина и камердинер Теодор, молодец внушительного телосложения, так что венчание совершилось по всем правилам; их записали в церковные книги и, заперев церковь на замок, отвели в особняк, где в камине потрескивали дрова и стоял стол, накрытый на одну персону: кроме молодого господина Кантемира в доме никто не жил. Быстро принесли еще один прибор для молодой жены, и тут же на столе появился обещанный инжир и пенистое вино. На полке под одной из картин с обезьянами, возносящими молитвы богу солнца Ра, стоял граммофон с золотым раструбом, а рядом лежала гора пластинок с изображением собаки, прислушивающейся к голосу хоязина. Они пошли танцевать фокстрот. А под звуки квикстепа Кантемир поцеловал Георгину. Она почувствовала во рту его огромный дырчатый язык с привкусом сливы. Тогда Георгина остановилась, посмотрела ему прямо в глаза и решительно заявила:

– Я должна тебе кое-что сообщить.

– Слушаю.

– Я думаю, что не вполне невинна.

– Что значит – думаю? Разве ты не знаешь, невинна ты или нет?

– Не знаю, – ответила она и, схватив свою шелковую сумочку, достала из нее мужской член из розоватого каучука.

– Я предполагаю, что отчасти лишила себя невинности вот этим.

– Господи, Георгина, где ты нашла эдакую невидаль?

– Никакая это не невидаль. Его зовут Петкутин, и я его украла. У меня есть тетка Исидора, она настоящая красавица, я обожаю рыться в ее вещах и перебирать флакончики с жидкостями, которые делают ее еще красивее. Член я нашла в ящике с ее нижним бельем…

– И ты теперь носишь его даже в театр?

– Да. Всякий раз, когда на сцене происходит что-нибудь волнующее, я незаметно сжимаю его рукой…

После этих слов Кантемир расхохотался, обнял Георгину и принялся раздевать ее, приговаривая:

– Ни о чем не беспокойся, куколка моя, мы все уладим в два счета.

Тут он достал из ее сумочки губную помаду и накрасил ей губы, а потом соски на груди.

– Так, теперь у тебя дивные красные глаза, похожие на две оспины, – заметил он, а она распустила свои длинные волосы, и в плаще из этих волос он повалил ее на постель…

* * *

– Удивительно, все это, оказывается, происходит в мгновение ока, как какой-то взрыв, – заметила немного позже Георгина. – Готова поспорить, что смерть длится дольше!

Они лежали на спине, уставившись в потолок.

– Одна императрица, не знаю точно, какая именно, говорила, что самый прекрасный вид открывается на потолок. Согласна, но только пока занимаешься любовью. А потом этот вид становится печальным, даже если, как в твоем доме, на потолке изображены птицы и цветы, словно это курятник… Теперь мы с тобой молодожены, не так ли?

– Да.

– Я видела столько пар, которые совершают ошибку за ошибкой. Одну глупее другой. А как нам избежать глупостей в браке?

На эти слова Кантемир ответил:

– Просто постоянно имей в виду, что я, твой муж, не виноват в том, что ты женщина. И все будет в порядке…

Георгина не услышала его слов, потому что в этот момент тонула в сон…

Проснулась она первой, так же как первой и заснула. Лежала и смотрела на него, огромного, прекрасного, нагого. Пока он спал, его полудремлющие пальцы ползали по его телу с каким-то древним, насчитывающим вот уже несколько тысячелетий, проворством. В полусне он теребил свои волосы и обгрызенными ногтями почесывал и скреб мозоли, родинки и утолщения кожи во власти какого-то атавистического инстинктивного порыва прамужчины, который во сне становится гораздо ближе к животному, чем к женщине… Вокруг его члена, у самого корня, виднелось красное кольцо. Георгина так и не поняла, что это – ее губная помада или кровь.

– Кантемир, Кантемир! Мы опоздаем в театр! Наверняка пятое действие уже кончилось!

– Ни в коем случае, – сказал он, пробуждаясь, – сейчас только началось третье…

Он окончательно проснулся, вернулся из праистории в настоящее и распорядился накрыть на стол. Когда их пригласили обедать и подали первое блюдо, Георгина безошибочно угадала его состав и дальше, до конца трапезы, с детской радостью перечисляла и остальные компоненты:

– Три яйца, одно из них перепелиное… петрушка, говядина… жар горящей виноградной лозы… вода, морская… Бесподобно… Угадай, что мне приснилось?

– Когда?

– Только что… Я быстро погружаюсь в сны. Мне снилось, что я никак не могу выйти замуж и что у меня нет поклонника. А смотри-ка, вот я и замужем, и ты у меня есть. Кто же во мне видел этот сон?

– А ты подумай! Или тебе снятся твои вчерашние сны, или ты с кем-то поменялась. Если вспомнишь, кто бы это мог быть, достаточно позвонить ему по телефону, и – оп! – все вернется в норму.

Георгина встала из-за стола, вышла в холл, где стояло женское седло, рядом с которым висел телефон. Трубка была из зеленого камня, всегда холодного. Она уселась в седло, набрала номер и сказала в трубку:

– Слушай меня внимательно, сестричка. Я видела во сне ту самую чайную, в которую никогда не хожу и где ты вечно болтаешься со своей школьной компанией. Во сне я прочитала на вывеске, что она называется «Голубой дым». Я там не была ни разу, а ты была. Следовательно, и само заведение, и его название могли возникнуть только в твоем, а никак не в моем сне. И ясное дело, я поняла, что это значит. Будь так любезна, прекрати посылать мне свои сны и красть у меня мои. Достаточно! Я тебе задам, когда вернусь…

И Георгина положила трубку. «Так, этот вопрос решен», – рассудила она и спросила у Кантемира:

– Когда ты поделишься со мной твоими знаниями? Как это, ты говорил, называется…

– Сперма?

– Да нет, ты же больше не потеешь, когда находишься рядом со мной. Я про другое. Про то, что по-латински и связано со стихами.

– Версификация?

– Да!

– Ну, это несложно. Правда, тебе придется запастись терпением, потому что сначала идет теоретическая часть, введение, и только потом практические занятия.

– Если ты собираешься учить меня сочинять стихи, то об этом не может быть и речи.

– Не собираюсь. Тебе не придется писать самой, возьмем в качестве примера стихи, созданные две с половиной тысячи лет назад. Их написала женщина. Она была красива и жила очень давно на одном дивном острове, который называется Лесбос.

– И звали ее Сапфо, – добавила Георгина, – видишь, я знаю.

– Она изобрела прекрасную строфу из четырех строк на греческом языке. Древние греки измеряли не только время и расстояние между Землей и другими небесными телами, они измеряли и продолжительность звучания слов. Именно это, последнее, было им важно для построения стихов. Они с равным мастерством строили и корабли, и стихи. За основу брали правильную смену долгих и кратких слогов.

– Кантемир, все это слишком запутанно. Если ты продолжишь, я снова засну и мы опоздаем в театр… Я ничего не понимаю из того, что ты говоришь.

– Ты все поймешь, просто еще немного потерпи… Гроздья из двух или трех фрагментов слов, то есть слогов, называются стопами. Такие стопы имеют свои имена, которые прекрасно звучат и по сей день: например, двухсложная стопа с одним долгим слогом и следующим за ним кратким, то есть с одним ударным и одним безударным, называлась «трохей», или «хорей».

– А какое слово звучит как трохей? Папа?

– Правильно. Идем дальше. Трехсложную стопу, которая содержит один долгий и два кратких удара, или один ударный и два безударных слога, они назвали «дактиль».

– Кáнтемир!

– Ты отлично все схватываешь, видишь, это несложно… Сапфо из таких строк составила строфу, которая используется в поэзии до сих пор и носит ее имя…

Тут Георгина прервала лекцию, встала из-за стола и повела Кантемира в постель.

– У нас не так много времени, чтобы заниматься теорией, – заметила она.

– Ты права, – согласился он. – Сапфо проводила практические занятия и в постели.

И тут Кантемир продемонстрировал ей, что означает сапфическая строфа на практике: он начал с одного долгого, сильного удара, который, как показалось Георгине, проник до самого ее горла, после чего последовало одно короткое, неглубокое вхождение. Потом он повторил все еще раз.

– Итак, это были два трохея, – сказал он и продолжил одним мощным, глубоким проникновением, за которым последовали два коротких и комментарий, что это называется «дактиль».

– Это было хорошо, – прошептала она.

Потом снова последовали два трохея, и таким образом первая строка была доведена до конца. Все это повторилось еще два раза, в несколько более быстром темпе, а затем Кантемир прошептал:

– В конце следует строка, которая называется «адонийский стих».

Но тут Георгина выкрикнула:

– Быстро еще один дактиль! Они мне нравятся больше всего!

И он вошел в нее один раз медленно и глубоко, потом два раза быстро и, наконец, нанес ей жесткий и продолжительный удар, а за ним один мелкий. Так Георгина кончила, и одновременно закончилась сапфическая строфа.

– Теперь ты понимаешь, какое послание к нам содержится в стихах Сапфо?

– Да! Это ее советы о том, как заниматься любовью. Любовный урок с острова Лесбос. Прекрасный урок. Но эти стопы написал ты. Как это делала она, женщина?

На это Кантемир продекламировал:

– Кстати, – добавил он, – у Сапфо на острове было нечто вроде духовной школы. К ней приезжали девушки с окрестных островов получить образование, а потом возвращались домой, чтобы выйти замуж. Именно им предназначались уроки любви с острова Лесбос и эротические строфы Сапфо.

После этих слов Кантемир показал Георгине, как она может оседлать его, и она поскакала верхом на нем, следуя хореографии сапфической строфы. И Георгина, чье тело помнило урок лучше, чем она сама, с небольшими поправками, которые вносил Кантемир, исполнила целую строфу из Сапфо. Ее тело, возвышавшееся над Кантемиром, говорило на всех языках мира и сладко нашептывало древнее любовное послание:

* * *

Немного утомленные, со взорами, обращенными внутрь, они снова смотрели в потолок, и снова Георгина задала неизбежный вопрос:

– Кантемир, что такое любовь?

– Любовь – это то, чем мы только что занимались. То, что часто заканчивается прежде, чем двое перестают любить друг друга. Когда они перестают любить друг друга, их любовь перестает часто кончаться…

И Кантемир расхохотался. Но Георгина не отступала:

– Мне нужен серьезный ответ. И я скажу тебе, что думаю сама. Разница между двумя женщинами может быть большей, чем между женщиной и мужчиной. От этой разницы зависит, родится или нет любовь в каждом конкретном случае…

Но Кантемир этих слов услышать не мог, потому что задремал, да и сама Георгина вскоре тоже заснула.

Ночь таяла над ними, зеленый дым поднимался сквозь тьму над домом Кантемира и плыл над рекой, куда-то на другой конец города, туда, где жили родители Георгины и ее младшая сестра Анджела. Когда два дыма смешались, Георгина пробудилась, вскрикнув:

– Эй, ты что делаешь? Ты спал и был во мне?! Разве такое возможно?

– Возможно, – ответил Кантемир. – Когда мужчина спит, его член чаще всего стоит. И если при этом находится в красивой женщине, как это сегодня случилось со мной, то ее дыхание приносит им самые дивные сновидения. Иногда они даже могут пережить во сне эякуляцию.

– Опять эта латынь! Переведи!

– Позже, сейчас у нас почти не осталось времени.

– Неужели мы опоздали? – воскликнула Георгина, но Кантемир ее успокоил:

– Пора возвращаться назад, в театр. Там как раз начинается пятое действие.

Они торопливо оделись и выскочили из особняка. Снаружи царила тишина, глубокая, как река По. Ступая по этой тишине, как по воде, они вернулись в театр. Пятое действие подходило к концу.

Когда аплодисменты в зале затихли и актеры вышли на поклон в последний раз, Георгина и Кантемир поспешили к выходу. Но Домазету они не нашли, хотя внимательно смотрели по сторонам. Наконец зрители разошлись, и они остались одни под огромной люстрой, которая начала постепенно гаснуть. В глубине фойе на банкетке сидела какая-то старуха с девочкой лет шести. Увидев их, она встала и направилась прямо к ним, ведя девочку за руку.

– Пойдем домой, мадемуазель Георгина? – спросила старуха.

– Кто вы такая? Где моя служанка Домазета?

– Неужели вы меня не узнали? – удивилась старуха. – Домазета – это я. Просто время сделало свое дело… А кто этот господин?

– Это мой муж Кантемир. Я хочу представить его маме и папе, так что он тоже пойдет с нами.

– Даже не знаю, как вы сможете это сделать. Ваша госпожа матушка уже шесть лет как умерла, а батюшка упокоился за несколько лет до нее. Она еще успела увидеть свою первую внучку, а вот господин ваш батюшка – нет.

– Какую внучку, о чем вы говорите?

– О Маловразице, вот об этой девочке рядом с нами. Это дочь вашей младшей сестры Анджелы.

Тут Маловразица пнула Георгину ногой в голень и сказала:

– Пошли, врунья, что стоишь! Могла бы и позвонить, чтоб мы так не волновались…