Читать книгу Три последних слова - Миная Хельн - Страница 2

Он

Всё было хорошо в моей обычной жизни. До момента, пока я не стал сходить с ума. Медленно.

Время на мгновение замерло. А потом стало тянуться, как резина. И я ждал той минуты, когда эта резина порвётся. Но минуты сменялись часами, а время всё тянулось.

Она стала приходить чаще. Стала более разговорчива, чем была в самом начале. Всё говорила, говорила… И даже, казалось, не нуждалась в том, чтобы я поддерживал беседу.

Почему я её не прогнал? Пытался. Но она сказала, что не может уйти. Поэтому она приходила. Почему ко мне? Я не понимал. И она не понимала.

Я изо всех сил пытался делать вид, что её нет. Но она была. Когда я умолял её оставить меня в покое, она всё равно оставалась рядом, но молча.

Я смирился с её присутствием. Заставил себя смириться. А что мне ещё оставалось? Прогнать её я не мог.

Она

Я застряла. Я попала в какую-то петлю, которая не позволяет мне уйти, но и полноценно остаться я тоже не могу.

И самое страшное – я больше не принадлежу себе. Я не могу контролировать ни тело, ни разум.

Время теперь летит слишком быстро. Ещё, наверное, не придумали этому определения. Что меньше минут? Секунды. А меньше секунд? Милисекунды? А ещё меньше? Микро? Нано? Атто? Это всё ничто, по сравнению с течением времени здесь. Слишком быстро.

При жизни я читала: когда наступает та самая последняя минута, загорается свет, который зовёт, на который нужно идти…

Так вот: никакого света не было. Никакой последней минуты не было. Как не было и голоса, который бы позвал.

Я ничего не поняла. И, к тому же, я не помнила своих последних минут.

Время остановилось, как будто кто-то нажал на паузу. А потом полетело, как в ускоренной перемотке на старом видеомагнитофоне.

День за днём я пересматривала все свои двадцать три года. А самые важные мгновения как будто кто-то выделял стоп-кадром.

Это всё было так быстро. Я пересмотрела всю свою земную жизнь за ту единицу времени, которая встократ меньше секунды. Это было как вспышка. Раз – и всё.

Не было страха. Я просто принимала предлагаемые обстоятельства. Не спрашивала. Не пыталась понять «зачем».

Я плыла по течению. Плыла, потому что идти не могла. У меня больше не было тела.

«Что я теперь представляла из себя?» и «Кем я сейчас была?» – Это были первые вопросы, которые прозвучали где-то внутри меня не моим голосом. Так, наверное, звучал мой внутренний голос… «Ты маленькая часть большого Духа. Ты – Душа. Которая ещё не стала частью нематериального начала. Ты ещё сама по себе. Ты ещё помнишь своё тело и выглядишь так, как выглядело оно. Для тех, кто видит тебя там.» Пришёл ответ. Кто его послал? «Я.» Как будто я должна узнать по голосу. «Изначально ты будешь меня только слышать. Потом увидишь. Позже.»

Я не была удивлена. Я просто не понимала.

А потом я приплыла в комнату, где лежало моё тело. Над которым склонилась женщина. Я подплыла ближе и узнала в ней свою земную мать.

Она скорбела и плакала. Я не чувствовала отклика на её боль. Я больше не чувствовала с ней связи.

Свеча, которая спокойно горела возле моего портрета на столе, с моим приближением стала искрить.

Почему? Всегда мучил этот вопрос. «Энергия Души очень сильна вне тела. И ещё сильнее энергия Духа. Ты можешь потушить её, стоит только подумать об этом…» Тихий ответ пришёл почти сразу.

Но я не стала об этом думать. Я подплыла ещё ближе к телу и посмотрела на лицо. Я не испытала ни страха, ни жалости.

– На кого ты меня оставила… – Всхлипывала та женщина, поглаживая мою мраморную ладонь и вытирая свои щёки чёрным траурным платком на своих плечах.

И тут в моей голове прозвучал ответ ей. Моим внутренним голосом. Это открылось мне как истина, которая была одной из важных, но не осознанных там, на земле.

Я была тебе никем. Ты была мне проводником. Родственная связь там – ничто здесь. Тут я сама по себе.

На кого я тебя оставила? На себя. Прости…

Свеча трещала сильнее. Это привлекло внимание тех, кого не было в этой комнате. Они стали заходить сюда и наполнять пространство этой комнаты своей скорбью ко мне и жалостью к моей матери.

В каждом из присутствующих я кого-то узнавала, кого знала при жизни: родственников, друзей, знакомых, соседей, коллег по работе. Ни к кому из них меня не тянуло сейчас. Они все были как серые мрачные тени, излучающие боль через вытекающие слёзы, которые высохнут через девять дней. Или через сорок. Может быть, через год.

Как будто по щелчку я оказалась сверху их всех и смотрела на них сверху вниз. На их головы. На своё неподвижное тело.

Их голоса отдалялись, стихали. Переходили в шёпот и вовсе замолкали.

Я слышала только себя – «это всё теперь неважно». Только я по-прежнему не знала, что важно.

Потом был крематорий. Моё тело не закрывали крышкой и не предавали съедению червям, не засыпали горстями земли и не ставили мне крест. Здесь мне это было безразлично. Но я помнила, что там это было важно для меня.

Открытый гроб медленно заехал в печь. Вспыхнул огонь. Моё тело горело. Но здесь я ничего не чувствовала.

Для меня весь этот ритуал длился меньше секунды. Но я услышала шёпот из толпы: «Это самый тяжёлый час в моей жизни…» Это всхлипывала моя подруга, с которой я дружила ещё со школьной скамьи.

Час. Здесь не было этой единицы времени.

Когда огонь полностью потух – пепел от моего тела собрали в антикварную урну и отдали моей матери. Я смотрела на её дрожащие бледные руки и по-прежнему не ощущала жалости или сострадания к ней.

Почему? «Ты больше не связана с ней…» А с кем я связана? «С тем, что в этой урне. Когда кто-то будет к ней обращаться – ты будешь возвращаться сюда снова и снова…» А теперь я могу уйти? «Ещё не время…»

Но здесь нет времени! Я смотрела на скорбящих родственников и друзей и не знала, что мне делать дальше…

Мой пепел привезли на кладбище и поставили урну на место возле урны моей бабушки. Рядом поставили мой портрет, перевязанный чёрной лентой. Люди стали подходить и класть возле него цветы. Живые. При жизни мне редко дарили цветы…

Как бы долго люди не рыдали, стоя возле моей урны, всё равно настал момент, когда возле неё не осталось никого. Все ушли. Я же не двинулась с места.

Я не знаю, сколько времени прошло со дня смерти моего тела – здесь время течёт иначе. Всё это время я часто возвращалась к этой урне. А потом это стало происходить реже. Потому что память обо мне сглаживалась, люди реже стали навещать мой пепел, ещё реже приносить цветы.

Одна мать никак не могла отпустить меня. В какие-то мгновения я сочувствовала ей. Она тревожила мою Душу своими слезами. Я приходила к ней. Она чувствовала, что я рядом, но не видела и не слышала меня. Разговаривала с пустотой. Потом уходила. И я тоже не оставалась возле своего пепла.

Только света, который бы позвал меня, по-прежнему не было. Я уплывала в нематериальность. Не было ни комнаты, ни стен, ни других, таких же как я. Я будто засыпала. И слышала ответы на свои вопросы от того голоса. Или меня посещали истины, которые звучали моим внутренним голосом.

Так ты Бог? «Нет.» А Он есть? «Конечно. Как и ты. Как и я…» А кто ты? «Ангел-Хранитель.»

Если честно, я догадывалась. Просто нужны были подтверждения моей теории.

Меня опять призвал мой пепел. Казалось, прошли лишь самые наименьшие единицы времени от последнего посещения. Но опять звучал этот зов. И я плыла к нему…

Незнакомый мне при жизни мужчина подошёл к моей урне, оставил возле фотографии две гвоздики, постоял пару минут по земному времени и собрался уходить.

Кто ты?

Этот мужчина не был серым и скорбящим, как остальные. И я уверена, что ни разу не видела его при жизни.

Я последовала за ним.

Он

Когда начался этот кошмар? Когда я проснулся без памяти в лесу в одних брюках, босиком и без рубашки? Когда мне поставили диагноз? – Психогенная истерическая амнезия последних трёх лет жизни. Или когда мне девять ночей подряд снился один и тот же сон?

Но с течением времени меня волновал другой вопрос – когда этот кошмар закончится.

Во сне я видел её портрет, перевязанный чёрной лентой, который стоял возле цветной урны. Ни её имени, ни дат я не видел во сне. Я только видел вход на кладбище и тропы, ведущие к этому портрету.

Я не помнил её. Скорее всего, она была частью тех ушедших в никуда трёх лет моей жизни.

Я помнил, что моя мать умерла, когда мне было двадцать. Отец ушёл от нас ещё в далёком прошлом, когда я был ребёнком. Других родственников в этом городе у меня не было. Друзей тоже. Я был отшельником. Вопросы по вычеркнутым из памяти годам было некому задавать.

Врачи говорили, что амнезия вызвана каким-то эмоциональным потрясением, которое мой мозг отказывается помнить. И вспомнит ли – они не могут сказать.

Она настойчиво врывалась в мои сны. Я нашёл в интернете все кладбища в городе и решил проверить, есть среди них то самое, которое я видел во сне.

Отыскать его оказалось несложно. Вход я видел отчётливо во сне. В городе было четыре кладбища. Нужное мне оказалось третьим по списку, куда я приехал.

Я не ощутил страха, когда увидел ворота, точь-в-точь, какие были во сне.

На входе сидела женщина и продавала живые цветы. Неправильно приходить на могилу к кому-то без цветов. Это как дар за то, что их потревожили.

Я символически купил две красные гвоздики и двинулся теми тропинками, которые узнавал из снов.

Я подошёл к её урне, положил возле портрета цветы и ещё раз внимательно посмотрел на девушку, которая улыбалась мне с фотографии. Я её не знаю. А если знаю, то не помню.

Кто она такая? Кто я такой, чтобы тревожить её? Я развернулся и ушёл. Надеюсь, она больше не будет приходить в мои сны.

Она

Он пришёл в холостяцкую маленькую квартиру, которая больше напоминала большой гостиничный номер. Закрыл шторы на окне в единственной комнате, от которой вела дверь в ванную и арка в маленькую кухню. Принял душ, переоделся и налил себе стакан виски.

Я неподвижно наблюдала за ним, устроившись на барной стойке, от которой была видна вся его квартира.

Он меня тоже не видит? «Пока не видит.» А может увидеть? «Сначала почувствовать…» Как? «Тебе стоит только захотеть этого.» И так со всеми? «Нет. Только с ним.» Почему? «Это ты должна понять сама!»

Неспроста же он не серый, как все. И не скорбит по мне. Кажется, даже не помнит обо мне…

Я подняла голову вверх и посмотрела на лампочку у себя над головой. Он в эту минуту подходил к выключателю.

А могу ли я управлять этим светом? «Можешь…» Как в фильмах о приведениях? «Стоит только правильно подумать…» И я подумала.

Свет погас прежде, чем он коснулся выключателя.

Он так и замер со стаканом в одной руке, а другая застыла поднесённой к выключателю.

– Перегорела? – Вслух спросил он.

А я подумала о том, чтобы свет появился. И он появился.

Он уставился на лампочку, пощёлкал выключателем туда-обратно. День-ночь.

– Странно. – Повёл бровью он и погасил свет, устроившись перед экраном телевизора, попивая виски из стакана.

Меня привлекло в этой игре отсутствие его страха. Любой другой на его месте испугался бы.

Я подняла голову на лампочку. Щёлк – и маленькую кухню наполнил яркий свет от мигающей лампочки. Подмигивание – это моя прихоть.

Он обернулся и обескураженно спросил в пустоту:

– Что за чёрт?!

Может и чёрт. Я ещё сама не знаю, кто я.

Он поставил стакан возле телевизора и, в два больших шага, оказался возле выключателя.

Я продолжила игру. Однако забава с лампочкой мне наскучила – я переключилась на телевизор. Как только он погасил свет на кухне – я вырубила телевизор.

Он задышал учащённо. Медленно зажёг свет на кухне и осмотрелся по сторонам.

А он может меня слышать? «Может…» Теперь? В данную минуту? «Как ты захочешь…»

Я молчала.

– Кто здесь? – Он первый нарушил тишину и медленными шагами вернулся к телевизору.

Я дождалась, пока он возьмёт в руку стакан с виски и сделает глоток. Только потом ответила:

– Девушка с портрета.

Так ему будет понятнее.

И он услышал меня. Стакан выскользнул из его руки и разбился у его ног, сделанный им глоток встал поперёк горла. Он откашлялся и ринулся в ванную.