Читать книгу Я тоже киллер - МирОн МаРусич - Страница 6

Анатолий проваливался в яму, наполненную горячей жижей, пытался кричать, но не мог, рот сразу же наполнялся грязью, и он терял сознание. Рука распухла и горела, он стонал, приходя в сознание. Елена сидела рядом, меняя мокрое полотенце на лбу, которое через несколько минут всё равно высыхало.

Жар не спадал второй день, местный фельдшер колол Анатолию конечный продукт переработки плесени, именуемый пенициллином, и надеялся на благополучный исход. Семён, тракторист и хозяин избы, сильно переживал за своего постояльца и поэтому чаще прежнего прикладывался к горлышку бутылки, практически не просыхая, за что уже дважды бил бит женой.

Свежий воздух, молоко ли или слабые потуги фельдшера сыграли свою роль, но больному стало лучше. Температура упала до тридцати семи и двух десятых, показывая, что воспалительный процесс ещё есть, однако уже не страшен. Мало-помалу рука приобретала нормальный вид, и пациент мог часами разглядывать дом, сначала изнутри, потом и снаружи, сидя на завалинке.

Дом как дом, обычный деревенский, разваленный колхоз, трезвые временами селяне, – всё как везде. Впрочем, колхозное стадо молочного направления, состоящее из трёхсот голов, по мере своих сил и возможностей, несмотря на противодействие доярок и скотников, пыталось приносить прибыль.

Коровы мычали и телились, прося добавки к своему скудному рациону, но исправно давали молоко в показателях, весьма далёких от рекордных. На этом-то молоке в разных его ипостасях и поправлялся Анатолий.

Лишь только первые лучи солнца яркой вспышкой коснутся его лица, он выпивает крынку парного утренней дойки молока, потом творожок, простокваша, молоко, домашний сыр, опять и снова молоко вечерней дойки.

Анатолию повезло: в обычной глухой деревне, где участковый появлялся раз в полгода по обещанию, его пока не искали. Он поправлялся, ходил с хозяином на рыбалку Семён оказался неплохим человеком, хорошим работником и посредственным пьяницей.

Анатолий с Еленой помогали по хозяйству и по молчаливому обоюдному согласию не торопились двигаться дальше.

Варвара, жена Семёна, часто жаловалась Елене на мужа-пьяницу, а Анатолий, сидя на крылечке тёплыми летними вечерами, выслушивал пьяные бредни Семёна. Деревенская жизнь текла легко и непринуждённо, по накатанной ещё в советское время колее.

– Вот скажи, городской, девки в городе есть?

– Есть, – как всегда отвечал Анатолий, и разговор продолжался:

– А ведь, поди, все в коротких юбках бегают, ляжками сверкают. Нет, против наших им нет ништо. Наши-то деревенские доярки, что коровы грудастые, все как на подбор. А в городе… – тут Семён плевал и непотребно ругался.

– Да что ты, Сеня, – задушевно говорил Анатолий, – брехня. В городе девки всякие – и тощие, и стройные, и грудастых немало, а уж коров тоже хватает.

– Ты вот что, коров не трожь, они молоко дают, – глубокомысленно изрекал Семён. – Они как дети, их обижать нельзя. Жизнь иха сейчас хуже собачьей, кормов нет ни хрена, разве что летом травку покушают, и так… – со слезами в голосе говорил Семён и обречённо махал рукой.

Вот такие разговоры разговаривали Семён с Анатолием, когда последний находил свободную минутку в своём семейном счастье.

Жизнь, как небольшая речка, текла не спеша и радовала глаз, пока однажды вечером Семёна не привезли с работы в синяках и ссадинах, с переломом руки. «Это уже не жена», – подумал Анатолий и оказался прав.

* * *

Нынешним утром Семён, как всегда, опохмелившись стаканом самогона после вчерашних четырёх, завёл трактор и поехал на работу, грести навоз. В обед заезжал домой и, пообедав с неизменным стаканом самогона, потарахтел разгребать натуральные удобрения.

Казалось, ничто не предвещало беды. Где-то далеко, в столице нашей Родины городе-герое Москве, доблестный работник милиции так же разгребал навоз по делу об убийстве, которое при пристальном рассмотрении оказалось заказным и имело не запашок, а смердящий густой запах.

Но оставим на время Москву, она далеко, хотя, видно, не очень. Семён, как всегда, никого не трогал и разгребал навоз, трогали, как оказалось, москвичи, причём не все проживающие в настоящее время в столице, нет, только те, что приехали в колхоз на двух джипах.

Бритоголовые парни, до того исправно покупавшие в колхозе оптом за небольшие наличные молоко и возившие его в столицу, потребовали какие-то долги. Конечно, последнее время они помогали председателю запчастями, но, как он считал, безвозмездно и явно не на сумму, предъявленную к оплате.

Москвичи во главе с заправлявшим всем кагалом Виталиком приехали, предварительно подготовившись. Кроме джипов с ними, натужно кряхтя, прикатил небольшой старенький рефрижератор. В уплату за долги они без базара потребовали забить десятка три коров.

Председатель долго и нудно пытался объяснить, что коровы молочные и забою не подлежат, но неумолимый Виталий не внял и заехал главе колхозного хозяйства в репу. Председатель упал в колхозную пыль (возможно, это был навоз) как подрубленная браконьером ёлка, из носа потекла кровь вперемешку с соплями.

Разом заорали доярки, подбежало несколько мужиков, ещё твёрдо стоящих на ногах в послеобеденное время, и Семён в их числе.

Завязалась драка, так, не драка, просто грубое и методичное избиение оказавшихся неподалёку колхозников. Далее последовал такой же методичный забой жалобно мычавших коров. Сделав своё чёрное дело, москвичи уехали, пообещав вернуться за остальным мясом через пару дней.

Семён охал и стонал, когда баба Маня фиксировала его перелом и мазала многочисленные царапины и ушибы густой пахучей мазью. Она была потомственной знахаркой и знала толк в травах, и ей Семён доверял больше чем фельдшеру. Выхлебав стакан самогона разбитыми губами и периодически цыкая выбитым зубом, Семён поведал про беспредел москвичей. Анатолий покивал, утёр скатившуюся с семёновского глаза слезу, помрачнел и пошёл за сарай откапывать сумку со своим барахлом.

* * *

В то же время небезызвестный московский банк нанял киллера и готов был пустить его по следу Анатолия.

«Роман» – «римлянин» (лат.). Роман не выносит никакого однообразия, увлёкшись чем-нибудь, он загорается – и способен зажечь других. Он не упрямец и не диктатор, лёгок на подъём, щедр и добр с людьми.

Роман вышел из номера. После вчерашнего болела голова, он не любил водку, предпочитая вина и более демократичное пиво. Оказывается, колокола в голове могут гудеть и после пивка, которое пьётся для рывка, потом водочка для заводочки… Стоп, Роман помнил, что водку не пил, да и не мог пить. Вывод: голова может болеть и с пива, всё зависит от количества. Как говорится, от полноты налитого стакана, или ведра, что более уместно в данном случае.

В скверике возле гостиницы его уже ждали трое, нет, пятеро. Раннее утро, асфальт ещё не пышет жаром, хочется жить. Роман отхлебнул из жестянки «Колы» и оценил обстановку. Вчерашние, одного он узнал сразу, на быков не похожи, скорей всего братки, из тех, что считают себя выше всех.

Вчера, защищая честь дамы, – хотя какая у проститутки честь, – он с кем-то повздорил, и теперь предстояло собирать плоды. Прошлым вечером, когда в голове бродили пузырьки газа и весело лопались, разнося алкоголь по организму, всё казалось таким забавным и правильным.

Незаслуженно обиженная шлюха (Роман не любил, когда глумились над людьми) и шампанское с пивом, потом снова шампанское в его номере и даже любовь, короткая такая…

Он не сожалел о случившемся, хотя именно сегодня ему меньше всего были нужны неприятности. Кажется, Роман вышел на след своей жертвы, очередной жертвы. Не беда, что объект в прошлом сам был охотником, такие обстоятельства не смущали профессионала. Деньги платят, и немалые, беглец засветился именно в этом районе, вероятно, ранен, и далеко уйти не мог. Однако заминка явно не ко времени.

Романа потихоньку оттесняли от дороги, бежать некуда, оружия при себе нет, вопреки бытующему представлению киллеры не ходят с ним постоянно. Классическая «коробочка» – двое заходят спереди, двое сзади, пятый держится в стороне. Пожалуй, убивать не собираются, хотят проучить. Роман вылил остатки «Кока-колы» на землю (травку жаль и цветочки), смял банку посредине и, быстрыми движениями согнув её несколько раз, сломал пополам, превращая её в орудие убийства.

– Ну что, козёл, вспомнил меня?!

– Да, ты тот урод, что не умеет себя вести в общественных местах.

А урод наиболее опасен, хотя и прячется за спинами своих бойцов, у него наверняка есть ствол, такие как он даже спят, пряча оружие под подушку. Ничего, главное не упустить его из виду во время драки и не пропустить момент, когда он от страха попытается стрелять.

– Братва, он обурел в натуре, пургу гонит, проведите разъяснительную работу, Колян слов на ветер не бросает. Я те говорил, козёл, что ноги переломаю, получай!

– А за козла ответишь, – выдавил Роман сквозь зубы и сделал шаг вперёд, несколько раз мелькнули острые края банки.

Ближайший из бритоголовых качков оседал на землю, зажимая исполосованное горло руками.

– Бля-я, удавлю гада, – заорал его напарник и замахал ногами, порхая как бабочка.

Роман увернулся, отступая и оставляя сбоку братков, ранее находившихся сзади. «Сегодня не ваш день», – решил он и полоснул по руке одного из нападавших. Роман не боялся смерти, он ходил с ней рука об руку и верил в судьбу. Кроме умения более чем отлично стрелять он мог убить и голыми руками, но использовать подручные средства было предпочтительнее.

Сегодня банка из-под «Колы», завтра пивная крышка или монеты, да мало ли ещё что подвернётся под руку. Кстати о деньгах, Роман вспомнил про завалявшуюся против обыкновения железную мелочь в кармане брюк.

Зажав половинки банки, с каплями крови по краям, в правой руке, он левой выудил из кармана пять рублей и двумя пальцами метнул их в глаз одного из парней, сразу же под его громкий крик сделал резкий бросок вперёд и припечатал братка ногой к дереву.

Противников осталось только трое, но обиженный вчера Колян явно нервничал и мог достать ствол в любую минуту, поэтому Роман ускорил темп. Не зря его звали Ветер, через несколько секунд ещё двое неудачно вышедших на прогулку братков расстались с жизнями. Один упал, держась за горло окровавленными пальцами, второму Роман сломал нос, ударом снизу вбивая кости перегородки в мозг.

Остался только Колян, не бросающий слов на ветер и выдёргивающий из-за пазухи волыну. Через секунду, не более, ствол показался на свет во всей красе, но впечатления на Романа не произвёл. Обычный, потёртый временем и руками ПМ, стоял на предохранителе и пока не мог представлять смертельной опасности.

Колян затрясся и негнущимися пальцами, глядя на Романа остекленевшими от страха глазами, пытался снять пистолет с предохранителя. Успел, улыбка радости и облегчения тронула его губы, но Роман оказался проворнее и в момент выстрела пистолет смотрел своим дулом в глаза Коляну. Мгновенье – много или мало, но именно через этот срок черепную коробку развалило выстрелом в упор, и серые клеточки разума полетели в разные стороны.

Теперь, когда всё было позади и адреналин покидал кровь, заработал мозг, и Роман трезво оценил ситуацию. То, что он сейчас сделал, делать не следовало. Он мог засветиться, причём совершенно напрасно.

Парни явно не из крутых, не блатные, так, шпана. Проблема решена, но трупы всё равно есть, работа грязная, могли быть свидетели. Не теряя времени, он быстро нашёл половинки банок, стёр носовым платком отпечатки и кровь, бросил их в урну.

Через секунду Роман по прозвищу Ветер покидал негостеприимный сквер быстрым, но спокойным размеренным шагом.

* * *

Иван Иванович Устюгин, настоящий, въедливый следователь, заканчивал очередной рабочий день, подшивал листы к разбухавшему понемногу делу и перемалывал в себе недавний разговор с начальством.

Его, в смысле начальство, Устюгин недолюбливал и получал в ответ сторицей. А нелюбимые руководители хотели ни много ни мало – спустить дело на тормозах. Злополучное дело за номером сорок.

В кабинете воняло, слабенький вентилятор, стоящий на столе у Иваныча, был ни при чём, потому что вонял весь собранный материал, все листы сорокового дела с висевшими на нём трупами. Ощутимо пахло смертью, сладкий приторный запах трупа лез в ноздри и навевал нехорошие мысли.

«Иван или Ваня, Иоанн» – «милость Божия» (др. – еврейский). В характере Ивана сочетаются сила и слабость, добро и коварство, душевная открытость и хитроватость, нежность и ярость.

Он настойчив и, если что-то задумает, часто идёт напролом; однако, почти достигнув цели, вдруг равнодушно свернёт в сторону. Иван открыт, отзывчив, всегда готов прийти на помощь.

Устюгин, за прямолинейность прозванный сослуживцами Утюгом, пытался отвлечься от тошнотворного запаха и прожевать полученную на днях информацию.

Несмотря на противодействие начальства, Утюг по косвенным данным, собранным по крохам, вычислил двух из трёх киллеров, замешанных в этом деле. Знал он и нанимателей, догадывался, кто третий исполнитель, и чувствовал, что именно на него идёт охота.

С помощью вездесущих и незаменимых стукачей, приносивших ему по крохе информации, Утюг в капитанских погонах лепил общую картину. Дело клеилось, но тут же разваливалось. Вопросы вставали перед Иванычем, как солдаты на параде, во весь рост.

Зачем убирать троих непохожих людей, а следом и профессионалов-киллеров? Какие же деньги должны стоять за всем этим? Зачем процветающему банку с его генеральным директором, имеющим львиную долю в уставном капитале, идти на серию заказных убийств? Каким образом здесь замешано его начальство, хотя с ним-то как раз всё ясно – деньги…

И, наконец, главный вопрос, уже вторую неделю мучивший Утюга и не дававший ему спать по ночам, – зачем дяде убирать собственного племянника?!

Капитан не любил стукачей, их слащавые лица, но вынужден был пользоваться собираемой ими информацией. В его ремесле иначе нельзя. Процедура выдавливания информации проста. Покупается бутылка водки, чаще левой, вызывается на встречу объект и путём наливаний-выпиваний выдавливается информация, капля за каплей.

Чем больше объект пьёт, тем больше поёт. Особенно старался один, Серёжа по кличке «Чистый». После второго стакана он пел как соловей. Чистый работал в бане, не той, что для народа, нет, в очень и очень престижной, поэтому имел доступ к таким секретам пьяных клиентов, что другой на его месте, покрепче характером, давно бы разбогател или получил пулю. Да что там Чистый, мало ли стукачей и прочих клопов в мире.

Иван Иванович любил думать и умел. Он строил логические цепочки, пользуясь крохами информации, слухами и профессионально развитой интуицией. Дедукция, она и в Африке дедукция. Правда, Ватсон?

Утюг посидел, пуская клубы сизого дыма, ещё немного, поплевал на ладони и, сложив папку, запер её в сейф. Выключил свет, бросив последний, как бы прощальный взгляд на надпись сразу под выключателем: «Уходя, гасите всех», – и громко хлопнул дверью.