Читать книгу Союз стального кольца - Мирослава Чайка - Страница 1

Когда мы решаем, что будем популярны, успешны или одиноки и никем не поняты? Как из маленьких хорошеньких детей в костюмах зайчиков и снежинок мы превращаемся в красоток, ботаников, изгоев, негодяев, героев? Является ли этот ярлык нашим собственным выбором или на нас его наклеивает общество? Но самое важное – можем ли мы что-то изменить, или каждая наша попытка – только иллюзия, очередная маска, под которой всегда будет жить наше истинное лицо?

Марк бежал между кресел школьного актового зала, под звуки «Гаудеамус», не обращая внимания на строгие взгляды преподавателей, он чувствовал усталость и раздражение, все вокруг ему претило, было чуждым, казалось наигранным и смешным. «Гимн они поют – лицемеры», – прошептал он. Потом стянул с себя форменный пиджак, нервно дернул пуговицы на рубашке, так что они чуть не отлетели, и побежал дальше. Выскочив на широкую мраморную лестницу, мечтая поскорее выбраться на свободу из этого храма лжи и притворства, он сделал еще несколько шагов и больно врезался в чье-то плечо:

– Черт, Ева, ты что думаешь, если ты мажорка, то тебе все можно! – выпалил он.

Она смотрела на него большими немигающими глазами, под ее взглядом юноша весь съежился и попытался прикрыть рукой манжет несвежей рубашки. Ева не удостоила его ответом. Она лишь брезгливо поджала губу… Марк оскорбил ее не столько грубой фразой, сколько своим существованием вообще. Его засаленные волосы, налипшие на лоб от бега, выбившаяся из куцых брюк рубашка, скомканный в руках пиджак так контрастировали с белым мрамором лестничных пролетов и ровными рядами балясин, на фоне которых он стоял такой сутулый, взъерошенный. Но Ева была не из тех, кто долго помнит встречи, разговоры, брошенные фразы. Она легко отпускала события, мысли, людей. И этот разговор с Марком не был исключением, сейчас ее больше волновал накрахмаленный воротник, который больно резал шею, упрямый локон, постоянно падающий ей на лицо, и то, что она опоздала на торжественное закрытие учебного года.

Когда Ева тихонько вошла в огромный зал, все еще пели Gaudeāmus igĭtur, сотни разных голосов, сливаясь в едином порыве, стали на несколько минут одним гимназистом. Ева так любила эти моменты в общих школьных собраниях, она чувствовала себя частью чего-то важного, великого. Глаза ее налились слезами воодушевления. Она тряхнула головой, чтобы никто не заметил ее сентиментальности. Через несколько рядов Ева увидела Анну, которая смотрела на нее и ободряюще улыбалась, Ева улыбнулась ей в ответ и попыталась незаметно пройти на свободное место рядом. С Анной ей всегда было спокойно. Высокая, слегка сутулая брюнетка с узенькими плечами, она была немного нескладной и неуклюжей, но ее живой ум и кроткий нрав вызывали всеобщее уважение и любовь. Любила ее и Ева. Когда праздник закончился, к ним подошла миловидная круглолицая блондинка и, целуя Еву в обе щеки, слегка жеманничая, сказала:

– Ева, ты, как всегда… Нам можно было вообще не наряжаться, зная, что здесь будешь ты, – прикрывая свое негодование шуткой, бросила Лизи.

Их дружба длилась уже десять лет, с первого школьного дня, и была чем-то естественным, как восход солнца или яичница по утрам, но, как всякая дружба между двумя красивыми девушками, держалась лишь на вере каждой в превосходство над другой. И вот сегодня эта уверенность в Лизи пошатнулась. Она могла бы еще смириться с мягкостью бархата на новеньком жакете Евы и блеском жемчужин в ее маленьких ушках, но то, как на Еву всю церемонию смотрел Рома, которого Лизи целый год пыталась очаровать, этого она простить Еве не могла. Но Ева, словно не замечая ее раздражения, взяв обеих подруг за руки, предвкушая начало долгожданных летних каникул, весело шагала к выходу из школы. На крыльце они распрощались, договорившись о скорой встрече, и Ева быстрым шагом, боясь сегодня еще раз опоздать, направилась в сторону Эрмитажа.

Майское солнце уже щедро грело кожу, поэтому неожиданный порыв холодного ветер на Дворцовой, словно пощечина, ударил Еву по лицу и вывел из радостного забытья, она огляделась вокруг, и ее захватил водоворот площади: случайные прохожие, туристы, сбившиеся стайками и с неизменно радостными лицами и фотоаппаратами наготове, скейтеры, так и норовящие свалить кого-нибудь с ног, назойливые ряженые в костюмах XIX века, вечно усталые продавцы сувениров, смешение прошлого, настоящего и будущего… Вся эта красочная толпа кружилась перед глазами, как в калейдоскопе, и вдруг кто-то ее окликнул. Неизменно самоуверенной походкой к ней приближался Паша. Невысокого роста, худощавый, его карие глаза были прищурены то ли от улыбки скепсиса, не сходящей с его лица, то ли от монгольских корней. Он иронизировал над всем, не было темы, которую бы он не высмеял, идеала, который бы он не пытался низвергнуть, не было человека, которого бы он не осудил, скрывая высокомерие и уверенность в своей правоте, столь присущую юности, за маской шутовства. Хоть они и были друзьями с детства, Ева его боялась. Боялась, что он будет смеяться над ней, как над другими, когда она этого не слышит, боялась признать в его присутствии, что она чего-то не знает, но с Евой он всегда был очень добр.

– Ты опаздываешь, я уже минут двадцать жду, – сказал Паша и взял Евину сумку, набитую книгами.

– Я хотела вчера предупредить, что задержусь, но было уже очень поздно.

– Ну и хорошо, ты же знаешь, у меня все строго, родители контролируют каждый мой шаг, поздно говорить по телефону запрещено. Ненавижу все это. Скорей бы закончить школу и жить отдельно.

Паша не преувеличивал. Он жил с отчимом и матерью, у которых был совместный ребенок, любимая дочка, а его держали в ежовых рукавицах. Паше казалось, что дома его недолюбливают, недооценивают. Он очень хотел быть самостоятельным. С юных лет начал работать, раздавал рекламные листовки у метро и какие-то газеты. Хотя деньги на карманные расходы у него были. Он хотел казаться независимым, но, на самом деле, был просто одинок. Ева и Паша дружили с пятого класса, они познакомились в Эрмитаже и виделись здесь каждую неделю на занятиях по истории искусств. Это была истинная стихия Евы. Мама Евы была членом клуба друзей Эрмитажа, и Ева бывала здесь, кажется, с тех пор, как начала ходить. Она посещала все кружки, открытия выставок, лекции, ее занимало все: от загадок древнего Египта до светотени Караваджо. И сама она была искусством, ведь Паша ходил сюда, только чтобы смотреть на нее… Ева была из того типа девушек, которые врезаются в память мужчин быстро и навсегда. Ее открытое лицо в обрамлении каштановых локонов дышало юной красотой и свежестью, большие карие глаза с пушистыми выгнутыми ресницами казались еще темнее по сравнению с цветом ее лица. Красивые брови, пухлые губы, тонкая грациозная фигура – казалось, природа одарила ее всем, но Ева еще этого не знала, вела себя естественно и живо без тени кокетства или жеманства и носила свою красоту, как легкий повседневный наряд.

Они поднялись по Советской лестнице на площадку второго этажа Старого Эрмитажа и остановились у огромной малахитовой вазы, которая смотрела прямо в зал Рембрандта, их группа уже была там у одной из главных картин Эрмитажа «Возвращение блудного сына». Ева и Паша, взволнованные бегом по лестнице и опозданием, быстро подошли к ребятам, но через секунду уже забыли о своей суете и стали ловить каждое слово Галины Ивановны, которая с восторгом говорила: «Каждый день у этой картины собираются люди и каждый по-своему переживает этот шедевр, кто-то восторгается художественным мастерством, кто-то силой чувств, вложенных Рембрандтом в известный библейский сюжет. Но никого она не оставляет равнодушным…» Это было правдой, даже вечно скептичный Паша замер и, кажется, не дышал.

«И вот он у отчего дома. Встречается со своим отцом. Он дошел до крайней степени отчаяния. Нищий и оборванный, он забыл о гордости и упал на колени, почувствовав невероятное облегчение. Потому что его приняли. Именно этот момент притчи художник изобразил на картине», – закончила свой рассказ Галина Ивановна.

– Я бы никогда не вернулся, если бы ушел, умер, но не вернулся, – сказал Паша и крепко сжал Евину руку.

– Что? – удивленно спросила девушка и как-то испуганно посмотрела на Пашу. – Ты это к чему? – добавила она, хотя все поняла, но ей отчего-то стало не по себе и очень хотелось, чтобы он ее разубедил.

Но Паша вместо ответа заглянул Еве прямо в глаза и неожиданно для них обоих спросил:

– Ты будешь моей девушкой? Я хочу, чтобы мы были не просто друзьями, ты мне нравишься уже много лет, – он что-то сказал еще, но Ева была так ошарашена, что ничего уже не слышала. Она стояла, смотрела на него и молчала, они не заметили, как остались одни в зале, пауза затянулась, юноша опустил глаза в пол и, плотно сжав губы, ждал ответа.

– Паша, нет, ты всегда был для меня другом, лучшим другом, прости, я не знаю, что еще сказать.

– А ничего не надо говорить, я все понял, мне надо домой, – не сказав больше ни слова, он быстро вышел из зала.

После занятий Еву забрал семейный водитель, погруженная в свои мысли, она ехала молча, лишенная привычной лучезарной радости, такая притихшая, что даже Сергей Иванович несколько раз встревоженно посмотрел на нее в зеркало заднего вида.

И вот, наконец, Ева переступила порог своей квартиры и почувствовала огромное облегчение. Она очень любила возвращаться домой, здесь ее ждал не только впечатляющий модный интерьер, здесь жили любящие ее домочадцы, и в этом месте она по-настоящему ощущала тепло семейного очага. Жила Ева на двадцать пятом этаже, в квартире с видовыми окнами в пол, а виды из них были необыкновенными. Из спален можно было любоваться Финским заливом, большими пассажирскими лайнерами размером с огромные многоэтажные дома, которые ночью покрывались тысячами огней. С двух сторон эту композицию фланкировали два совершенно фантастических объекта: башня Лахта-центра, напоминающая ракету на стартовой площадке, а с другой стороны – стадион, похожий на летающую тарелку пришельцев. Башню было видно из любой точки города, поэтому Еве казалось, что это своеобразный маяк, который всегда указывает на место, где ее ждут. Из окон большой и малой гостиной виден был старый город. Сверкали на солнце, а иногда утопали в тумане шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости, купола Казанского и Исаакиевского собора, нежным кружевом угадывался силуэт Смольного. А самым впечатляющим зрелищем ночного пейзажа была телевизионная башня. Ее установили в 1963 году, и на тот момент она считалась самым высоким сооружением Европы, немного превышала высоту Эйфелевой башни и до 2017 года являлась высочайшим инженерным сооружением города, но потом построили небоскреб «Лахта-центр», и это первенство досталась ему. В темное время суток телебашня сияла яркими огоньками, как стройная новогодняя елка. Каждый раз, когда Ева замечала, что огоньки начинали переливаться, она замирала у окна, как завороженная, будто видела это в первый раз. Вообще Еве было свойственно никогда не пресыщаться красотой, а любоваться ей снова и снова – будь то картина в альбоме, прелестная брошь, приколотая к платью ее матери, или веточка сирени, уютно устроившаяся в вазе на обеденном столе. Вот и сейчас, войдя в столовую, она обомлела – стол из массива сосны, выкрашенный в белый цвет и патинированный золотом, читался белым китом на фоне темных окон, за которыми уже засыпал город. В центе стола возвышался букет персиковых роз, которые в сочетании с бледно-голубой обивкой обеденных стульев дарили то же чарующее сочетание цветов, что и копия фрески Фра Анжелико «Обручение Марии», стоящая на каминной полке у противоположной стены.

Тут на кухне что-то зазвенело, как будто упала серебряная ложечка, и в столовой появилась Наталья Сергеевна, точнее Натали, так как обычное имя никак не вязалось с ее утонченным образом. На ней было кремовое платье с кружевными манжетами, золотистые волосы, убранные в низкий хвост, перетянутый атласной лентой, удлиненное лицо и тонкие пальцы вкупе с изящными манерами были явными признаками аристократических корней. Как и все люди подобного склада, двигалась она очень плавно, говорила мало и только если ей действительно было что сказать. Она медленно поставила на стол этажерку с сэндвичами, ягодами и пирожными и, внимательно посмотрев на Еву своими умными голубыми, почти прозрачными глазами, произнесла:

– Ты выглядишь взволнованной, на то есть причина?

– Пожалуй, есть, Паша предложил мне стать его девушкой.

– Ну что ж, этого стоило ожидать. Ты взрослеешь, Ева, и становишься красивой девушкой. А вы так давно дружите с Пашей, удивительно, что он не сделал этого раньше, – пожимая плечами, добавила Натали.

– Да, мы слишком давно дружим, чтобы я внезапно смогла его полюбить.

– А тебе кажется, что любовь – это непременно вспышка?

– Конечно, мне кажется, что если сразу не почувствовал волнующего притяжения, то уже и не почувствуешь.

– То, что ты описываешь, скорее, похоже на страсть, подобные пылкие чувства, возможно, приятны, но едва ли могут служить основой для прочных и долгих отношений. К тому же такая пылкость часто застит глаза и может привести к плачевным последствиям.

– Но только такую любовь воспевают в романах, посвящают ей стихи и песни, я бы хотела пережить нечто подобное, – мечтательно откидываясь на спинку стула, произнесла Ева.

– В твоем возрасте это не удивительно, но со временем ты поймешь, что такая любовь не награда, а испытание.

Не успела Натали договорить, как их беседу прервал телефонный звонок. Это был Паша. Ева очень удивилась, так как думала, что он какое-то время будет обижаться на нее, отмалчиваться, ну уж точно не позвонит через пару часов после их разговора.

– Слушаю, – ответила Ева весело, как будто ничего не произошло.

– Звоню, чтобы попрощаться, думаю, в этом городе меня уже ничто не держит, – с жаром произнес Паша.

– Паша, что все это значит, ты где? – испуганно спросила Ева.

– Это не важно, вам меня все равно не найти.

– Подожди, не делай глупостей! – прокричала Ева.

Но Паша уже положил трубку.

– Мамочка, что же теперь будет, Паша сбежал из дома, это может закончиться плохо. Я во всем виновата! – в ужасе прижимая ладони к лицу, взволновано сказала Ева.

Натали несколько секунд молчала, а потом быстро пошла к домашнему телефону.

– Звони ему домой, что-то здесь не так, я хорошо знаю Павла. Поднимет трубку мама, попроси его к телефону.

– Мама, он же сбежал, как он может подойти к телефону?

– Не волнуйся, все равно его родители быстрее смогут его найти, чем мы, звони.

Ева нашла Пашин домашний номер в записной книжке телефона, быстро набрала его. Через несколько секунд услышала спокойный голос Валентины Ивановны, Пашиной мамы.

– Алло, слушаю.

– Валентина Ивановна, это Ева, можно поговорить с Пашей, – очень быстро, взволнованно, забывши поздороваться, затараторила девушка.

– Здравствуй, Ева, рада тебя слышать, Паша только сел к столу ужинать, сейчас позову, – подчеркнуто вежливо сказала женщина и более резким голосом добавила в сторону, – Паша, иди к телефону, Ева звонит.

Тут разговор прервался, и Ева услышала только гудки, которые вторили ударам ее сердца, неистово бьющегося в груди.

«Как он мог? Это что был шантаж? Чего он собирался этим добиться?» Эти мысли одна за другой проносились в ее голове.

– Мама, зачем он так со мной, врун?!

– Успокойся, Ева, выпей водички, – спокойно сказала Натали. – Думаю, он просто не смог пережить отказа, запутался и представил себе, как бы ты пожалела, если бы он исчез.

– Почему ты его защищаешь? Он разволновался, он запутался… Он что, мечется по комнате со слезами на глазах? Нет, он сел ужинать! Это возмутительно! – не унималась девушка, разгневанная поступком друга.

– Не суди его слишком строго. Некрасиво, конечно, вышло, но всем нам свойственно делать ошибки, – успокаивающим тоном произнесла Натали, проводя своей красивой рукой по шелковистым волосам дочери.

– Не думаю, что я смогу его простить, – звонким голосом заявила Ева и, резко встав, подошла к окну, чтобы посмотреть на ночной городской пейзаж, который всегда действовал на нее умиротворяюще.

– Ева, не будь такой категоричной, прощение – это не просто какое-то действие, это процесс открытия, в результате которого мы понимаем, что мало отличаемся от тех людей, кто нас обидел.

Ева несколько минут молчала, пытаясь осознать то, что сказала Натали, потом повернулась и, посмотрев на нее грустными глазами, произнесла:

– Ах, мама, мне почему-то кажется, что, если я его прощу, он, скорее всего, поступит так со мной снова.

– Ну это нам покажет только время.