Читать книгу Философия лжи - Мишель Дарби - Страница 2

***

С утра сходила на базар и в магазин, еле пришла обратно. Тяжело ходить и давление высокое. Так и носит меня со стороны в сторону. Кружится голова. Послать за продуктами некого. Плохо жить одной. Родные умерли. И подружки моего возраста тоже умерли. Вот и приходится даже день свой день рождения праздновать одной. Мне сегодня исполнилось восемьдесят пять. Наверное, это еще не возраст. Так говорят многие. Но я чувствую себя бесконечно старой. Так надоело все.

Я чувствую, что сегодня мой последний день рождения и поэтому хочу его отпраздновать «на широкую ногу».

Скоро вечер, жду гостей. Стол выдвинула на середину комнаты, застелила его белой скатертью. Пять столовых приборов по одну сторону и пять – по другую. На середине стола в вазе букет моих любимых белых хризантем. И свечи. И вино.

Салаты почти готовы. Утка жарится в духовке. Котлеты, отварная картошечка. И мой любимый пражский торт.

Я сделала прическу и одела нарядное темно-зеленое платье с кружевным белым воротником. Именинница…

Вот уже и начало темнеть на дворе. Включаю вальс Брамса и сажусь за стол.

Я вижу, как открывается входная дверь и поочередно входят в комнату мои гости:

Мама, папа, Сашка, Славик, Лика, Полина Михайловна, Кристофер, сынок Володенька…

Одно место я оставила для нежданных гостей. Может, кто-то еще вспомнит обо мне.

Вся жизнь проходит заново перед моими глазами. Я жива моими воспоминаниями…

***

… – Чего веселишься, Матрешка? Смешинку съела?

Матрешка – это я. Вообще-то меня зовут Марина. На работе я для некоторых Марина Тимофеевна. Но мой муж считает, что для женщин с таким отчеством, как у меня, в самый раз называться Матрешкой. Я не обижаюсь на него. Наоборот. Благодаря ему я за полгода нашей совместной жизни стала пухленькой и добродушной. На меня снова стали обращать внимание мужчины из театра имени Охлопкова, где я работаю гримершей вот уже четвертый год.

– А чего мне не веселиться! Погода чудесная. Начало большого дня!

– За окном дождь вообще-то. Не забудь зонт, – улыбается мой муж и идет в ванную бриться.

Мужа я называю Славик. При Сашке я выглядела ужасно: тощая, сгорбившаяся, дерганная. Настоящая баба Яга. Сашка – это мой бывший. Мы жили вместе год на его стипендию и мою зарплату, которая была курам на смех. Холодильник пустовал, по ночам мне звонили его любовницы, угрожали расправой. Я нервничала и часто плакала. Но это уже все позади. Конечно, я любила Сашку, страдала безумно, когда разводились. Но Славика я люблю больше. Он такой хороший! Вот он: выбритый, умытый старший лейтенант! Почти капитан. Я улыбаюсь. Славик тоже.

– Я приготовлю нам что-то вкусненькое, – обещаю я и бегу в кухню жарить гренки, яичницу и разогревать вчерашних кальмаров.

Военное начальство выделило Славику как человеку семейному двухкомнатную квартиру в центре Иркутска. После общежитской тесной комнатенки она мне кажется настоящим раем. Хочешь, сиди в ванной часами, хочешь – просто ходи и любуйся высокими потолками, огромными окнами. Чудеса! Лика мне завидует. Остальные подруги тоже. А их у меня много. И, конечно, наши с Сашкой друзья. Соседей я еще плохо знаю. Разве что только старуху с третьего этажа, что под нами. Мы со Славиком иногда заходим к ней звонить. Своего телефона у нас нет. Вот и сейчас провожу мужа на работу, а сама пойду звонить к соседке.

***

– Сколько вам лет, Мариночка? – Спрашивает меня Полина Михайловна и тут же продолжает:

– Мне кажется вы совсем еще молоденькая. Лет восемнадцать – не больше.

– Мне уже двадцать два. Телефон не отвечает.

Я смотрю на себя в огромное зеркало возле телефона в прихожей.

– Приходите, когда надо. Я всегда дома.

Полина Михайловна предлагает мне кофе. Я соглашаюсь. Мне нравится моя соседка. Высокая, худая старуха с ярко накрашенными губами в безупречно чистом халате.

– Сегодня иду в парикмахерскую на перманент.

Слово п е р м а н е н т она произносит на французский манер. Полина Михайловна вся состоит из необычных словечек. Мы пьем на кухне кофе в ее большой трехкомнатной квартире.

– У вас, Мариночка, чудесный муж. Серьезный мужчина и молодой. Очень интересный. Он майор?

– Пока еще старший лейтенант. Ракетчик. Не пьющий, не курящий. Он помнит дни рождения моих родителей и друзей. Он на выходные или дома, или водит меня по музеям. Мне с ним интересно. Он и кино, и выставки называет культурными мероприятиями. Он считает, что настоящий офицер должен быть всесторонне развитым человеком.

– Главное, девочка, чтоб любовь была. Жизнь без любви – пустое времяпрепровождение. Вы ведь тоже его любите?

– Еще и как! Он меня на руках готов носить. Жаль только, что времени у него мало. Заступит на вахту – снова неделями не будем видеться.

– Я тоже своих мужей любила, – вздыхает Полина Михайловна и ведет меня в гостиную, – вот, они все тут.

Мы усаживаемся на диван.

– Геннадия Яковлевича я любила больше всех. Это была моя самая большая, зрелая любовь. Ах, какой был мужчина! Директор всех курортов в Крыму. Мы жили в Ялте. Вот если бы тогда моего Райциса во главе государства поставили вместо Ленина, он бы порядок навел!

С портрета на меня смотрит мужчина лет пятидесяти. Умные глаза, белая рубашка с кокетливой бабочкой вместо галстука.

Так в воспоминаниях проходят часа полтора. В семейном фотоальбоме – красивые лица. Родители, друзья, подруги. Сын… Мальчик лет шести. Единственный ее ребенок. Погиб в 1941-м в бомбежку.

Мне становится грустно. Мы с соседкой некоторое время молчим. Потом снова пьем кофе. Я звоню по телефону. На другом конце провода никто не берет трубку. Мне сегодня явно не везет. Хотя, как знать. Время, проведенное у Полины Михайловны не прошло даром.

***

…На дворе зима. Я не была в театре, отпросилась с работы. Наша улица Сухэ-Батора и крыша нашего дома номер тридцать в снегу. На дворе полно ребятни. Дети лепят снеговика. Мне в спину летит снежок.

– Тетя, а у вас дети есть? – Спрашивает меня девочка лет пяти в серой кроличьей шубке и с лопаткой. Я сажусь на корточки и рассматриваю ее. Пухлые щеки, голубые глаза и забавный, вздернутый кверху носик. Похожа на меня в детстве.

– Нет, малышка, деток у меня нет, но обязательно будут. Ведь я еще молодая, правда?

– Правда.

Я обманываю. Детей у меня не будет. Так мне сказал сегодня доктор. Домой идти не хочется. В голове песня Вероники Долиной: «Была я баба нежная, а стала баба снежная»…

Дома Славик, конечно, расстроился, но виду не подает.

– Врачи часто ошибаются, – уверенно заявляет он, – ты еще молодая, как Бог даст, так и будет.

– Ты веришь в Бога?

– Я верю в тебя, – улыбается Славик и кормит меня вкусными пирожками с картошкой. Славик печет вкусные пирожки.

***

Репертуар театра, в котором я работаю, редко пополняется новыми постановками. Одни и те же спектакли идут годами. Разве что другой театр к нам на гастроли приедет. Я гримирую актеров, можно сказать, с закрытыми глазами. Я с детства тянулась к творческим людям. У отца с матерью была художественная мастерская, они занимались живописью. Отец даже выставлялся во Франции, писал натюрморты необычной техникой. Прожив двадцать лет вместе, родители развелись и имели теперь отдельные мастерские. В детстве мама пыталась приобщить меня к изобразительному искусству, но мне ее занятия казались скучными. Я хотела танцевать. В восемь лет я поступила в балетную школу, но через два месяца бросила ее. Желания мои и сейчас быстро возгораются и быстро гаснут. Главное, что я поняла: я не в силах создать что-то сама. Хотя чувство прекрасного живет во мне.

Я стала гримершей и работу свою менять не собираюсь. В нашем театре меня все знают. По совместительству я числюсь здесь администратором. Нужны билетики? Пожалуйста! Сегодня, к примеру, у нас в гостях французский театр «Теамю». На сегодня все билеты проданы. Лике с другом я уже отложила ложу. По старой памяти обещала провести на премьеру даже своего бывшего мужа-тележурналиста. Хочется мне того или нет, а приходится часто видеть его физиономию по телевизору. Сашка тщеславен и непостоянен. Кто знает, сколько у него было после меня любимых женщин. Ведь у него что ни женщина, то любимая. Молодой еще. Моя мама сомневается, что он с годами поумнеет.

Вот наступает вечер. В театре аншлаг. На мне светло-коричневое замшевое платье. На шее – деревянный амулет в форме змеи. В ушах – серьги сибирских мастеров. Тоже из дерева. Подарок Славика. Волосы я люблю убирать кверху, половину из них закалываю на затылке шпильками, а остальные, завитые в локоны, пускаю струйками по плечам. Я называю эту прическу «Фонтаны Парижа».

В холле ко мне подходит моя подруга Лика с Аликом – толстеющим толстосумом, который до того в нее втрескался, что будучи человеком далеким от искусства, дал себя повести на эту премьеру. Держу пари: это его первое посещение театра.

Сейчас, во время перестройки, такие тузы называются «теневиками».

Лика не прогадала, подцепив Алика. На ней роскошное платье темно-синего шелка. В ушах бриллианты. На шее – непостижимое колье.

Чуть не запнулся об меня Сашка и, бросив на ходу: «Привет!» – Понесся дальше наперегонки со своим оператором.

Через четыре часа спектакль закончился, интервью с режиссером было взято. Лика с Аликом отправилась в кабак.

***

Сашка иногда звонит мне на работу. Он говорит, что привык ко мне во время нашего брака. Сегодня он пришел ко мне в администраторскую с бутылкой «Шампанского». На улице хлещет осенний дождь, но Сашке это ни по чем. На нем кожаная коричневая куртка нараспашку. Длинный вязанный шарф несколько раз обкручен вокруг шеи. Густая шевелюра всклокочена. Он не ходит, а словно летает по городу.

– Что мы будем праздновать? – Спрашиваю я и смотрю в его веселые глаза. Сашка не успевает ответить. Захваченные одним из его приятелей, мы на всех парах несемся к Мишке на день рождения. Поначалу я сопротивлялась и хотела уехать домой, но вспомнила, что меня дома никто не ждет (Славик ушел на две недели в смену) и дала себя увлечь на вечеринку.

Народу в симпатичном двухэтажном особняке, где проживает Миша с женой Аллой и дочерью – подростком, набралось много. Из них половина – мои с Сашкой приятели. Мой бывший прошмыгивает в зал, Миша помогает мне избавиться от плаща, а я, догадавшись о предположениях моих подруг, спешу их разочаровать:

– Нет, нет, нет! Мы не сошлись и сходиться не собираемся. У меня новый муж. У Сашки – молоденькая фотомодель.

Ритка и Лилька явно разочарованы. Они обе не худенькие. Примерно моей комплекции. Рита – опереточная певица, Лиля – закройщица из ателье высшего разряда. Глаза их блестят от шампанского и присутствия кавалеров. Девчонки они очень переборчивые. К ним многие мужчины липнут, но всегда безрезультатно.

Миша ведет меня за стол:

– Друзья, поприветствуем Мариночку. Мы с Сашкой ее только что похитили из театра. Давайте ее покормим после трудового дня!

– И напоим! – Пробасила Алла, сидящая у рояля.

Ну, если Алла за роялем, подумала я, значит, эта честная компания «гудит» здесь, по крайней мере, уже часов пять.

– С Днем рождения, Мишель! – Предлагаю я тост и выпиваю бокал шампанского. Ко мне присоединяются другие гости, включая виновника торжества.

Я сижу за столом между незнакомым красивым блондином в темно-синем пуловере и дорогих очках и художником Сережей. Сереже сорок пять лет. Он одет в красный замшевый пиджак, алую рубашку и парик. Сверху Сережа был излишне кудряв. Снизу – непозволительно лыс.

– Некоторые присутствующие здесь дамы – лесбиянки, – шепчет он горячо в мое ухо, – ты, наверное, тоже не прочь под «Лунную сонату» с симпатичной подружкой, а?

Мне стало смешно. Мое веселье усугубляется знакомой картиной: Алла за роялем, Миша – во фраке рядом с ней и собирается читать Омара Хайяма. Если Миша вспомнил своего любимого поэта, значит, он уже готов. У его жены – та же степень веселого сумасбродства.

– Любопытно, – шепчу я Сереже, – упадет ли Миша на последнем четверостишии под рояль или нет?

Мне тепло и свободно здесь. Я не слышу слов, произносимых Мишей, но я слежу за его капризными губами, изящным носом, светло-карими глазами, удивительно гладкой кожей лица. На вид ему не больше двадцати пяти лет. Сегодня ему исполнилось тридцать восемь. Скажи ему: «А побежали наперегонки по дождю!» Не раздумывая, побежит! Миша – психотерапевт, йог, медиум. Как-то он делал мне иглоукалывание, лечил бронхит. Помогло, кстати. Сегодня Миша ест все подряд, как я замечаю. Обычно он питается какими-то прокисшими салатами, приготовленными им самим по особой методике.

Алла – жена Миши, двумя годами моложе его. Но если сравнить, то они как мать с сыном. Алла – армянка. Миша отлично с ней ладит. Она, конечно, догадывается о его любовных похождениях, но смотрит на это сквозь пальцы. Он для нее самый умный и мужественный мужчина на свете. Да, за Мишей водятся грешки. Но, по общему мнению, изменять с Мишей легко и весело. Там, где находится этот милый и немного странный мужчина, не бывает интриг и скандалов. После встречи с ним у женщины остается чувство, что она побывала на празднике. Я хорошо знаю Мишу и изучила его систему соблазна, которую он несколько раз пытался применить ко мне. Но безрезультатно. К Мише я испытываю дружеские чувства.

Вот Миша заканчивает читать Омара Хайяма, но не падает под рояль, а подсаживается ко мне. К этому времени Сережа уже убыл в неизвестном направлении, пообещав через сорок минут вернуться. Миша смотрит на меня «по-особому» и кладет ладонь на мою коленку.

– Я знаю тебя, Мишель, – говорю я, – сначала стихи, потом ласковый взгляд, пара комплиментов, предложение сделать биоэнергетический массаж. Затем медитация на свечу вдвоем и…в койку?

– Ты меня раскусила, Маришка, – рассмеялся Миша, – но раз ты такая, мать, то я разработаю для тебя индивидуальную систему обольщения. Хочешь?

– Я хочу, чтобы вы с Аллой не уезжали в Америку. Мне будет вас очень не хватать.

– Привыкнешь. У тебя теперь военный муж. Не скучно тебе с ним? С солдафоном?

– Не все офицеры одинаковые. Он, конечно, педантичный человек, но…

– Пойдем танцевать! Пойдем, а то тебя Сашка перехватит. Как он на тебя зыркает, мать! Ты хоть замечаешь?

Мы танцуем. Вокруг нас носятся в танце Сашка с какой-то смазливой девахой. Сашка заявляет:

– Мы с Тоней самая сексуальная пара.

Я знаю, он говорит так, чтобы позлить меня. Он только напьется, сразу вспоминает, что любит только одну женщину на свете – меня. На что он рассчитывает? Ему абсолютно не светит провести остаток вечера со мной.

На нас с любопытством смотрит обаятельный блондин. Миша говорит, что он режиссер.

Через сорок минут в комнате начинается невообразимое. Через клубы табачного дыма врывается в окно пламя. Это не костер и не фугас. Это, как он и обещал, вернулся наш художник-абстракционист.

– Бабы все лесбиянки, – упорствует он, влезая в комнату через окно. Мы тушим на нем пылающий пиджак.

– Где я был – это тайна, покрытая мраком. Но я вам, друзья, признаюсь, что я не тот, за кого себя выдаю.

Новички в компании притихли, подозрительно косясь на погорельца. Остальным уже было ясно, что за этим последует.

– Я – великий художник. Это ясно всем… Имя мое вам знакомо. Но дело в том, что я лыс! Сережа снял парик и помахал им в воздухе, рассчитывая на произведенный этим эффект.

Мы облегченно вздыхаем. Старая песня. Далее последует известная история с печальным концом: возлюбленная Сережи садится в поезд и уезжает. Все знают, что бедный художник подарил ей не только миллион алых роз, но также он отдал комнату в своей двухкомнатной квартире. Первоначально у Сережи была пятикомнатная квартира в центре Иркутска. Бывшие жены одна за другой при разводе получали компенсации за нанесенный мужем моральный ущерб, выражающийся в виде супружеских измен с его стороны. Но что поделаешь, художники – натуры творческие, ищущие и непостоянные в своих чувствах.

Домой меня провожает кинорежиссер. Его зовут Кристофер. Молодой Феллини ведет себя по-джентльменски: пожелав мне «спокойной ночи», он целует мне руку и возвращается к Мише с Аллой. У них он остановился на время своего визита в Сибирь.

***

Наш второй Новый год мы празднуем со Славиком вдвоем.

И вот снова будни. Славик уходит в смену. Я пропадаю дни напролет в театре, а вечером хожу по магазинам. Сегодня вернулась домой после спектакля поздно, около девяти. На дворе темно.

В прихожей я снимаю шубу и вдруг обнаруживаю, что на ней не хватает одной пуговицы. Очень редкой, перламутровой. Их на шубе всего три. Я бегу по лестнице вниз и осматриваю каждую ступеньку в надежде отыскать пропажу. Но – увы.

В подъезд входит высокий плечистый парень лет тридцати с усталым лицом труженика, в болоньевой куртке, без шапки. Волосы русые, вьются слегка. Конечно, этого мужчину я видела и раньше. Это наш сосед со второго этажа. Необычное чувство я испытываю к этому физически сильному человеку каждый раз при встрече.

– Что-то потеряла, сестренка?

– Пуговицу.

– Не эту ли? Возьми. На снегу валялась возле подъезда.

– Вы такой наблюдательный. Заметить пуговицу вечером у подъезда!

– Пустяки. Если я женщину заметил… что на меня не похоже… то пуговицу…

Сосед поднимается по ступенькам. Я стою и смотрю ему вслед. Мне все в нем нравится: от небольших усов до походки. Он идет и смущенно оглядывается, улыбается. Я вдруг понимаю, что больше всего на свете мне хочется, чтобы он меня поцеловал. От этих мыслей мне становится неловко и я бегу на свой этаж. Вот я закрыла дверь и слышу, как щелкает замок на его двери.

***

…Лика – подруга моего детства. Я училась в шестом классе, когда наша классная привела новенькую. Ее – отличницу, посадили позади меня вместе с двоечником Сидоровым. На одной из перемен я оглянулась на девочку и поняла, что мы подружимся. Лика была костлявым подростком. Но мне нравился ее лоб: высокий, чистый. Это первое впечатление осталось со мной на всю жизнь. Перед окончанием школы мы с Ликой превратились в девушек. И у нее, и у меня к тому времени появились мальчики, в которых мы были влюблены. Но нас интересовали не столько наши избранники, сколько чувства, неиспытанные раньше. Мы в то время увлекались Ахматовой, Цветаевой, Блоком, Бальмонтом. Лика даже сама писала стихи о любви. Я тоже пыталась, но у меня получалось хуже. Когда дома все книги были читаны-перечитаны, мы начали бегать в городскую библиотеку. У нас тогда появился даже любимый мужчина – один на двоих – Борис Пастернак. Мы читали друг другу наизусть его стихи и радовались жизни.

Позже Лика выучилась на стюардессу и начала летать на маленьких самолетах. И вот недавно ее перевели на международные рейсы. Мечта сбылась.

– Не страшно тебе летать? – Спрашиваю я подругу.

– Мне гораздо страшнее сидеть дома одной в четырех стенах.

Лика очень привлекательная: высокая, стройная. Улыбка редко покидает ее лицо.

Она сама чинит дома утюг и забивает гвозди.

– Если найду мужчину, который сильнее и умнее меня, выйду за него замуж, – делится она планами.

Однажды моя подруга влюбилась в одного интеллектуала, встречалась с ним, но оказалось, что он был женат.

И вот в ее жизни появился этот Алик. Я у Лики о нем ничего не расспрашиваю, а она ничего сама не рассказывает.

Когда я прохожу мимо библиотеки имени Молчанова-Сибирского или попросту Молчановки, я всегда думаю о моей юности.

Сегодня вечером я решила почитать перед сном Пастернака:

Я понял жизни цель и чту

Ту цель, как цепь, и эта цепь —

Признать, что мне невмоготу

Мириться с тем, что есть апрель,

Что дни – кузнечные мехи

И что растекая полосой

От ели к еле, от ольхи

К ольхе, железный и косой

И жидкий, и в снега дорог

Как уголь в пальцы кузнеца,

С шипеньем впившийся поток

Зари без края и конца.

Я вспоминаю слова поэта, а сама уже знаю: что-то в моей жизни не так.

***

У нас с Ликой хорошее настроение, мы молоды, на дворе весна. Лика читает Пастернака:

Мы сидим в нашей кафешке и едим мороженное. На Лике белая блузка и короткая темно-синяя юбка. И глаза у нее синие-синие.

– Мне через неделю двадцать пять, – грустит она.

Наше кафе находится на набережной. Через открытую дверь дует свежий ветер с Ангары.

Солнце спряталось. Видно, быть дождю.

Лика вздыхает:

– Я что-то делаю неправильно. Не с тем встречаюсь, не с теми общаюсь. Чаще я делаю не то, что хочу.

Мы выходим на воздух и идем вдоль реки. Лика закуривает.

– Вот, к примеру, этот шпиль, – она указывает на гранитный памятник декабристам, – его соорудили лет сто назад. Мы умрем, а он будет стоять.

– Когда мы с тобой состаримся, то обязательно придем сюда вдвоем.

– Обязательно придем.

Начинается дождь.

Исчерпан весь ливень вечерний

Садами. И вывод таков:

Нас счастье тому же подвергнет

Терзанью, как сон облаков.

Мы читаем Пастернака, нам не хочется расставаться.

Я провожаю Лику на троллейбус. Ей нужно в аэропорт. Сегодня рейс на Ленинград.

Гроза! Прохожие в панике и прячутся кто куда. Мне весело, я счастлива. Мой зонт по-прежнему в сумочке. Платье намокло, с волос течет по лицу вода. На меня смотрят, как на сумасшедшую. А у меня в ушах мелодия стихов любимого поэта и жажда обновления. Удар грома. Еще! Это симфония моей жизни! Одно из совершенных ее мгновений!

***

– Что с вами, Полина Михайловна? Вам плохо? – Волнуюсь я. На старухе лица нет.

– Мне поселили жильцов.

Мы не виделись с ней месяц. Славик «выбил» телефон и мы перестали бегать по соседям.

Я переступаю порог ее квартиры:

– У вас здесь все по-другому.

– Они спортсмены. Муж, жена и ребенок семи лет. Мальчик.

Полина Михайловна разговаривает полушёпотом. На ее глаза наворачиваются слезы:

– Я теперь здесь никто. Они мне умереть спокойно не дадут. Кофе хотите, Мариночка?

Я соглашаюсь.

– Исполком выделил им комнату, которая у меня была на замке, – говорит соседка, – там решили, что у меня лишняя жилплощадь и подселили жильцов.

Еще недавно просторная прихожая Полины Михайловны была завалена вещами. Спортивные велосипеды. Шкаф для одежды, холодильник, пустая клетка для морской свинки. Кухня значительно уменьшилась из-за стола, табуреток, навесных шкафов.

– К ним на новоселье приходили такие же, как и они: бритоголовые с толстыми шеями. Он-то сам, Выборнов этот, вроде мужик спокойный. Боксер. Рэкетир. Но жена его настоящая змея. Никак не успокоится, что у них одна комната, а у меня две.

У соседки от волнения трясутся руки:

– Уехать бы куда… Только куда? У меня кроме вас со Славиком и Леокаши никого нет.

Леокадия – приятельница Полины Михайловны. Толстая женщина восьмидесяти лет.

– Они угробить меня хотят. Люська – жена Выборнова – на новоселье пьяная была и вилкой в меня со злости швырнула.

– Я поговорю со Славиком. Он их построит.

– Что вы! Не надо. Они бандиты. У них даже пацан бандит. Он здешних ребят во дворе побил, мамы приходили к Люське жаловаться. Я уж как-нибудь… Буду закрываться от них в комнате. Доливайте, Мариночка, кипяченую воду из этого кувшина, если кофе крепким получился.

Я добавляю в чашечку с кофе немного воды.

***

– Ты мужу сказала? – Николай гладит мое плечо.

– Завтра скажу.

– Ты обещала это мне еще две недели назад.

«У меня роман с соседом. Как примитивно!» – Думаю я.

– Что я, по-твоему, должна сказать Славику?

– Что мы с тобой встречаемся, что любим друг друга.

– Все не так просто.

Я начинаю одеваться.

– Даже не сходишь в душ? Сразу к нему в постель прыгнешь?

– Во-первых, Славика дома нет. Во-вторых, не хами мне. А то больше не приду.

– Славик, Славик, заладила. Да куда ты от меня денешься!?

После случая с пуговицей мы с Николаем стали искать встреч. Первая близость произошла прямо в подъезде. С тех пор наши свидания стали регулярными. Мы и говорили-то мало. Я пыталась несколько раз рассказать ему о театре, но заметила, что ему это неинтересно. А меня мало волнуют заводские темы. Николай работает на механическом заводе слесарем.

Несколько раз за год я пыталась порвать с ним, каждый раз давала себе в этом клятвенные обещания, но результата это не принесло. Меня тяготят такие отношения. Я люблю мужа и он будет очень переживать, если узнает правду. От такой жизни я снова похудела и осунулась. Славик настаивает, чтобы я показалась врачу. Он хочет взять отпуск и свозить меня в Крым.

Я подхожу к дверям, Николай смотрит на меня глазами побитой собаки. Жалко его. Хорошо было бы, если бы он тоже был женат и мы просто бы с ним встречались, ничего друг другу не обещая.

***

…Второе июля я каждый год отмечаю ка день траура. В этот день погибли мои друзья Миша и Алла. В этот день год назад мне на работу позвонил Сашка и сообщил страшную новость.

У Миши в Усть-Куте – городе недалеко от Иркутска – жила родственница. Перед отъездом в Америку он решил ее навестить вместе с Аллой. Отъезд моих друзей за границу был делом решенным. Коттедж они продали вместе с роялем и всей обстановкой – не везти же было это все за тридевять земель. Они раздали долги, простились с друзьями. Все знали, что билеты в Нью-Йорк куплены на четвертое июля.

На похоронах было много народу. Сотрудницы Аллы из детского сада. Врачи из поликлиники, в которой работал Миша. Здесь собрались родственники и друзья. В тени было градусов двадцать пять жары, не меньше.